«У бурных чувств неистовый конец, Он совпадает с мнимой их победой. Разрывом слиты порох и огонь, Так сладок мед, что, наконец, и гадок» © Уильям Шекпир в переводе Бориса Пастернака.
Им Чангюн очень маленький, нескладный омега с 173 сантиметрами и стельками под каблуками. Именно таким впервые видит его Че Хёнвон в регистратуре на Ейдо, где он работает издателем манхв уже более пяти лет. Говоря на чистоту, мальчик выглядит немного уродливым со шрамами от бывших акне и огромным носом в Марианскую впадину по сравнению с идеально слаженным альфой Хёнвоном. Чангюн оказывается уже довольно знаменитым автором нескольких вебтунов на просторах Навера под псевдонимом «I.M.», которому Хёнвон пишет ещё за неделю до их знакомства, приглашая автора на личную встречу. Че не узнает в нём талантливого зарисовщика и интригана из сети, но узнаёт в нём частичку его странных героев второго плана, не привлекающие к себе ни малейшего внимания, пока не приходит кульминационный момент истории. Вблизи парень выглядит ещё уродливее, но манера речи и стиль спасают положения, не привлекая внимания к густо обведённым глазам. Кажется, что парень не ведает о способах нанесения макияжа, а весь его стиль состоит из черных тканей, которые выглядят весьма прилично, но всё же до идеального Хёнвона ему остаются километры. Настолько это оказывается далеко и для самого писателя, что после разбора контракта о начале их совместной работы, Чангюн аккуратно спрашивает, пытаясь подавить огромное любопытство в своём голосе: — А в какой клинике вы делали операцию? Мне бы проконсультироваться. Хёнвон плюётся холодным американо, которую Чангюн терпеть не может, и удивлённо вскидывает челку со лба, не понимая, как такое можно вообще спросить, хотя бы из-за уважения к чужой жизни. Но молодой парень, кажется, не имеет представления об этом или считает, что в современной Корее, где всё строится на пластической хирургии, стоящий несколько тысяч долларов и кучу времени, ради пары тройки комплиментов от разных людей, пластическая хирургия — это обыденность. Для Хёнвона это больная тема. Он ненавидит не только сам термин, но и всех, кто зарабатывают на таком. Кому как не ему не знать о последствиях таких вот глупостей молодых и юных омег, не смыслящих в жизни буквальным счётом ничего, и увлёкшиеся красотой наружной так сильно, что позволили самомнению других превратить себя в подопытных кроликов общества и сломить их собственное «я» ради никчемных комплиментов от недостойных людей. А весь этот период заживления размером иногда и в год, когда ты отказываешься от всякой помощи родных, стыдясь собственной покалеченной внешности и пытаясь отсрочить эту встречу. Поэтому Хёнвон ядовито усмехается и даёт визитку своего давнего сонбэ с университета. — Если вы желаете сделать пластику, думаю вам стоит сходить к нему, — буквально плюётся ядом под своим языком Че воодушевлённому мальчишке, наблюдая за крахом блёстков в его глазах. — Психотерапевт? — обиженно вопрошает мангак, принимающий всё близко к сердцу. — Вы намекаете, что я псих? — осмелев Чангюн первый начинает нападать, обычно не злившийся на такие шутки, храня все обиды в себе. — Что вы, — на секунду Хёнвон теряется от заблестевших хрусталиков глаза, а потом мягко улыбается, нежно коснувшись сжатого кулака мангака, в душе посмеиваясь над его обидчивостью. — Я от всего сердца посоветовал вам сходить к моему сонбэ и поговорить с ним. Психопатов лечат психиатры, а у псиологов слишком мало квалификации, чтобы помочь вам, поэтому я советую вам психотерапевта. Вы идеальны, не понимаю зачем вам пластика, вот и решил посоветовать вам врача, лечащего разум, а не наружные особенности, — под конец Че уже сам не свой начинает льстить, растягивая свои огромные, пухлые губы в довольной улыбкой, понятной одному лишь ему. Иму льстят такие сладостные речи, что он и забывает перед кем сидит, покраснев пуще прежнего перед своим возможным издателем с глупой улыбкой на лице. — Боже, вы такой милый. Я обязательно просмотрю все детали контракта и сообщу вам ответ в самое ближайшее время. Хёнвон радуется внезапно полученному шансу, подмечая слабость автора к лести, из-за чего на него можно будет легко давить. Но пока парень этого не понимает. Он зачесывает отросшие солнечные волосы пятерней и навеселе покидает Хёнвона, оставив его с чувством одержанной победы над ещё одним рабом бюрократизма, способного привнести ему и компании огромные разноцветные бумажки. Если выкупить права и на его предыдущие произведения, то с лёгкостью можно будет продать его какой-нибудь компании, подзаработав на этом ещё денег. Ониксовые глаза Че, в которых сейчас отражаются миллионные звёзды ночного неба от ликования, буквально светят бумажными вонами, связанной с ростом популярности комиксов и манхв. В скором времени они могут даже сместить с отечественных полок зарубежную литературу (я считаю, что манги, манхвы, комиксы некая разновидность литературы), если всё будет идти именно в том направлении. Позже Хёнвон с Чангюном встречается ещё раз, через неделю, когда новая глава «Bastard» интригует своим концом, а сам автор выглядит весьма пьяным и, говоря на чистоту, под кайфом. Его золотые часы от «Audemars Piguet», не свойственные для отчаянных писак, отражаются при свете светодиодных шаров с потолка клуба, а щеки горят от выпитого алкоголя, пока тело непослушно льнёт к чужим телам в надежде потереться ещё. Если бы не подписанный документ, присланный ещё в среду, то Хёнвон в жизни не вознамерился бы подойти к мангаку, но ему приходится, потому что, чертов Ёнбин похоже забывает о важности каждого писателя и о последствиях нестандартных размышлений писателей, дав Чангюну полную свободу даже в таких щепетильных делах. — Что будете? — бармен, по обычаю протирающий столы, выкрикивает через музыку, привлекая к себе внимание злого, как черт, Хёнвона. — Просто соду, — кидает Че, наконец отвернувшись от чрезмерно гибкого парня, собирающегося уломать своего партнёра по танцам на быстрый секс в тесной кабинке туалета. Через долгие 30 минут Хёнвон сдаётся, потому что Чан переходит все границы омежьей дозволенности. Конечно, в 21-м веке мало кто следует обычаям и правилам, храня себя для того единственного, но работая в этом бизнесе, Че многое повидал, и точно знает, что промискуитет влечет за собой не только болезни и эмбриона в животе, но и всякие отвратительные статьи, которые выходят прямо перед релизом книги с въеблимыми пруфами. Хёнвон обычно не позволяет такому просочиться к желтой прессе, но на его памяти такое случалось, поэтому внимательно следит за парнем, не позволяя ему исчезнуть в толпе пьяных и местами трезвых людишек, решившие воспользоваться всеми шансами на беспорядочный половой акт. Боже, Хёнвон ненавидит свою консервативность, которая по-зеркальному отражается характером Кихёна! — Отпусти его, — тихо басит Че в самое ухо альфы, ныряя головой в скопище, обкуренных до дури, и хватает за локоть Гюна, вставая между ним и альфой. Альфа криво улыбается, и горячо шепчет в самое ухо Хёнвона, отравляя всю его сдержанность в крови: — О, вы хотите присоединиться, но хочу предупредить, что его задница моя, — его слова звучат как утверждение и по-зверски вызывающе, не имея за собой ни грамма значимости и существенности. Альфа буквально зовёт Че на дуэль, пробуждая в нём злость и раздражение, но Хёнвон, издавна привыкший к таким проделкам альф, усмиряет чужака, выуживая из кармана полицейский значок, оставшийся от отца. Парень, что моложе него на несколько лет, кивает и почти извиняюще бубнит под нос что-то вроде: «Чувак, мне жаль. Мне не нужны проблемы.», а потом исчезает в сброде всяких фриков. И опять же, чертова, консервативность Хёнвона! Омега беззлобно улыбается, вытягивая губы в линию и показывая свои ямки на обеих щеках. — Ёнбин целых три дня следил за мной. Думал, избавился от него, а вы тот как тут, — пьяно и добродушно ворчит парень, в ком говорит таблетка экстази и, возможная, бутылка «Джэк Дэниелса», приправленной холодным льдом и колой. — Я отвезу вас домой. Вы, кажется, выпили много лишнего и болтаете тоже лишнее, — Вон бережно обхватывает своими длинными пальцами паршивца, вцепившегося в его плечо, как мальчик, брошенный за борт и в тривиальной надежде хватающийся за спасательный круг. Тот всё ещё нетрезво валится на начальника, то и дело зажмуриваясь, когда встречается с ослепляющим светом прожекторов с каждой стороны зала. Они кое-как доходят до выхода, пробираясь через толпу, и выходят на улицу, встречаясь с тёплым весенним ветром, освежающий и приводящий в порядок мысли. Такси класса люкс, что обычно бывает привычным делом для клубов вроде «Space», уже ждёт их, расчитывающий на любых отпрысков прожиточных жильцов этой роскошной части города. Чангюн, кажется, по обычаю дела, пытается придти в себя и с заплетавшим языком диктует свой адрес. Хёнвон несколько удивляется продиктованному адресу, не совсем понимая, откуда у обычной писаки, которые то и дело застревают в налогах, кредитах и ипотеках, может вообще иметься квартира в Каннам-гу, на самой благопристойной улице, в одной из 30-ти этажных домишек с мраморными полами и позолоченными дверьми, которую не грех бы украсть и распродать на черном рынке. Но Им, кажется, не особо парится по такому поводу, разбавляя тишину в кабине такси своим тихим хихиканьем и глупой улыбкой на лице. — С вас пять тысяч, — сухо оповещает мужчина, округляя сумму на показателе, а Хёнвон ещё раз размышляет о том, что такого имеется в этих «люксовых» такси, что ему каждый раз, когда он решает спустить пар, приходится платит чуть ли не в 20 раз дороже. Но в слух он ничего не говорит, вручая купюру водителю, и удаляется в стенах респектабельного здания, ведя пьяного в стельку парня по вестибюлю, пока к ним не подбегает какая женщина — бета с двумя амбалами. — Простите, но дальше вам нельзя без разрешения кого-нибудь из жильцов, — изъясняется женщина, любезно провожая Че своим взглядом, но мужчина и слушать не собирается, собравшийся отнести пьянчугу в его квартиру и проследить, чтобы тот ничего не учудил. — У меня в руках жилец этого дома, — Хёнвон всё же с некой непонятной ему надеждой принимает слова женщины, как правду, что Гюн ошибся адресом. — Пьяный, поэтому мы не можем вас пустить. Гукхон и Чунмо относят мистера Дэниеля до его квартиры и проследят, чтобы с ним ничего не произошло. Вон ошеломленно стоит в центре вестибюля, без понятия, о чем говорит эта женщина, если у него в руках не «мистер Дэниель», а «душезнатец Чангюн» или хотя бы «мастер электронного пера АйЭм». — Боженьки, Юджон ты так исхудала. Такая красотка теперь. И почему ты не альфа, — неразборчиво плетёт непонятно кто: то ли Дэниель, то ли Чангюн, несколько раз моргая, чтобы привыкнуть к свету, а потом тянется к женщине, явно не впервые увидевший её. — Проследите, чтобы он не натворил ничего, — бросает напоследок Че, скользя изучающим взглядом по уже незнакомому ему парню, не вкуривавший, как излагается его дурного нрава друг, что только что произошло. — Конечно, господин. Если хотите, мы можем заказать вам такси. — Не стоит. Сам в состоянии. — отвечает Че, пряча руки в кармане своих брендовых брюк, и покидает так надёжно охраняемое здание, по-видимому принадлежащий если ли не президентской чете, то хотя бы важнейшим людям страны, прячущие под брюхом казённые деньги. На следующее утро Хёнвон узнаёт, что его «абсурдист» на самом деле «абсурдист», полный всякого абсурда. Начиная с имени и заканчивая своей работой. «Им Дэниель — единственный сын премьер-министра Им Джэвона. Его детство прошло в буднях Нью-Йорка, как и подростковая жизнь в одной из лучших частных школ «святого Ионна», что позволило ему с лёгкостью поступить в Йель на «журналистику и связь с общественностью». На данный момент мистер Им живёт в городе на берегу Потомака и является постоянным журналистом «Вашингтон Пост». Год рождения: 26 января 1991 года. Год смерти: … Место рождения: Южная Корея, Сеул. Семья: папа, отец, брат. …» Хёнвон по нескольку раз перечитывает текст, не только не врубавшийся ни в одну букву, но и выпав из реальности, размышляя на тему, что теперь ему делать. Если бы не отредактированная фотография, прикреплённая к биографии, то Хёнвон бы даже не думал об этом, но перед ним висит чересчур идеальный мистер Им, к которому теперь Хёнвон ни в коем случае не имеет право обращаться неформально. Его связи, его происхождение, его вымышленное имя никак не вяжется с Чангюном, представившемуся ему неделей ранее обычным мангаком с влечением к пластической хирургии. Через неделю Че уже забывает об этом, прежде позвав Гюна на ещё один разговор тет-а-тет и предельно внятно объяснив ему всю ситуацию, всю ответственность, возложенная на его плечи, но ни разу не упрекает «недосказанности» некоторых аспектов его жизни, чопорно указывая, чем всё это может закончиться не только для него и его карьеры, но и для всего агентства, которая с радушием приняла его. В тот день, завидев стыд и смущение на лице парня, Хёнвон отпускает ситуацию, предупреждая Ёнбина на всякий раз. Через другую неделю Чангюн случайно оказывается в ресторане родителей Хёнвона, где он, пользуясь случаем знакомится с его родителями. Через ещё одну неделю они проводят все выходные в кругу друг друга на загородном частном клубе, обедают в кругу «Шато Латур» с хорошей выдержкой и ужинают слюнями друг друга в машине Вона, сидя на передних сиденьях и укрываясь мантией наступившей ночи, пока их не накрывают волной вожделения, а в окно не стучатся беспардонно: — Кхм, ну и молодёжь пошла в наше время. Вставляйте друг другу в другом месте, а не под нашими домами. Хёнвон давится, чуть ли не сожрав Гюна, и с вселенским стыдом понимает, что вляпался. — Хёну? — удивлённо и одновременно пристыженно заглядывает Хёнвон в глаза своего друга, опуская тонированное окно до конца. — Хёнвон, — радостно восклицает Сон с вроде бы добродушной, но на самом деле затейливой улыбкой, с хитрым прищуром осматривая раскрасневшегося омегу с припухлыми губами. — И что ты собирался делать с этим милым омегой ночью, в машине, на пустой стоянке и с вставшим членом, — очевидно глумится он и не упускает из своих зорких глаз упирающийся в джинсы член друга. — Господи, уходи, Хёну! — безнадёжно ворчит Вон, прекрасно осведомлённый, что друг его так просто не отпустит, один раз уже увидев с чужой омегой после двух лет заточения из-за предательства Чен Сяо. — Хёнвон, и тебе не стыдно спроваживать своего друга перед своей омегой? Познакомил бы нас хотя бы, — Хёну не унимается, явно веселясь выпавшей слабостью своего друга. — Господи! Чангюн, это Хёну, мой недоумный друг. Хёну, это Чангюн. — Хёнвон специально не вставляет «мой друг» или «мой омега», чтобы лишний раз не обидеть или не дать ложную надежду, потому что точно не знает, кем Гюн для него является, но делает только хуже. — Приятно познакомиться, — смущённо тянет парень, освещая свои ямочки лампами в подземелье, а Хёну присвистывает с ехидной улыбкой: — Немудрено, что он хочет с вами потрахаться. Я б тоже в вас вставил, хотя обычно вдуваю только женщинам. — Хёну! — Ну, ладно, бывайте. Кстати, если он вас поимеет, то значит дальше секса у вас ничего не будет. Он тот ещё католик, — на скоро бросает Шону, обломив весь вечер Хёнвона и без на то желания пристыдив парня. Как ни странно, но именно этот вечер способствует стиггером их отношений. Хёнвон с виду суровый и чинный и на деле им является, лишь изредка не смешно шутя или делая совсем дурные вещи, не вписывающие в его общий характер. Чангюн через два месяца полностью и бесповоротно влюбляется в него, через три знакомится с его взыскательными и деловитыми друзьями из мира бизнеса, а на четвёртом даже мирится с осложнённым характером Хёну, называющий себя Шону в кругу незнакомцев или малознакомых людей, поэтому неудивительно, что на пятом месяце они переходят через тонкий рубеж от «моего парня» до «мой омега», так как уже без преград чувствуют запах друг друга, принимая свою истинность как факт и в порядке вещей. На шестом месяце сын Ёнбина начинает сидеть и ползать, а Гюн оказывается свидетелем всего происходящего в жизни маленького Кима, с ехидной завистью подмечаю, что уже давно не молодеет. Филеры и другие косметические процедуры помогают ему выглядеть на 20, но здоровье парня заметно пошатывается, доктор в очередной раз предупреждает его о вреде сексуального сдерживания и ущербе блокаторов, а Хёнвон, подобно самой медлительной черепахе даже не понимает. Минхёк советует ему уломать Вона во время течки, чтобы окольцевать его с помощью ребёнка, и Чангюн даже старается, но Хёнвон и есть Хёнвон со своими консервативными взглядами, кажется, собирающийся оставить Има до самой смерти девственником. Чангюну такая мысль не нравится, поэтому он всячески намекает своему парню, что пришло время заняться сексом, но каждый раз натыкается на одну и ту же реакцию: медленный кивок и тихое хмыканье, не обозначающий ровным счётом ничего. Хёнвон понимает абсолютно всё: все нелепые шутки Хёну, мирится со всеми его бредовыми идеями на счёт свингерства и сопровождает его частые походы в клубы, но когда дело доходит до Чангюна, кажется, Вон очень хорошо притворяется. В один из таких дней, когда Хёну готовится к открытии собственного ночного клуба в центре Каннама-гу, а Хёнвон звонит своему парню, чтобы забрать его, Чангюн впервые отказывает ему: — Почему ты так упираешься? Хёну специально для тебя пригласил своего друга из Франции, пишущий новеллы. — толкует через динамик в машине Хёнвон, и Чангюн представляет, как тот сейчас стоит на красном свете и жестикулирует руками, по обычаю привыкший болтать без умолку, приводя разные аргументы и в обязательном жестикулируя руками. — Он мой лучший друг, а ты мой омега. Не могу же я делить себя на куски, чтобы быть с обоими. — А тебе и не надо. Сегодня ты весь его, так как у меня встреча с одногруппниками из Йеля, — рассказывает Гюн, кидая мокрое махровое полотенце в корзину, уверенный, что, как только Чангюн признается, в чем он сейчас, Че без разъяснений скинет звонок. — Ты ненавидишь тех корейцев. А одному, с кем ты делил квартиру в первые годы, на выпуске ты сбрил брови на чисто, — некстати вспоминает Вон, а Им в сердцах жалеет, что посвящает своего парня во все детали своей жизни. — Это было пять лет назад. Я больше его не ненавижу. — откровенно лжет парень, пытаясь унять хрипотцу в голосе и ловить каждый вздох и выдох Вона. Рука несмело теребит накрепко завязанный ремень халата, но ноги от одной лишь порочной мысли прогибаются под сладостной дрожью. — Ты же говорил, что задушил бы «подлюгу» при встрече. Это же он занял твоё место в Вашингтон пост, — Че даже не понятия не имеет, что сейчас творит колеблющаяся рука Гюна под натиском желания. — Ох, — это выходит слишком пошло, потому что пальцы уже кольцом обхватывают малый член, размазывая всю сочащую смазку по всей длине. — Помнишь, неделей ранее Хёну летал в Нью-Йорк по делам. Я попросил своего кузена, живущего там, сопроводить его, так как он там был впервые, — еле вырывает с обмякших губ слова Гюн, уже во всю представляющий вместо своей руки руку Вона. Его лунообразное лицо с миндальными глазами и его порхающие при каждом толчке Има в его кулак, как самого Хёнвона распирает от желания и его вставший член упирается в бедро Гюна, как толкается в полные ляжки своего парня, создавая трение между его всегда классическими брюками и голым бедром Чана. — Стреляные белки, — шипит Им, сжав пальцы на ногах и вбирая воздух через рот, потому что иначе никак, потому что кислород не подступает в мозг, потому что весь мозг уже в их первую встречу превратился в один длинный и изящный Че Хёнвон. — Ты чем там занимаешься? — Хёнвон видимо догадывается, но пока виду не подаёт, а Чан пользуется этим и переводит стрелки, внезапно снова переходя к Сону: — Ну так вот. Этот твой дружок переспал с ним, на утро бросив жалкий клочок бумажки. Конечно, я не приду после такого. Это полное предательство не только меня, но и тебя: я ж твой парень, — Чангюн буквально пищит, хрипотца в голосе отступает обыденному его голосу, а рука опускается на простыню, так и не доведя дело до конца: его берёт омерзительное чувство стыда перед Хёнвоном. Не просто Хёнвоном, а человеком, служащий и следующий за заветами Бога, и кем же будет он, если не поддержит его, раз мечтает стать его будущим мужем. — Мне жаль. Иногда Хёну сносит крышу, и он не ведает, что делает. — Хёнвон даже благородно просит у него прощения, пока Гюн сконфуженно прячет голову под подушкой. — Хорошо. Милый, тут мою одежду привезли. Пока. Люблю тебя. — Я тоже люблю тебя, — Чан завистливо хочет убрать «тоже», чтобы осталось лишь «Я люблю тебя», но время для самокопание отводит в другой день, подождав пока Вон первый скинет, так как сам первым не может этого сделать. И этот разговор сводится к их признаниям, но тем же вечером, сидя под лучами тёмного света, льющиеся из-под красиво обвешанных люстр, Чангюн отрицает это признание. Он отрицает весь мир, потому что иначе он сломается. — Что такое, Чангюнни? Неужели снова завидуешь? Не стоит, уверен, что ты тоже найдёшь такого альфу. Нет. Чангюн не завидует. Никогда и никому он не завидовал, а такому подлому ворюге в лице Ли Давона он завидовать подавно не станет, но что-то всё равно скребёт сердце, чувства всё равно подвергаются сомнения, а преданность испаряется подобно кислороду в лёгких. — Я пойду. У меня дела. — «Поль Роже» опрокидывается на пол вместе с другими приборами на стороне Гюна. — Что с тобой, Дэниель? — Чеюн, присоединившийся к их команде национальных патриотов довольно поздно, пытается улыбнуться и успокоить внезапно разозлённого из-за пустячного пустяка Чангюна, но опаздывает с этим. Им, небрежно кинув все деньги с бумажника на стол, покидает ресторан в полном недоумении своих «друзей», зарываясь пятерней в волосы и не понимая, что теперь ему делать с правдой, в которой он, говоря откровенно, не нуждается и не нуждался. Жить в мире грёз оказывается весьма приятно, а падать с этого мира, построенного в совершенстве, следуя всем эталонам современных представлений реалии, как выясняется сейчас, мучительно больно, что душа тянется к спиртному, поражающее печень, к коксу, раздражающий слизистую оболочку носа, к Хёнвону, разрушившую все идеалы Чангюна разом. — Куда вас, мистер? Чангюн нащупывает в кармане дизайнерских штанов последние купюры, которых точно не хватит, чтобы доехать до нужного места. — Аджосси, я вам дам эту перстень, только отвезите в «Lips». Таксист подозрительно косится на парня, и с минуты глядит на золотое кольцо, прежде чем в сердцах ругнуться, соглашаясь на вроде бы прибыльную сделку: — Ай, черт с ним! Так значит вас в новый клуб Каннама. Когда они доезжают до назначенного места и перед глазами сверкает неоновая вывеска с название клуба, Чангюн теряет всю свою уверенность, но кольцо уже не вернуть, а следовательно Рубикон уже пройден. Его без очереди допускают, как только с конца трубки срывается пьяное ворчание Хёну, как и с толпы ждунов позади. Но сегодня Гюну абсолютно на всё плевать, кроме измены мужчины, что когда-то клялся ему в любви, что когда-то зарекался в преданности ему, кто хоть когда-то едва ли принадлежал всем телом и душой одному лишь ему. — О, принцесса прибыла, только рыцарь твой уплыл, да проплыл. — Хёну противно ехидничает, перекрывая громкую мызыку и сидя на самом переднем ряду в объятий легкодоступных омег, которые и были его пиком достижений. — Где Хёнвон? — Чангюн слабее, но Сон всё равно поддаётся ему, позволяя парню схватить себя за шкирку. — На работе какие-то проблемы случились, — на удивление Шону говорит правду, что вообще не его конёк, поэтому Чангюн не верит. Он усиливает свою хватку, слабо в меру своих сил давит на шею мужчины. — Говорю же: твой муженёк на работе. Разбирается с каким-то скандалом. — Также, как и в Италии? — теперь приходит очередь Чангюна ехидничать: яростно и злобно, выпуская всю свою желчь наружу. — О, — губы Хёну растягиваются в насмешке, когда он болезненно плюхается на кожаный диван, обратно в объятия безнравственных омег, как назвал бы их Хёнвон, тот, каким он перед ним казался ранее. — И сколько же ты знаешь? Чангюна сосёт под ложечкой от правды, что кислотой плюётся в его лицо. Он до самой последней секунды не терял надежды, и сейчас, не встречаясь с отрицаниями, он вдруг падает перед своим самым сокровенным страхом, согнув колени. Его лицо искрится разными бушующими его душу эмоциями, и Хёну, словно наслаждается представшей пред ним картине, давая ещё больший повод на отчаянный плач: — Ему там определённо было весело. Он даже номер того омеги сохранил и иногда даже пишет ему. Хёну теперь выглядит за предельно правдивым для Чангюна, окончательно павшего перед лицом любовного горя. — Расскажи. Расскажи мне всё, что произошло тогда. Через час поистине горького рассказа Им, к собственному удивлению, находит себя в объятиях легкодоступного, безнравственного, но с сегодняшнего дня единственного мужчины без маски в Каннаме. Но его это также мало беспокоит, потому что «Чивас Ригал» находит путь к желудку отчаянного, отравляя разум и сознание, отключив их связи. — Снимай. — Гюн звучит грубо, его действия больше не напоминают стесняющегося паренька с ангельской улыбкой, скорее павшего ангела, оставшегося без крыльев. Хёну улыбается возникшему перед ним демону, восставшего из пепла, и кивает парню-омеге, разрешая ему снять с себя всё, чего захочет Гюн. Он не представляет, чем закончится шоу, устраивающаяся некогда бывшим ангелом — омегой, которому таких шоу и в своих писанинах не видать, но парень, на удивление, превосходит все ожидания. Льющая из-под колонок спокойная, но в тоже время бьющая в самое сердце музыка охватывает своими лапами, медленно приковывая к превосходно слаженному телу парня ненужные внимания альф, бет и омег. Специально расстёгнутая на несколько верхних пуговиц атласная рубашка открывает взору Хёну подтянутый живот и твёрдую поверхность груди с двумя бордовыми бусинками. Одолженная у шлюхи латексные штаны крепко обтягивает ноги парня, выделяя полные бёдра и круглые половинки ягодиц. Сон на мгновение зависает, потому что сейчас замечает нечто новое, нечто превосходное, как если бы он знал из чего делают бриллиант, как если бы уголь в его руке медленно начал превращаться в алмаз. Чангюн лучше всякого там угля и лучше даже бриллианта на колечках Тиффани. Он как модель Виктории Сикрет, всю особенность которого вы заметите лишь в странных абажурах нижнего белья. Потому что никакая одежда не выделит моделя так, как выделяет моделя его обнаженность. Чангюн в настоящее время оголён до щиколоток даже при наличии жалкой ткани, что часом позже слетит с его тела под натиском рук Хёну. Его девственная задница, в которую не входил ещё ни один живой и ни один мёртвый человек, будет гореть следующим утром от жесткой ебли, а на мягких покровах шеи каждый в Каннаме засвидетельствует ночные утехи главного его целки. Через 15 минут по неизвестным обстоятельствам Им и Сон оказываются на задних сиденьях лимузина, точнее Им на Соне, отпивая «Моет и Шандон» через горло и проливая его на обмякшие тела. — И куда мы мчимся, ковбой? — Чан пьяно целует сладкую шею Шону, ведя проворливым языком до самой груди и вырывая пуговицы на ходу, оголив торс любовника для своего взора. — Куда ты хочешь, принцесса, — в тон ему отвечает Хёну, поддаваясь мягким губам парня и раскрывая себя ему полностью, едва удерживаясь, чтобы не сорваться и не начать ебать парня, потому что в паху разносится необычайным стояком. — И сколько же принцесс было на моём месте? Чан бесстыдно ёрзает своим бугром в штанах на вставшем члене Шону, от чего тот тяжело дышит через рот и судорожно сглатывает, мечтая поскорее вставить да по глубже. — Джентельменам не свойственно хвастаться своими поцелуями. — отмахивается Сон, понимая, что расскажи он правду, расскажи он правду с самого начала, ему не выпал бы ни единого шанса быть первым во вражеской логове, где по ощущениям будет тепло и уютно. Его пенису. Они тут же избавляются от никчемный мишуры на теле, оставаясь эстетично обнаженными, купаясь в лучах света от фонарей, льющихся из окна, с прелестными гениталиями, кажется, с самого их зарождения под сердцами своих родителей предназначенные друг другу, друг для друга. Хёну входит в парня не спеша, без единой подготовки, скользя по узкому щелю своим членом, но Чан принимает его уже через несколько минут, размашисто прыгая на небольшом члене мужчины, ударяясь каждым толчком в простату, и самозабвенно стонет ему в самое ухо, поддаваясь тёплому кулаку, что неистово дрочит ему. Им кончает первым, не так, как представляет себе тысяче раз в голове с Хёнвоном, но не менее ужасно. Сравнивать-то ему не с чем. Следом за ним Сон тоже изливается внутрь парня, позволяя скрепить их тела узлом на на недолго. — Сука, отпусти! Хочешь обрюхатить меня? — Гюн от внезапного понимая фатальности ситуации, брыкается, но Хёну его больше не отпускает. — Больнее будет тебе. Просто потерпи. Сон для переубеждения парня едва ощутима касается желанного тела, про которого на время примитивного траха забывает, проходясь влажным языком по сладким складочкам, уделяя внимание каждому участку обнаженной кожи, вбирая в себя багровые бусинки на бледном теле. — Блядь, у меня снова встаёт. — ворчит Гюн, пытаясь унять дрожь в теле и уровнять голос, но ничего порядком не получается. — Принцесса, тебя кто-нибудь когда-нибудь вылизал? — вопрос звучит нелепо, потому что ответ лежит на поверхности, но Чан всё равно мотает головой, а Шону мягко обещает, что по приезду в его квартиру он вылижет всего парня от пяток до макушки, возьмёт его маленький член в рот и будет сосать, пока дыхание не собьётся, а челюсть не сведёт в дичайшую боль не станет ныть, а потом будет трахать его языком, пока доведёт парня до сумасшедшего оргазма. Они держатся за руки, едва удерживаясь на грани безумия, и дышат лоб в лоб, лаская друг друга одними лишь вздохами и выдохами, чтобы не позволить случится неотвратимому лобзанию в самые губы, но проваливаются на первом же этапе. Губами находят друг друга, мягко, без напора плетут языки в тёплом вальсе «под небом Парижа», и понимают, что это не тот поцелуй-предвестник их одноразовой ебли, а то, что в пух и прах разносит их обоих от осознания того, как их секс превращается в интимную близость, а сами они в жестоких предателей. ***«Детоксикация — это избавление организма от токсинов естественными и искусственными путями, и следовательно детокс обозначает противоядие.»