Беглец или Ловушка для разума

Мы ступили на путь от любви до войны. Танцует, веселится Жестокий маскарад, Тупые злые лица, похожие на зад.

Глеб сидел и бессмысленно втыкал в планшет, когда в незапертую квартиру внезапно влетел взъерошенный Бекрев и молча сунул ему в лицо смартфон со свежей записью вконтакте: Вадим отправился в тур с песнями Агаты! Уже даже два концерта успел отыграть, по всей стране афиши… Глеб непонимающе захлопал ресницами: - Это как же так? Погоди, что же это происходит? - А вот так, - за Бекревым в квартиру ввалился и Снейк, рухнул в кресло и вальяжно повел плечами, раскидывая руки в стороны. – Развел тебя братик как лоха. Два концерта дали, напомнили о себе, а дальше он и один справится. На хрена ему бухой прицеп в виде тебя? Чемодан без ручки. С тобой же возиться надо, чтобы ты со сцены не рухнул, не наблевал, да чтобы вообще на концерт пришел! Это Матрице такое простят ее три с половиной фаната, а Агата себе такого позволить не может! Это ж коллектив первого эшелона русского рока. Куда это годится, если один солист будет вечно невменько? Глеб задрожал и замотал головой: - Но чтобы Вадик… ведь Агата – это мы с ним, это Сашка… как он может?! - Он и без тебя неплохо заработает. Меньше, чем мог бы, зато усилий будет потрачено куда меньше. - Да я… я… в суд пойду! – хрипло заорал Глеб, бессильно сжимая кулаки. - И что тебе тот суд даст? Ты ему какую статью собираешься пришить? Он же не под брендом Агаты выступает. Все честно. Авторские отчисляются… - Он песни мои украл! - Ты же сам говорил, что вы с ним договорились, и теперь всю Агату можете исполнять. Или ты решил, что можно только тебе? - Дима, я что-то не пойму! Ты мой директор, почему ты занимаешь его сторону?! - Нет, Глебсон, - вздохнул Снейк, - я на твоей стороне. Просто я логически все прикинул и понял, что тут мы бессильны. Закон на его стороне. - Да?! А он вообще-то мне денег должен! 4 миллиона с аванса и еще 5 - основного гонорара! Я два месяца ждал, но больше молчать не буду! – и он тут же набрал номер брата. – Сука! – заорал он в трубку, как только Вадим ответил. – Я тебя, гада, по судам затаскаю! Ты у меня на телевидении в телешоу вертеться будешь за то, что творишь! - Глеб, - голос Вадима был ледяным. – В чем собственно дело? - Ты на хрена Агату таскаешь по туру? - Вроде же мы договорились… - Ты на хрена «Опиум» поешь, это не твоя песня! Я ее написал и всегда исполнял! - Значит так, - голос Вадима звучал тихо, но очень твердо. – Приходи ко мне. Хочешь один, хочешь – с Хакимовым. Все обсудим. Видеть брата снова было пыткой, и Глеб не решился пойти к нему в одиночку. А Вадим и не старался напоминать ему о том, что между ними было когда-то братство и какое-то подобие единения. - Хочешь договор? Давай договор. Чего ты хочешь? - Деньги мне верни, - стукнул Глеб по столу кулаком. - Вообще-то ты в курсе, что аванс я потратил на постановку концертов. - Хотя бы основную часть тогда! - А ее нам не заплатили, ты сам знаешь это не хуже меня. И скорее всего не заплатят – забыл, как мы просрали Олимпийский? - Народ пришел? Пришел. Заплатил? Заплатил. Никто билеты не сдавал. Эти деньги мы ЗАРАБОТАЛИ. - Вообще-то я трясу Игоря изо всех сил, он делает все, что может. - Значит, я подаю в суд на Игоря, - Глеб откинулся на спинку стула и закурил, сверля взглядом уставшее лицо брата. Деньги плавали где-то на периферии Глебова сознания, внутри свербило одно лишь желание – хоть как-то насолить ему, заставить ответить за всю ту боль, что старший причинил ему, обманув с туром Агаты. Хотелось крикнуть: «А чем я был плох для этого тура? Почему ты выкинул тогда из него меня?!» Но силуэт Хакимова слева возвращал Глеба с небес на землю. - Ага, и вскроешь все наши махинации. И отдашь безумный налог с гонорара, а Игорь сядет. И все его клиенты – весь наш шоубиз – скажет тебе огромное спасибо! - Мне плевать, мне нужны мои бабки, я два месяца уже жду! - Значит так. Давай я тебе расписку напишу на эти пять лямов и отдавать буду постепенно с концертов. За год отдам, если все путем пойдет. Доволен? - И песни мои не вздумай петь! – визжал Глеб, чувствуя, как ширится и растет в нем злоба на брата. - Они вообще-то и мои тоже… Я же не с матричными в тур поехал. - Я их написал! - Так, ладно, скандалить не хочу. На тебе бумагу, пиши список тех песен, которые ты не хочешь от меня слышать. Глеб замер над листом. Хотелось написать сразу все – альбомами, но на это Вадим точно не пойдет, наплюет и от злости вообще ни денег не отдаст, ни песни петь не прекратит. И Глеб черкнул первые, что пришли на ум, всего шесть. - Но у меня одно условие, - Вадим даже не посмотрел в список. – Грязным бельем в прессе чтоб не тряс. Ни Игоревым, ни моим, ни даже своим. Хочешь получить деньги – сиди тихо, пока я их из Игоря выбиваю. А если вякнешь хоть слово – пеняй на себя. Сам пой что угодно, хоть «Черную луну», мне плевать. Мне ваш бухой бойз-бэнд не конкуренты, - и Вадим брезгливо поморщился, даже не подняв глаза на младшего. Бухой бойз-бэнд? Перед глазами Глеба мелькнули давно забытые, заваленные другими воспоминаниями кадры. На дворе 2000-й, только-только вышел «Майн Кайф?», и их двоих пригласили на ночную музыкальную передачу. Вадик тогда безумно волновался – они до последнего спорили о звучании альбома, и под конец оба уже не были уверены в качестве предлагаемого материала. Когда такси подъехало за Глебом, и лохматая голова Вадика выглянула из окна, младший ужаснулся: брат был совершенно невменяем. - Вадик, ты чего? Нас же по телеку покажут, - хохотнул Глеб, влезая рядом с ним на заднее сиденье. - В первый раз что ль, - махнул рукой Вадим, занавешивая лицо кудрями. - Чего принял-то хоть на этот раз? - Не кокс, - улыбнулся Вадим. - С братом-то поделись, Ирод! Из ладони в ладонь перекочевала пара крошечных таблеток, и Глеб, даже не попытавшись выяснить, что это, тут же отправил их в рот. Вадим сидел, низко опустив голову, уткнув лицо в гитару и почти ничего не говоря. На лице его застыла глупая улыбка, и каждый вопрос заставлял его с отчаянной надеждой поднимать глаза на младшего. Тот вздыхал, закатывал глаза и отдувался – отдувался за них обоих. Когда Вадима, наконец, попросили спеть песню его собственного сочинения, он вдруг понял, что не помнит ни слова, о чем он тут же оповестил виджея и снова глупо рассмеялся. Глеб тяжело вздохнул и сам начал петь, выгребая текст с задворок памяти. На выходе из студии Вадим виновато повис на плече у младшего, бормоча: - Классная же дурь, правда? - Ты сколько штук принял? Меня и близко не пробрало так, как тебя! - Десять, - расхохотался Вадим и опустил подбородок на плечо Глебу. Вот тогда они были бухим бойз-бэндом. А сейчас? Да что он о себе возомнил! Приютившая Глеба Ларионова снова пропадала в очередной поездке. Он достал из холодильника водку, сделал несколько глотков и сел прямо на пол, прижавшись лбом к холодному белому пластику. Да так и уснул. Наутро его разбудил звонок: - Глеб, это Егор, НТВ. Не хотите дать нам эксклюзивное интервью о том, как ваш старший брат приватизировал Агату? - Не хочу, - прохрипел Глеб, едва соображая, и бросил трубку. Но телефон снова зазвонил. - Опять бухаешь? – послышалось на том конце. - А, братик! Привет, любимый! - Осенью концерт в честь «Брата» будет. Давай вместе «Секрет» споем? Рука Глеба, державшая трубку, задрожала. Опять совместное выступление? Всего на одну песню, но, может быть, у него будет шанс…? - Хорошо, Вадик, - пробормотал он в трубку, и Вадим тут же нажал отбой, пока младший не успел отказаться. Нажал отбой и пропал на несколько долгих месяцев, в течение которых Глебу периодически приходила лишь определенная сумма на счет – единственная весточка от брата. - Какой еще «Секрет» с Вадимом? – изумился Хакимов, услышав о решении Глеба. – Зачем тебе это? - Ну все-таки в фильме Агата звучит, а не мы по отдельности. - Агаты больше нет. Впрочем, решать тебе, босс, я умываю руки и подчиняюсь, - и Хакимов склонился в комичном поклоне. Глеб не спал несколько ночей, прикидывая, что ему даст это выступление. Они опять выйдут вместе, Вадик опять уткнется в своего Радченко, Глеба опять никто не заметит… И опять пиар, пиар, долбанный пиар! Когда Вадим уже на концерте влетел к брату в гримерку с напоминанием о том, что через полчаса у них выход, Глеб высокомерно усмехнулся: - Я спою ее один. Без тебя. - В смысле? Мы же договорились. - Будут деньги - будут совместные выступления. А пока даже не вздумай говорить мне о воссоединении группы, - усмехнулся Глеб. - О каком еще воссоединении! Ты бредишь! Я прошу всего об одной песне! - Где деньги, Вадик? – и сидевшие тут же музыканты приглушенно захихикали. - Игорь сказал, у них банк лопнул, там все, в том числе и гонорары наши… - голос Вадима срывался, сам он выглядел абсолютно потерянным. - Ну вот и приходи ко мне, когда будут деньги. А до той поры дорогу сюда забудь, - отчеканил Глеб. - Ну хорошо, братик, - процедил Вадим зло. – Помрешь – похороню. А до той поры ты мне больше не брат. Однофамилец! – и хлопнул дверью. Музыканты снова захихикали, и лишь Глеб ощутил, как заколочен был последний гвоздь в гроб уже давно убитого Асбеста. И когда уже на следующий же день Глебу позвонили с Рен-ТВ с предложением снять фильм про их с Вадимом сложные отношения, он ответил согласием. Старший должен был заплатить за все – за то, что дал надежду и так бесчеловечно отобрал и растоптал ее. И мир раскололся надвое, и дотоле теплившаяся холодная война мигом обернулась в горячую. - Братик, любимый, пиши свои песни! Я же знаю, ты можешь! Не воруй их у меня! – Глеб смотрел прямо в объектив и видел в нем совершенно измотанного Вадима, бессильно кивнувшего на очередное требование младшего записать «Порвали мечту». Фильм должен был растоптать Вадима, уничтожить его, заткнуть, лишить фанатской базы, и Глеб остался очень доволен отснятым результатом. Бекрев приходил к нему все реже, все чаще уворачивался от поцелуев, да Глеб и сам устал от них, бесконечно просматривая с Костей все новые и новые видео с концертов Вадима. - А это ты видел? На сцене Вадим с прикрытыми веками обессилено твердил: - Я хочу, чтобы мой Глеб вернулся к себе прежнему, к тому, с которого он начинал. Глебсон, возвращайся и будь здоров! - По какому разу переслушиваешь? – закатил глаза Костя. - Я все понять пытаюсь, почему там со сцены он говорит одно, а мне в смс пишет совсем другое? Один мат и хамство, либо вообще полный игнор. А там со сцены все выглядит так красиво: "Мой Глеб, возвращайся, будь здоров!" Они же все ему верят! – и Глеб потряс планшетом перед носом у Кости. – Ну ничего, я тоже не пальцем делан. Я ему тоже устроил красивую жизнь. Вот эту девицу знаешь? – он ткнул пальцем в одну из множества записей очередной группы вконтакте, за появлениями и творчеством которых Костя давно уже не следил. - Людмила Мокшина? Что-то знакомое. А, кажется, эта престарелая мадам возглавляет крестовый вконтачевый поход против Вадима, да? Я правильно запомнил? Нахуа ты тратишь время на всех этих бездельников, Глебсон? - А я не трачу, Кость, все проще гораздо, - и Глеб с гордостью щелкнул по ссылке «моя страница», которая тут же отобразила физиономию Мокшиной. Костя несколько минут непонимающе моргал, переводя взгляд с планшета на Глеба и обратно. - То есть, ты хочешь сказать…? Боже, Глеб, это же днище! Зачем тебе это? - Весело же! Не представляешь, как бесится Вадик! Да и в тусовке моя Люська – персонаж легендарный. Давненько уже страницу создал так на всякий случай, авось пригодится. И вот – пригодилась! - А если тебя раскусят? Тебя же на смех поднимут. И Вадик будет в первых рядах! - Да ну, я сбагрю страницу кому-нибудь. Вон хоть тебе – хочешь? Или Снейку. Да мало ли кому захочется еще админить главную антивадимовскую группу. Пусть остается пока. Люська – нужный персонаж. Мне Вадик давно отвечать перестал, а с Люськой еще пикируется, - и Глеб весело расхохотался и довольно потер руки. - Да чего он тебе сдался-то так? – Костя излучал поразительное спокойствие. – Пусть он поет Агату, чего тебе? И мы ее поем, народу не меньше собираем, публика вернулась. Рот ты ему не заткнешь. Деньги… ну ты сам понимаешь, что у него их нет. - Мне плевать! Пусть хоть в рабство снова кому-нибудь продастся! - Глеб, вообще я к тебе по другому поводу зашел, - хрипло откашлялся Бекрев, а затем покраснел и опустил глаза. – Мне тут поступило интересное и выгодное предложение от Лепса… - И? – насторожился Глеб, тут же откладывая планшет в сторону. - Я его принял… Насколько мне известно, Снейк уже нашел новую басистку. Девушку… - Это правда?! – Глеб навис над Костей, сверля его взглядом, а тот все пытался прятать глаза. Когда это могло произойти? – крутилось в голове у Глеба. Все ведь было в порядке. Концертная деятельность с возвращением в репертуар Агаты резко наладилась, у них снова появились деньги, и вот в этот момент, когда Самойлову младшему так нужна моральная поддержка друга, самый главный друг его бросает! Костя опустил голову еще ниже и медленно кивнул. - Почему?! – почти заорал Глеб. – Тоже продался, да? Как эта сурковская подстилка? Ты теперь под Лепса лег? Он тебя теперь в Крым потащит, да? Будешь миллионы зарабатывать?! Костя закрыл лицо руками, его плечи затряслись. В этот самый момент в дверь позвонил Хакимов. - Ну что, мальчики? Как все прошло? – и, увидев, совершенно удрученное лицо Кости и озлобленное – Глеба, похлопал обоих по плечам. - Глеб, мы пойдем, пожалуй. Ты остынь пока, а завтра приходи на студию, я тебя со Стасей познакомлю, там и поговорим. А Костя, между прочим, поступил правильно! Лепс ему предложил в 10 раз больше. Кто бы отказался от такого! Ты вон тоже от концертов с братцем не отказался, - и оба молниеносно скрылись за дверью, чтобы услышать, как с той стороны об дверь ударилось что-то тяжелое. Глеб рухнул прямо там в прихожей и завыл в голос: Костя бросил его в самый неподходящий момент. Он достал телефон и тут же настрочил смс брату: «Сука! Ненавижу тебя!» «Взаимно, малыш. Выходи в общий чат, поболтаем». Общий чат с адвокатами был создан несколько недель назад. Глеб кидался угрозами подать в суд за несвоевременные выплаты гонорара, Вадим парировал ему, что платит из своих, что итоговой суммы так и не получил и что если Глеб будет вопить и дальше, он прекратит и эти выплаты. Буквы сливались у Глеба перед глазами, и он видел во всех ответах брата только одну надпись: «Ты бесполезная бухая гнусь, которой не место в моей жизни. Так исчезни из нее, наконец!» И отвечал только на нее. «Ну что там с судом, малыш?» - высветилось смс от брата уже в общем чате, и Глеба затрясло. «Давай уже скорее, пора тебя лишать девственности, лживый гниющий самозванец!» - Глеб замер, не веря собственным глазам. Что он только что прочел? В штанах вдруг моментально стало тесно, несмотря на общий агрессивный тон высказывания, явно не намекавший ни на какую романтику. Глеб отшвырнул телефон в сторону и застонал, а затем завизжал: - Лиши уже, наконец! Сделай это! Телефон продолжал вибрировать входящими, но Глеб увидел лишь последнюю: «Еще раз назовешь людей Донбасса рабами, позабочусь, чтобы вас признали экстремистской группой». Ну что ж, Вадик, ты хочешь войны? Ты ее получишь. Красная пижамка, говоришь? Она обагрится нашей кровью! И он тут же набрал Леху. - Посоветуй хорошего адвоката, а? - Ты чего, Глебсон? – насторожился тот. - В суд на Вадика подаю. - Так, погоди, - в голосе Никонова послышался испуг. – Я сейчас приеду, и мы во всем разберемся. Никонов притаранил три литра коньяка и с порога заявил: - Ничего не хочу слышать. Сначала выпьем. А после двух стаканов, вальяжно раскинувшись на полу кухни и обнимая Глеба за плечо, проворковал: - Ну телефон адвоката я тебе подкину, это не проблема. Но что случилось-то? - Леха, меня Костя бросил, - пьяно захныкал Глеб, тыкаясь ему носом в плечо. - Так ты хочешь подать в суд на Бекрева? – непонимающе протянул Леха, часто моргая. - На Вадика. - А на него-то за что? - Он мне деньги не заплатил за концерты! - Погоди, ты ж говорил, он их сам не получил. - Мне пох! Он меня в это втянул, пусть платит! - Так его долг еще доказать надо. Расписка хоть есть? - А то! - хитро усмехнулся Глеб. – Еще песни хочу запретить ему исполнять. - Какие? – удивился Никонов. - Агатовские. И Леха вдруг оглушительно расхохотался. - Смешно, Глеб, да. Запретить основателю и лидеру Агаты петь агатовские песни. Не, Глебсон, я чисто по-дружески на твоей стороне, но, боюсь, закон пошлет тебя с твоими предъявами куда подальше. - Главное, что ему помотают нервы, ему придется раскошелиться на адвокатов. А еще я ему травлю в инете организовал, - пьяно хохотнул Глеб. - Погоди, лично что ли? Прямо сам? - Прямо сам, да. Под фейковым профилем. Знаешь такую Люсьен Мокшину? Моих рук дело, - с гордостью ухмыльнулся Глеб, наблюдая за тем, как устало качает головой Никонов. - Мне не поможет суд, я это понимаю, но если люди прекратят ходить на его концерты, вся его лавочка мигом свернется, и Агата достанется мне. - Тебе зачем эта Агата нужна, дурень? Ты же уходил из Агаты на свободу, а сейчас сам об Агате печешься? - Песни, там мои песни, Леха! Я их кровью написал, а он… Никонов крепче прижал его к себе и коснулся губами мочки уха. - Все будет хорошо, Глеб. Я с тобой, на твоей стороне, куда бы тебя не завела твоя дорога. Я всегда останусь с тобой. Ты мой герой, мой гений, я у твоих ног, - бормотал он, а губы скользили все ниже и ниже… С появлением у Глеба Бекрева Леха во многом отошел для него на второй план: с Костей было проще и веселее, Костя существовал не как самостоятельная поэтическая единица, а лишь приложение, обслуживающее нужды Глеба. Его можно было вызвать звонком хоть ночью, а Никонов мог и послать, у него и своя группа была, и свои стихи, и свои интересы в жизни. И теперь, когда Костя, вильнув хвостом, уплыл в более прибыльный фарватер, рядом снова был Леха. Глеб обхватил его лицо ладонями, прижался губами ко лбу и прошептал: - Прости меня, я такой мудак… прости… Но Леха уже не слушал, зарывшись лицом в живот Глеба, ласкал языком взъерошенную дорожку волос, и Глеб сладостно застонал, приподнимая выше футболку и шире раздвигая ноги. Их отношения с Никоновым никогда не заходили дальше снисходительного позволения на минет, и Леха покорно сносил это, но сейчас, лицезрея совершенно несчастного и потерянного Глеба, тот решил пойти ва-банк: стащил с него джинсы вместе с бельем и, развернув младшего набок, принялся ласкать его одной рукой, а второй пытался расстегнуть джинсы и на себе. Глеб чувствовал Лехино возбуждение и где-то в глубинах подсознания догадывался, что он собирается сделать, но сама мысль об этом вызывала у него лишь смех. - Глебушка, - шептал ему на ухо Никонов, гладя огрубевшими пальцами тугое кольцо мышц и аккуратно – сантиметр за сантиметром – пытаясь продвинуться пальцем внутрь. Глеб продолжал хохотать, будто не чувствуя вторжения. Бекрев проделывал с ним такое тысячи раз, как и он сам – с Бекревым. Но на этом их игры обычно и заканчивались. А Леха пошел дальше, и, почувствовав, как в него вторглось что-то массивнее пальца, Глеб вздрогнул и замер. - Давай, трахай меня! – заорал он. – Давай, ты же этого так хотел! Ты хотел лишить меня девственности, так лишай же! – и Глеб подался назад, со всей мочи насаживаясь на опешившего Леху. - Глебушка, ты чего? – бормотал Никонов, медленно выходя из него и осторожно гладя его по волосам. А тот вдруг зашелся истеричным плачем. - Все пидарасы, Леха. Никто мне даже в глаза смотреть не хочет. Брат и тот предал и обворовал. Как жить, Леха?! Ты смотри, что он пишет мне тут, смотри! – дрожащими пальцами Глеб тыкал в экран, показывая пришедшие недавно смс. – И Костик ушел… ушел…! А потом Костя начал просить прощения – не выдержал нескольких сухих фраз, оброненных Глебом при попытках возобновить общение, и в интервью как мог постарался вымолить это прощение у Самойлова. Услышав жалкие оправдания Кости за свой уход и неосторожные слова, Глеб сам набрал ему, и Костя снова пришел. Но больше ничего не получилось. Не получилось выпить как прежде, не получилось обняться, поцеловаться и как-то наладить былой контакт. Глеб смотрел ему в глаза, разумом понимал, что ничего криминального Бекрев в сущности не сделал, что рыба ищет где глубже… но ему становилось мерзко от одного осознания того, что и он повел себя как Вадим – попользовался Глебом, пока ему это было нужно и выгодно, а потом ушел туда, где теплее и больше платят. Одиночество навалилось на Глеба с новой силой, оставалась только мама – единственная, кто по-настоящему искренне переживал за их с Вадимом ссору и разрушенные отношения. И Глеб цеплялся за нее, цеплялся ногтями и зубами. - Мам, он ведь посадить меня хочет, - бросил он как-то невзначай, и удовлетворенно хмыкнул, когда та заохала. – За экстремизм. Ну помнишь ту мою песню «Делайте бомбы»? Вот он на нее заяву собрался катать. - Глебушка, и чего же вам мирно не живется-то… Ну давай я с ним поговорю. Он мне тоже что-то про экстремизм этот твой говорил, но я мало что поняла… - Мам, скажи ты это лучше на камеру – пусть он не просто голос твой услышит, а в глаза тебе посмотрит. А я это видео ему передам. Глебка приедет запишет, ты не против? Записанное мамой видео Глеб переслал брату в тот же день, а минутой позже выложил его на ютуб и растиражировал по всем соцсетям со своего нового успешного и громкого фейка. Теперь все были уверены в правильности принятого Глебом решения, все желали ему победы в суде, все мечтали, чтобы Вадиму законодательно запретили исполнять песни Агаты. И все-таки суд Глеб проиграл, но ничего не почувствовал при этом, лишь легкое разочарование, что все так быстро кончилось. Что он не успел насладиться унижением брата в прессе и соцсетях, что ему мало потрепали нервов. Глаза Вадима при этом делались все печальнее и печальнее, и он перестал брать трубку и хоть как-то отвечать на смс. Раньше прилетал хотя бы короткий отборный мат, теперь не осталось и этого – лишь редкие пожелания выздоровления от алкоголизма в интервью и на концертах. Глеб писал о нем провокационные посты в инстаграмме, Глеб позорил его поклонниц, насмехался над ним и ждал… ждал, что тот придет, снова обматерит, снова назовет хотя бы однофамильцем. И все чаще вспоминалось закатное небо Асбеста, пинкфлойдовская «Стена», ладонь старшего у него на глазах и бесконечное «Серое небо» в Пашкином гараже. А больше ничего в Глебовом мире и не осталось. Апелляция за апелляцией, печальное лицо Вадима с экрана и тотальное молчание. Глеб поначалу пытался писать ему – то требовал денег, то пьяно просил прощения, то поносил на чем свет стоит за поломанную жизнь, потраченную на чужой коллектив… А в мозгу стучал холод, и во всем теле жило одиночество, все корежило болью, ломало, искало выхода, а выхода не было, ибо боль и стала его сутью – убери ее, и от Глеба не останется ничего, даже пресловутых очков с погнутыми дужками… Со сцены многочисленных концертов Вадим кричал красивые слова о любви и верности, адресуя их Глебу, а когда Глеб, напившись, в очередной раз писал брату: «Любишь, говоришь? Тогда бабки мои где? Песни мои где?» Тот в лучшем случае отвечал одним коротким нецензурным словом. В худшем – молчал. - Хорошим хочешь остаться для всех, братик? – кипятился Глеб. – На публику такого любящего и заботливого старшенького изображаешь, а на деле что? Вор и подлая сука, вот ты кто! – и Костя, слушая все это, больше не обнимал его, а только смотрел на часы, думая о предстоящей репетиции у Лепса. "Предатели, кругом предатели… Распять его… Я психически больной, меня нужно немедленно лечить!" Когда адвокат позвонила Глебу после очередного проигрыша дела и предложила закончить эту бесперспективную историю попыток запретить Вадиму петь их общие песни, тот только завизжал: - Нет! Не выходит по песням, выкатывай деньги! У нас же расписка имеется, верное дело! И вот тогда, после получения очередной повестки в суд, на этот раз по долгам, Вадим впервые во всеуслышание перестал называть Глеба братом даже изредка, даже случайно и по привычке. - Истец, - язвительно хохотнул он, глядя в камеру, и вслед за ним хохотнула кучка его преданных фанатов. Истец… знал ли тот семнадцатилетний Вадик, даривший своему мелкому «Стену», что когда-то тот станет для него просто истцом и никем более? Глеб пожал плечами и глотнул из бутылки. Истец? Значит, продолжаем. На волне судов откуда-то снова взялось вдохновение – странное, больное, полумертвое, но заставлявшее Глеба писать в любых условиях, везде, где он только находился. В голове крутились мелодии, партии инструментов и слова… слова, выкрикиваемые тем, кто уже умер. Тем, кому уже ничего не страшно. Знал ли тот голубоглазый двенадцатилетний Глеб, стыдливо застирывавший трусы в ванной после просмотра «Всадника без головы», что когда-то он напишет гимн смерти? Нет. Потому что того Глеба больше не существовало. Нигде. Даже в памяти обоих братьев он умер окончательно и бесповоротно – даже от раздиравшей его крошечное детское тельце агонии не осталось уже и следа. - Не брат ты мне, гнида черножопая! – с ненавистью кричал младший Самойлов на камеру, и ничего внутри него уже не колыхалось, уже не хотелось, чтобы старший непременно это увидел и испытал боль. В них обоих умер не только хрупкий крошечный Глеб, но и тот сильный заботливый Вадим. Остались лишь истец с ответчиком и только. Выиграв два суда по деньгам, записав новый альбом, который на удивление понравился даже фанатам Агаты, категорически не принимавшим сольное творчество Глеба, он как-то сразу резко сник, словно жизнь отныне потеряла свою ценность. Не радовали ни Костя, помогавший с записью и сведением, ни даже Никонов со своей собачьей верностью, посвящавший Глебу стихи. Ни Барселона с солнцем и дивными пляжами. Ни музыка, ни поклонники, ни проигрыш брата. Ни алкоголь. На очередном Нашествии Глеба облепили журналисты, и снова посыпались неизбежные вопросы про брата и Агату. Глеба передернуло. Он изо всех сил пытался восстановить хрупкое равновесие внутри собственной головы, он хотел успокоиться уже, наконец, забыть обо всем, жить дальше, не думая о прошлом. - Выплатил ли Вадим вам долг?! Нет, черт побери! Этот козел не выплатил ему денег и не выплатит никогда! Глеб это знал. И знал, что Вадим не сделает этого из чистого принципа, из желания поставить на место зарвавшегося младшего, который, по мнению Вадима, должен был тихо сидеть на поводке и не вякать. Ан нет, взбунтовался вон. Он пел его песни, даже те, которые в Агате всегда исполнял Глеб, он оставил его без копейки после ностальгических… Ненависть снова вскипала в груди Глеба и вот… - Глеб, я брала у вас с братом интервью в далеком 95-м. Вы были такой прекрасной парой… - но журналистке не дали договорить. - Что?! Мы были парой?! – Глеб с ужасом округлил глаза, лихорадочно прикидывая, кто же мог проболтаться. Впрочем, об их поцелуях на камеру тогда знал каждый папарацци! – Это он так сейчас говорит? Не верьте ему! Это же инцест! Вы сейчас вешаете такие ярлыки, - а в голове крутилось: «Сука, если он хоть кому-нибудь рассказал про тот минет…» Решение очередного – третьего по счету суда – было принято уже в пользу Вадима, и это стало для Глеба полнейшей неожиданностью. Суд придрался к каким-то юридическим тонкостям оформления расписки и отказал в возбуждении дела. И с плеч младшего словно свалился огромный камень: теперь можно просто жить – проживать год тридцатилетнего юбилея Агаты и… Осознание пришло не сразу. Агате уже 30? Дама в самом соку. Может, стоит попробовать… да нет, это пошло! Но когда с этой же идеей пришел к Глебу Хакимов, тот тут же радостно закивал: теперь можно было делать вид, что ему эту историю предложили, навязали, его убедили, упросили. Так будет легче скрыть собственную радость: он снова даст концерт с песнями Агаты. Только с ее песнями. Он не делал этого уже много лет, он почти забыл, как это – петь то, что написал когда-то давно и уже успел забыть собственные ощущения по поводу тех песен. А когда вышел на сцену клуба в декабре, увидел в зале людей в агатовских футболках, то на секунду прикрыл глаза, представляя, что где-то там справа мотыляется Вадик, сзади – Саша с Андреем. Что все как прежде и не нужно тащить весь груз на себе. Что он не один. Подняв веки через секунду, Глеб непроизвольно посмотрел на балкон ВИП-партера да так и замер с раскрытым ртом: прямо в центре у перил стоял Вадим и не сводил с него пристального взгляда. «Откуда он взялся?» - моментально пронеслось в голове у Глеба. Ну хорошо, допустим, про концерт не знать он не мог, но зачем пришел? Что ему нужно? Собирает материалы для следующего суда? Знает ведь, что Глеб опротестовал предыдущее решение. А какие материалы можно собирать на концерте? Трезвый мозг соображал отчего-то медленнее обычного. В последние недели от коньяка Глеба уже воротило. Он смотрел на себя в зеркало, и не находил в нем прежнего Глеба, каким он был раньше. Да только был ли? Он не помнил уже ни того, каким был пять лет назад, не говоря уже о пятнадцати… Допев последнюю песню и спустившись со сцены, Глеб поспешно достал телефон, набрал номер брата. Тот не ответил. «Чего трубку не берешь?» - кинул Глеб сообщение ему в ватсап. «Поздравляю с неплохим концертом. Поздравляю с днем трезвости. Поздравляю с новым судом. Может, его ты выиграешь, наконец. Верховный все-таки уже. Желаю удачи». «Вадик, ты мудак». Но телефон молчал. «Забирать заявление я не стану, даже не проси». Молчание. «Сука!» Вадим не ответил больше ни на одно сообщение от Глеба, которых тот послал ему немало за последующие несколько месяцев до заседания Верховного суда. Он должен был, наконец, поставить точку в затянувшейся истории, и когда до суда оставался всего один день, Глеб заперся у себя, сел на подоконник и уныло уставился в темнеющее небо. Рядом на полу восседал верный Никонов, что-то черкая в блокноте. - Завтра все закончится, Глебушка, так или иначе. И ты будешь свободен. Даже если проиграешь, - пальцы Лехи скользнули по оголенной лодыжке Самойлова. Глеб кивнул и выпустил струю дыма в холодное небо без единой звезды. - Да и черт с ним, Лех. Нет у меня больше брата. Горизонт качнулся, опрокидывая небо, шатая подоконник. Глеб цеплялся за раму, но все равно рухнул вниз, подхваченный сильными Лехиными руками. - Ты чего? - Да голова что-то закружилась. Спать надо идти. На завтрашнем заседании нужно будет лично присутствовать. Оно было назначено на половину десятого утра, но не началось ни в десять, ни даже в одиннадцать, а в итоге было перенесено из-за неявки ответчика. Леха сидел на ступеньках суда и нервно курил, когда сзади подошел к нему Глеб и легонько пихнул коленкой. - Он не пришел, - хмыкнул Глеб, и губы его отчего-то растянулись в улыбке. В этот момент завибрировал телефон, и сердце Самойлова младшего сжалось – то ли от страха, то ли от радости. Несколько секунд он смотрел на пришедшее сообщение, потом передал телефон Лехе и пробормотал: - Мне ведь это не мерещится? Лех, прочти ты, а… Никонов глянул на экран, и лицо его тут же вытянулось. - 50 миллионов?! Но откуда?! И кто?! - Сходишь со мной в банк? У меня паспорт с собой, - бормотал дрожащим голосом Глеб. Оператор долго сличала лицо на фото с помятой и небритой физиономией, представшей перед ней и нетвердым голосом умолявшей дать ей детализированную выписку со счета. - Дело в том, что сегодня мне на счет поступила крупная сумма денег, - лопотал Глеб. – Наверное, это какая-то ошибка, я ничего не продавал и не оказывал никаких услуг. Я должен их вернуть, они не мои, - закончил Глеб фразу уже достаточно твердо и решительно. Оператор пару минут щелкала мышкой, напряженно всматриваясь в монитор, потом позвала коллегу, и они пялились на экран уже вдвоем, и после этого шумный и довольно старенький принтер выплюнул, наконец, выписку по счету. Самой последней операцией из списка значился «Перевод средств физическому лицу Самойлову Г.Р. от Самойлова В.Р. в счет оплаты долга, согласно решению суда…» далее следовал номер дела и дата принятия решения предпоследним судом. - Но… - пробормотал Глеб, - тут гораздо больше необходимого. В десять раз. Да и последний суд как раз принял решение в его пользу… Оператор лишь пожала плечами, а Леха схватил Глеба за локоть и выволок из здания суда. На звонки Вадим не отвечал, хотя телефон был включен. На сообщения тоже. И Глеб тут же набрал маму. - Мама, тут такое дело… мне Вадик долг вернул… в десятикратном размере… Ты что-нибудь знаешь об этом? - Глебушка, Вадик пропал два дня назад, мне Юля звонила. Записал видео, что уходит куда-то, и пропал. Глебушка, что же нам теперь делать? – мамин голос дрогнул, и вслед за тем она разрыдалась.