Беглец или Ловушка для разума

Я поднимаю забрало, Мне не нужна броня! Твоя костлявая лапа Освободила меня. Когда-нибудь непринужденно Ты скажешь: "Идем со мной". Я улыбнусь свободно. Я закончил свой бой!

Дуло упирается в лоб, щелчок, Глеб зажмуривается и тут же слышит над ухом едва ощутимый вздох. - Я же говорил, что он все поймет. Пойду-ка я отсюда, разбирайтесь сами со своими отношениями, ненормальные Самойловы. Я еще тогда в начале 80х понял, что вы два повязанных придурка. Угораздило же связаться с вами, - и вокруг тут же воцарилась первозданная тишина, как после Большого взрыва. Перед глазами Глеба снова качались два темных зрачка, обрамленных порочной карей кромкой. Глеб попытался набрать воздуху в грудь, прекрасно отдавая себе отчет, что ни воздуха, ни легких тут попросту не существует, и выпалил: - Ах ты сука! Были бы у меня здесь руки, а у тебя шея, я бы тебя придушил, чтобы покончить со всем этим раз и навсегда! Тварь! Ненавижу гадину! – бессильно орал Глеб, сверля взглядом темные зрачки, колыхавшиеся прямо перед его лицом. - Так. Чем наше готическое высочество недовольно на этот раз? Кажется, все мечты и чаяния были воплощены? Где я облажался? Где и что не просчитал? Где косякнул? Внимаю, чтобы в следующий раз организовать все на высшем уровне. - В следующий раз? Ты собираешься создать мне «следующий раз»? А ты можешь просто исчезнуть из моей жизни, а? - Хм, где-то я это уже слышал. Более того, я это уже когда-то воплощал. Не сработало, ты нашел меня даже здесь. Три дня я гналась за вами, только чтоб сказать вам, как вы мне безразличны? Глеб, тебе роль принцессы не идет, окстись, малыш. Хорошо, Илюху вернем назад сюда, тело заберем. Живи и радуйся. Будем считать, что эксперимент по осчастливливанию любимого младшего брата провалился. Факир был пьян, и ассистентку распилили заживо. Так годится? - Да ты мне жизнь сломал! - А, хочешь, оставим все как есть? Илюхины мозги, мое тело – все, как тебе нравится. Я вообще удивлен, что ты чем-то недоволен. Я был уверен, что даже если ты раскусишь весь фокус, то только рад будешь, что все так обернулось – и Илюха жив, и Агату можно без палева возродить и писать в ней какие угодно тексты. А уж соляк для «Опиума» найдешь кому играть. Чего ты так к этому соляку-то кстати прицепился? - Ты еще и подсматривал?! - Ну… не то чтобы… но трудно было удержаться, не скрою. А что вы с ним в койке вытворяли… - и Вадим восхищенно цокнул несуществующим языком. - Чтооооо?! Ты и за этим подсматривал?! Гребаный ублюдок. Не желаю больше иметь с тобой никаких дел. Возвращайте меня назад. И да, Илюхино сознание лучше подселить в какое-нибудь другое тело. Не в твое. В Пашкино хотя бы. - Как скажете, ваше готическое высочество. Но для этого надо дождаться Пашку и выспросить его согласия. Засим позвольте откланяться. - Ты куда? – насторожился Глеб. - Не хочу и далее тебя раздражать своим присутствием. Дождись Пашку, он вернет тебя в материальный мир и обеспечит другое тело для Ильи. А я испаряюсь по твоей же просьбе. Больше ты обо мне никогда и ничего не услышишь. Прощай. - Вадик! – в отчаянии крикнул Глеб, чувствуя фантомную боль в районе фантомной груди. – Вернись, я еще не все сказал! Как вы тут вообще перемещаетесь? И с помощью чего вообще? – бормотал Глеб себе под нос, пытаясь найти хотя бы крошечную точку опоры в неведомом мире, куда перенесла его ловушка. Только теперь, оставшись в полном одиночестве, Глеб решил попробовать изучить окружающую действительность и свои ощущения, рождаемые ей. И для начала хотя бы просто осмотреться. Если существует где-то некое «НИГДЕ» и «НИЧТО», то это несомненно было здесь, в этом так называемом информационном поле, куда засосала его ловушка. У мира, в который он попал, не было ни цвета, ни запаха, ни звуков, отличных от голосов Паши и Вадима, да и те трудно было назвать голосами в полном смысле этого слова. Скорее они напоминали некие вибрации, звучавшие внутри той сущности, которая именовала себя Глебом, но не идентифицировала их при этом частью себя. Единственное, что мог «видеть» «Глеб» - это два карих глаза прямо перед собой, когда Вадим был рядом и шел на контакт. Пашу же он не видел вовсе. И сейчас он начал сомневаться в том, что видел и их, а не выдумал все это, как выдумал психушку в Асбесте. Чистый разум, абсолютно ничем не порабощенный, ни к чему не привязанный, воспаряет в абсолютное ничто, которое даже вакуумом назвать сложно, ибо вакуум – это всего лишь среда с минимальным содержанием материи по сравнению с прочими ее состояниями. Но все же не абсолютно свободным от нее. Здесь же царили чистые мозговые импульсы. На секунду, осознав все это, Глеб вдруг готов был расхохотаться над нелепостью ситуации: он находится в мире, где возможно все, где ты свободен от всех условностей, но все равно при этом продолжает ссориться с братом из-за Агаты, Ильи и прочей ерунды в масштабах вселенной. И здесь невозможно было никуда «уйти», ибо что для импульсов расстояние? Они пребывают всегда и везде одновременно. Ни Паша, ни Вадим не «ушли» в традиционном понимании этих слов, они просто перестали обращать внимание на Глеба, увлекшись чем-то более глобальным. И Глеб вдруг осознал, что возвращение Ильи в теле Вадима было некоей подачкой. Дескать, на тебе, кушай. Ты всегда хотел моего тела, а головой любил Илью. Так вот на тебе, двое в одном флаконе, а я остаюсь тут познавать законы вселенной. На секунду Глеб и сам задумался, а чего это он вдруг так психанул. Вадим же явно не имел в виду ничего плохого и сделал так, как ему казалось, будет лучше для всех сразу… - Вадик, - твердо «произнес» Глеб, на этот раз уверенный, что брат его прекрасно «слышит». – Давай поговорим. Мне надоели эти недомолвки постоянные. - Никаких недомолвок. Все предельно ясно, - перед «взором» Глеба вновь заколыхались карие глаза. – Запутинец и оппозиционер не смогут найти общий язык никогда. - Дрессированный пудель и бухой Буратино, - пробормотал Глеб. – Прекрасная парочка. - Мне не смешно, Глеб. Если ты хочешь уйти, уходи. Паш, запусти ловушку и верни его назад. - Нет! – крикнул младший. – Я еще не все сказал. - По-моему, ты не сказал вообще ничего. Хотя все твои претензии ко мне я знаю, мы не раз это обсуждали. О чем ты хочешь поговорить сейчас, мне неведомо, но вряд ли я услышу от тебя что-то принципиально новое. - Услышишь, - дерзко бросил Глеб, а в мозгу его полыхнуло отчаянное желание высказаться, наконец. – Ты же видел нас с Илюхой в кровати, так? И что, никаких вопросов не возникло, как я докатился до жизни такой? Ведь на тот момент я не знал, что это не ты! Тебя это совсем не смутило? - Ты думаешь, я ничего не помню? Впал в маразм и забыл все, кроме наших склок? - И что же ты помнишь? - Да хотя бы то, что случилось после Лужников в 2003! - Ну и что скажешь по этому поводу? Тогда-то ты деликатно отмолчался, а я зассал поднять эту тему. Так давай сейчас это обсудим. - А ты не догадываешься, зачем я подселил к себе в тело именно Илью? И ведь я мог воспользоваться для этой цели любым другим телом. Мало покойников что ли прибывает ежедневно? - Ну и? – Глеба обуяла странная фантомная дрожь. – Осчастливить меня решил таким образом? Это я уже понял. - И не только. Узнать хотел, изжил ты все это в себе или нет. И насколько далеко готов зайти. - Доволен? Подрочил, глядя на нас? - Вообще я был удивлен, что Илье это тоже оказалось нужно. Поначалу я был уверен, что он согласился вернуться на Землю в моем теле исключительно ради Алеси и восстановления дружбы с тобой. А когда увидел, как он тебя прямо с порога… - Трахнул что ли? Говори, не стесняйся, - усмехнулся Глеб. - В общем, для меня самого все это стало неожиданностью. Ну то есть, что все зайдет настолько далеко. Я-то хотел узнать, сохранилась ли в тебе хоть капля братских чувств ко мне, а тут такое… - Капля? Братских? Вадик, да ты издеваешься, - простонал Глеб. - Пашка был против и до конца отговаривал меня, даже когда я уже вышел на контакт с Ильей и предложил ему эту аферу. Илья согласился буквально сразу, что очень удивительно – побывав здесь, возвращаться назад в материальный мир не захочешь. Только если для того есть по-настоящему веская причина. Лично меня не заставит туда вернуться уже ничто. Поэтому я и решил пожертвовать своим телом. Мне оно больше не нужно. - Уже ничто… - эхом повторил Глеб. – А вот Илюха захотел вернуться ко мне. Да, именно ко мне! Не к Алесе! - Алеся нашла себе замену и успокоение, а ты нет. Он понял, что тебе он нужнее, чем ей. - Как это, черт побери, романтично, - сквозь несуществующие зубы пробормотал Глеб. – Возвращайте меня туда к нему. Ему я, по крайней мере, нужен. Да и, знаешь, Вадик? Я ведь чисто интуитивно с первого взгляда понял, что это не ты. Подсознание мое всегда знало, что это Кормильцев. Именно потому я и сдался прямо с порога. Слишком уж соскучился по нему, невмоготу было. Вот и узнал его даже в таком чужом и неприятном теле. - И это все, что ты хотел мне сказать? Ты для этого приходил сюда? – голос Вадима звучал насмешливо и только; казалось, слова Глеба ничуть не задели его. - Да! А еще то, что ты мне отвратителен. И я не понимаю, как я мог все эти годы хотеть тебя, несмотря ни на что. Вожделеть тебя, хотя ты все время ошивался где-то в других местах – то с друзьями-приятелями, то в институте. И не приезжал домой почти, я все время был один, и при этом продолжал тебя хотеть! Впрочем, похоть на расстоянии начинает полыхать сильнее. По крайней мере, какое-то время. Похоть не любовь, она глаза застит. А потом ты перетащил меня к себе в Свердловск, и я было обрадовался, что вот оно, наконец! Но ты тут же женился, нашел себе другого полового партнера, а мне досталась роль текстовика группы, который может тискать брата лишь на сцене! - Глеб, ты преувеличиваешь. Мы были вместе 80% времени существования Агаты, - голос Вадима даже не дрогнул. – Тебе было мало тактильности? - Мы не были наедине ни секунды! – завизжал Глеб. – Не предлагаешь же ты начать приставать к тебе прямо у всех на виду? Вообще-то ты мой родной брат, и что случилось с моей чокнутой башкой, что я захотел именно тебя, мне неведомо. - Глеб… - Я был чертовым извращенцем, да ты и сам понял это. И мне надоело это скрывать. Всегда тебя хотел, сколько себя помню. И моя первая мастурбация была на тебя – мне было 12, я застал тебя голым в ванной и чуть с ума не сошел от нахлынувшего на меня осознания своих истинных чувств к тебе. Но ты никогда этого не замечал. Когда мы целовались на камеру, ты думал, что мы дурачимся. Когда ты дрочил мне после 15-летия, ты думал, что просто снимаешь мне напряжение. Когда я делал тебе минет тогда же… а, кстати, о чем ты тогда думал? - Боже, Глеб… - Подожди, дай угадаю. Твоему фантастическому либидо было в тот момент все равно, кто его удовлетворит – шлюха или родной брат. Так вышло, что под руку подвернулся именно я, готовый на все. Тебя потом мучила совесть, братик, так? Ты поэтому обещал вздернуться на суку? - Глеб! - Да ладно тебе, нечем парировать, так не надо постоянно повторять мое имя! Давай, просто пошли меня. Скажи, что инцест – это грубо, мерзко, отвратно. Что тебя тошнит от одной мысли. Что ты и Агату прикрыть решил, только чтобы мою вожделеющую рожу больше не видеть! - Вообще-то это ты ушел из Агаты… - Да что ты говоришь! Кто меня перед фактом поставил? - Я просто озвучил то, что боялся озвучить ты. Агата умерла вместе с Ильей, и ты это знаешь не хуже меня. - Ооооооооо, опять Илья! Если бы я хоть на секунду мог допустить, что тебе не плевать на меня, я бы решил, что это ревность. - Не ты ли убеждал всех вокруг, что Илья – твой единственный близкий друг? Единственный родной тебе человек? - Да-да-да. А еще Леха Никонов, Костя Бекрев… - Глеб, мне неохота разбираться во всех твоих привязанностях. Если ты закончил, мы включаем ловушку. - Подожди, я закончу. Выскажу тебе все и вернусь к нему. Так уж вышло, что я все-таки смог вытравить эту гадость из своего сердца. - Гадость? - Ну а чем еще ты все это считаешь? Ты не блеванул часом, наблюдая за нами с Илюхой? Не было тебе мерзко, когда твое тело трахало мое, и ты не мог все это остановить? – Глеб хрипло расхохотался. - Мальчики, вы как хотите, - прервал Глебовы излияния Кузнецов, - а я все это больше слушать не могу. Отвлекался как мог. Загораживался изо всех сил, но ваши искры даже мою защиту пробили. Глеб, хочешь вернуться? Готовься, я запускаю ловушку. - Но одно я все же успею сказать, - заторопился Глеб. – Не представляешь, как мне все это мерзко. Как я все это вытравить в себе пытался – то бабами, то коксом, то водкой. И не смог. Поддался. А все равно мерзко. Еще мерзее даже стало. Вздернуться на суку, говоришь? Иногда мне это казалось единственным выходом… Да только после этого эпизода с Илюхой я, кажется, изжил это в себе – когда переспал с твоим телом и понял, что это была всего лишь блажь. Знаешь, иногда нужно потакать даже самым грязным своим желаниям, чтобы освободиться, наконец, от них. И я пришел сюда, чтобы сказать тебе спасибо – ты исцелил меня от ужаса, преследовавшего меня всю мою жизнь. Эта навязчивая идея покинула мое сознание, и теперь… я смогу общаться с Ильей, зная уже точно, что это он и никто другой. А тебя… тебя я прощаю – хотя бы за это исцеление прощаю. Я, наконец, свободен. Едва слышный щелчок, и образ Глеба растаял, чтобы снова материализоваться по ту сторону ловушки. - Ну все, спровадили, слава богу, - выдохнул Паша. – На чем мы там остановились? М-браны? - Кажется, да, - голос Вадима звучал на удивление ровно и спокойно. – Поехали дальше. * * * Когда Глеб открыл глаза, он обнаружил себя лежащим на полу собственной кухни, а над ним склонилось обеспокоенное лицо… брата? Ильи в облике брата! Он потянул к нему руки, приподнял корпус и залепетал: - Илюха… Илюха… как я счастлив, что ты жив! Ты даже не представляешь! А как ты вообще согласился на всю эту авантюру?.. Да и еще в его теле… - Ну других-то тел мне не предложили, как ты понимаешь, - усмехнулся Кормильцев. Вот теперь Глеб точно мог сказать, что это был именно он, а не Вадим. Теперь все в его голове уложилось, не осталось больше вопросов, сомнений и недоумений по поводу странно проницательного, а не порочного взгляда, по поводу изменившейся вдруг мимики. И Алеся… она ведь с первых же секунд почувствовала в нем что-то свое, родное. - Илюха, какой гадостью мы с тобой занимались… я-то ведь думал… - То есть с Вадимом не гадость, а со мной гадость? – брови Ильи взлетели, а на лице застыло озадаченное выражение. - Нереализованные детские фантазии, - махнул Глеб рукой. – Теперь я их реализовал, и они растворились, как спирт в моей крови. Ни следа не осталось. А вот ты… - А вот я, - усмехнулся Кормильцев, помогая Глебу подняться, заботливо поддерживая за локоть и невольно касаясь бедра пальцами другой руки. – Можешь тоже считать это фантазией. Ты стоял тут в прихожей такой пылающий, такой возбужденный, такой удивленный и несчастный… - У тебя было что-то похожее с кем-то еще? – осторожно поинтересовался Глеб. - Слава, - махнул рукой Илья и скривился. – А ты думаешь, почему он Нау развалил? - Да? – изумленно охнул Глеб и рухнул на табуретку, ища хоть какой-нибудь опоры. - Пришел к богу и решил завязать со старыми привычками и страстишками. Дал мне от ворот поворот. - Поэтому и на похоронах твоих не был? - Не вышло у него ничего. Меня к себе не подпускал, а вот звонил частенько. А смсками временами и вовсе закидывал. Разорвал по-живому и сам же страдал потом. - А ты? Ты тоже мучился? Ты любил его? – Глеб вдруг осознал, что боится услышать правду, что предпочел бы нагромождение красивой лжи, чтобы хоть как-то увязать у себя в голове их с Ильей странный и нелогичный животный секс. - Да… - тихо произнес тот, не отводя глаз. – Но мы с ним настолько разные… два полных антипода, оттого и не вышло ничего. Как и у вас с братом. - Что теперь делать будешь? Сообщишь ему о своем возвращении? Вадик сказал, что тело ему не нужно, ты можешь им невозбранно пользоваться ровно столько, сколько оно еще протянет. - А ты хотел бы, чтобы я ему сообщал? – в глазах Ильи сверкнул игривый огонь, и Глеб ощутил ноющую боль в районе солнечного сплетения. - Нет. Хочу, чтобы ты остался со мной. Чтобы возродил со мной Агату в том виде, в каком только мы сможем ее возродить. И чтобы никто никогда не узнал, кто прячется за этой черепной коробкой, - и он аккуратно постучал пальцем по лбу Ильи. - Хочешь начать новую жизнь? Тогда тебе придется учить меня петь. И мне надо у кого-то взять уроки игры на гитаре. У кого-то, кто не знает…кхм… Вадима. И кровь из носу выучить пресловутое соло. Самойловы, во что вы меня втянули, - как не пытается Илья сердиться, у него ничего не выходит, губы лишь растягиваются в довольную улыбку. За уроками игры на гитаре он отправился в Англию. Включал преподавателю концертные и студийные записи Вадима и безвылазно терзал струны. Глеб поехал с ним, но его терпения хватило лишь на первое занятие. Потом он лишь бродил по пестрым лондонским улочкам и ждал вечера. Бренчал на гитаре в переходах, собирая мелочь на пиво, а потом они вдвоем гуляли у ночной Темзы и декламировали стихи, смеясь, перебивая друг друга, пихаясь и хватаясь за руки. Иногда их пальцы удерживались в сцеплении чуть дольше положенного, и тогда они переглядывались и смущенно отворачивались: воспоминания о проведенных ночах все еще были слишком ярко отпечатаны в сознании. И теперь, зная, что тогда он был с Ильей, а не с Вадимом, Глеб начал смотреть на друга иными глазами. Опуская веки, он представлял себе Илью таким, каким он был при жизни, и не чувствовал в себе никакого желания, но стоило ему открыть глаза и увидеть его преображенного, как похоть начинала едко копошиться на задворках его сознания, и тогда Глеб с облегчением понимал, что вся его многолетняя страсть к Вадиму обусловлена лишь привлекательной внешностью последнего и более ничем. И душа Ильи в теле Вадима создала удивительный и совершенный по функционалу конгломерат, вызывавший в Глебе смешанные чувства желания и восхищения одновременно. Именно таким он и хотел всегда видеть брата. И именно таким никогда прежде и не видел. Временами Илья бросал на Глеба взгляды, полные задумчивости и чего-то еще не вполне Глебу понятного, и тогда он задавался вопросом: а зачем Илюха вообще пошел на все это? Не потому ли, что с Глебом ему было легче, чем с Бутусовым, а тело лишь скучало по привычным ощущениям? Спрашивать он больше не решался, и они просто постепенно отошли от темы и больше ни звуком не вспоминали о прежних жарких ночах. Юля не шла на контакт, хотя Илья и пытался от имени Вадима хоть как-то загладить вину последнего. И даже рождение ребенка не помогло ей смягчиться. Глеб ее даже не осуждал: муж на ровном месте развелся с ней, исчез неизвестно куда, потом появился, сгреб вещи, не сказав ни слова, и переселился к младшему брату, с которым до этого только судился и публично перекидывался грязью. Наверняка она хотела получить какие-нибудь объяснения, но разве такое объяснить?.. И Глеб предпочитал отмалчиваться. Илья потратил не один час на то, чтобы изложить ей казавшуюся ему самому правдоподобной версию их развода – его собственное бесплодие, но она каждый раз выставляла его за дверь. Слух о возрождении Агаты просочился в прессу не сразу: никто просто не мог поверить, что братья не просто помирились, а достали из сундука старую забытую куклу, отряхнули ее от пыли, освежили от нафталина и выставляют снова на всеобщее обозрение. Сначала в сети появились их совместные фотографии на улице. Потом на студии, на репетиционной базе. Кто-то умудрился прижать с вопросами Радченко, и тот нехотя обмолвился о готовящемся воссоединении и новом альбоме… И вот тут вся тусовка взорвалась. Оба враждующих лагеря откровенно не понимали, как им на все это реагировать: все они давно уже не просто смирились с невозможностью воссоединения, они не хотели его. Одни ненавидели противоположную сторону, другие относились к ней с презрением и легкой гадливостью. В фанбазе, казалось, не осталось ни одного настоящего агатомана без признаков некрофилии, а искренне желающего видеть братьев вместе на одной сцене здесь и сейчас, а не только на старых записях. Но всем им пришлось как-то пережевывать и глотать эту странную и ошеломляющую новость. Папарацци тут же принялись гоняться за братьями, чтобы получить комментарии. Сперва их отшивали, но потом "братья" договорились о длинном телеинтервью с одним из центральных телеканалов, чтобы разом ответить на все возможные вопросы. Рассказывали долго и обстоятельно, но не углубляясь в причины. Говоря о примирении, Глеб покрылся пунцовой краской и спрятал лицо на плече Ильи. Илья честно старался изображать из себя Вадима, но получалось плоховато – он беспрестанно срывался на критику власти и поддержку оппозиционного движения, а когда журналист от удивления едва не выронил микрофон, подытожил: - Одним словом давние и преданные фанаты порядком удивятся, но наше воссоединение с братом произошло именно по причине моей смены мировоззрения. Он ждал этого от меня много лет, и вот это свершилось. - Хотите сказать, что больше не будет ни Сирии, ни Донбасса, ни «На Берлин»? Ни дружбы с Прилепиным и Чичериной? - Истина дороже любой дружбы с кем бы то ни было. Я дорого заплатил за примирение с братом. Не пытайтесь обесценить этот мой вклад в наши отношения. - А каким стал его вклад? - Он принял меня – без упреков и насмешек. Принял и предложил снова работать вместе. Да, эта идея исходила именно от него. Но фанатам Матрицы не стоит пугаться и рвать на себе рубаху: новая Агата ничем не будет напоминать прежнюю. В ней будет куда больше от Матрицы, чем могло было бы. В любом случае, все к лучшему, и скоро все это поймут. Они наняли профессионального саунд-продюсера, дав тому установку сделать песни максимально похожими на агатовские по звучанию. Чем немало удивили его: он-то когда-то наивно полагал, что звучание в Агате определяет Вадим. Однако альбом получился совершенно не агатовским. Злые и местами беспомощные, корявенькие тексты Глеба были приглажены, выровнены тяжелым катком гениального Кормильцева. Альбом вышел двойным – по десять песен с каждого, тяжеловесным, саркастичным, бунтарским. Не агатовским. И они практически сразу отправились в тур в его поддержку, внутренне содрогаясь от ужаса и предвкушения летящих в их сторону тухлых яиц. Но страна отчего-то не приготовила ни одного помидора, ни единого яйца. Сперва шли просто посмотреть на обновленных Самойловых, побаиваясь, что Глеб снова выйдет на сцену пьяным, и удивляясь, как оба они похорошели, как хорошо держались, как не сводили друг с друга теплых восхищенных взглядов. Сперва шли послушать "Опиум" и "Тайгу", "Ковер-вертолет" и "Как на войне", но новые песни сбили их с ног, сдавили грудь и заставили подпевать – против воли, против желания. Они выарывались из глоток многотысячной толпы, и ближе к концу тура Агата снова стала легендой. Враждующие кланы примирились не сразу, сперва долго щерились друг на друга – одни не в силах поверить, что #самыйподлыйчеловек вдруг резко помудрел и признал все свои ошибки, а предмет для ненависти испарился, как и не бывало; другие – от невозможности принять столь радикальное преображение их кумира. И вот им-то было тяжелее всего, именно они считали себя преданными. Ведь это испарился их Вадим, которым они искренне восхищались за верность своим идеалам, а он вдруг резко изменил вектор, и фаны стояли в растерянности на перепутье, не понимая, как им быть, как слушать Агату, как вычеркнуть из памяти восемь лет того Вадима, который стал частью их жизни. После очередного изнуряющего концерта, когда оба они отказались от автограф-сессии и прямиком отправились в гостиницу, Глеб зашел по пути в круглосуточный магазин, прикупил водки и приложился к бутылке прямо на ходу. Приложился и замер, кожей ощущая на себе взгляд… Вадима? Ильи! Но эти карие глаза настолько въелись в подкорку, что в первую секунду Глебу представилось: вот брат хватает его за шкирку, швыряет об стену, вырывает из рук бутылку и снова лезет с нотациями о том, что пора завязывать. Глеб пугливо поворачивает голову в сторону Вадима, а натыкается лишь на укоризненный, но все-таки теплый взгляд Ильи. Ждет, что вот сейчас-то он точно взорвется, прямо как тот, кого выселили из этой черепной коробки. Но Илья лишь улыбается: - Пойдем стихи тебе почитаю. Мне тут не спалось накануне концерта, писал полночи… И они завалились в номер к Глебу и всю ночь наперебой сыпали строчками злых, но правдивых стихов. И водка так и осталась недопитой, а Глеб – почти трезвым, выпитые на улице пара глотков моментально выветрились у него из головы. А под утро, когда первые осторожные лучи высветлили готичное агатовское небо, обратив его поначалу в мутное запотевшее серебро, а затем и в робко поблескивавшее розоватое золото, они отложили тетради в сторону и, буквально валясь с ног от усталости и недосыпа, рухнули на постель прямо так, не раздеваясь. Глеб моментально провалился в сон, но проснулся уже через пару часов, и взгляд его остановился на заострившихся чертах Ильи…? Вадима…? Лицо его все меньше было похоже на лицо старшего, подстраиваясь под новое нутро, нового «хозяина». Взгляд стал спокойнее, проницательнее, из речи ушла скорость, появилась рассудительность. Брат стал тем, кем всегда являлся Глебу в мечтах и кого никогда не находил в нем Глеб в реальности. От желания прикоснуться к нему – именно к нему, вот такому, состоящему из Вадима и Ильи одновременно – у Глеба буквально свело нутро, а в голове взрывались галактики. Он медленно приблизил лицо к Илье? Вадиму? И, вслушиваясь в мерное дыхание спящего, едва ощутимо коснулся губами его щеки, не желая разбудить, желая лишь хоть как-то выразить накопившуюся в нем за все эти месяцы нежность. Губы Ильи растянулись в сонной улыбке. Он что-то пробормотал себе под нос, почесал лоб и повернулся на бок – лицом к Глебу, так и не проснувшись. Глеб на минуту отстранился, а потом губы его продолжили путешествие по лицу… Вадима? Ильи! Не задерживаясь нигде дольше секунды. Ниже и ниже… поцелуи все весомее, все ощутимее. Осторожно расстегивается на груди рубашка, и губы впиваются в моментально набухший от смелых прикосновений сосок. Илья шумно выдыхает и кладет ладонь на затылок Глебу, по-прежнему не открывая глаз. Дыхание сбивается, становится все чаще, все горячее, и вот уже легкие словно выталкивают поток раскаленной лавы, плавящей едва уловимо выгнувшееся от касаний тело Ильи. Влажный обжигающий язык скользит по темной дорожке волос, пальцы тянутся к пуговицам джинсов… Илья хватает Глеба за плечи, тянет к себе и накрывает его раскрасневшиеся губы властным поцелуем, затем перекатывается, подминает его под себя и, не отрываясь от податливых губ, рывком сдирает с него штаны. Колени Глеба с готовностью разъезжаются в стороны, пальцы сжимают простыню, и весь он в предвкушении стонет и выгибается под ласками своего главного учителя, своего единственного друга. Эта ночь – а точнее уже утро – не похожа на все предыдущие, Глеб тонет в рассвете, наполняющем его, утоляющем его любовный голод. Желание пламенеет, полыхает, каменеет, а потом плавится и источает соки под умелыми пальцами Кормильцева. Их поэзии сливаются воедино яростными толчками, входят друг в друга стык в стык, идеально совпадают и на несколько невозможных минут становятся единым целым – и Глеб кричит, впервые в жизни ощущая, как отступает одиночество, как постигается кто-то второй – важный и нужный – постигается до конца, до самой последней капли, которая вливается в него и изливается из него, и быть порознь, по отдельности уже не имеет никакого смысла. По отдельности уже просто больше нельзя. Они еще долго лежат в объятиях друг друга, не осознавая этого, все еще ощущая себя единым существом, и небо не просто возвращает себе свой голубой оттенок – оно становится сияюще-лазурным, переливается аквамарином и бирюзой. Оно пылает всеми оттенками синего, оно полыхает так, словно никогда и не было серым… - Я больше не смогу без тебя, - шепчет ему на ухо Илья, а Глеб не находит в себе сил произнести ни слова: какой смысл в словах, если вы отныне одно? И это уже больше невозможно скрыть – это прорывается в новых песнях, в концертных выступлениях, в общении с прессой… Ничей взгляд не проскочил мимо столь явного изменения в отношениях «братьев», и Глеб едва находит в себе силы, чтобы сдерживаться, не виснуть на Илье, утыкаясь носом ему в шею. А когда журналисты задают им вопросы о прежних временах – о больных отношениях 90х, о недавней вражде и судах, Глебу все чудится, что говорят не о них, о ком-то другом, кто существовал в иной реальности, к нынешнему Глебу никакого отношения не имеющей. И все стало счастьем, все стало светом, все налилось, набухло, созрело и распустилось дивным лотосом, мерно раскачивающимся на агатовской глади. И водка ушла куда-то в прошлое, в ту самую реальность, где были наркотики, ненависть и боль. И Илья не вспоминал больше Бутусова, а Глеб перестал ревновать к нему даже подспудно, а революционный марш Агаты, устремлялся в прекрасное далеко, не жестоко. * * * - Кажется, он счастлив. Ты был прав, - в голосе Паши слышались нотки огорчения. - Прекрасно, этого-то я и добивался. Теперь я со спокойной душой могу продолжать. - Со спокойной? - Да. Паша хмыкнул, и если бы было чем качать, он бы покачал головой и состроил скептическую гримасу. - Поражаюсь я на вас, Самойловы. Сколько лет вас знаю, столько и поражаюсь. - Сейчас поразишься еще. - Ну? Удиви меня. - Я тоже счастлив, Паш. Впервые и по-настоящему, - и в голосе не слышится ни капли фальши. – И я никогда туда не вернусь.