«Но в твоём сердце нет больше мне места. И от этого больно, Ведь это ты. Без тебя в сумерках не настанет рассвет, И в этой темноте Слишком опасно. Меня бросает в дрожь.»
Когда Минхёк закрывает глаза, он ненароком каждый раз возвращается в детство, в то незыблемое состояние, в котором вся его жизнь была похожа на сказку о прекрасных принцессах и принцах, живших «долго и счастливо». Но после каждого воспоминания приходит осознание, что былого не вернуть, и всё же будущее изменить ещё можно. Всё в его руках. Именно по этой причине он встречается с Кихёном на протяжении долгих семи лет даже без шанса стать не только его истинным, но и мужем: готовить ему по утрам; кидать грязную одежду в стирку, прежде отделив их по цвету; целовать по ночам в самые губы и заниматься медленной и не отрывистой любовью в их общей спальне. Но с каждым годом это мечта проскальзывает во тьме, оставив после себя горькое послевкусие никчемности своей жизни и дальний лучик света. Минхёк в роли зрителя наблюдает за съёмками этой драмы, знает, сколько сил были потрачены на его экранизацию, и предчувствует, что после смерти родителей у его могилы будут стоять лишь один его брат и, возможно, Чангюн, вероятно, они даже всплакнут и зачитают прощальную речь, но её попросту некому будет слушать. — Господин Минхёк, ваша машина прибыла, — за дверью робко стоит Бона, старшая его родителей всего на несколько лет, но имеющая уже четырёх внучат и внуков. Ли стирает неудавшуюся тонкую невидимую стрелку, ставшая уже видимой, и бодро отвечает ей, что выходит. Если эта женщина переживёт его родителей, Мин уверен, что она горько заплачет у его могилы с сожалением, вспоминая бессмысленную жизнь своего богатого хозяина, чьё богатство после смерти достанется государственной казне, и о нём останется только одна запись, свидетельствующее о его смерти. Хёк вглядывается в собственное отражение на зеркале и гоняет прочь все мысли о приближающемся конце. Сегодня его друзья празднуют 15-ти летие со свадьбы, те самые, с одним из которых Минхёк нагло делит редкими ночами постель, и чьё имя кричит во время оргазма. Он цинично окидывает своё отражение на зеркале снова, подмечая молодящую кожу, подтянутое тело, ухоженные ногти и волосы, не упуская из внимания одиночество вокруг себя в то время, как на приглашении, лежащее на столе вместе с остальными приглашения, стоит вся семья Ю-Шин с непослушными близнецами и тихоней — дочерью, на чьих лицах висят безмерное счастье. Празднество проходит в арендованном ресторане с общей численностью в 40 человек, не считая детей, а у входа стоит огромный баннер счастливой четы и фотограф, запечатляющий каждого гостя с счастливцами. Минхёку не удаётся избежать этого, поэтому он, пытаясь не фальшивить, улыбается и даже обнимает Хосока, называя его счастливчиком, но в нос ударяет сладкий и тихий запах Кихёна, оставившего на Хосоке свою метку, метку, благодаря которой люди знают, кому принадлежит Шин Хосок. Тому, кому Ли Минхёк принадлежать не станет. Этот факт стрелой пускается в самое сердце, отравляя своим ядом весь организм и заставляя его безрассудно перешагнуть границы безумства. — Половину этих лет ты провёл со мной, в моих объятиях, — злобно шипит Мин в самое ухо Ю, находясь опасно близко к Хосоку, светящий все фонарями Сеула, возгораясь нарядной ёлкой, обвешанной вокруг гирляндами. — Спасибо, Минёку. Даже не ожидал, что ты сможешь его достать. Смотрите, дети, что принёс нам дядя Минёку. Давайте поблагодарим его все вместе, — но Хосок на зло всему свету является таким добродушным и хорошим человеком, что сердце ноет не из-за Кихёна, а из-за собственного предательства по отношению к такому благодушному и отзывчивому Шину. — Спасибо, дядя Минёку. Мы постараемся его не испортить, — кричат близнецы в унисон, преданно глядя на Ли в ожидании, что им поскорее вручат подарок, и они смогут разорвать упаковку на клочки, чтобы только узнать, что заказал их папа у своих друзей. Минхёк подмигивает им и нежно треплет волосы тихой Лэй. — Уж, постарайтесь, ребятушки. — Улыбнитесь! Три. Два. Один. — фотограф щелкает своим фотоаппаратом и яркая вспышка ослепляет глаза Мина, хотя скорее всего это аллегория и настоящая вспышка, что исходит от этой семьи, ослепляя светом всё, что находится в метре. — Наслаждайся вечером. — Хосок снова улыбается и ласково хлопает своего друга по спине, пропуская его вперёд, где крутятся счастливые парочки, пришедшие со своей многочисленной ордой, что во всю веселится в другой части ресторана вместе с аниматорами. Минхёк больше ни с кем не разговаривает, избегая встречи со своими друзьями и их парами, кушает в полном одиночестве, изредка поглядывая в сторону полюбившего ему Кихёна, и просто исчезает оставаясь видимым. В белом смокинге bespoke (индивидуальный костюм, пошитый на заказ), с уложенными с помощью геля волосами, в часах «Omega» (часы класса люкс) и длинным шлейфом Vittorio Bellucci, что тянется за ним, Ю выглядит как Пророк, чья красота ослепляет глаза. Настолько восхитителен он, что Минхёк не знает никого, изысканнее его. Но Кихёну определённо всё равно на эту правду: слишком уж очевидно он игнорирует Минхёка, показывая всем своим видом своё недовольство, будто в нём наконец просыпается совесть, что спит на протяжении долгих семи лет, а Мин всего лишь скучает. Скучает по его запаху, по его укусам, по его голосу, по рассуждениям — по всему Ю Кихёну, что забирает у него, чертов, Шин Хосок и, кажется, на этот раз навсегда. Поэтому когда Кихён ловит его у уборной, он знает, что тот станет ворчать и ругаться, попросит отсрочить день-д, когда он уйдёт от своего мужа к своему истинному, и горячо опалит лицо Ли, пылко поцеловав в доказательство своих чувств, которых явно не существует, а Хёк только страстно поверит в эту очевидную ложь. Он всегда верит, ведь иного ему и не предначертано. Сердце, что сохнет под грудной клеткой годами, бьётся в конвульсиях нуждается хоть в ком-то, с кем он сможет скрасить свое одиночество, застрявшее в глотке твёрдой костью. Собственно, кажется, в следствии этого слегка пьяный (на самом деле, слишком пьяный) Мин просит остановиться своего ассистента у обочины и впервые рыдает — не плачет. — С вами всё в порядке? Мне позвонить господину Иму? Может, господину Ю? — взволнованно спрашивает СокУ, то и дело дёргая телефон, не уверенный, кому стоит позвонить сейчас. — Нет. Возьми такси и поезжай. Я хочу остаться один, — Минхёк говорит слишком тихо и невнятно, что разобрать его слова невозможно, но Ким всё равно слышит и без возражений выходит из машины, потому что сам не хочет становиться свидетелем слабости босса. Оставшись наедине с самим собой и своими мыслями, Минхёку даже плакать не хочется. Он уже на половине своего пути растрачивает все свои слёзы, и вместо горечи на кончике языка, боли в глубине сердце, а также страха в сознании приходит чувство стыда перед своим водителем и муки совести перед другом. Едва ли кто-нибудь будет в силах описать некое душевное страдание Ли, оказавшегося под гнётом своего одиночества, что кошкой скребёт по сердцу. Он понимает, что всё происходящее скорее его отговорки, которые помогают ему нарушать законы морали, нежели истинные причины его несчастий, но это не избавляет, а прибавляет в нём предвестника ада. Через час глядения в кожаное кресло перед собой и долгих размышлений на тему «Стоит ли ему расстаться с Ю Кихёном: эпицентром всех его несчастий?», ему приходится вызывать обратно СокУ, потому что водить он не умеет, как и не умеет быть хорошим другом, но в этот раз у него малость получается. Он насилу решается остановить весь этот бред с Кихёном, перебравшись в другое отделение компании, например, в Ильсон, и счастливо зажить в дали от суеты, всепоглощающего чувства вины. И, вероятно, в этот самый момент карма смилостивится над ним, подарив хотя бы толику семейного идиллия. Но пока это нравится не всем: в первую очередь одному из его близких друзей: — Ты чем, черт подери, думал?! — в кабинет влетает малость растрёпанный Чангюн, вероятно, едва проснувшийся и не успевший даже переодеться в нечто пристойное. — И тебе доброе утро, — мягко приветствует младшего Мин, уже собрав все вещи в коробку, и взору Гюна предстаёт пустой кабинет с рабочим столом и креслами для пациентов. — Почему я должен узнавать о твоём переводе в жопу мира через твоего ассистента? А если бы я не решился записаться на приём, то не узнал бы даже, — обиженно ворчит Им, присаживаясь на кресло вместе с хёном, наспех поправив испачканную красками футболку и рваные штаны, висевшие на бёдрах. — Это не жопа мира. Это всего лишь Ильсон. Всего шесть часов на машине, — неспешно толкует Хёк, любуясь взлохмаченным видом донсэна и наслаждаясь им. Один из тех вещей, что ему иногда будет не хватать в новом месте, исключая Кихёна, естественно. — Ага, а на поезде семь с половиной. Это ж, ебать, как долго. Ли расплывается в тёплой улыбке, услышав бранную ругань с уст такого правильного и тихого Гюна, что привык матерится только с хёном, а с остальными исключительно в пьяном виде. — Хёнвон отшлёпает тебя за такие слова, — открыто глумится Мин, потому что знает, о консервативности Че и его обещание сдерживаться до свадьбы, но не получив ответного отклика, немного начинает беспокоиться. — Что случилось? Неужели вы расстались? — Не переводи тему, — Чангюн прежде чем ответить заглатывает несуществующий ком в горле и царапает ногти, в какой-то степени занервничав, и ёрзая на кресле. Минхёк, изучавший поведение своих пациентов, чтобы приспособиться к их желаниям или чтобы образумить некоторых, желания которых превосходили возможности косметологии, узнаёт в Гюне скомканный комок нервов, поэтому ласково тянется к его рукам, показывая свою готовность выслушать все его рассказы. Им не противится долго, потому что нуждается в облегчении своего груза, кажется, который переваливает полсотни кило. — Я изменил ему. Ли теряется всего на секунду, раздумывая в каком смысле этот парень мог изменить Хёнвону: мог ли он просто перейти в другую компанию, более известную, стоящая крепко на ногах, или это именно тот раз, в каком сейчас находится Кихён. — Я изменил ему с другим альфой. Понимаешь? Переспал, — быстро выпаливает парень, тут же спрятав лицо в своих ладонях, чтобы не увидеть укор в глазах хёна, но Минхёк не критикует, благородно ожидая полного рассказа, ведь девственники, хранящие себя для истинного, не могут просто взять и изменить в какой-то момент. Для этого нужен огромный причинно-следственный список, состоящий, как минимум из самых тяжких преступлений. — Расскажи. Ты же хранил себя для истинного. Что изменилось? — Я был на встрече выпускников, то есть с теми, кто из Кореи. — Чан набирает воздуха в лёгкие, прежде чем начать свою долгую исповедь и изредка сжимает челюсти до беления костяшек на лице. — И мой знакомый показал мне фотографию, где он якобы со «своим парнем». Это был Хёнвон. Фотография была месячной давности, когда он был в Италии по каким-то делам. Я не мог ошибиться — это был точно он, поэтому я поехал на открытие клуба Шону, чтобы встретиться с Вонни, но его там не оказалось. Я не удержался и спросил обо всём Шону, а эта мразь, — Им морщится при имени Хёну, и Мин понимает, с кем именно изменил Хёнвону его друг, или причину, по которой он изменил Вону. — наплёл мне там всякой гадости про него, не забыв выйти сухим из воды самому. — Но это же Сон Хёну. Он никогда не говорит правду. — Вот именно, а я ему, дурак, поверил. Подумал, что правду плетёт, но оказалось, что он просто хотел своего друга обратно. Понимаешь? Он думал, что если я напьюсь там или нюхну кокаина, то всё, Хёнвон откажется от меня. Ты же знаешь его взгляды на такого рода вещи. — Гюн нервно потирает висок ладонью, чуть ли не срываясь на плач, и Хёк уже не знает, как ему помочь другу, который буквально сам втянул себя в это болото аморальной грязи. — Но у вас что-то было, не так ли? Чан обреченно кивает, тут же подобрав колени к себе и тихо скуля, говоря о том, что он не хотел. — Я не понимаю, как я мог поверить Хёну. Это же Сон Хёну — человек-ложь! Да он мог бы стать величайшим аферистом во Вселенной, и я это знал, но всё равно поверил. Какой же я тупой?! — Хватит. Не кори себя. На то они и аферисты, чтобы всех водить за нос. — Минхёк подсаживается на рукоять кресла, сердечно обнимая обмякшего в его руках друга. — Как только Хёнвон узнает, он бросит меня. Он ведь предупреждал меня, говоря о своей бывшей жене, которая ушла к более молодому любовнику. Хёнвон, которого я знаю, никогда меня простит. А ещё и ты со своим новым филиалом. Я останусь совсем один, и меня больше некому будет защищать. — Чангюн, словно пятилетний ребёнок, поранивший коленку, льнёт к груди своего хёна, пряча слёзы и размазывая их по аккуратно выглаженной рубашке. Минхёк хочет забрать частичку страданий этого парня, что всю свою жизнь незримо для глаза общественности танцует под дудку каждого, кто помышляет поиграться им. — Не говори так. Мы всегда с тобой. Хорошо? Если ты признаешься, то Хёнвон обязательно всё поймёт. Когда любят, то прощают, а все мы знаем, что Че Хёнвон безума от тебя. Минхёк ненароком верит в свои слова и разглядывает в беспорядке своей жизни наилучший порядок. Теперь, разъяснив прежде всего всё себе, он осознаёт, что Ю Кихён его не любит или не любит так сильно, как любит его Минхёк: не с той же отдачей и преданностью. Он решает для себя, что сегодня же выведет в Ильсон и в первую очередь найдёт себе квартиру, предварительно сопоставив координаты своего офиса, чтобы желательно доходить туда пешком. Наймёт прорабов для оформления и уже через неделю приступит к открытию нового филиала «Beautyberry», чтобы через месяца три работать на новом месте, накрепко позабыв Кихёна, отравляющего его жизнь. Ли летит в Ильсон без предупреждения, оставив короткое сообщение СокУ, что тот получает отгул на неделю. Родители, привыкшие к внезапным и долгим командировкам сына без уважительной на то причины, провожают парня сухо и без лишних слов, поленившись сопроводить или хотя бы спросить, что происходит в его жизни. Минхёк на это даже не обращает внимания, полностью увлеченной новой возможностью и встречей, которую он пытается стереть из памяти уже неделю, но все попытки, как выясняется сейчас, оказываются тщетными. Ему не хочется звонить на тот номер, который начеркан на бумажке под чехлом телефона, но вместе с тем поедает желание снова встретиться с тем юношей. Не зря говорят, что иногда близость тел влечет сильнее близости душ. Душу Чжухона Минхёк не знает и уверен, что не узнает, но тело парня он знает, оттого хочется к ней даже после окончания ужаснейшей течки в его жизни прикоснуться и овладеть. Наконец сумев побороть своё порочное «я», Мин останавливается в отеле, прежде оплатив за неделю вперёд. Ближе к обеду, он находит хорошего агента по недвижимости, работающий в респектабельном районе города, а к вечеру без лишних раздумий подписывает договор на покупку двухэтажного офиса на севере, в богатом районе, с выгодным расположением и квартиры ближе к югу с тайным желанием хотя раз заново встретить Чжухона, отправив ещё один оригинал документов факсом в главный офис. День, на удивление, слаживается удачно, и всё сходится к тихой, безмерной ночи с вкусным ужином в богатом ресторане, но Минхёк, определённо свихнувшись, делает третий и четвёртый круг в надежде «случайно» встретить Чжухона, идущего с работы к дому. Незаметно тучи сгущаются и на небе не остаётся ни звёздочки, ни луны — только тёмное и грозное небо, предвещающий приближение грибного дождя. На часах идёт уже третья минута двенадцатого, и до Мина наконец доходит факт его бесцельного плутания по почти пустой улице, освещённой лишь фонарями, в опасный промежуток времени. И случается то, что без малейшего удивления случается. Во мраке крутых и узких улиц очень маленький и худой парниша, одетый во всё черное, чем сливается со всем тут, хватает сумочку Мина, что держится на его запястье, и бежит вперёд, в неизвестном для Ли направлении. Минхёк даже не успевает толком понять, в чем дело, как парень уже исчезает в тёмном закоулке с его сумкой, в которой всё жизненно необходимое ему. Пытаясь в темноте разглядеть и добежать до вора чисто, чтобы зачеркнуть тот вариант, что он пытался, Мин спотыкается и падает, запетавшись о свои длинные и прямые ноги. Через ещё несколько минут он всё же принимает факт, что потерялся в неизвестном месте без денег, телефона и id-карты. Вблизи нет ни кафе, ни знакомого трёхэтажного здания, только незнакомые и не увиденные раннее дома, рестораны, магазины. — Черт! Черт! Чертчертчертчерт! Тупой Ли Минёк! И надо было тебе сюда в полночь! А всё зачем?! Ради какого парнишки! Педофил, хренов. Он тебя же даже помнит, наверное, — в порыве злости Мин несколько раз пинает левой ногой каменную стену ограждения между ним и огромными многоэтажками, впервые ругаясь как грязный сапожник с рынка. — Молодой человек, что вы делаете? — сзади раздаётся голос пожилого мужчины, идущего, кажется, от пивного ресторана: он выглядит слегка вымыхлым и не трезвым. Минхёк от неожиданности снова спотыкается о свои ноги и падает на пятую точку, разодрав ладони. Он пытается поклониться и одновременно встать, но снова проваливается, поняв, что уже не так молод, каким раннее являлся. — Всё в порядке. Вы можете идти. Это мой друг, — сзади мужчины появляется весь вспотевший, растрёпанный со сбивчивым дыханием Ли Чжухон, кажется, пробежавший целый марафон, прежде чем заявиться сюда, и Минхёк не знает заплакать ему от счастья или запрыгнуть, потом скрючиваясь от боли в суставах. Его тёмная челка прилипает ко лбу, а футболка плотно облегает накаченный торс, ноги прогибаются в коленях, и парень пытается уровнять дыхание. Мужчина, что стоит впереди, подозрительно косится на Чжухона, явно прозвав его чудиком, уходит вперёд, и Мин не знает, что делать ему теперь: встать и подойти или же встать и уйти. Он взволнованно вздыхает, предвкушая увидеть снова лицо того, кто вроде бы начал забываться, хотя забудься он, Хёка тут и ноги не было бы, так что того, кто не забылся даже через неделю. Чжухон (боже, как же Минхёку нравится мысленно произносить это имя то растягивая, то произнося на одном выдохе, то ещё как.) широко растягивает губы в тёплой улыбке и неловко подбегает к развалившему на земле Мину. Старший мужчина, словно шкед перед главной красоткой школы, теряется и пытается привстать, оперевшись о мозолистые ладони юноши, как юноша намеренно или случайным образом слишком сильно подхватывает Ли и почти валит его на себя, выбивая из него весь дух. Минхёку не остаётся ничего, кроме как отстраниться, несмело опуская взгляд к блестящим икрам, чтобы рассмотреть парня поближе и получше. Он за неделю не меняется, как и сам Минхёк, но всё также каким-то волшебным образом вселяет в уже более взрослого мужчины вдохновения и встрёпывает его нерадивую душу из-под спокойной умеренности. — Я рад, что узнал вас. Рад, что вы здесь, — уже тише добавляет парень, накрывая себя снятой на время курткой, чтобы окончательно не заледенеть от холода. Минхёк кивает и добавляет шагу, чтобы скорее исчезнуть, испариться, но никак снова не оказаться в порочной квартире, где в конце концов у него появится надежда на парня, а портить собой юнца у него нет ни малейшего желания. Он сам в таком возрасте был крайне возбуждённым и эмоциональным, после чего безответно втрескался в своего профессора по фармакологии на пятом курсе. Прав тогда был его профессор, отказав ему, потому что иначе у них обоих могли быть большие проблемы. И хоть сейчас Минхёк не в стенах альма-матери, а Чжухон не его студент и уж точно не школьник, для Мина его действия не хуже растления детей. Но с другой стороны, разве он не на эту встречу надеялся, не ради неё проходил себе все стопы, разве не из-за этого у него украли сумку? Теперь Хёк и сам без понятия зачем и как всё делает. Обычно такое происходит у других омег: эмоциональных, чувственных и чувствительных. Обычно таким бывает Чангюн в порыве страсти, веселости или крайней возбуждённости. Или Хосок в любое время суток. Но Минхёк ведь не Хосок, и он даже не Чангюн. Годы прививаемого этикета и правил хорошего поведения научили быть его тем, кого играет он сейчас: менее страстного, всегда спокойного, походящее на отчуждённость, и несколько робкого омегу, чтобы затыкать себя при альфах. Но в последнюю неделю у него это не получается от слова «совсем». Особенно с вчерашнего вечера, когда он в порыве ревности и зависти, пересекает черту дозволенного прямо перед ранимым Хосоком, бывшим ему другом с ясли сада. И вот с того часа он никак не отпускает то состояние крайней возбудимости, когда он то плачет, то радуется от мельчайших и вроде бы незначительных деталей. Чжухон через добрую минуту равняется с ним, твёрдо решив для себя не отступать ни при каких обстоятельствах, а Минхёк, будто внезапно объявившимся шестым чувством, чует, где тут пожар или лёгкое возгорание. — Откуда вы узнали, что я здесь? — робко спрашивает Мин, пытаясь поправить выбившуюся рубашку и взлохмаченные от долгого бега за мнимым вором, которого и след простыл за самое короткое время. — Друг рассказал про «сноба в шикарной одежде», крутящегося вокруг. Он посчитал вас убийцей или маньяком, а я сразу понял, что это вы, — честно признаётся Хон, непредумышленно (?) касаясь наружной стороной руки Мина. Между ними опять-таки завязывается долговязая тишина, которой не место быть, учитывая их короткую встречу, но оба не находит сил, чтобы продолжить разговор. И Минхёк впервые делает шаг навстречу неизвестному и неизведанному. Точно как Кэролайн из одноимённого романа Теда (Теодор Драйзер), пришедшей в новый и холодный мир Чикаго. Только вот он надеется, что не повторит её судьбу, гнавшуюся за неизвестно чем и оставшуюся в конце неизвестно чего совсем одинокой, покинутой обоими мужчинами. — И как же? — Минхёк, осмелев окончательно, больше не прячет глаза, а смотрит прямо и уверенно, касаясь юного лица своим заинтересованным взглядом. Чжухон пожимает плечами и ответно глядит на Ли, не боясь встретиться глазами, потому что Минхёк боится этого больше всего на свете. После недолгой секунды постыдно признаётся: — Я ждал нашей встречи. Думаю, это всё благодаря надежде. — он выглядит спокойным, но на последних нотах голос дрогнет, и Минхёк не знает, кому от этого волнительнее. — Почему? — недоуменно спрашивает Ли, не понимая признания больше напоминающую… Что? На что похоже такое признание? На признание аферистов? Но с одним из них Минхёк бывало и постель делил, поэтому отлично познаёт лгунов. А может на признание незрелого юноши в своих чувствах? Но в какой-то мере Чжухон совсем не юноша, хоть он так и выглядит. Бывает, что в армии выбивает всю незрелость и юношества. И всё же это не меняет факта и не отменяет недопонимания: на что вообще может быть похоже такое признание? — Не знаю. С одной стороны я был рад, что наша встреча закончилась прощанием, а с другой безмерно жалел, что сам не взял вашего номера, потому что вы так ни разу и не позвонили. — сам находит ответа Чжухон, пугая правдой, которая касается и Минхёка, потому что он чувствует то же самое. — У меня украли телефон, — как бы в своё оправдание рассказывает Минхёк, а потом мысленно даёт себе хорошую оплеуху, потому что украли его телефон вместе с сумкой минут 30, может, 20 назад, отчего такое оправдание не совсем удачное и верное. — Когда? Вы же ходили в полицию? Обычно ворюги перепродают их в магазинах починки электроники. Вы проверяли их? Владельцы таких магазинов никогда не выбрасывают симки, перепродавая их, установив в них дешёвые тарифные планы. — Чжухон тараторит быстро и обеспокоенно, что Мин стыдится признаться и одновременно недоумевает, в какой момент он прогадал и их разовая ебля для удовлетворения утех и желаний так быстро перевоплощается в некую связь. Но ещё больше он озадачен тем фактом, что они вообще трахались, не зная ничего друг о друге. Нормальные не занимаются сексом с кем попало. И нормальные люди не пытаются понравится друг другу после секса, потому что нормальные люди занимаются сексом, так как изначально нравятся друг другу. Но в жизни Ли Минхёка, вероятно, где-то что-то пошло не так, что сейчас Минхёк за бортом корабля «нормальных людей». — Почти полчаса назад. Может, меньше. — неохотно допускает правду он, потому что не особо умеет лгать, да и написать заявление всё равно пришлось бы, а без знания местности, то есть без помощи супер-миньона Хона, он не справится никогда. — Тогда мы сейчас же должны написать заявление, пока не поздно. На удивление, Чжухон не смотрит на Мина обескураженно или озадаченно его ложью или слишком хорошо прячет своё удручение под безнадёжно мягкой улыбкой и попытками шагать быстрее, что не остаётся времени на длинные тягучие речи. Только слова маленькими обрывками, которые в общей сложности не значат ничего. — Нет. Знаете, не стоит. Сейчас уже за полночь, а вам завтра на работу. Лучше идите домой и отдохните. Минхёку приходится задержаться мизинчиком левой руки указательного пальца правой руки Чжухона, спешно спускающегося по склонной дороге, чтобы остановить его, но поймав несколько возбуждённый и смятенный взгляд, осознает, что парню совсем не хочется идти домой. И у него оказывается весьма чудный и даже дикий для Мина аргумент, о которой он рассказывает с пугающей обиходностью, словно рассказывает о простых житейских вещах: — Но я хочу, чтобы у нас был повод снова встретиться. Если полиция поймает вора, то они позовут вас на опознание улик, а так как у вас нет телефонного номера, они позвонят мне, так что идёмте. Прямолинейность парня немного обескураживает не привыкшего к такому Минхёка и одновременно с тем вдохновляет его на новые подвиги вместе с ним, возвращая в небывалое юношество, о котором старшему и рассказывать-то нечего. Единственным, что он мог позволить себе в двадцать с небольшим — это чертыхнуться или краем глаза взглянуть на идеальный прессак альф с команды по плаванию или дзюдоистов, чьи рельефные торсы открывались взорам омег и бет при долгой и выматывающей борьбе. Но с банальностью скучных и сопливых голливудских фильмов омега понимает, что теперешнее юношество — это нечто другое: взбалмошное, неловкое и местами чудаковатое. Такая же, каким перед ним предстаёт Чжухон, ни коим боком не похожий или отчуждённо напоминающий Кихёна. Ли Чжухон — это другая галактика в самой отдалённой части Вселенной, до куда не доходит звёзды ни «Млечного пути», ни «Андромеды», но тем сильнее он привлекает к себе внимание звездочета Ли Минхёка. Не просто некий интерес, подпитываемый любопытством, а то самое внимание, которая идёт предвестником симпатии. Образ Кихёна, не подвергаемый никакому ясному описанию, стирается из памяти жесткой канцелярской резинкой, не оставляя ни малейшего шанса на восстановление. Образ Чжухона, чьё описание подходит рыцарским рассказам о короле Артуре и его рыцарях круглого стола, вырисовывается с точностью до мельчайших родинок, позволяя насладится омеге им. И в какую-то секунду, с которой и начинает катится к ебеням, Минхёк видит за хрусталиками глаза нечто, что он не видел года или вообще с рождения не видел. Это было нечто похожее на то, что видела Гвиневра в глазах верного лишь ей одной Ланселота, и ни разу не похожее на то, что видела Кэрри в глазах лживого Друэ. Он по-настоящему пугается, растерявшись и потерявшись во мраке яркого света, поэтому неуверенно, фильтруя каждое слово, спрашивает, хотя скорее надеется: — Звучит как признание в симпатии? Надеется, что это всё игры его разума, часом умеющего ошибаться, но весь вид альфы так и кричит, что его дедукция прямо сейчас не подводит. — Потому что так оно и есть. Теперь признание застаёт врасплох омегу окончательно, и он теряет всякую связь между происходящим и между тем, что произойдёт. Его голос ломится и за километр воняет страхом, каким может пахнуть страх убийцы перед убитым или труп в шкафу убийцы. — Это из-за того, что я богатый? Чжухон, возможно, не такой умный и не такой начитанный как окружение Минхёка и он сам, но он видел настоящую жизнь, которая за пределами всяких там рамок тривиальных эпитетов и скучных учений, которые всеми силами готовят богатых к богатой жизни, исключая всякую связь с нищими. Поэтому альфа, будто бы разглядывает не наружную идеальность, выдаваемую за высококлассный сорт «Шато Латур», а незаурядный внутренний мир, которое защищает свои границы высоченными стенами с длиной в «Великую Китайскую стену» и пускает в ход всякое холодное оружие, не гнушась использовать камни и стрелы. — Скорее потому что это вы. — не шелохнувшись отвечает Чжухон, растягивая слова на языке. — Простите, если я не церемонный и перехожу границы, но меня не учили всяким там этикетам и правилам джентльменство, чтобы ухаживать за омегами и бетами, поэтому я не стану любезничать. Я не учил сладких речей для соблазнения и не люблю поэзию, которой мог бы похвастаться перед обитателями менее слабой части планеты в лице таких как вы. Я не предугадываю решения и ненавижу догадки, а иногда и вовсе перехожу границы, не замечая явных намёков. У меня ни разу не было секса за последний год и вы, как бы примитивно это не звучало, мой первый за этот год, поэтому вы без страха можете заниматься со мной незащищенным сексом, не боясь всяких венерических болезней, но я не знаю вас и по-вашему поведению любой сказал бы, что вы занимаетесь сексом со всяким сбродом, — Минхёк давится от правды и у кромки глаз появляются слёзы. — но я не верю в это. Я доверился вам в тот день не из-за вашего смазливого лица, простите, а потому что я просто доверился вам. Я не тупой и далеко не ребёнок: знаю, что бывает в таких случаях, в которой встретились мы, но что-то подсказало мне в тот день, что вы далеко не «такой случай», поэтому я вернулся домой раньше, поэтому я проводил вас, поэтому я записал вам свой номер. Не потому что вы богатый сноб, а потому что вы, наоборот, не из их числа. — Но я не твой истинный. — Причем тут истинность? Истинность не гарантия вечной любви, скорее сбор стопроцентно подходящих друг другу генов. — вспыльчиво вякает Чжухон, пугая своей мрачностью Минхёка, а потом мягко, вроде бы извиняясь и объясняясь, добавляет. — Я же говорю: на миг увидел в вас свою родственную душу, а когда услышал про какого-то позёра, гуляющего в окрестностях района, то понял, что это вы. Не знаю как, но я просто это понял. Возможно, для вас это ребячество, но для меня это важно. Выходят вязко и правдиво, как в тех ебучих мозги семейных драмах, где в какой-то серии какой-то невъеблимый герой обязательно бросит нечто подобное. Но Минхёка такая, может, местами лживая, а часом и преувеличенная история трогает до глубины сердца, которое, как показалось ранее, перестал работать исправно. — Идём, пока дождь не начался. Сегодня ужасно холодно. Чжухона крайняя чудаковатость, сдержанность и величайший талант в неловком общении выбивает из колеи общей картины Ли Минхёка. Его лицо настолько прекрасно, как если бы над этим искусством поработал не один творец. Его пропорции настолько идеальны, как если бы в его родителях учли все нюансы и каждый из родителей отдал ребёнку лучшее из своих ген. Его дикция настолько отработана, что создаётся мнимое ощущение присутствия рядом с ним не одного поэта или писателя, а целую орду. Но Ли Минхёк не такой. Он не сноб. Не позёр. Скорее слишком искусственно облепленная статуя, которую рано запекли, не придав точной формы. Сорви с него эти дорогие побрякушки, разговаривай он деревенским акцентом, ходи он только в подделках и не пахни такими дорогим парфюмом, стоящем весь годовой запас денег Чжухона, то от него останется лишь голая гладь ошибки производства. Но именно этим его привлекает Минхёк. Тем, что наружному глазу вроде и не видно, но одновременно так бесспорно существует. Может, отношения не начинаются на сексе, но в понимании Чжухона то, что было между ними, к рядовому сексу не перечислить. — Только встряхните пыль с попы, а то там немного грязно. Они понимают друг друга. Им правда без слов понятно всё, как если бы оба были двумя полушариями одного мозга, что контактирует друг с другом с помощью соединённых между собой нервов. Они работают слаженно и плодовито, отрезая все ненужные части, что информация больше не кодируется и больше не подвергается потреблению, создавая идиллию только между собой и миром Чжухона, куда Минхёк входит без преград. Четыре дня в компании друг друга и бестелесной связи, в которой ни язык, ни что иное не способствует их контакту, как их мозговые волны, не нуждающиеся в великих речах и бессвязных предложениях. Они разговаривают только по делу, гуляют исключительно в рабочей обстановке и ужинают магазинными ланчбоксами, которых язык не подвернётся назвать вкусными. Мин узнаёт о своём новом друге намного больше, находит подтверждения своим догадкам, а иногда удивляется всюду успевающему парню, что утром раздаёт газеты, с 9-ти до 8 работает в магазине стройматериала, а вечером приступает к ночной смене в кофейне. Между ними что-то завязывается, что-то не поддающее общему представлению картины, что-то, что выбивается из единогласной шаблонности, и в какой-то мере даже пугает их обоих одинаково. В один из таких вечеров, когда Минхёку надо бы уже полететь обратно в Сеул и заняться тамошними делами, но в виду возможной разлуки в неделю, тянет день-д до последнего, он смеётся. Кажется, это происходит впервые на памяти Чжухона, и молодой альфа начинает верить, что у омеги есть какое-никакое чувство юмора, что и его губы умеют расплываться в улыбке, и вообще он человек, а не робот. Такой странный человек. — Ну, давай. Мой желудок умирает из-за разлуки с пельменями. Он так и кричит мне: «Чжухон-а, я хочу пельмешек. Хочухочухочу! С острым соусом рамёна и чашкой риса. Ну, Чжухон-а!» — альфа в открытую ребячится, строя из себя милого ребёнка, и Минхёк еле скрывает свои зубы, готовые обнажится от милоты парня. — У тебя ведь вчера было несварение из-за твёрдой пищи. Не стоит. — Ли отвечает сдержанно, без единого шанса на смех. — Боже, какой ты правильный. Вот только взгляни на этот пакетик рамёна. Ты не видишь, как он поёт: «Пииик ми. Пик ми, пик ми, пик ми. Чебааааль, пик ми!» (просто представьте Ли Дэхви). Чжухон в открытую веселится, ставя старшего в неловкое положение перед посетителями, что не гнушаются оборачиваться, недоумевая, что происходит с этой парой. Он не попадает на ноты, корчит тот самый «wink-moment» в конце, якобы тяжело дыша, Минхёк безвыходно выдыхает, пряча свою улыбку, опустив лицо вниз, и тихо хихикает от взбудораживающей безысходности в отношении Чжухона, добивающегося всего, чего желает. — Ладно, Чжунниэль. Купим мы твои пельмени и рамён тоже купим. С той секунды Минхёк не перестаёт удивлять своей улыбкой: такой ребяческой и такой желанной, прекрасной в своём формировании от носо-губной складки до нижней губы, поэтому от её исчезновения, кажется, может пойти потоп или небо рухнуть на землю. Чжухон не спускает глаз с этой улыбки, чтобы ненароком не забыть и когда прощается, стоя в людном, несмотря на время, вестибюле внимательно смотрит на омегу, прежде чем уверенно поднять два пальца правой руки в неком пистолете. Минхёк не понимает, к чему это, но повторяет за альфой, направив «дуло пистолета» противоположно на него. — Выстрели в меня, — одними губами просит альфа, не спуская «курок». Минхёк тихо усмехается и отправляет первую пулю, нацелившись в грудь. — Пиу. — звук, похожий на звук выстрела, нагло украденный из фильмов об Индиане Джонсе. Пуля задевает Чжухона в самое сердце, и он делает маленькую сценку, в которой падает на колени с тяжелейшей раной и хватается за раненную грудь, скрючиваясь от боли. Минхёк остаётся в неведение этих игр и даже смущается от перешедшего все грани игры. Но альфу это не беспокоит. Он вырывает свою сердце из груди, держа его той ладони, где был пистолет, и болезненно поднимает руки вверх со смехотворными словами, которых и принимать не стоит, но они задевают Минхёка, что он косит глаза и думает, кто перед ним: — Ты выстрелил в моё сердце, так что если захочешь уйти, то просто выбрось его. ***Феномен — в раннем средневековье, рыцарь, единственно преданный одной женщине.