Беглец или Ловушка для разума

Все, что я с тобой могу, Так опасно, так ужасно. Наверно, мы другие, наверно, мы не те, Унылые и злые, немилые себе. Кажется, она все это врет. Давай, давай, вперед, к тебе вперед. Безумие в глазах твоих, когда ты открываешь рот Я вижу все вокруг наоборот.

- Ты хоть понимаешь, что тебя ждет, если он узнает? - Не узнает. Кишка у него тонка. Наоборот – вздохнет свободнее, засчитает как прогиб и, возможно, обретет, наконец, счастье. - Я, конечно, догадывался, что ты далеко не растоптанный хрупкий эдельвейс, Рудольфыч, но то, что ты до такой степени жесток и продуман… Впрочем, не мое это дело. Брат твой, разборки ваши. Поступай как знаешь. Но если ты настаиваешь, то нам надо к этому серьезно подготовиться. - Зови его. * * * После возвращения из ловушки прошел целый месяц, в течение которого Глеб усиленно готовился к переезду домой в Асбест: разводился с Таней, закрывал Матрицу, размышлял, как поступить с Агатой, но так ни к чему и не пришел, поэтому пока решил оставить как есть. И вот когда дома все дела были закончены, а на поезд – все билеты куплены и до отъезда оставалось всего ничего, позвонил Каплев. - На свадьбу пригласить хочешь? – за этот месяц у них с Андреем сложились какие-то странные отношения, но скорее приятные для них обоих, и Глеб знал, что они с Юлей уже ждут ребенка, и замечал в себе зачатки радости за эту таким непостижимым образом сложившуюся пару. - Это само собой, но тут кино покруче дают. Пару часов назад к нам Вадим заходил. - В смысле? Какой Вадим? - Ну какой Вадим… наш, конечно. Брат твой старший. Прихватил кое-какие вещи, поздравил нас и отчалил. С Юлей дурно сделалось, даже скорую пришлось вызывать, поэтому, извини, приятель, смог набрать тебя только сейчас, когда она заснула. - Вадим?! А зачем он приходил? - Да бог его знает. Он и не разговаривал с нами особо. Открыл дверь своим ключом, прошел и сразу к себе в кабинет к шкафу. Я сперва и не понял, что происходит. Потом вижу: Самойлов копошится в шкафу. Позвал Юлю, потому что решил, что у меня глюки. И с ней припадок случился тут же. Она бросилась к нему, кричать начала, разрыдалась. Я насилу ее оттащил. А он как-то странно себя повел: вообще никак не отреагировал на ее истерику, не обнял даже, не попытался утешить. Так, побледнел слегка, волосы поправил, шкаф закрыл да и в коридор рванул. Я его поймал уже на выходе, попытался хоть что-то выяснить, но куда там. Сказал только, что вернулся, забрал документы и переезжает жить в другое место, а их с Юлей развод остается по-прежнему в силе. Глеб прижал трубку ухом к плечу и перехватил левое запястье пальцами правой руки, принимаясь отчаянно его тереть. - И что мне с этим делать? - Просто имей в виду. Придет он к тебе или нет – этого я не знаю, но будь готов, что он может позвонить или заявиться собственной персоной. Через полчаса после их разговора в дверь и вправду раздался звонок. И если еще час назад Глеб бы даже не стал открывать, перевернувшись на другой бок, то теперь он подскочил с дивана, в несколько прыжков преодолел расстояние до двери и прильнул к глазку: так и есть, по ту сторону виднелась самоуверенная фигура Вадима Рудольфовича. - Тебе чего? – спросил Глеб, не собираясь открывать ему дверь. - Поговорить. - Поговорили уже, все обсудили. Хватит. - Не все. Открой, это важно. - У тебя всё всегда важно, а заканчивается это то матом, то ненавистью, то судами. - Я слышал, ты в Асбест собрался? - Твое какое дело? - Можно с тобой?.. Глеб резко дернул дверь на себя и впился взглядом в невозмутимые карие глаза старшего. - Ты и там хочешь донимать меня? Нет уж, уволь. Я хочу жить один – отныне и до самого конца. - Боишься, буду донимать тебя своими политическими взглядами? – в глазах Вадима мелькнула игривая усмешка. – Буду будить тебя аккордами задонбасса, а потом поселю у нас мсье Суркова для полноценного лямур детруа? Или тебя пугает иное? – Вадим сделал шаг вперед и навис над казавшимся теперь без своих извечных гриндеров таким маленьким Глебом. Глеб нахмурился, на переносице образовалась глубокая складка, затем отступил в коридор, пропуская брата внутрь. - Хороший из меня пуделек вышел, а? – старший пригладил свисавшие на лицо кудрявые пряди и принялся разуваться. - Вадик, с тобой все в порядке? Ты ничего не принимал сегодня? Или… это ловушка так на тебя подействовала? Долго ты в ней торчал? - Дольше, чем ты думаешь, Глеб, - он прошел в гостиную, окинул взглядом пару плотно набитых вещами рюкзаков и опустился на диван. – Так я могу поехать с тобой? - Вадик, мы не для того с тобой расходились, чтобы сейчас опять начинать скандалы. Если тебе нужны деньги или половину прав на Агату, я все обеспечу, но ехать за мной в Асбест не нужно. - Вообще-то там и мой дом тоже. - Да? А я думал, твой дом там, где заднице тепло, - язвительно выплюнул Глеб, продолжая стоять у стены, скрестив на груди руки. Вадим резко поднялся, подошел к нему и уперся ладонями в стену, вжимая в нее Глеба. Тот сделал глубокий вдох и попытался выскользнуть, но старший был сильнее. Он приблизил лицо к раскрасневшемуся младшему, касаясь губами мочки уха, и прошептал: - Ты ведь этого от меня хочешь, да? Грудь Глеба вздымалась непозволительно высоко и недопустимо часто, но он все же нашел в себе силы помотать головой и хотя бы попытаться оттолкнуть брата, но Вадим лишь злорадно рассмеялся, а затем вцепился пальцами ему в горло и накрыл губы яростным, почти агрессивным поцелуем. Глеб опешил и замер, не шевелясь, не отвечая на этот внезапный поцелуй. Лишь когда брат оторвался от его губ, а в бездне карих глаз проступила темная похоть, Глеб нашел в себе силы пробормотать: - Этому ты тоже научился в ловушке? С Пашкой практиковался? И тут же сжался из страха схлопотать оплеуху или затрещину, но Вадим лишь расхохотался. - Вроде не первый раз целуемся. С чего такая реакция? - Не первый, - кивнул Глеб. – Но первый по твоей инициативе. Большой палец Вадима лег на едва заметную ложбинку над верхней губой младшего и медленно заскользил по аккуратной шершавой кромке вниз, обводя контур, а затем ворвался вдруг в рот изумленного Глеба, и тот не посмел сопротивляться, смыкая губы вокруг пальца брата. Вадим прижался к нему всем телом, медленно погружая палец ему в рот, и Глеб вдруг почувствовал, что брат возбужден – возбужден по-настоящему. Так, как не был возбужден никогда прежде в его обществе. Да чего уж там душой кривить – раньше Вадим не возбуждался ни от их поцелуев, ни от удачных концертов, ни от объятий и прочих проявлений братской близости. Это Глеб беспрестанно бегал в туалет, чтобы снять напряжение, а у Вадима такой проблемы попросту не возникало. Временами Глеб мечтал, что и брат когда-нибудь поступит так же – когда-нибудь, когда почувствует к Глебу нечто большее, чем простое братское участие. Но мечты так и остались мечтами. И вот Вадим стоит, прижимаясь к нему возбужденным пахом, и Глебу надо бы прогнать его, оттолкнуть, заставить испытать хоть каплю тех страданий, что переживал многие годы он сам, но он просто не находит в себе сил для обид и мести. Отомсти он сейчас, и шанс заполучить то, о чем мечталось так давно, может окончательно удрейфовать в прошлое. - Вадик… - бормочет он, гладя ладонью бритый висок, запуская пальцы в растрепанные кудри. – Скажи что-нибудь. Что изменилось? - Молчи, дурак, - шепчет Вадим, а рука его уже забралась под рубашку Глеба и лихорадочно ощупывает его впалый живот, пытаясь скользнуть за пояс джинсов. Глеб поспешно расстегивает их сам и откидывает голову, подставляя шею для поцелуев. И Вадим целует – лихорадочно, горячо, беспорядочно, а руки его блуждают по груди, ища пуговицы и не находя их, раздирая, наконец, рубашку и гладя прохладную грудь с такими трогательными волосками… Губы спускаются все ниже, замирают на ключице, и Глеб стонет от сладкой волнительной боли, когда брат засасывает тонкую чувствительную кожу. Он с трудом верит в происходящее. Это сон, это безумие – как тогда в той психушке, которой и не существовало вовсе. Вот и нынешнего Вадима, покрывающего его грудь исступленными поцелуями, попросту не может существовать. Все это – плод изувеченного Глебова воображения, которое ловушка обнажила до предела. Сдирая с младшего рубашку, Вадим прижимает его к себе и медленно волочет в сторону спальни, а Глеб бредет туда словно в тумане. Вадиму не хотелось этого в 22, но захотелось вдруг в 55? На задворках сознания зудит и вибрирует мысль о том, что все это не может быть правдой, что Вадик просто повредился рассудком, раз вытворяет такое. Но даже если и так, даже если он сам не осознает, что делает, а назавтра возненавидит и себя, и Глеба за все совершенное, Глеб просто не имел права упускать такой шанс. И гори оно все синим пламенем. - Скажи, ты…у тебя было уже что-то подобное? – и горячие губы впиваются в чувствительную зону за ухом. - Почти, но не совсем, - бормочет Глеб, выгибая спину и подставляя все тело бесстыдным поцелуям и ласкам брата, тем самым безмолвно давая согласие на апофеоз Содома. – А у тебя? - Такое только с бабами, - коротко бросает Вадим и толкает Глеба на кровать, а затем медленно стягивает с него уже расстегнутые джинсы. Через несколько мгновений в сторону летит и белье, и вот Глеб уже полностью обнажен, а Вадим - по-прежнему в одежде – накрывает его своим телом, трется пахом о его окаменевший член, и Глеб утробно стонет, комкая в кулаках несвежие простыни. - Вадик… Он тянет к нему руки, пытаясь стащить футболку и коснуться теплой обнаженной груди, но старший отстраняется и раздевается сам – на удивление методично и флегматично. Когда на пол слетает последний и в их случае самый важный предмет гардероба, Глеб готов кричать от предвкушения. Он приподнимается, обвивает руки вокруг талии брата, привлекает его к себе, тыкается носом в плечо и бормочет: - Что произошло? Что изменилось? Почему?.. - Тссс, - только отвечает Вадим и мягко, но настойчиво раздвигает его колени, устраиваясь между них. Глебу отчего-то вдруг вспоминается Бекрев с его неуклюжими попытками сделать ему хорошо, но в то же время не причинить боль, не обидеть. Вадим подобными вопросами бытия даже не задается, да и вообще церемониться, кажется, совсем не собирается. Шарит рукой по прикроватной тумбочке, лезет в ящик, чертыхается… - Что, вазелина нет? Ты не готовился к приходу старшего брата? - Пошел к черту, мудак, - бормочет счастливый Глеб. - Предлагаешь обойтись так? Ну смотри, тебе же хуже будет… - Там от Таньки лубрикант какой-то должен был остаться, она любила эти мерзкие фруктовые штуки… Глеб сползает с кровати, пару минут копошится в нижнем ящике тумбочки и извлекает, наконец, маленький бордовый тюбик. - О, вишневый! Как раз как ты любишь, - усмехается он, кидая лубрикант брату. - Я бы предпочел что-нибудь без запаха, но раз так… Бред, какой бред…. – на секунду проносится в голове Глеба. Они уже взрослые, почти пожилые мужики, прожившие большую часть жизни. Ссорившиеся, ненавидевшие друг друга, вместе пробовавшие наркоту и писавшие странные похотливые песни, вместе толстевшие и худевшие, отращивавшие кудри и состригавшие их, носившие нелепые рубашки и модные рокерские прикиды. И вот теперь окончательно разошедшиеся в разные стороны и вдруг оказавшиеся обнаженными в одной постели. Родные братья… Видела бы их сейчас мама, и суды и взаимное поливание грязью показались бы ей белой полосой в их разномастной жизни, в которой никуда они друг от друга деться так и не смогли… Вадим матерился, пытаясь одновременно надеть презерватив и смазать его уже изрядно подсохшим розоватым лубрикантом, в воздухе пахнуло прогорклой вишней. Глеб поморщился: вся сцена виделась ему каким-то нелепым сюром. Все должно было происходить совсем не так, совсем не здесь и…не с ними? Может быть, если бы тогда, в 1986, Вадик ответил ему взаимностью, отправился бы за ним, в темноту ночи, перестав обжиматься с рыжеволосой Таней, прижал бы его к дереву, поспешно стащил бы штаны и без лишних слов и церемоний… без люксовых гондонов, без фруктовых лубрикантов, выглядевших сейчас как дорогая и бессмысленная попытка исправить то, что исправлению уже не поддавалось… И лучше бы было больно и стыдно, чем вот так… Но Глеб покорно развел колени, наблюдая, как Вадим возится между его ног, и закусил губу, ощущая, как в него вошли, не заботясь о его комфорте. Старший принялся медленно двигаться, опираясь кулаками о кровать и издавая какое-то совсем не эротичное пыхтение. Глеб смотрел в его натужное покрасневшее лицо и не узнавал своего правильного брата: из глаз его пропала томность, вечно жившая там в странном сочетании с нудным назидательством. Они были пустыми и ничего не выражали. Сдержанная грусть, насмешка… и снова пыхтение. Глеб отворачивается к стене и чувствует губы брата у себя на шее. Вадима хватает ненадолго. Еще несколько неуклюжих фрикций, и он утробно стонет и валится рядом на кровать, тянет руку к паху Глеба, но возбуждение того уже унялось, опало. Иногда мечты должны исполняться, чтобы ты мог освободиться из их плена, наконец. Глеб встает, достает из шкафа мятые спортивки, натягивает их и идет к окну. Распахивает его, усаживается на подоконнике и закуривает. По закону жанра Вадим должен сейчас просить прощения, задавать глупые романтичные вопросы или признаваться в любви, но он уже сопит, раскинув руки в стороны. И вот об этом Глеб мечтал 30 лет? Нет, надо ехать в Асбест прямо сейчас. Менять билеты и валить отсюда, не дожидаясь его пробуждения. Глеб сползает с подоконника и поспешно одевается. Рубашка безнадежно испорчена, приходится надевать что-то другое. И лишь когда он принимается возиться в прихожей с гриндерами, из комнаты выходит зевающий Вадим. - Ты куда? - Уезжаю. Один. - Тебе не понравилось? - Нет, - мотает он головой. – Но дело не только в этом. - Пойдем поговорим. Билеты у тебя все равно на послезавтра, на сегодня новых может не быть. Если не захочешь, чтобы я ехал с тобой, я не поеду против твоей воли. Вадим сжимает его локоть и тащит за собой назад в спальню. Глеб вздыхает, стряхивает с ноги уже натянутый гриндер и бредет вслед за братом. Усаживается назад на подоконник, снова приоткрывает окно и достает сигарету. Кажется, стоит ожидать, что Вадим подскочит, захлопнет створку, выругнется, что на улице зима, а и без того вечно чахнувший Глеб простудится, но старший лишь накидывает на плечи одеяло и смотрит куда-то в сторону. - Может, возродим Агату? – выдает вдруг он, и Глеб закашливается, сплевывая пепел на улицу. - Как ты себе это представляешь? - Ну мы же пытались… тогда, пять лет назад. - Ты забыл, чем закончилась эта попытка? - Полностью мой косяк, признаю, - кивнул Вадим, плотнее кутаясь в одеяло, но по-прежнему не обращая внимания, что Глеб сидит на морозе в одной тонкой футболке и практически уже синеет. - Признаешь?! Братик, что с тобой случилось? Это ведь про этот эффект Пашка говорил? Что ловушка поможет исцелять психические заболевания? Она и тебе как-то мозги вправила? Ты что, на Донбасс больше не поедешь? В Сирию тоже? С Сурковым перестанешь в десны целоваться? - Это деньги, Глеб, и неплохие. - Признался, наконец! – выдохнул Глеб с облегчением и сам спрыгнул с подоконника, так и не дождавшись, что его оттуда стащит Вадим. – Я столько лет от тебя добивался этих слов, и вот я слышу их! Да эта ловушка бесценна! Паша Нобелевку за нее получит, помяни мое слово! Хотя, судя по тому, что тебе пришлось грабить Абрамовича, чтобы расплатиться со всеми долгами, что-то как-то не сильно тебе помог твой Слава… - На безбедную жизнь хватает. Нашими-то нынешними концертами и столько не заработать, сам знаешь… - Воскрешать Агату все равно не хочу, - скривился Глеб. – Некрофилия какая-то выйдет. Нового все равно ничего не выдадим, а бесконечно катать старое… - Это еще почему не выдадим? - Ну ты вообще писать почти перестал. А то, что пишу сейчас я, тебе и раньше-то не нравилось. - Ты уверен в этом? – как-то странно улыбнулся Вадим, и Глеб снова заметил, что в глубине его глаз живет что-то чужое, незнакомое… острая проницательность вместо вальяжной похоти и морализаторской заботливости. - Ну… сейчас уже нет. Ты какой-то другой стал после ловушки этой. Неужели и в этом меня поддержишь? - А ты попробуй. Покажи мне что-нибудь свежее. Глеб достал из-под кровати гитару, вернулся на подоконник, не распахивая на этот раз окно, и затянул то, что у него писалось в последнее время. Он не показывал это даже Хакимову, удостоилась одна Алеся, ронявшая тихие слезы, пока слушала новые песни Глеба. И в конце едва слышно прошептавшая: - Вот бы Илье это послушать… Как бы он был счастлив, что ты все еще способен на такое… Он пел и пел – одну песню за другой, не поднимая глаз на брата, страшась увидеть в его зрачках презрение и жалость. Но когда отзвенел последний аккорд, и Глеб принялся дуть на воспаленные подушечки пальцев, Вадим вдруг оказался прямо перед ним, сжал его подбородок и приблизил лицо к его изумленным глазам: - Это лучшее, что я когда-либо слышал от тебя. Это даже лучше "Мечты". - Что? – Глеб отстранился, упираясь спиной в холодное запотевшее стекло, и с ужасом выставив вперед гитару. Он точно не ослышался? – Лучше "Мечты"? Не ты ли так противился ее записи? - Было дело. Я тогда противился не потому, что она мне не понравилась, а потому что считал, что она испортит репутацию Агаты. А сейчас наша репутация с судами и так улетела к чертям, и мы можем позволить себе все, что хочется. Новые песни Глеба были злыми. Слишком злыми, слишком нигилистичными, как и их автор. И прежде Вадим, слыша тогда еще робкие зачатки нынешней всеобъемлющей злобы, тряс брата за плечи, требуя очнуться и начать смотреть на мир с любовью и конструктивом. И вот сейчас вдруг, побывав в Пашкиной ловушке, Вадик вещает прямо противоположное… - Я вот только в текстах поправить кое-что хотел. Дай-ка тетрадь, - и Вадим взял ручку и принялся черкать. Глеб сжался: ну вот оно, начинается. Сейчас появится Донбасс, бог, вера, душа, новая жизнь, единение народов, всеобщая дружба, равенство и братство, пасение народов, жизнь надо прожить так, чтобы не было мучительно больно… Он зажмурился: видение с изменившимся Вадиком не могло длиться вечно. И тут в пальцы ему скользнула тетрадь, и Вадим слегка толкнул его в бок. Глеб открыл глаза и уставился в свои местами почерканные стихи. Несколько минут он взирал на них, не веря своим воспаленным от недосыпа глазам. - Вадик, что это? - Глянь, так лучше стало? Правда ведь? Его косноязычный брат, за всю жизнь дай бог написавший около трех десятков песен с корявыми текстами, правит его, Глеба, стихи и правит так, что у Глеба дух захватывает! Ведь верно же, здесь нужна была именно такая рифма, а тут достаточно было поменять местами пару слов, и акцент смещался, смысл делался ярче и острее. Глеб поднял удивленные глаза на старшего и испуганно захлопал ресницами. - Этому ты тоже в ловушке научился? Такое возможно? - Видимо, да. Паша говорит, она помогает раскрыть скрытый потенциал. Именно поэтому я и нырнул в нее – захотел стать, наконец, самим собой. Настоящим. - Может, мне тоже посидеть там несколько месяцев, а? И Агата тогда уж выстрелит, так выстрелит! Вадик, мы должны бомбануть во всю мощь! Пашка там остался? Я сейчас же туда отправлюсь. Если она сделала из тебя великого поэта, кем же вернусь из нее я! Глеб принялся возбужденно ходить по комнате, копошась в телефоне в поисках номера сына. Но Вадим мягко перехватил его руку и забрал мобильный. - Тебе туда не нужно. Одному богу известно, что она сотворит с тобой. А вдруг ты проникнешься Донбассом или вспомнишь прошлое и вновь ударишься в религию? Вернешься оттуда и начнешь петь религиозное фуфло или и вовсе в монастырь уйдешь. В тебе же всегда жила склонность к экстриму. Попробуем возродить Агату так. Поставим на гитары Аркадина с Николаевым, на бас - Радченко. На барабаны ты кого хочешь? - Да ставь хоть Баранюка своего, - смиренно махнул рукой Глеб. – Со Снейком слишком много проблем будет. Три гитары хочешь? Не многовато ли? - Неа, две. Я не буду больше этим заниматься. Постою с тобой у микрофона. Гитара только мешает сосредоточиться на тексте. Глеб хотел было в очередной раз удивиться, но промолчал. Брата и вправду было не узнать, словно кто-то новый явился к нему из ловушки, и Глеб не понял еще, нравится ему такой новый Вадим или нет… Он стал более неспешным, менее резким в движениях, но более резким в словах и суждениях. А еще к концу второй недели его пребывания в квартире брата, когда наметки будущего одиннадцатого альбома Агаты были уже готовы, он вдруг попросил Глеба познакомить его со своими друзьями. - Да нет у меня никого из друзей, - пожал плечами Глеб. – Елистратова с Никоновым и Костей ты и так знаешь. Алеся еще, но и с ней ты знаком. Они все тебя недолюбливают… - Даже сейчас? – и Вадим подошел очень близко и впился губами в и без того покрытую незаживающими засосами шею младшего. Глеб покорно откинул голову и запустил пальцы в начинавшие отрастать волосы старшего – он решил больше не выбривать виски, а вместо этого состриг хвост, и оттого их прически стали очень похожи. За прошедшие две недели в их жизни было очень много секса – странного, не всегда приносящего удовольствие, грязного, до жути физиологичного, болезненного и мало возбуждающего. Глеб покорно сносил это, уже практически не испытывая былого желания. Иногда в его памяти проскальзывал былой Вадим – слишком правильный, вечно за что-то отчитывающий, потный, в кожаных штанах, отталкивающий его от себя, но вызывающий при этом буквально каменную эрекцию. Нынешний язвительный, плюющийся ядом и нигилизмом, высмеивающий Донбасс и свои прежние убеждения брат вызывал лишь желание курить с ним на общей кухне, обсуждать стихи – не споря, не злясь, не мечтая разбить графин о его бестолковую голову, а потом разойтись по разным спальням и вспоминать то, каким он был – ненавистным, тошнотным, нудным до зубовного скрежета, но родным и желанным. Ловушка словно вытравила из этой оболочки саму суть его брата, и Глеб испытывал к новому Вадиму смешанные чувства удовлетворения, уважения и желания сбежать к тому – ненавистному и обожаемому. Бекрев, которого они взяли на клавиши в обновленную Агату, тоже был приятно удивлен трансформации Вадима и после первой репетиции утащил Глеба в темный угол и зашептал: - Ты что с ним сотворил? Это же совсем другой человек! Ему словно мозги вправили. А песни он какие пишет! Глеб с гордостью кивал, а сам лихорадочно пытался найти объяснение тому, почему Вадим упорно отказывался взять в руки гитару и проверить настройки звука, а все передоверил их звукачу, сам же лишь повторял текст и придумывал движения у микрофона. С Никоновым вышла и вовсе нелепая ситуация. Пить Вадим отказался, но и Глебу не стал запрещать, и тот, решив взять брата измором, вливал в себя коньяк стаканами. А старший лишь читал свои новые стихи, его беспрестанно перебивал Никонов, потом они читали уже на два голоса, импровизируя, смеясь и словно забыв о существовании продолжавшего напиваться Глеба. Вадим вспомнил о его существовании лишь под утро, когда заметил, что брат валяется под столом и храпит, пока они с Лехой сочиняют очередной революционный шедевр. Вадим вздохнул и вызвал себе такси, пообещав вернуться чуть позже, когда Глеб придет в себя. Когда тот, наконец, очнулся, то был немало удивлен, что брат не потащил его в душ, не отвесил затрещину, не сунул в нос нашатырь, скорую не вызвал, наконец, как он неоднократно поступал в прошлом. На телефоне даже не было ни одного пропущенного. Глебу пришлось звонить самому. - Уже оклемался? – без тени заботы в голосе поинтересовался брат. – Давай, возвращайся, у меня тут после бдений с Лехой крутая идея песни нарисовалась. После этого Глеб и решил сводить-таки брата к Алесе, узнать ее мнение. Ловушка ловушкой, но поведение старшего все больше напоминало намеренную игру, притворство. Он словно специально издевался над братом, демонстрируя ему, каким бы он мог быть, если бы вдруг стал тем Вадимом, о котором Глеб мечтал все эти годы. Перед этой встречей старший отчего-то по-настоящему волновался. Долго подбирал одежду, тщательно причесывался, даже настоял на покупке цветов, чего Глеб отродясь не делал, считая Алесю своим парнем. Она давно продала их с Ильей квартиру и переехала в элитный квартал в самом центре столицы. Она скептически отнеслась к предложению Глеба поближе познакомиться с Вадиком и, кажется, не поверила его словам о полном духовном перерождении его брата. Но уже с порога – Вадим не успел не сказать ни слова – она вдруг протянула ему ладонь и ласково улыбнулась, а он почтительно склонился и коснулся губами тонкой сухой кожи. Увидев белые каллы в его руке, она вспыхнула: - Вам Глеб сказал, что я люблю эти цветы? - Да ты чего, Алесь, откуда мне знать, какие цветы ты любишь? Я тебе их отродясь не дарил, - развел руками недоумевающий Глеб. - Угадали? – Алеся сделала шаг к Вадиму и внимательно всмотрелась в темную бездну его проницательных глаз, словно увидев там что-то знакомое. Они проговорили весь день, затем всю ночь. Глеб бренчал на гитаре, пели оба – Вадим значительно хуже, чем раньше, чего тоже не мог не отметить младший. Затем оба читали стихи по очереди, и Алеся прикрывала веки, когда слушала Вадима. В эти мгновения черты ее лица разглаживались, вся она словно смягчалась, округлялась, становилась податливой, воздушной, почти сливалась с вязкой поэтической атмосферой их импровизированных посиделок. Ее табурет двигался все ближе к Вадиму, наконец, их бедра соприкоснулись, и старший наклонился к ней, что-то шепча ей на ухо и возбужденно дыша. Глеб почувствовал, как внутри него все запылало, вспомнив, как когда-то точно так же Вадим соблазнял Юлю. Он вскочил, отшвырнул табурет и схватил старшего за шкирку. - Мы уходим. Я что-то неважно себя чувствую. Поехали домой. - Поезжай один, - брат даже не обернулся в его сторону. – Вызывай такси, я чуть позже подъеду. - Нет, ты поедешь сейчас! – почти завизжал Глеб, но взгляд его споткнулся о каменный взгляд ничего не выражающих карих глаз – в них не было ни злобы, ни возмущения, ни стремления поставить на место зарвавшегося мелкого… только равнодушие. - Езжай домой, Глеб, я скоро буду. Хочу расспросить Алесю об Илье. При его жизни мы мало общались. Хочу узнать о нем больше. - Тебя заинтересовал вдруг Илья?! – заорал Глеб. – Тебя интересует Бекрев, ты торчишь ночами у Никонова, сочиняя с ним стихи, ты обжимаешься с женой моего лучшего друга, и единственный человек, на которого тебе плевать – это я! - Глеб, не драматизируй, - ладонь Алеси легла ему на плечо. – Все будет хорошо. Мы еще немного поговорим, и я отпущу его. Поезжай. Вадим вернулся под утро и навалился на уже задремавшего было Глеба, подмял его под себя, расстегнул на себе джинсы, а на нем – только приспустил домашние штаны и вошел резко, без подготовки. Глеб охнул и зажмурился. Все было кончено буквально за пять минут, и Вадим тут же отвернулся и вырубился, а Глеб лежал, глядя в потолок и не понимал, правильно ли он поступает, возвращая миру Агату. Такую странную Агату. Они долго и упорно репетировали концертную программу, почти сплошняком состоявшую из новых песен братьев. Лишь в конце Глеб настоял, чтобы они включили блок хитов, иначе Олимпийский им попросту не собрать, и придется ехать в тур по клубам и ДК. На «Опиуме» Глеб требовал, чтобы брат взял, наконец, в руки гитару – публика привыкла к его яркому соло, с которым не справлялись ни Валера, ни даже Николаев. - Бери этот Лес Пол! – кричал Глеб, упорно сопротивлявшемуся Вадиму. – И сыграй это чертово соло уже! Хрен с ними с остальными песнями, но соло в «Опиуме» должен играть ты! Иначе нас разорвут на клочки. Вадим нерешительно взял гитару, словно не зная, как ее держать, с какого края подступиться. Накинул на плечо ремень и странно уставился на струны. - Ну давай же, чего тянешь? Покажи класс! Вадим провел пальцами по струнам, несколько секунд продолжая задумчиво смотреть на них, а потом убрал гитару в сторону. - Я не могу. - Это еще почему? - Не могу и все. - Забыл что ли? Разучился за время пребывания в ловушке? – Глеб подошел к брату и тряхнул его за плечи. – Соберись! - Не могу, я сказал. Пусть Валера играет, я буду петь. - Да поешь ты паршиво. Фальшивишь на каждой фразе. До концерта два месяца, а у нас одна хрень выходит! – в сердцах крикнул Глеб. Вечером снова был секс – механический, грязный и болезненный. Глеб уже привык и не сопротивлялся. Но и не возбуждался. А Вадиму, казалось, было все равно, хочет его брат или нет. Уже после окончания, когда оба лежали в постели и курили, страшная мысль вдруг посетила голову Глеба. Он поднялся на локте и заглянул в глаза брату: - Вадик… что с тобой происходит? Ты вообще на себя непохож… - Говорю же, Глеб, ловушка. Это все она. - Ну не может же она до такой степени менять людей! А если может, то к черту такое лекарство! Лучше уж психом остаться до конца дней. - Тебя чем-то не устраивает результат? - Да всем! Ты не Вадик! Больше не Вадик. Ты стал другим, совсем чужим, незнакомым. Я не знаю, чего от тебя ждать и… мне страшно от этого. - Ты не хочешь, чтобы я оставался таким? Хочешь вернуть меня прежнего? – флегматично произнес Вадим, выпуская в потолок струю дыма. - Не знаю. Но меня все это пугает, настораживает. Я боюсь тебя… - А зря, - Вадим навис над Глебом, и его словно пронзающий насквозь взгляд впился в затуманенные серые глаза младшего. – Ведь я твой друг. И в этот самый момент Глеб вдруг все понял, паззл сложился. Он охнул и ударил себя ладонью по лбу. Сука! И как он сразу не догадался! Козел! Только его мерзкий старший братец способен на такую подлянку! А он-то повелся, как дурак! Но чтобы его… так… Глеб обхватил ладонями лицо Вадима и прошептал: - Илюха? Тот удовлетворительно хмыкнул и едва заметно кивнул. - Сука! Я уничтожу эту тварь! – и, путаясь ногами в одеяле, он потянулся за мобильным и судорожно набрал номер сына.