Беглец или Ловушка для разума

Время пришло, и захлопнулась дверь. Расколол трон твой второй фронт. Hепонятная свобода обpучем сдавила гpудь, И неясно, что им делать - или плыть, или тонуть. Коpабли без капитанов, капитан без коpабля, Hадо заново пpидумать некий смысл бытия. Hафига?

Голова Глеба покоится на плече старшего брата и мерно покачивается в такт подрагиваниям автобуса на дорожных выбоинах. Вадим устало смотрит в окно не в силах заснуть. Через пару часов их закинут в очередную гостиницу, а завтра будет очередной концерт, и хотелось бы сравнить эти гастроли с теми, что были десять лет назад, да не выходит… Глеб что-то ворчит во сне и сладко причмокивает губами. - Уже приехали? – бормочет он, не открывая глаз. - Нет пока. Спи, я разбужу. - А помнишь вот так же вот десять лет назад с Сашкой в автобусе… - У тебя кудри, оба под коксом… - тепло улыбнулся Вадим. - Глупый я был тогда. Наивный, - Глеб поднял голову и зевнул. – Мозги вообще на место после 30 только встают да и то постепенно. - Ах, ну да, сейчас-то ты понимаешь жизнь, - усмехнулся Вадим. – Сейчас-то ты повзрослел и точно знаешь, что прожил ее не так, что мог бы прожить лучше, да? - Жалею, что тогда в 93-м не сошелся с Ильей ближе. Мозги встали бы на место гораздо раньше. - И не было бы ни «Опиума», ни «Урагана». - Да и хрен с ними. Думаешь, я всю жизнь мечтал стать хитмейкером и собирать стадионы? - Мне-то уж не ври. Я-то уж видел твои счастливые глаза в Лужниках. - Ага, под транками. Хрен ли им счастливыми не быть. - Глеб, если тебе все это так осточертело, так чего ты мучаешься, а? Чего таскаешься по турам с ненавистной группой и ее ненавистным репертуаром? – лицо Вадима внезапно перекосило от болезненной злобы. - А куда деваться-то, - развел Глеб руками. - Гуляй в сольное плавание! Пиши там про порванные мечты и гены родного рабства. Раз уж Агата так тебя поработила, то будь Спартаком, сбрось эти оковы и катись на свободу! Глеб поднял на брата удивленный взгляд: Вадима словно выворачивало наизнанку, в глазах светилась бешеная ярость, кулаки были сжаты до хруста в суставах, по скулам гуляли желваки, щеки покрылись пунцовыми пятнами. - Да мне-то есть с чем уходить, а ты-то с чем останешься? - Не бойся, не пропаду. Рок-лабом продолжу заниматься, еще одни "Полуострова" выпущу… - Ах ну да, за тебя ли мне переживать! – губы Глеба искривились в язвительной усмешке. – Ты свой зад продашь задорого! Суставы пальцев старшего вновь оглушительно хрустнули, он стиснул зубы, но сдержался и лишь отвернулся к окну. - А вот теперь давай спокойно и серьезно, - процедил Вадим, так и не повернувшись к брату. – Если тебе вправду все надоело и от всего тошнит, уходи, держать не буду. Даже с музыкантами помогу. - Вадик? – изумился Глеб, не понимая, шутит брат или издевается над ним. - Но у меня будет одно условие. Мы докатаем эти гастроли, запишем прощальный альбом и проведем еще один тур – последний. После этого ты можешь забыть о моем существовании, - все это он произнес, уткнувшись лбом в прохладное стекло автобуса, запотевшее от его возбужденного дыхания. Глеб смотрел на скорченную фигуру брата и никак не мог осознать происходящее: ему дают свободу? Больше не нужно будет склоняться перед фигурой цензора? Не надо ездить на эти пивные фестивали? Не прятать тексты под подушку? Не ругаться до крови за каждую фразу? И не испытывать этого мучительного возбуждения при виде брата, ставшего вдруг врагом, а не соратником? Он наконец-то будет свободен? Сердце Глеба подпрыгнуло куда-то к вискам, глухо бухнуло кровью в ушах, разлилось восторгом по щекам. Еще год, от силы полтора, и льва отпустят назад в саванну подальше от возлюбленного истязателя? И Глеб не выдержал – прижался к брату всем телом, уткнулся носом ему в шею и прошептал: - Спасибо… Тот только дернул плечом, и Глеб сквозь полумрак автобуса не увидел крошечной слезинки, скатившейся по щеке брата. Глеб терпеливо и смиренно докатал тур, периодически показывая Вадиму наброски песен. Тот больше ничего не критиковал, сказал лишь, что у него тоже есть несколько. Глеб насторожился: Вадик снова пишет? И не показывает ему? - Не сурковские наработки, я надеюсь? Еще год назад Вадим вспылил бы, шарахнул Глеба спиной о стену, а тут лишь устало помотал головой. - Я подобрал музыкантов. Завтра знакомиться приходи. Заодно и Андрюхе все скажем, чего тянуть. Решение уволить Котова было принято Вадимом, но Глеб и сам понимал, что докатать финальный тур втроем было просто невозможно. Андрей не вынес бы этого, мотал бы нервы им обоим, и без того измученным друг другом. Нужна была свежая незамутненная больным агатовским прошлым кровь. Всего на год, на один короткий год агонии Агаты. И вот они стояли перед братьями: худенький светловолосый клавишник, смущенно переминавшийся с ноги на ногу, и флегматичный барабанщик с оригинальной стрижкой и модным макияжем. - Где-то я тебя уже видел, - протянул Глеб, пристально рассматривая ударника. - Может, в Наиве? – усмехнулся тот, и его бесцветные глаза прищурились. - Точно! Хакимов! – почему-то жутко обрадовался Глеб хоть и совсем мало знакомому лицу. – Как он тебя-то заманил? Что посулил? – и он вдруг полез обниматься, а Хакимов растерялся, похлопал его по спине и слегка отстранился. - Какой же дурак откажется от тура с Агатой? А сесть за барабаны Котова – двойная честь, - сладкий елей лился из уст нового ударника, и Глеб ощутил волну тепла, накрывшую его с головой. Брат стоял в углу и теребил струны стратокастера. - Константин Бекрев, - хрупкий светловолосый парень протянул Глебу узкую ладонь с длинными музыкальными пальцами, они были прохладные, но на удивление податливые, и грубая крупная ладонь Глеба ощутила их легкое подрагивание и чуть сильнее сдавила руку клавишника. Тот натужно улыбнулся и смущенно опустил глаза. - Мы уже тут репетировать потихоньку начали, - робко заметил он, и в глазах его сквозь стекла модных очков сверкнуло восхищение. Глеб потянулся к басу, каждой мышцей ощущая на себе взгляд Бекрева, и в сердце его снова разлилось блаженное тепло. Он прикрыл глаза, зажал пальцами струны и затянул: - Когда бы нас не встретила любовь, мы будем к ней готовы всесторонне! - Возьму ее и в море утоплю за то, что я еще тебя люблю, - прорычал из угла Вадим. – За работу. Бекрев оказался виртуозом, и Глеб, замерев, с наслаждением наблюдал за тем, как скользили его пальцы по белой синтезаторной глади. Бледное тонкое лицо Кости в своей сосредоточенности было столь красиво и изящно, что Глебу отчего-то невольно вспомнился грубоватый, словно вырубленный топором из огромной чурки, Леха с его рыхлой кожей и нависающим лбом. Костя на его фоне казался сказочным принцем, и Глеб не сразу понял, как колотится его сердце при виде этих хрупких пальцев и серых глаз – как раз цвета того неба, что обрушилось на Глеба в далеком 86-м. Когда оба, смущенно расшаркавшись, покинули студию, Вадим аккуратно сложил гитары по чехлам и тоже направился к двери. - И что, даже не спросишь меня, как они мне? - Как они тебе? – без малейшей эмоции в голосе выдал Вадим, даже не обернувшись. - Нет, это уже за гранью! – Глеб подскочил к брату и схватил того за плечи. – Ты ведь их мне хочешь отдать в новую группу? Я же, по крайней мере, их хотя бы одобрить должен! - Так одобряй, кто мешает? Или не одобряй. Никто ж не заставляет тебя брать именно их. - А для Агаты, значит, моего мнения спрашивать необязательно, да? Для Агаты ты сам все решил! Ну как обычно, чего тут удивляться… - Так они тебе не понравились? - Ну почему же… - Тогда чего раскудахтался? – устало бросил Вадим, открывая дверь. - Тебе всегда было плевать на мое мнение. Даже сейчас. - Ну да. Именно поэтому 90% песен Агаты написаны тобой. Исключительно потому, что на твое мнение мне всегда было плевать. Пока, Глеб. Следующая репетиция завтра. Тащи все черновики, будем выбирать, с чем идти на премьеру. Дверь захлопнулась прямо перед его носом, но перед этим он успел заметить сутулую спину брата на секунду застывшую в проеме. Рука сама потянулась к мобильному и по привычке набрала было уже выученный наизусть номер Вадима, но усилием воли Глеб стер ненавистные цифры, выудил из памяти телефона номер Бекрева, и тот ответил после первого же гудка. - Значит, вы с Димоном теперь моя новая группа, так? В таком случае предлагаю это отметить у меня. - А я один. Хакимов, кажется, к Чаче отбыл. Я не в курсе, я же с ним и незнаком особо, - пролепетал Костя. - Тогда приезжай один. Так даже лучше будет, адрес сброшу в смс. И Глебу почудилось тяжелое дыхание Кости в трубке. Костя пришел с пакетом еды, смущенно мялся на пороге, поправлял очки. Глеб затащил его в кухню, достал только что купленный коньяк и, вскрыв бутылку, тут же сделал несколько глотков прямо из горла. - Давай за свободу. Где он тебя нашел-то хоть? - Рок-лаб, - пожал плечами Костя, доставая из пакета нехитрые холостяцкие консервы и раскладывая их на столе. – Не слышал группу «Мир огня»? - Мне иногда кажется, что я вообще уже ничего кроме Агаты не знаю. Даже и не верится, что все это скоро закончится. - Ты рад? - Даже не представляешь как. Всегда хотел свою группу. С 16 чертовых лет. Давай выпьем, Кость. Хрупкого клавишника развезло после первого же стакана. Он глупо улыбался, покачиваясь на табуретке и сминая в пальцах кружок докторской колбасы. Ножки табурета скользнули по гладкому линолеуму, Костя нелепо всплеснул руками и полетел вдруг на пол, хватаясь за воздух. Глеб вскочил, пытаясь протянуть ему руку, но вместо того рухнул вслед за ним, головой едва не въехав в стену и всем телом ощущая под собой стройную крепкую фигуру клавишника. Он ничем не напоминал грубияна Леху, да и про революцию говорить с ним, моментально опьяневшим и излучавшим лишь слепое восхищение, было бессмысленно. Но Глеб даже не успел опомниться, вновь ощутить свои конечности, опереться на них и приподняться, как губы его обожгло пьяным поцелуем. Он вздрогнул, отстранился и с изумлением отметил, как блуждают по его телу тонкие пальцы, ища пуговицы и ловко расстегивая их, а губы путешествуют от губ к шее, едва касаясь горячей небритой кожи… - Костик, - выдохнул Глеб, упираясь кулаками в пол. – Зачем это? Но рубашка уже была расстегнута, руки тянулись к ширинке джинсов, Глеб осел на пол, опираясь спиной о стену и охнул, ощутив, как пальцы Бекрева забрались к нему в штаны, а затем и под белье, путались в жестких волосах, заставляли выгибать спину, закусывать губы и, наконец, издать громкий сладострастный стон, пачкая его дрожавшую ладонь. Костя потянулся к бутылке, сделал очередной глоток и приподнялся, чтобы сполоснуть руку под краном. Глеб тупо пялился прямо перед собой, так и не застегнув ширинку, а напротив сидел Костя, глотал коньяк прямо из бутылки и не сводил воспаленного взгляда со своего нового шефа. - Вот тебе и Агата Кристи, - выдохнул Глеб и закрыл лицо руками. - А чего вы расходитесь-то? – вопрос Кости в булькающей тишине кухни прозвучал особенно нелепо. - А давай, Костя, я тебе стихи почитаю. А потом ты скажешь мне, что о них думаешь. «Порвали мечту» слышал кстати? - Ну… да, - замялся тот. – Прекрасная песня. На злобу дня. - Так у тебя еще остались вопросы, почему мы расходимся? Тебе это еще неясно? – Глеб застегнул ширинку и попытался подняться, а Костя со смехом толкнул его в грудь и сунул в руку бутылку. - Политическими взглядами не сошлись? - Вообще не сошлись. Ни взглядами, ни всем остальным, - Глеб сделал рукой неопределенный жест и приложил горлышко бутылки к губам. - Понимаю. Группа должна быть все же коллективом единомышленников. А иначе какой смысл? Да и кроме того… у вас ведь разве группа была? Глеб вопросительно выгнул бровь. - Ну… почти все песни написаны тобой. Ну разве ДДТ – группа? Или Алиса? Кино? Это солист плюс аккомпанирующий состав. У вас ведь то же самое было, так? Глеб нахмурился. Аккомпанирующий состав, метящий в цензоры и подставляющий зад власти… Костик, ты чертовски прав. - Вот только далеко не все, к сожалению, понимают это. - Поймут, - Костяк сел ближе и положил ладонь на взъерошенную шевелюру Глеба. – Когда ты уйдешь в сольное плавание, поймут. Увидят, что каждый из себя представляет. У него совсем нет материала. Как ты его вообще убедил на распад? Это же не в его интересах. - Просто сказал, что ухожу и все, - Глеб опустил голову, пряча глаза: хоть Костя и не производил впечатление проницательного парня, но врать у Глеба выходило из рук вон плохо. Голова Бекрева легла на плечо приятеля. - А теперь почитай мне свои стихи. Когда Глеб закончил, Костя сидел уже в некотором отдалении от него, прижав ладони к губам и округлив глаза. - Господи, да это же гениально! На это надо писать музыку, аранжировку к этому всему придумывать. Ты позволишь? Позволишь мне попробовать? Глеб снисходительно улыбнулся, кивнул и подался вперед, касаясь губами мягких губ Бекрева. Наутро болела голова, ноги были словно скатаны из войлока, а глаза отказывались открываться. Мобильный разрывался, но ни Глеб, ни Костя не нашли в себе сил оторваться от подушки и ответить на звонок. Спустя час или около того раздались глухие удары в дверь. Они продолжались так долго, что первым не выдержал Бекрев, сполз с кровати и прошлепал в прихожую. В квартиру влетел Вадим, быстрым взглядом окинул алкогольное поле боя, прикидывая масштаб бедствия, и принялся трясти сопевшего Глеба за плечо. - Вообще-то у нас сегодня репетиция. Забыл что ли? Как можно так нажираться? По какому поводу вообще? - В честь моей долгожданной сладостной свободы, - пробубнел Глеб, не открывая глаз. - Бухать в честь своей свободы будешь, когда мы запишем альбом и откатаем тур. А сейчас поднялся, пошел в душ и выезжаем. - К черту иди со своими правилами. Отныне ты мне больше не указ, у меня своя группа есть! - Значит так, - Вадим схватил младшего за грудки и слегка приподнял. – Я забираю у Хакимова и Бекрева аванс и прикрываю лавочку с прощальным туром. И можешь катиться со своей группой хоть на Луну. Но только без песен Агаты. И посмотрим, кто вспомнит, кто такой Глеб Самойлов, который уже четыре года не выпускал альбомов и пишет одну чернуху! Давай, прояви самостоятельность, малыш. А я умываю руки, - и он швырнул Глеба назад на постель. В глазах Вадима плескалась какая-то усталая ярость. Глеб окинул его расфокусированным взглядом и медленно привстал, пытаясь застегнуть рубашку. - Пошли в душ, - прорычал Вадим, хватая Глеба за локоть и волоча в ванную. Там он схватил его за шею, наклонил и сунул голову брата под ледяную струю. От внезапного холодного душа у того слезы брызнули из глаз, он принялся отчаянно брыкаться, но старший крепко держал его одной рукой за шею, другой – за плечо. Теплое бедро брата прижималось к нему сзади, и Глеб замер, осознав вдруг, как эта их поза, должно быть, двусмысленно выглядит со стороны. Он слегка подался назад и вбок, упираясь ягодицами аккурат в пах Вадима, и прижался к нему. Сердце его норовило прорвать грудную клетку, и холод воды уже не ощущался. Вадим закрутил кран, разогнул Глеба, и тот запрокинул мокрую голову назад, кладя ее на плечо брата. Вадим нахмурился, дотянулся до полотенца и принялся энергично вытирать Глеба, а на губах у того играла пьяная ухмылка, и он еще плотнее прижался к его паху. Вадим встряхнул его, развернул лицом к себе и внимательно всмотрелся в глубину его зрачков. - Протрезвел хоть немного? - Поцелуй, и протрезвею окончательно, - выдавил Глеб, едва сдерживая смех, но вместо этого схлопотал легкую оплеуху, заставившую его, наконец, громко расхохотаться. - Переодевайся, и едем в студию. Черновики захвати. Хакимов был уже на месте, и они с Бекревым принялись разучивать свои партии на композициях, отобранных братьями, а сами Самойловы сели в кабинете Вадима. Глеб взял гитару и сыграл «Последнее желание», с вызовом глядя на брата. Он знал, что Вадим пошлет его далеко и надолго с подобными заявлениями, просто лишний раз хотел насладиться его перекошенной физиономией. Однако ни одна мышца не дрогнула на лице у старшего. Он лишь кивнул, даже не дослушав песню, и попросил сыграть следующую. - Не годится? – усмехнулся Глеб. - Почему же, берем. Но я услышал достаточно, остальное услышу в процессе записи. Следующую давай. Глеб нахмурился. - Ты серьезно что ли? За «Порвали мечту» горло мне готов был перегрызть, а тут… - Агаты больше нет, Глеб. Считай, что это наши с тобой сольные песни, подводящие под ней черту. Можешь петь все, что хочешь. Я сыграю на гитаре на любой из твоих песен. - Решил под конец заделаться матерью Терезой? Удержать меня таким образом решил? Купить мою свободу? - Боже, какой текст. Чем ты опять недоволен? Не даю записывать чернуху – ты бесишься. Даю ее записывать – снова бесишься, - Вадим опустил голову, пряча глаза в соскользнувших на лицо кудрях. - Я не останусь в Агате, даже если ты запишешь самые крамольные мои песни. - Я тебя об этом и не прошу. Забыл, кто нашел музыкантов для твоего сольного проекта? Просто не хочется, чтобы Агата дрейфовала в небытие. Она заслужила роскошные похороны и богатые поминки. Пожалуйста, Глеб, давай не ссориться хотя бы сейчас… - Хорошо. Показывай, что там у тебя, - он передал гитару старшему. Тот явно смутился. Он уже очень давно не отдавал на суд брату своих песен, поскольку давно ничего не писал. Глеб чувствовал его смятение и страх, захотел подбодрить, вспомнив вдруг, как совершенно по-детски радовался, когда впервые услышал по радио «Черную луну» - как раз в день рождения Вадика… Но как подбодрить того, с кем тебя разделяет уже бездонная пропасть разных взглядов и невзаимной любви? Глеб закинул ногу на ногу, закурил и приготовился слушать. - От любви так много боли, много слез и алкоголя, на душе потом мозоли. Мышцы сердца коченеют, подойди, я подогрею… Очередная пошлая песня о любви к Юле. Глеб поморщился и отвернулся. У них Агата в агонии бьется, а этот снова жене серенады поет. - Мы как вода в море, кровь в жилах… Глеб встал и шумно выдохнул. - Ладно, ты там сам, в общем, определись, какие записывать будешь. Чего я тут тебя цензурировать буду. Решили брать все, значит, решили. Кулаки Глеба сжались до боли, на ладонях проступили багровые царапины от впившихся в них ногтей. Он отвернулся и вышел в коридор, где и шарахнул со всей мочи рукой о стену. - Как крылья, говоришь? – простонал он. – Ну и летите вдвоем ко всем чертям! Быстрей бы все это кончилось. И за собственным бормотанием Глеб не услышал, как с точно такой же силой с другой стороны стены на нее опустился кулак другого брата. Вечером позвонил Леха, и Глеб вдруг понял, как многое должен рассказать ему – о распаде Агаты, о своей новой группе… Они проговорили полночи, снова глупо и пьяно целовались, и где-то на задворках сознания у Глеба мелькал вопрос, что же ему теперь делать дальше, как разбираться с этим нелепым любовным треугольником, куда девать Костю и что говорить Лехе, если он все же узнает о чем-то. Но эти вопросы проплывали лишь фоном, а Леха лежал рядом, бренчал на гитаре, читал стихи и вспоминал Илью. И все казалось таким настоящим и правильным, что Глеб решил подумать обо всем завтра на трезвую голову. Леха вызвался сопровождать их в туре – так совпало, что его творческие вечера пересекались по датам и городам с некоторыми прощальными концертами Агаты, и Глеб с удовольствием отметил, что наконец-то найдет время сходить послушать Лехины стихи, которых ему в последние месяцы так недоставало. В Челябинске Леха был пьяный и печальный и роскошным грудным голосом читал жестокие революционные вирши, выкрикивая их буквально в потолок, глотая окончания фраз, потрясая кулаком в воздухе и не сводя воспаленного взгляда с замершего в зале Глеба. А тот сидел в пятом ряду и тоскливо потирал виски: а ведь он мог заниматься тем же самым и уже давно. На что он потратил столько лет своей никчемной жизни? На дурацкие песни, отредактированные пошлыми цензорами? На концерты на стадионах, где публике ничего не нужно было кроме пресловутой "Тайги"? На помешанного на деньгах и власти брате, для которого сам Глеб всегда был всего лишь дойной коровой? Честность, искренность Лехи доводила до слез, до исступления. - Не приходи на Агату, не нужно, - попросил его Глеб за кулисами. Услышав такие сильные, пронзительные тексты, петь потом перед их автором «Дворника» и «Грязь»? Новые музыканты влились в коллектив настолько естественно, что даже швов не было заметно. Правда, он и был-то всего один и пролегал точно по центру сцены между Глебом и Вадимом. Старший стоял справа совсем один, пряди свисали ему на истончившееся лицо, в губах тлела сигарета, и он даже не смотрел в сторону Глеба, а рядом с тем суетился абсолютно счастливый Костя, лез к нему с объятиями, гладил по плечам и глупо улыбался. Глеб вдруг вспомнил концерт в честь пятнадцатилетия: они с Вадиком на сцене одни, сзади никому не заметный Котов, и Глеба словно магнитом тянет к брату – потному, счастливому… Сейчас же Вадим замер у микрофона, глаза его остекленели, в голосе не чувствовалось былой страсти, былого нерва. Он отрабатывал этот концерт – отрабатывал на отлично, но не пускал ни единой эмоции, словно все они умерли в нем. Глеб заметил странное поведение брата и понял, как осточертел ему за все эти годы. Осточертел так, что он даже прощальный тур доигрывает, сцепив зубы и не поворачивая головы в его сторону. Глеб уйдет, и Вадиму станет значительно спокойнее и комфортнее. Ну, значит, так тому и быть. Глеб выдохнул, и тут же и в его сердце вошли покой и умиротворение. Он подошел к Бекреву, игриво улыбнулся ему, и, поймав на себе его влюбленный взгляд, удовлетворенно запрокинул голову, прижимая к макушке постоянно соскальзывавшую вниз шляпу. Когда в конце все четверо вышли на поклон, Вадим снова был в стороне, стоял с краю и не смотрел ни в зал, ни на коллег. Радостный Хакимов швырнул в зал палочки, Глеб с Костей обнимались, хихикали и обменивались многозначительными взглядами. На секунду Глеб сделал пару шагов в сторону брата – просто по многолетней привычке всегда быть рядом с ним, но тот обдал его таким холодным и больным взглядом, что Глеба передернуло, он развернулся и отправился догонять Бекрева. Поезд в Тюмень отправлялся лишь через два дня, с ними же туда ехал и Никонов, встречавший их у гримерки. - Пришел все-таки, - устало обмахивался шляпой Глеб. - Что за паренек там у вас? Неплохой клавишник. - Костя. Он со мной в группе играть будет. - Ого. Я смотрю, вы неплохо поладили с ним. - Что есть, то есть. Наконец-то я работаю с человеком, который понимает меня с полуслова, полувзгляда. - А ведь он шавка, Глеб. Мелкая влюбленная шавка. Как бы не цапнул тебя, если вдруг разочаруешь его. - Ты никак ревнуешь, Никонов? – рассмеялся Глеб. – Твои стихи мне не заменит ничья влюбленность. Но мне это приятно. - Если вдруг передумаешь – знаешь где меня искать. - В поезде Челябинск-Тюмень? – Глеб расстегнул рубашку, пригладил мокрые волосы и скрылся в гримерке. Гостиница была далеко не лучшим образцом архитектуры и отельного бизнеса. Ребята сразу разбрелись по своим обшарпанным одноместным номерам, но уже через полчаса в номер Глебу постучался смущенный Бекрев с бутылкой водки. Глеб затащил его внутрь, запер дверь и радостно потер ладони. - Никогда не был поклонником Агаты, а вот сейчас погрузился во все это… ты лучший поэт русского рока, Глеб. Я серьезно. Круче разве что только Башлачев, да и то сомнительно. Страна обязательно должна услышать твои тексты без цензуры и купюр. На губах Глеба сама собой проступила едва сдерживаемая улыбка, в глазах заискрилось самодовольство. Костя потянулся к нему, распахнул губы, и Глеб снисходительно коснулся их своими. Костя застонал, выгнул спину и толкнул его ладонью в грудь. Глеб рухнул на постель, не выпуская из рук бутылку и все еще пьяно улыбаясь. Длинные тонкие пальцы одним ловким движением расстегнули молнию джинсов, скользнули внутрь, приспуская их вместе с бельем…а вслед за тем теплые податливые губы сомкнулись на еще не возбужденной плоти. Глеб прикрыл глаза и приложил к губам бутылку, задумавшись о том, что как-то слишком много стало в его жизни секса с мужчинами. В какой момент он понял, что ему это приятно? Когда осознал свою бисексуальность? Когда его впервые поцеловал Леха? Или еще в 12 при виде обнаженного брата? Или… когда от одного взгляда на него Ильи Глебу захотелось вдруг горы свернуть и стать совсем другим человеком? Илья… Губы Кости были ласковыми и даже чересчур. Ни одной из многочисленных дам Глеба не удавалось так ловко ими орудовать. Глеб отбросил на пол пустую бутылку, вцепился пальцами в короткие русые волосы и подался вперед бедрами, вбиваясь в глотку Бекрева, заставляя того давиться, но терпеливо сносить этот странный процесс их взаимодействия, им самим же и предложенный. Несколько бесчувственных минут, и Костя вдруг осмелел, слегка раздвинул ладонью колени Глеба и, облизнув палец, скользнул им вниз по промежности. От неожиданности Глеб охнул, ладонь его вцепилась в шевелюру Бекрева еще яростнее, причиняя неиллюзорную боль. Палец скользнул еще ниже и замер у судорожно сжатого кольца мышц. - Костя? – Глеб приподнялся на локтях. – Ты трахать что ли меня собрался? – в голосе Глеба не слышалось ни капли возмущения или сопротивления, скорее равнодушное удивление. Бекрев не поднял глаз, лишь легонько надавил пальцем, медленно проникая внутрь, и Глеб тут же утробно застонал, откидываясь на подушку и сжимая ладонями виски. На секунду ему почудилось, будто что-то не так, и глаза уловили черное кожаное пятно. Глеб выставил вперед правую руку и несколько секунд бездумно рассматривал расстегнувшуюся и вот-вот грозившую слететь велосипедную перчатку. Тут же резким движением он стянул ее сам и швырнул в сторону, обхватывая голову Бекрева обеими руками и притягивая его к себе. - Глеб, я люблю тебя… - но Глеб не слушает его, лишь впивается в губы грубым поцелуем. Костя ложится сверху, упирается ему в бедро возбужденным членом, а Глеб лежит, распластавшись, и целует Костю одними губами, и его начавшая уже было зарождаться под действием активного минета эрекция постепенно опадает. Костя тянется рукой к его паху, но Глеб перехватывает его руку, а затем сталкивает с себя и самого Костю. - Давай спать, герой-любовник. И они засыпают прямо так – нелепо обнявшись, а Глеб – без штанов, без белья и даже без одеяла. Наутро кто-то стучится в дверь, Костя плетется открывать, даже не посмотрев, что там с Глебом, и в номер заходит печальный Вадим: билеты на поезд удалось поменять, не нужно ждать еще целый день, можно выезжать прямо сейчас. Несколько секунд он смотрит на распластавшегося полуголого Глеба, потом переводит взгляд на взъерошенного Бекрева с распухшими от поцелуев губами и не произносит ни слова. Просто разворачивается и выходит из номера. Костя сам принимается будить незадачливого любовника. - Глеб, вставай! Вадим приходил! Надо на поезд бежать! - Что? – тянет Глеб, едва разлепляя веки. Костя поспешно натягивает на него трусы, затем штаны, кое-как застегивает рубашку, кидает в сумку те из Глебовых вещей, что попадаются ему на глаза, а затем толкает неподвижное тело к выходу. У дверей гостиницы их уже ждет такси. Уже устроившись на заднем сиденье и уткнувшись носом в стекло, наблюдая за тем, как водитель давит на газ, Глеб вдруг вздрогнул и закричал: - Остановите машину! Я забыл! Забыл кое-что в номере! Перед глазами на удивление четко встала летевшая по воздуху куда-то в угол да так и оставшаяся там лежать велосипедная перчатка. - Поздно, - прорычал с переднего сиденья Вадим. – Документы с собой, все остальное можно купить. - Нет! – продолжал вопить Глеб. – Это я точно нигде больше не куплю, - и его грудь внезапно сдавило рыданиями. – Костя, я забыл там ее, я ее там оставил… Костя гладил всхлипывающего Глеба по голове, а Вадим зло смотрел на дорогу. Первым делом по возвращении в Москву Глеб рванул в спортивный магазин в поисках похожих перчаток, но те давно уже с кожи перешли на более практичные и легкие материалы. В голове свербила мысль забрать оставшуюся у Вадима, но Глеб упорно гнал ее от себя: брат не должен был знать всего этого. Потерял и потерял. Что-то более-менее подходящее нашлось только в секс-шопе, и на следующий же концерт Глеб нацепил более громоздкую кожаную митенку с шипами, а Вадим не сказал ни слова, лишь бросил подозрительный взгляд на обновку и удалился в свой конец сцены. После каждого концерта Глеб запирался в номере с Костей, они распивали очередную бутылку и доводили до ума наспех набросанные Глебом песни: уже весной следующего года у новой группы, не имеющей пока даже названия, было запланировано первое самостоятельное выступление. Города мелькали чередой вагонов, автобусов, самолетов и обшарпанных легковушек, огромными и крошечными залами, где публика неизменно разворачивала перед их глазами плакаты с просьбами остаться, не расходиться. Вадим лишь обреченно качал головой, а Глеб весело смеялся. В Саранске все с самого начала пошло наперекосяк: завезли старое, наполовину непригодное оборудование, и Вадиму потребовалось несколько часов, чтобы привести его хотя бы в немного достойный вид. Глеб недолго помялся на сцене, проверив работу баса, и тут же испарился вместе с Костей в гримерку, где их уже ждала фляга коньяка. Бекрев не стал пить перед концертом, а Глеб храбро сделал глоток: в прошлом они с Вадимом часто надирались перед ответственными выступлениями и едва держались на ногах и друг за друга, это в последнее время брат стал слишком правильным и заносчивым в своем морализаторстве. Зов природы погнал Глеба в коридор уже через час, и он выполз из гримерки. На обратном пути решил заглянуть на сцену, проверить, все ли готово, все ли проводки, наконец, воткнуты, но замер за кулисами, заслышав громкий и раздраженный голос Вадима, говорившего по телефону. - … достал! Революционер хренов, а то лыка не вяжет, то гитару не знает, с какого конца взять. Когда уже кончится все это, как же я устал… Да, да, вот именно! Пуп земли бля. Пусть попробует теперь один, пусть хлебнет самостоятельной жизни, выкормыш Илюхин. Пусть попытается прокормиться на своем нигилизме. Я погляжу, через сколько недель он ко мне на коленях приползет и попросит назад в Агату взять. На баррикады он, видите ли, собрался, а сам с Бекревым в койке кувыркается. Комманданте бля выискался! Мир у него дерьмовый! Да что он про этот мир знает! Сидел вечно на чужой шее, и люди у него плохие, и с народом-то не повезло, и с властями, и со страной, и даже с братом, вот незадача! Да пусть катится к чертям собачьим, скорее бы развязаться с ним уже, всего несколько концертов осталось, и хоть вздохну свободно. В детстве не общались, и сейчас хоть отдохну от него, пусть живет как хочет. Боже, любимая, как я устал с ним, ты не представляешь. Он всю кровь из меня выпил. Сейчас вот бухать ушел, а я еле настроил тут все. Выползет вот со своим Бекревым, еле держась на ногах, а меня от одного вида его воротит. Скорей бы все закончилось… Да, да, но тут уже ничего не попишешь. Ладно, любимая… Глеб не стал дослушивать воркование и, спотыкаясь, поковылял назад в гримерку, взял со стола флягу и в один присест допил коньяк. - Глеб, ты чего?! – возмутился Костя. - Нам сейчас на сцену выходить, ты же рухнешь там от литра коньяка-то! - Лучше, чтобы блеванул. И прямо ему под ноги, чтобы он поскользнулся и рожей в мою блевотину приложился, - зло прохрипел Глеб, копошась в рюкзаке в поисках новой бутылки. Концерт начался через сорок минут, когда коньяк уже безнадежно ударил младшему в голову. Вадим обеспокоенно покосился в сторону брата, тут же поняв, что тот едва держится на ногах, но лишь раздраженно покачал головой и никак не прокомментировал происходящее. Глеб крепко ухватился за микрофонную стойку, пошире расставил ноги, прикрыл глаза… Многолетний опыт выступления под веществами не подводил, но только поначалу. Глеб пару раз повернул голову вправо: брат не смотрел в его сторону и даже как-то слегка дернул плечом, словно отмахиваясь от взгляда, как от назойливой мухи. В этот самый момент Глеб ощутил острый приступ тошноты. Концерт еще даже не перевалил за экватор, а младший поспешно скинул бас и скрылся за кулисами, сполз по ступенькам и присел на корточки, вытирая со лба пот от интоксикации. Рядом тут же присел Леха и протянул ему бутылку. - Глотни, легче будет. - Выпью еще – точно блевану. И тогда хрен мне, а не гонорар за концерт. Вадик такого точно не простит. - Нечего дешевый коньяк пить, лучше уж спиртягу водой разбавлять, - авторитетно произнес Леха и заставил Глеба таки сделать несколько глотков из бутылки. Голова закружилась сильнее, но тошнота отступила. - Бля, там по сету сейчас «В такси» должна быть. Я же ее пою… - спохватился вдруг Глеб, пытаясь подняться на ноги. - Сиди пока, он выкрутится как-нибудь. Не впервой поди. Глеб вяло хихикнул и опустил голову на Лехино плечо. Тот погладил его по волосам, коснулся губами плохо выбритой щеки. - Классный ты, Леха. Будь я бабой… - А сейчас что мешает? Неужели только то, что ты не баба? - Фу, это пошло. - А так не пошло? – он властно положил пятерню на пах Глеба и с вызовом посмотрел ему в глаза. Тот лишь криво усмехнулся. - Самойлов, а ведь я женат. Что я здесь делаю с тобой? Что ты со мной делаешь? – последние слова Леха произнес уже шепотом, наклонившись к животу Глеба, задирая его рубашку и касаясь языком дорожки волос. Глеб откидывает голову к стене и вытягивает ноги для удобства. Леха почти лежит у него на коленях, уткнувшись лицом ему между ног и совершая головой ритмичные движения вверх и вниз. Глеб тихо стонет, раскинув руки по стене, словно распятый Иисус. Кончить не получается очень долго, и Леха, наконец, устает и поднимает глаза. Боковое зрение что-то подсказывает ему, он вздрагивает и видит Бекрева, стоявшего всего в нескольких метрах от них. Глеб пьяно машет ему рукой. - Тебя там Вадим потерял, - лепечет Костя. – Попросил меня пойти проверить. Надо на сцену выходить. Никонов помогает Глебу встать и буквально тащит его до ступенек, где инициативу перехватывает уже Бекрев. Несколько оставшихся песен младший допевает уже на автомате, фактически по зову памяти, и в конце Костя под мышки утаскивает его со сцены в гримерку. Глеб пытается оправдаться перед братом, бормочет что-то бессвязное, но тот лишь машет рукой, бросает на ходу: - Остальные концерты отменяю. Поговорим, когда протрезвеешь. Глеб тянет руки, но перед ним мелькает лишь спина брата, и тот скрывается за дверью. Костя трясет фактически бесчувственное тело, тяжело вздыхает и вызывает такси. Оставить Глеба одного в квартире он не может, поэтому укладывается рядом с ним. Первое, что увидел наутро Глеб, размежив веки, было уставшее лицо явно невыспавшегося Кости. - У тебя что-то с Никоновым? – тут же спросил он, умоляюще глядя на Глеба. Тот нахмурился и откинулся на подушку. - Пить хочу, помираю. Какой еще Никонов? - С которым ты вчера во время концерта…хм… обжимался. - Костя, я гетеросексуал, - протянул Глеб, пытаясь встать. - Да, я заметил, - горько бросил Костя и отправился на кухню за водой. - Обиделся что ли? – крикнул ему из спальни Глеб, а тот, принеся стакан, лишь обреченно покачал головой. - Тяжело это, когда без взаимности. - Леха мне просто друг, - попытался выкрутиться Глеб, осознавая никчемность этого аргумента. - Тебе все друзья отсасывают? - Это для меня он друг, а я для него, видно, не совсем. - Но ты же позволил! - Слушай, Бекрев, я с Чистовой развелся, потому что мне эти вечные истерики ее на почве ревности осточертели, так теперь я их от тебя что ли выслушивать буду? – примирительно улыбнулся Глеб, обвивая Костю рукой за шею. - Ты хоть понимаешь, что мы вчера последний агатовский концерт отыграли? – Костя мечтательно закатил глаза. – Дима там что-нибудь надумал с названием? А то дата концерта уже есть, а названия пока еще нет. Может, сетлистом займемся, чтобы хотя бы те песни до ума довести. Какие агатовские будем включать? Глеб как-то резко сник. Ему вспомнилась фраза Вадима, брошенная в пылу очередной ссоры: «Можешь катиться со своей группой хоть на Луну, но только без песен Агаты!» Он тут же потянулся к телефону и набрал номер Хакимова, а звонок раздался уже где-то неподалеку, буквально за дверью, и тут же послышался стук. - Значит так, - с порога заявил Снейк, окидывая Глеба скептическим взглядом. – По поводу названия. Ничего менять не будем, оставляем как есть. К базовому репертуару добавим штук пять новых песен – на первое время достаточно для раскрутки. Там уже посмотрим как пойдет. - Погоди, - непонимающе заморгал Глеб. – Ты это о чем? Какое ты там название менять не хочешь? - Агату оставляем. Одно твое имя так продаваться не будет. - Как ты собираешься оставлять Агату без Вадика? – опешил Глеб. - Ну был один гитарист, станет другой, делов-то. Толку-то от этого Вадика. Мало что ли гитаристов в стране неплохих? Я вон Валерку из Наива подтяну, он играет не хуже, а характер куда сговорчивей, мешать не будет. - А Вадик знает про это? - Не знает, так узнает. Да ему-то какая разница. Вы мечтали по разным углам разойтись, вот, пожалуйста. Рок-лаб у него никто не забирает, а группе он как собаке пятая. Я уже с оргами перетер, под Агатой выходим в апреле. Давай песни твои смотреть. Глеб крупными глотками допил воду и сунул Диме тетрадь с несколькими уже готовыми композициями. Они с Костей с ногами забрались на кровать, Хакимов восседал в кресле, ему периодически кто-то звонил, он ставил в Глебовой тетради пометки, читал дальше, а те двое над чем-то тихо хихикали, когда в дверь снова постучали. Глеб сполз с кровати и проковылял в прихожую. - Значит, так, - Вадим подвинул его, вошел в спальню и окинул насмешливым взглядом Снейка. – Оба проваливаете отсюда, мне надо поговорить с братом. Костя весь сжался, часто закивал и тут же исчез в прихожей. Снейк старался казаться вальяжным, но под уничтожающим взглядом Вадима пришлось поторопиться даже и ему. Когда дверь за обоими захлопнулась, старший схватил младшего за шиворот и швырнул об стену: - А теперь объясни мне, что там за Агата Кристи с новым гитаристом Аркадиным? Сперва Глебу хотелось кричать, что это его право, право автора, молотить кулаками по мощной груди старшего и орать ему в лицо, как же он его ненавидит, как он рад, что, наконец, избавился от его вечных поучений и наставлений. А потом – сникнуть, повиснуть на брате не в силах вымолвить простую и короткую просьбу. Но вместо этого Глеб, заикаясь, выдавил: - Какая еще Агата? У меня своя группа, ни одной песни Агаты мне и даром не нужно! Дарю все тебе, подавись уже! - Я тебя за язык не тянул, - прорычал Вадим. – Услышу хоть один наш хит – разговор будет совсем другим. "Мечту" свою забирай и прочий твой любимый хлам. А «Тайгу» и «Опиум» трогать не смей. - Мне этот мусор конъюнктурный на хрен не сдался! – выплюнул Глеб уже в спину уходившего Вадима. - Прекрасно, - обернулся уже на пороге брат. – Я договорился с Нашим радио о финальном выступлении на Нашествии в июле. Тебе придется сыграть и там. - Пошел к черту! Вадим убрал с лица непослушные черные кудри, бросил на Глеба взгляд, полный какой-то обреченной ярости, развернулся и вышел. Когда через несколько минут он набрал номер Хакимова, тот не дал ему вымолвить ни слова: - Я все понял. И название для группы уже придумал. Давай завтра в студии обсудим сетлист и пиар-кампанию. Свой первый концерт The Matrixx дала уже в апреле следующего года в глубокой провинции. В крошечном ДК на несколько сотен человек аншлага не было и близко. Глеб натянул и вторую митенку, уложил лаком хаер, накрасил ногти, сделал макияж – от былого полного жизни, корчившего дурацкие рожицы и вечно виснувшего на старшем брате забавного парня не осталось ничего. Словно в то худощавое тело вселился чужой и все в нем изменил вплоть до взгляда и голоса. Прежние сладострастные интонации в низком регистре исчезли без следа, уступив место высоким мяукающим и плаксивым нотам. Глеб кривился, Глеб ломался, Глеб издавал мучительные стоны и крики умирающего со счастливой улыбкой на лице, а по правую руку от него весь растворялся в нем Костя. Пришедшие на концерт были по-настоящему шокированы. Они ждали прежнего, ну, может быть, слегка обновленного Глеба – с налетом виктимности, мазохизма, мрачной порочности и черного стеба над самим собой, а к ним вышел окровавленный команданте, то призывающий делать бомбы, то поющий о сексе так серьезно и откровенно, словно все его былое чувство юмора в этом аспекте осталось во вмерзшей в вечность Агате. За спиной бушевал артистичный Снейк, по левую руку играл бездарные соло флегматичный Валера – новый гитарист несостоявшейся новой Агаты. А Глеб с Костей не сводили друг с друга полувлюбленных взглядов. После тех памятных творческих вечеров Глеб осознал, как тяжело ему выступать в одиночку, и мертвой хваткой уцепился за единственное родное лицо на сцене – Бекрева. А тот взирал на него широко распахнутыми серыми глазами влюбленного, подходил ближе, жался бедрами и грудью, клал голову Глебу на плечо, смыкал руки у того на животе, и Глеб дышал ему в лицо перегаром и абсолютным ничем не замутненным покоем. Еще никогда ему не было столь комфортно на сцене. И с каждым новым выступлением это ощущение все крепло. Он мог свободно напиться и знать, что никто никогда не попрекнет его этим. Он мог материться со сцены, выкрикивать провокационные лозунги, целовать Костю в шею прямо там, у всех на глазах, ощущать его дрожащие ладони у себя на груди и пошло шлепать его по заду. А потом – в очередной дешевой гостинице – валяться с ним на постели, курить дурь, читать ему стихи и кончать от его смелых прикосновений. С ним было просто, много проще, чем даже с Никоновым – его не нужно было любить. Совсем. И именно поэтому Глебу все чаще начиналось казаться, что к Бекреву он все же начинает ощущать что-то едва уловимое, столь похожее на затаенную страсть, которую с каждым днем становилось все сложнее контролировать. К июлю Глеб настолько погрузился в новую матричную жизнь, что Агата начала казаться ему даже не прошлым, а событием параллельного мира, случившимся в чьей-то чужой жизни. А он сам всегда существовал только так – одиноко и свободно. И вот наступило Нашествие, последний гвоздь в символический гроб уже давно сгнившего трупа. Глеб не пожелал посетить ни одну репетицию и пришел лишь за два часа до выступления. Вадим не захотел видеть Хакимова на барабанах, пригласив кого-то своего. Костю сперва тоже отверг, но тут Глеб встал намертво: либо Костя, либо Вадим будет исполнять все в одиночку. Разговор был сухой, безэмоциональный. Они не смотрели друг другу в глаза. И Глеб больше ничего не чувствовал. А потом они заиграли, и жизнь, казавшаяся чьей-то чужой, вдруг снова напомнила о себе, подала голос из гроба, словно вампир, которому не успели вогнать в сердце осиновый кол. Глеб подходил к Косте, толкал его бедром, обнимал за шею и разумом понимал, что делает это лишь затем, чтобы контролировать собственное тело. В противном случае оно помимо его воли само пошагает к Вадиму и повиснет на нем – в точности как несколько лет назад. В какой-то момент тело все же взбунтовалось, ноги сами понесли Глеба направо, он вцепился ладонью в плечо брата и буквально прорычал едва ли ему не в ухо: - Мама, это правда, мама, это правда, мама я ОПЯТЬ живой! Он проделывал это тысячи раз на этой самой фразе, и Вадик всегда радостно подавался влево, вдавливая свое круглое плечо в ладонь обнимавшего его младшего. А сейчас он лишь отстранился и пыхнул сигаретой, которую не выпускал изо рта весь концерт. Глеб чертыхнулся и снова отступил к Косте: теперь между ними не было даже шва, была просто огромная дыра, которую уже не заштопать. Бекрев улыбался так радостно, смотрел на Глеба с такой гордостью, так страстно облизывал губы, что младшего, наконец, отпустило, и до конца концерта он больше ни разу не посмотрел на брата. Когда они уже спускались со сцены, Вадим хлопнул Глеба по плечу и бросил: - Спасибо. - Вместо спасибо лучше бы перестал мне палки в колеса вставлять! – язвительно прошипел Глеб. Вадим развернул того, еще помня о своем праве старшего, и вопросительно уставился в перекошенное злобой лицо Глеба. - Я все знаю! И как ты на радио звонишь, как платишь им, чтобы меня в ротацию не брали! - Глеб ты бредишь. - Хакимову продюсеры все рассказали! - Ясно. Ну разумеется Снейку поверить проще, чем родному брату. - Да. Потому что я слишком хорошо тебя знаю, братик. - Всего наилучшего. Если когда-нибудь захочешь поговорить со мной, а не с тем снейковым «Вадимом», который подкупает радиостанции, мой номер ты знаешь. А сейчас ты свободен. Наслаждайся. Глеб вышел из гримерки в ночное поле Нашествия, поднял голову к небу и заорал. В этот крик он вложил все – память о прежних Нашествиях, счастье освобождения, эйфорию новой жизни, тоску по Илье и благодарность Косте, подошедшему к нему в тот миг сзади и обвившему руками. - Я ДОМА! – орал он. - Я ДОМА! – и ветер подхватывал его крик и душил в своих порывах, не выпуская за пределы пьяной ночной вакханалии фестиваля.