Беглец или Ловушка для разума

Если ты начнешь меня любить, Ты уже не сможешь тормозить. Я терпел, но сегодня я ухожу. Вот и все, до свидания, черт с тобой. Окончен бой, зачах огонь, И не осталось ничего.

Щелчок. Вадим открыл глаза и в первую секунду удивился, что у него есть глаза – за долгие месяцы, проведенные в ловушке, он уже успел отвыкнуть от темноты век, ощущения ресниц, сужающихся от бьющего в них света зрачков. От тяжести собственного тела, по инерции как-то странно, но так привычно движущегося… Бедра продолжали совершать возвратно-поступательные движения еще в течение нескольких секунд, пока до мозга, наконец, не дошло, что тело занимается сексом, а прямо перед его глазами, распахнутыми от изумления и ужаса, мелькает потное раскрасневшееся лицо с заострившимися чертами. - Глеб?! – выдохнул Вадим и вдруг в полной мере осознал происходящее, бросив несколько коротких изучающих взглядов по сторонам. Они в какой-то квартире, Вадим явно здесь раньше никогда не был. На двуспальной кровати. Занимаются сексом. Глеб лежит под ним, бесстыдно и пошло раздвинув ноги, и слегка приподняв таз. Член его возбужден и истекает белесой смазкой, лицо запрокинуто на подушку, глаза прикрыты, руки раскинуты в стороны… Он кусает губы и бормочет едва слышно: - Боже, Илюха, это шикарно…оооооо… Так Паша решил все-таки опробовать новый дистанционный режим ловушки, даже не предупредив его об этом заранее? Даже не прикинув, чем он будет в этот момент заниматься? А что, если бы он оказался на сцене во время выступления? Или… впрочем, что может быть хуже ситуации, в которую он в реальности угодил?! Вадим с надеждой опустил взгляд вниз, но эрекция, достигнутая для него еще Кормильцевым, не опала. Он стиснул кулаки, на которые опирался, тряхнул головой и попытался выйти из Глеба, встать и прекратить это безумное падение в бездну. Хотя чего уж там, он уже лежит на самом дне этой самой бездны и с тоской взирает наверх, туда, где светит солнце и ходят беззаботные люди, не познавшие тяги к инцесту… Глеб закинул ноги ему на поясницу и протяжно застонал. - Глеб… - пробормотал Вадим. Глаза младшего приоткрылись, лицо осветила улыбка наслаждения. - Илюха… ты… - но в эту самую секунду серый взгляд младшего пронзила ослепительная молния понимания. – ВАДИК?! Как, каким образом Глеб в первую же секунду осознал, что это уже не Кормильцев, а его собственный старший брат лежит на нем и, не в силах прекратить пытку, продолжает вбиваться в него, мучительно закусывая верхнюю губу? Что прочел он в глазах Вадима – ужас ли от происходящего или счастье от того, что мучительное желание, наконец-то, обретает свой выход? - Вадик… - бормочет Глеб, обхватывает ладонями потное лицо Вадима, притягивает его к себе и целует прямо в губы. Вадим хочет отшатнуться, да только какой в этом смысл – после всего-то? - Ты вернулся… Губы Глеба горячие и настойчивые, властные, вожделеющие. Он покрывает отчаянными ненасытными поцелуями все лицо брата, проникает ему в рот языком, кладет ладони на ягодицы, прижимая его крепче к себе, и не может отвести от него затуманенного взгляда как-то совсем внезапно поголубевших глаз. И Вадим проваливается в них, вмиг плюнув на все прежние страхи, сомнения, барьеры и муки, разрушив их очередным резким толчком, от которого Глеб выгибается и стонет еще протяжнее, почти кричит. Руки его беспорядочно блуждают по влажной груди брата, пересохшие и вспухшие от поцелуев губы без конца повторяют его имя. - Вадик… это ты… Вадик… Вадим замедляется, замирает на несколько секунд, нависая над младшим, сжимая его лицо в ладонях и впиваясь в губы долгим горячечным поцелуем умалишенного, приговоренного к средневековому сожжению на костре за инцест. А и гори оно все огнем! – стучит в воспаленном желанием мозгу, и движения Вадима становятся резче, ладони ложатся на округлые плечи младшего, ласково и заботливо оглаживая их, губы касаются ключицы, оставляя розоватый влажный след, и снова возвращаются к родным губам. Глаза Глеба заволокло темной пеленой, Вадим никогда еще не видел такого цвета его глаз – такого дурманящего, словно влекущего за собой к самому краю горизонта событий, за которым гибель и…дверь в иные миры? Вадим взъерошивает и без того лохматую и уже изрядно отросшую шевелюру брата, притягивает его за волосы к груди и с наслаждением шумно выдыхает, ощущая, как губы младшего смыкаются вокруг его моментально отвердевшего соска. - Вадик, я люблю тебя… - бормочет Глеб куда-то ему в солнечное сплетение, обдавая горячим дыханием, потом приподнимаясь, выгибая спину и откидывая назад руки, опираясь ими о кровать. Вслед за ним поднимается и Вадим, сжимает плечи младшего и снова замедляется, замирает, скользя по тонкой почти прозрачной шее обезумевшими от страсти губами. Он мечтал об этом столько долгих лет. Он боролся с этим, он ненавидел и убивал это в себе, прятал, забивал гвоздями, вбивал осиновый кол, хоронил под тоннами чужих пахнущих сексом тел, других эмоций, ярких впечатлений, но эта черная точка всегда пульсировала в его мозгу, не давая покоя, и вот она вмиг разрослась сперва до узкой трещины, расколовшей его сознание, а затем и до чудовищных размеров Тартара, куда не был сослан за свои грехи ни один преступник, ибо никто еще за всю историю существования Земли не согрешил столь тяжко, чтобы оказаться там. Самойлов старший стал первым его постояльцем – он трахал собственного младшего брата, и это был самый лучший секс во всей его насквозь пропитанной сексом жизнью. Пальцы до синяков впиваются в чувствительное нежное и рыхлое тело младшего, скользят по талии, ладони крепко прижимают, а живот ощущает живительную влагу, сочащуюся из набухшего до предела члена Глеба. Правая рука Вадима опускается на оголенную головку, едва задевая ее пальцами, скользит вниз до основания, и Глеб почти кричит: - Вадик! – в его устах это имя звучит как-то совсем иначе, словно он родился с этим именем на губах, пронес его, как знамя, в последнем бою, и вот теперь умирает, шепча это имя. Умирает в объятиях своего ненавистного и обожаемого старшего брата. Вадим швыряет Глеба на постель, властно разворачивает спиной к себе и ложится сверху. Тот не сопротивляется, лишь покорно дрожит в предвкушении и издает едва уловимый вскрик, когда Вадим снова входит в него. Губы старшего беспрерывно покрывают поцелуями влажную от пота спину Глеба – беспорядочно, почти не отрываясь от кожи, словно желая слиться с ней, врасти в нее, как и весь Вадим – врасти в Глеба, пустить в него корни, стать единым целым навсегда, до последней молекулы. Он пошло раздвигает его ягодицы ладонями, отстраняется и несколько секунд не может оторвать глаз от открывшейся ему картины, чувствуя, как безумие окончательно заволокло ему мозги. Он наклоняется и впивается губами в сомкнувшееся кольцо мышц, на минуту забыв о собственном пульсирующем возбуждении, проникает внутрь языком, оглаживает широко раздвинутые дрожащие ноги младшего. - Боже, Глеб… - Вадим не узнает собственного хриплого голоса и, чтобы не дать себе шанса хоть на мгновение задуматься о происходящем, посмотреть на все со стороны, снова приникает губами к входу. Глеб подается назад, слегка приподнимаясь ему навстречу, и Вадим, не выдерживая, снова накрывает его своим телом и резко входит, исторгая из его груди всхлипы. Глеб измотан, висит тряпичной куклой в сильных руках брата, но продолжает просить еще и не кончает. Не кончает! Вадим ставит его на четвереньки и яростно вколачивается, сжимая в ладонях худые ягодицы, проводя пальцами по позвоночнику, а затем впиваясь пятерней в волосы и дергая голову младшего на себя. Тот слабо вскрикивает, но подается, поднимается, поворачивает к нему лицо и распахивает губы для очередного злого поцелуя. Вадим ведет ладонью по животу младшего, путаясь пальцами в дорожке волос прямо над пахом, сжимает его каменный член, а второй ладонью властно захватывает загривок, отстраняя брата. Глеб послушно прогибается, кладет руки на спинку кровати, закусывает губами подушку и стонет… стонет так сладко, как не стонала под Вадимом никогда ни одна женщина, которых он имел за всю свою долгую жизнь. Старший ускоряет темп, вколачивается с каждым следующим входом все сильнее, задворками подсознания улавливая, как звонко шлепается его пах о бесстыдно отставленные назад и приподнятые ягодицы брата. Словно у шлюхи… его личной шлюхи… Оргазм накрыл Вадима совершенно неожиданно, он затрясся в спазме, кусая плечо младшего и до боли сжимая пальцами основание его члена. В теле не осталось ни одной не утомленной столь долгим сексом мышцы, и Вадим бессильно валится, погребая под собой столь же изнуренного Глеба. Затем вяло разворачивает его лицом к себе, видит, что тот все еще возбужден, и со вздохом сползает вниз, устраиваясь между ног младшего. Глеб, казалось, не верит собственным глазам, когда брат касается кончиком языка оголенной головки, и тут же комната наполняется влажным криком. Так вот каков его Глеб на вкус… не самое приятное, что он когда-либо пробовал, но рот сам повинуется древним рабским инстинктам, губы смыкаются вокруг головки, скользят вниз к основанию, и Вадим начинает свой неловкий, неуклюжий первый в жизни минет. Поцелуи, покусывания, засосы, узоры, выводимые по коже языком и губами… и Глеб извивается, кричит, сжимает в кулаках простыни, впивается пальцами в разлохмаченные темные локоны брата, а Вадим все не отпускает его, не давая кончить, причмокивая, посасывая, целуя в самые потаенные и развратные места Глебова вожделеющего тела… И оба уже не стесняются ничего, Рубикон пройден, порог переступлен, падение в бездну не остановить, так почему бы им не насладиться до самого донышка? И Вадим зарывается лицом в промежности брата, проталкивает в него палец и аккуратно продвигает глубже, продолжая активно водить губами вдоль твердого члена. Палец проникает глубже, еще глубже, задевает, наконец, простату, Глеб охает, выгибается, и рот Вадима наполняется вязкой жидкостью, странно неприятной на вкус, но которую он отчего-то охотно глотает, вытирая губы о дрожащее после оргазма бедро брата. - Вадик, я люблю тебя… - снова повторяет Глеб, прикрыв веки, бессильно распластавшись на кровати. – Я всю жизнь тебя любил… - Я в душ, - сухо бросает Вадим, поднимаясь и ища на полу тапки. - Я с тобой, - бормочет Глеб, лениво садится и, хватая брата под руку, льнет к нему всем своим бесстыжим худым телом, а губы впиваются в и без того зацелованную шею. До душа они идут, так и не расцепив сумасшедших объятий, забираются в ванную, и Вадим тут же включает кран. Теплые струйки льются по их лицам, стекают с прядей, скользят вниз по изнуренным от любви телам, и Глеб прижимается к брату все плотнее, трется волосатым пахом о бедро, тычась носом в плечо. Вадим терпит сколько хватает сил, продолжая поливать их обоих водой, а потом отшвыривает в сторону душ, так и не завернув воду, разворачивает брата спиной к себе и прижимает его к стене. - Доигрался, - бормочет старший, разводя ладонями его ягодицы и скользя пальцем вокруг тугого входа. Глеб пошло улыбается, поднимает руки, упираясь ими в скользкий кафель и похотливо шепчет: - Наконец-то ты лишил меня девственности, братик… Вадим входит сразу резко и до конца, не заботясь о комфорте младшего – ведь тот не один уже месяц провел в койке с Ильей. И на этот раз от прошлой нежности, от желания насладиться недоступным на протяжении столь долгих лет телом не осталось уже и следа. В Вадимовых бедрах живет ярость, ненависть к самому существу Глеба, что отчего-то делает его эрекцию еще более ощутимой. Подрагивающие плечи младшего раздражают Вадима, он со всей силой прижимает Глеба ладонями к стене, ощущая, как скользят по мокрому кафелю его ребра. Вода из душа продолжает хлестать, обдавая их обоих теплыми потоками, ударяясь в стены, отражаясь от них молниеносными брызгами и вновь врезаясь в возбужденные тела. Вадим вколачивается в Глеба с такой злостью, что собственная ненависть к брату становится уже почти осязаемой, вязнет между пальцами, оседает тяжестью в паху, пульсирует воспоминаниями в больном мозгу. И ведь это тот самый Глеб, которому Вадим когда-то дарил «Стену», а тот так восторженно взирал голубыми глазенками на старшего брата, а потом, прижавшись к нему, смотрел вместе с ним «Всадника без головы». Тот же, что написал «Серое небо» и робко исполнял его под гитару у костра. Тот же, что под кокаином ползал по полу, хватаясь за бедра старшего и пошло хохоча, тот же, что вис на нем красной тряпкой в Лужниках и после концерта отсасывал ему в гримерке. Тот же, что по зову Ильи пошел на баррикады да так и остался на них, предав и их братство, и Агату, тот же, что блевал на концертах, поливал его грязью в сети и подал на него в суд. Все это тот же Глеб, что извивается сейчас в сильных руках старшего, прося трахать его еще сильнее, что так пошло и настырно подается назад, крепче прижимаясь к и без того осатаневшим от ненависти и вожделения чреслам Вадима… Вадим впивается пальцами в его бедра, упирается лбом в шею и ускоряется до предела, до потери воздуха в легких, слыша, как ударяются ребра младшего о кафель, как вскрикивает он от боли, но не смеет сопротивляться. Как тело его постепенно обмякает, он виснет на Вадиме, а тот, совершив еще несколько мощных и предельно коротких толчков, изливается в младшего. И с последней каплей спермы, вытекшей из его опавшего члена, Вадима покидают остатки и ненависти, и злости. Он смотрит на осевшего на дно ванной и подобравшего душ Глеба и не ощущает больше ничего – ни ярости, ни раздражения, ни нежности. Ни любви. Через несколько минут, проведенных в бестолковых и малоуспешных попытках сполоснуться, братья выползают из ванной и бредут назад в спальню. Совершенно обессиленный Вадим падает на кровать и прикрывает веки, тут же проваливаясь в мутный сон. Но уже спустя несколько минут ощущает чьи-то робкие прикосновения у себя на бедрах, приподнимает голову и видит лицо Глеба, уткнувшееся ему в пах. Вадим тяжело выдыхает и опускает голову, вновь закрывая глаза. Брат продолжает свой мартышкин труд, касаясь губами опавшего и не желающего повторно вставать члена старшего. Но еще несколько унылых минут и множество приложенных усилий, и Вадим чувствует, как член начинает слегка подергиваться и, наконец, приподнимается. Глеб с энтузиазмом продолжает, а Вадим ощущает лишь брезгливость, представляя на месте младшего какую-нибудь знойную красотку. На худой конец Юлю. Кончает он быстро и с полным безразличием к происходящему. Более неловкого и нелепого минета у него в жизни не было. А довольный и счастливо улыбающийся Глеб, облизываясь, тянется к губам брата, гладя ладонями его грудь. - Я люблю тебя, - шепчет он, склоняясь к самому уху старшего. И вот здесь, уже в третий раз с начала всей любовной сцены, ему стоило бы ответить, по меньшей мере: «И я тебя, Глебушка…» Но Вадим молчит. Потому что просто не может солгать младшему – тому ребенку, который еще виднеется на самом донышке пропитых глаз Глеба. - Вадик, - Глеб склоняется над ним, прижимается лбом к его лбу, шепчет, - я люблю тебя. А ты? – не выдерживает, наконец, он, и Вадим понимает, что трудного разговора не избежать. Поэтому медленно встает, собирает с пола вещи, в которые облачил его тело Илья, и начинает одеваться. - Ты куда? – испуганно тянется к нему Глеб. - Возвращаюсь назад в ловушку. Надо как-то сейчас Пашку выцепить и как следует вставить ему за эти несанкционированные эксперименты. Я его не просил внедрять меня в собственное же тело без всякого предупреждения. Тем более в такой момент! - Так ты не сам вернулся? - Какое там… - криво усмехается Вадим, хлопая себя по коленям и осматривая комнату в поисках носков. - Вадик, - голос Глеба дрожит, - скажи, почему ты это сделал? Я сказал, что люблю тебя, и готов повторить это вновь и вновь: я люблю тебя и всю жизнь любил. Ни на минуту не переставал любить. А ты? А ты, Вадик? Старший тяжело вздыхает и проводит ладонью по волосам. - А я нет, Глеб. Я больше уже не люблю тебя. Прости. Даже как просто любовника. И уж тем более как брата. Ничего внутри не осталось. Все убито, - голос Вадима звучит сухо, словно шелест рассыпающегося в пальцах пергамента, словно похрустывание тщательно накрахмаленного савана, в который оборачивают убитую любовь в театре мертвецов… - Вадик, но… - Да, я знаю, что ты сейчас мне скажешь! Что родню разлюбить невозможно, а тем более младшего брата! Возможно, Глеб. Даже трахать родню оказалось возможным. И уж тем более кровь – не картбланш на вечную любовь! Знаешь, я даже рад этому, после всего, что произошло, это самое логичное, что могло случиться с моим сердцем – оно перестало болеть, перестало чувствовать – как боль, так и нежность, заботу. Прости, Глеб, - Вадим пожал плечами и виновато прикрыл глаза. Он до последнего не хотел говорить всего этого Глебу, но умоляющий взгляд младшего так жаждал правды… - И что же тогда все вот это вот было? – прохрипел Глеб, водя ладонью над кроватью, а затем тыча пальцем в сторону ванной. - Ну что там скрывать, я тоже хотел тебя и тоже на протяжении долгих лет. Только я боролся с этим желанием куда эффективнее тебя – так эффективно, что ты почти ничего не заметил. Я один лишь раз не успел ударить по тормозам – на твоем тридцатилетии. Но после того с лихвой окупил тогдашнюю оплошность. И теперь, когда Пашка организовал мне такую вот подставу, я просто не смог удержаться от соблазна, не смог побороть искушение. Противостоять желанию овладеть собственным братом куда проще, когда оба одеты и занимаются приличными вещами, а не когда тебя забросили в тело, занимающееся сексом с братом, которого ты вожделел столько долгих лет. Но теперь я спустил пар и… - Я могу валить, так? – с горечью в голосе закончил Глеб. - Продолжай жить с Илюхой, как и жил раньше. Вы же Агату возродили? Публика счастлива? Ну я рад за вас. А я возвращаюсь в ловушку. Этот мир мне больше неинтересен. - Даже не хочешь узнать, во что мы превратили твое детище? - Нет, - равнодушно помотал головой Вадим. – Если снова влезу во все это, опять заболит, затянет… захочется что-то исправить, переделать. А так… меньше знаешь – больше думаешь о своем настоящем. Прошлое умерло для меня. - Я тоже, братик? – Глеб стукнул его кулаком в грудь, опрокидывая на кровать. – Я тоже для тебя умер? Все, вот так вот и заканчиваются все истории любви, братства и партнерства?! - Если ты вспомнишь, как смачно ты потоптался по мне, по моей любви, по моим братским чувствам к тебе, то многое станет понятно – и тебе, и Илюхе, и всей вашей шайке. Я не собираюсь вам мешать и дальше ликовать и развлекаться, танцуя на моих костях и костях моей Агаты, она все стерпит, она сильная. Но и ты мне мешать не смей. И не смей принуждать меня наблюдать за вашими плясками, это бесчеловечно. Пляшите, но только без меня. И Вадим рывком поднялся, оттолкнув в сторону младшего и направляясь в прихожую. - Да ты дьявол! – завопил Глеб, тоже соскакивая и прямо так в неглиже кинувшись за братом, поскользнулся на мокром ламинате, рухнул на колени и вцепился пальцами в джинсы Вадима. – Не уходи, прошу. Вадик… Ну прости меня, я сука, но ты ведь сам понимаешь, почему все было так… Ты же и сам во многом провоцировал меня… сам во многом был виноват… - Да, Глеб, - совершенно спокойно согласился с ним старший, методично и аккуратно затягивая шнурки на чудовищных кроссовках, купленных уже, вероятно, самим Ильей по своему отвратительному вкусу. – Ты прав, я и сам часто вел себя по отношению к тебе как последняя свинья. Да только это ничего не меняет. Я могу сейчас испытывать к тебе чувство вины, жалеть тебя. Но любить – уже нет. Прости меня, брат. Я знаю, что тебе совсем не сочувствие от меня нужно, отчасти поэтому и ухожу. Да и какие отношения возможны между нами после всего, что здесь и сейчас произошло? - Нет! – взвизгнул Глеб. – Ты уходишь не поэтому! Ты по ловушке своей соскучился! У тебя там началась новая интересная и полная приключений жизнь! Куда там нам с Агатой увлечь тебя своим нехитрым предприятием! Ты ведь не только меня разлюбил, братик, ты и Агату разлюбил! Вадим устало пожал плечами: - Возможно, ты и прав. Вот об этом я еще не думал, но спасибо за пищу к размышлениям. Я обязательно подумаю о своем нынешнем отношении к Агате. А пока… прощай. - Нет! – крикнул Глеб и вцепился в плечо брата, разворачивая его к себе и впиваясь в губы поцелуем. – Нет, Вадик! В этот миг брезгливо-равнодушная ухмылка тронула губы старшего, он отстранился, вытер рот тыльной стороной ладони и едва заметно кивнул в знак прощания. А вслед за тем скрылся за дверью. Глеб рухнул на пол и завыл, а из-под двери в ванную текла тоненькая струйка уже давно остывшей воды.