Между нами постоянный, Непонятный, бесконтактный… Sex… В разговорах, в полувзглядах… Рядом мы, или не рядом… Sex… Мара — Sex
Чангюн встречает Хёнвона 20 февраля в 15 часов дня в вестибюле издательства «Read-era». Этот мужчина возвышается над ним в молочной рубашке и в бежевых штанах классического кроя с туфлями «bellucci», с безукоризненной ухмылкой и причесанными гелью волосами, привлекая к себе внимания добрую половину омежьего внимания, не упустив из виду впечатлительного Чангюна. В тот день он много кого встречает, например, нового монаха в храме, у которого он набирается мудрых советов, или новую горничную, подосланную папой, чтобы следить за ним или ещё тысячи людей, что приходят мимо него, но самым особенным остаётся только Че Хёнвон, прекрасное дитя Аппалона и Афродиты. «Если бы хотя одна бумага мира или хотя бы одна ручка могла описать всю красоту этого человека, то, вероятно, она прилипла бы к земле под тягостью его великолепия.» Вот, что он записывает в тот же день в свой компьютер в начало новой главы уже пять лет исписывающийся книги. А потом под влиянием красивого Хёнвона начинает новую манхву — «Dummy boy»: про безумно красивого парня, который после аварии узнаёт, что сошёл с другой планеты, а также про непривлекательную девушку, чьи суперсилы появляются исключительно после оргазма. — И под чем ты был, когда рисовал это? — спрашивает Хёнвон, пролистывая страницы в графического планшета. — Только под чарами твоей красоты, — лукавит Чангюн, запрыгивая к развалившемуся на диване мужчине, принимаясь делать ему массаж спины. — Не льсти. Мне поверить, что ты все четыре месяца не принимал ничего? Хёнвон ловко переворачивается на спину, дёрнув младшего на себя, устраивая его поудобнее на своих бёдрах. Чангюн невинно елозит у паховой области своего парня, создавая трение между ними и тянется к губам, чтобы поцеловать, но Вон в последний момент передумывает, укорачивая желания Гюна одним только взглядом. — Не надо. Я не хочу, чтобы твой первый раз был таким не значимым. Это особенное происшествие. — объясняет Че, надавив на икры Гюна, на что тому остаётся только согласно хмыкнуть. Он даже жалеет, что не теряет свою девственность вместе со всеми его ровесниками, не преувеличивая это событие и не возвышая её на почетную роль в пьедестале почета.American Idiot — Я иногда задумываюсь, кто же из нас всё-таки целка. — удрученно вешает нос Чангюн, но с бёдер своего парня не опускается, решив немного поиграться в невинность с ним. Он аккуратно проводит по тёмным волосам с сединой на кончиках, и думает, что не хочет, чтобы его парень старел. Они встречаются без малого четыре месяца, но Чангюн за это время привязывается к хёну не только телесно, но и душевно, с первой же их секунды вдвоём почувствовав запах роз и красного винограда с мужчины. Чангюн раздумывает на тему, как это нечестно заставлять омег принимать блокаторы во многих случаях, чтобы не привлекать внимание альф, в то время, как альфы не нуждаются ни в какой защите от омежьего внимания. Чангюн, например, ежедневно борется с желанием наброситься на Хёнвона и изнасиловать его. В Америке ситуация обстояла по-другому, защищая права не только альф, но и омег, вступая на их сторону во время разборок касательно омежьего насилия, не принимая в счёт течки и запах, потому что все равны. Но в родной стране Гюн чувствует себя чужим. Ему не нравится ни политика его папы, ни законы, вроде бы созданные для защиты второго класса, ни сами однотипные людишки, чьи взгляды на жизнь иногда поражают его своей крайностью, но многие случаи, что пугает его, находят в нём отклики. — Ты снова ушёл в жизнь, — Хёнвон тревожно глядит на донсэна, возвращая его с затянувших его раздумий. — Не думай слишком много. — Так ты мне веришь? Я ничего не принимаю. Чангюн ласково проводит ладонью по щетине на лице Хёнвона, борясь с желанием прильнуть к телу старшего мужчины и пролежать так до самой смерти. — Я буду верить тебе, даже если ты соврёшь. Уши Гюна расцветают от ласкательных слов Хёнвона, поэтому он нежно касается губами щеки, пахнущий лосьоном после бритья, проиграв в борьбе со своими желаниями и оставив там следы от своих слюней. Хёнвон очень мягкий и тёплый, а одновременно с тем высокий и подтянутый. Почти как идеальный альфа для Чангюна. Хотя нет. «Почти» — это, когда чего-то не хватает. В Хёнвоне хватает всего, даже с излишком, от чего сердце пускается в пляс каждый раз, когда оказывается в радиусе двух метров, перехватывает дыхание, лёгкие перестают работать, щеки вмиг алеют и невольно вечная ухмылка превращается в блаженную улыбку. Обычно Чангюн много выпендривается, не смешно шутит и всегда-всегда хвастается своим английским, а иногда, когда ему нужно выйти из неловкой ситуации, даже разговаривает на китайском. На их второй или третьей по счёту встрече Хёнвон ловит Гюна именно на этом, когда, случайно сфотографировав красивого юношу, которую собирался потом нарисовать, он притворяется, что не понимает, почему этот юноша возмущается, прося удалить фото. Всё бы прошло гораздо лучше, если бы в тот миг перед ним не оказался Че Хёнвон собственной персоной с персональной усмешкой, которую и усмешкой назвать трудно. Слишком уж этот мужчина прекрасен, что даже усмешка его вызывает радость и умиления. Он непринуждённо смеётся и с довольным видом садится напротив Чангюна, покрасневшего до кончиков ушей и нервно сжимающего кулаки в попытке снова надеть маску невозмутимости. Юноша недоверчиво окидывает посетителя взглядом, переводя взгляд, полный недопонимания, с Хёнвона на Чангюна и обратно. — Сувон, иди. Я сам разберусь с нашим китайским гостем. — юноша несколько секунд хмурится, сощурив глаза, чтобы придать себе опасности и злости, но омега больше не смотрит на него. Значит Сувон, думает Чангюн, бесстрастно опуская взгляд на миску с супом. Он старается выглядеть незаинтересованным и совсем не нервным, но то и дело косится на своего босса из-под длинной челки, прикрывающей почти оба глаза, пока второй молча наблюдает за поеданием первого. Гюн даже не чавкает, как привык за год, смущаясь под пристальным изучающим взглядом. Ему правда не неловко, потому что ему суперски неловко. То самое дрянное чувство, когда обманываешь глядя в глаза, которые уже знают правду. — Так значит, вы у нас китайцем заделались. — заявляет Че, а Гюн, прочистив горло, пропускает мимо ушей его замечания, собираясь испариться. — Сынок, ты уже уходишь? Хёнвон встаёт за шустрым Чаном, отмахнувшись прощальным поцелуем в щеку своей матери, огорченно провожающей её, чтобы нагнать Има. Но Чангюн не уходит далеко. Ему слишком трудно поймать такси в связи с его лёгкой неуверенностью, когда он выходит на улицу без макияжа, поэтому Хёнвон ловит его у входа в ресторан своих родителей, пытающегося как-то внедриться в компанию девушек, беседующих с таксистом. — Рад, что вы недалеко ушли. Хёнвон невзначай дёргает Гюна за локоть, задержав его на долю секунды, за которую девушки успевают сесть в такси. Одна из них выжидающе смотрит и спрашивает у заторможенного Чангюна, у которого снова всё тело горит только от касаний альфы. — Ну так что? Тебе уже не в Каннам? Чангюн собирается отмахнуться от альфы, потому что сегодня он ему в глаза смотреть не может, а разговаривать с ним тет-а-тет подавно, ещё в первую секунду упав навзничь от переизбытка картизола. — Простите, девушки, но платить за такси придётся самим. — но Хёнвон вездесущий и везде успевающий: он отвечает первым, захлопывает дверь и пропускает такси, которую в тот миг Чангюну мог спасти всю жизнь или хотя бы относительно всю жизнь. Омега не смотрит в глаза, поэтому ощущения от их прошлых встреч испаряются с видом смущения на его лице и поджавших губ. Хёнвон хочет подбодрить, хочет сказать, что это даже смешно, хочет, но молчит, учуяв холодный запах стеснения и стыда от парня, который в первую их встречу был чуть ли не королём гиперболтливости. — Я вас подвезу, Даниэль-щи. — альфа пытается как-то сгладить появившихся вмятин, поэтому шарит в кармане в поисках ключей от машины, но находит только пустую обёртку от шоколадной плитки, а в другой ещё крошки от печенек брауни, без которых ни один его день уже не день. — Только вот ключи в ресторане забыл. — Нет, не стоит. Я сам, — Чангюну приходится ответить, так как молчать было не только неуместно, но и абсурдно. — Вы так смущаетесь из-за того, что притворились китайцем? Не стоит. Все мы делаем странные вещи, чтобы не вляпываться в неприятности. — честно рассуждает Хёнвон, стоя в жалких сантиметрах у входа в ресторан, откуда он смог бы выйти за долю секунды, если Чан решится подождать. — Хёнвон-щи, — но Чангюн в первую очередь решает спасти своего босса, не дав ему стукнуться о стеклянную дверь, из которой каждые минут пять то входят, то выходят покупатели и гости. Им держит альфу за локоть, придвинув максимально близко к себе и максимально далеко от двери, но это «близко» переходит обычную черту слово «близко»: они стоят почти вплотную стукнувшись лбами друг с другом, от чего омега безропотно отводит глаза в сторону. — Хён, ты забыл, — и как во всех мыльных сериалах, расчитываемых либо на ничего не делающих школьников, либо на ничего не делающих пенсионеров, откуда ни возьмись появляется Сувон, к превеликой горечи Хёнвона, готового в этот момент ударить брата за то, что тот не умеет анализировать. Но Чангюн уже отскакивает в сторону, ошпарено глядя на Че, поэтому жалеть особо времени нет. Через час Хёнвон находит себя на кухне, перебирающего гору посуды, вместе с Чангюном, конечно. С собранной челкой тот теперь выглядит иначе, словно сдержаннее и раскованнее. Мальчик-стесняшка, что живёт в его теле и часом ранее заставлял Хёнвона глотать сердце обратно, чтобы не остаться без него, уходит оставив после себя зияющего Чангюна-болтуна, который малость напоминает самого первого, кого встретил Хёнвон в здании Read-era в ту среду. Че невольно задаётся вопросом: сколько личностей умещаются в этом человека и сколько таблеток лежат между этими личностями. Но в кромке сознания он отчетливо не желает узнавать ответ, так как его всегда пугают ответы на такие вопросы. Легче их избегать, чем вставать лицом к лицу с ними, чтобы решить их. В большинстве случаев люди оказываются настолько втянутыми в это дерьмо, что спасаются только единичные. Входит ли его новый подопечный в этот особый круг — сложный вопрос с неоднозначными ответами. Когда на кухне остаются только они вдвоём в маленьком пространстве в обществе только друг друга, Хёнвон аккуратно говорит Чангюну, боясь в этот же момент сгореть от стыда, окинувшего его с ног до головы: — Ты выглядишь красивее без макияжа и с собранными волосами. Чангюн не смущается, как прежде, кинув лукавый взгляд через плечо. Хёнвону кажется, что целая звезда за время его молчания успевает не только зародиться и перейти свой кульминационный момент, но и потухнуть, превратившись в космическую пыль. — Осторожно, — натяжно тянет Гюн и смотрит прямо в глаза, а Хёнвон впервые замечает нервно барабанящие по столу длинные пальцы омеги, думая, когда у него это началось. — я ведь могу и влюбиться. Альфа не отвечает, потому что в какой-то мере он именно этого хочет, а ещё он хочет обратно того неваляшку, что был у него часом ранее, потому что старый Чангюн опасен для нового. Особенно, когда между ними тонкая грань неизведанного и невидимого. Что такого успевает сделать Чангюн, раз, уложившись в жалкий час, меняет кожу и цвет на неопределённый перед Хёнвоном. Ответ застигает альфу врасплох через две недели или меньше, или больше. Хёнвон не помнит вдосконал. Он просто находит дюжину пустых блистеров в мусорном ведре у входа, которая стоит для выноса. Альфа осторожничает и ждёт пока Чангюн не затеряется в ванной на долгие минуты, а потом подносит блистер к лицу, вчитываясь в английские буквы, которые пока ему ничего не говорят. Когда он приходит домой, вбивает в поисковик на Naver название препарата, вслед за тем с часу сидит, раздумывая, на сколько процентов мозг его омеги зависим от этого препарата. Так начинается одиночная борьба Хёнвона за Чангюна с его зависимостью, где ошеломляющий результат не заставляет себя долго ждать, перетянув омегу в сторону нормальных людей, чьи полки не завалены нейровозбудителями, а руки и ноги не трясутся при каждом чувстве страха или стресса. Хёнвону бы ликовать, но он то и дело тревожится, в смятении ожидая момента, когда струны затянутся, чтобы порваться. Очевидно, струны держатся долго. Чангюн ходит к психологу по поводу его душевного состояния, постоянно проверяется у нейролога в виду сброса токсинов, обрывает все связи с дилерами, от которых ранее часто покупал лёгкие наркотики, и живёт относительно нормальной жизнью. Но Хёнвон чувствует, что приходит конец их идиллию в тот момент, когда ранним утром, в какое время Чан обычно нежится в постели, омега судорожно сжимает карандаш второй мягкости, чуть ли не ломая его под напором своей силы. Это их первый месяц совместного проживания, и всё идёт к тому, что к концу года Хёнвон сделает предложение омеге, но увидев обеспокоенного, лихорадочно перебирающего страницы книги, не вчитываясь в текст, он начинает бояться. Нет, не за себя. А за того, кто, кажется, не доживёт до их свадьбы. — Всё в порядке, малыш? Что ты ищешь? — альфа бесшумно крадётся к омеге сзади и целует во влажную щеку. — Никак не могу найти цитату, которую отметил. Не помню даже, как она начиналась. — ворчит омега и карандаш всё-таки ломается пополам с лёгким хрустом. Это настораживает Хёнвона, поэтому он бережно приподнимает Чангюна на ноги и разворачивает его лицом к себе. — Малыш, не нервничай. Расскажи мне, что с тобой происходит. — Хёнвон ласково закидывает выбившую прядь тёмных волос своего парня за ухо, и очень осторожно ступает на минное поле, боясь расщепиться в миллионы осколков. — Ничего. На самом деле. — а Чангюн ласково врёт, от чего уши альфы вянут и сердце бьётся о рёбра, чувствуя душевные смятения омеги. Они заканчивают мягким, томительным поцелуем в губы, и Хёнвон оставляет их разговор для лучших времён. Хёнвон для Чангюна не просто истинный, не просто его мужчина, он его спутник по жизни. Человек, на которого он легко может положиться, который всегда заступится, который никогда не отвергнет, с которым он сам готов пройти и огонь, и воду. Между ними нет фальши, между ними нет тайн, между ними нет социальных провалов. Их отношения здоровый пример идеальных пар, о которых никто и никогда не напишут, потому что их жизнь слишком скучна для взора всего мира. И Чангюн искренне не понимает, в каком месте он мог провалиться в пучину своих страхов, потянув себя в болото под названием Сон Хёну. Он теперь даже дышать не может без страха узнать, что сегодня и сейчас этот ущербный подонок может разболтать обо всём, что было между ними в ту злосчастную ночь, Хёнвону. Но черный лимузин Хёну каждый день стоит у него под окном, как бы напоминая о своём существовании и вместе с тем успокаивая, что сегодня Хёнвон не узнает ничего об измене. К обеду Чангюну приходится собираться, потому что это уже третий день, после которого он узнал, что Хёнвон ему ни коим боком не изменял, и единственный предатель — это сам омега. Бона советует ему не засиживаться в доме подолгу, ведь риск повторной зависимости высок в первом году и особенно в первые полгода. Омега по обычаю натягивает на худощавое тело без видимых особенностей атласную рубашку с длинным, V-образным вырезом у груди и тонкой лентой на шее, свисающий на спину. Его полные бедра обтягивают скинни-джинсы на размер меньше, чтобы сосредоточить взгляд каждого не на неприметном лице, присущие половине корейского населения земли, а к общепринятому эталону сексуальности — заднице. Поверх атласной рубахи омега бросает на плечи тонкую кожаную куртку скорее для дополнения образа, чем ради тепла. Любой другой омега позавидовал бы Чангюну за его броский образ и сексуальный макияж, которым он не гнушается даже в дневное время, но в виду напряженности в последние дни Чангюн не так зацикливается на получении восхищенных взглядов со стороны альф и бет, всё время проживая в своём разуме, выходя из дома только по делу. Сегодня он выходит, потому что нуждается хоть в каком-то внимании, чтобы отвлечься, а не удовлетворить своё самолюбие. Но он ни разу не желает потешить себя вниманием со стороны недочеловека, не заслуживающего даже дышать одним воздухом с таким хорошим человеком вроде Хёнвона. Хёну это почти не интересует. Он опускает лобовое стекло вниз, встречаясь своим заискивающим взглядом с выходящим из жилого комплекса омегой, чьи глаза наполнены нечеловеческой ненавистью. Сон пропускает момент их приветствия, опускаясь сразу к делу. Чан делает глубокий вдох через нос, сжав челюсти до беления и закатывает глаза, когда альфа выходит ему навстречу. — Рад, что всё-таки поймал тебя, принцесса. Чангюн недовольно хмурится и поднимает солнцезащитные очки к лицу, чтобы спрятаться от несуществующего солнца в пасмурный осенний день. — Отстань. — звучит грубо и почти сексуально, потому что у Им Чангюна до чертиков привлекательный голос, с которым следует работать не писателем, а оператором в «Секс по телефону». — Я сделал что-то не так, принцесса? Разве тебе не понравился мой леденец? Ты с таким рвением его лизал. Хёну водит языком по губам, наслаждаясь видом на ключицы Чангюна, будто бы предлагает повторить, и увидев покрасневшие от злости щеки, расплывается в довольной ухмылке. — Не заблуждайся, Хёну-щи. Своим писюном ты только себя можешь ублажать, — мерзко выплёвывает Гюн, переходя на личности, что ему самому не очень нравится, но, кажется, Хёну это нисколько не задевает. Он весело фыркает, и прежде, чем омега успеет сесть в такси, заталкивает его в свой лимузин. — Бля, чего ты хочешь? Чангюн не особо сопротивляется и смотрит на альфу в ожидании, чтобы ответить чем-нибудь таким же едким, как и он сам. — Пообщаться. — вываливает Хёну, невозмутимо пожав плечами. — Ага, чтобы потом наврать в три короба, — язвительно кидает Чан, больше не глядя на Сона и даже не пытаясь вырваться. — Я никогда не вру, — негодующе отвечает Хёну, а Чангюн не понимает, как в одном человеке может уместиться такая великая сила лжи, когда даже понять невозможно врёт ли он или нет. — Если ты хочешь поиграть, играй с другими, а мне не мешай. Я не твоя заводная игрушка, которую можно включить при удобном случае, а в остальное время кинуть в подвал. Чангюн вдыхает холодный запах духов Хёну, перекрывающие его природный запах, и оглядывается на дорогу, которая ведёт в лучший ресторан тайской кухни в Сеуле. Он обещает себе, что сойдёт до того, как они успеют остановиться у здания. — О, значит ты считаешь, что я тобой пользуюсь? — в голосе альфы проскальзывает улыбка, а Чангюн умирает от желания вдарить мужчине, да посильнее, чтобы забывать не смел, кто он есть для Хёнвона. — Важно, что я считаю? — задаёт встречный вопрос Гюн, не скрывая свою ненависть. — Конечно, мне интересно твоё мнение. Например, насчёт того, почему ты сбежал утром после долгих скачек на моём члене, — напоминает Хёну, а омега в ответ оставляет на нём взгляд полный презрения. — Может, потому что скачки были неудачные, — выдержано сообщает омега, понимая, что он нихера не понимает Сон Хёну и всех его двусмысленных действий, в которых на самом деле, он уверен, нет даже и одного смысла. — Не уверен. У меня слишком великолепный пенис, чтобы не нравится. — как-то по-детски хвастается Хёну, а у Гюна уже уши вянут. Он даже не догадывается, к чему ведёт этот старый извращенец, но осознаёт, что он каким-то боком придаёт Хёнвона. — Выкладывай, чего тебе, и я уйду. Мне противно в твоём обществе. Чангюн снова переходит границы, теперь уже оказавшись под прицелом на вражеской территории. Хёну держит мушку прямо у его виска и холодно с отчётливым тоном чеканит, будто переходит от игр к реальным действиям: — Пообщаться. Но Им тоже не манерный. Он припечатывает в лоб тем, кого считает ниже себя, а Хёну он видит в самом конце пьедестала почета. — Тебя мама в детстве недолюбила, раз ты хочешь просто пообщаться? И вообще о чем мы будем общаться? О твоём вечном вранье? О том, почему язык у тебя пропитан гнилью? О чем, блять, мы будем говорить? Ты хоть представляешь, что ты сделал? Из-за тебя я не могу заснуть и всё время переживаю, что Хёнвон может узнать обо всём. Я жить перестал, только потому что ты решил поиграть. Что тебе сделал Хёнвон, чтобы заслужить твоё предательство? Ты его совсем не любишь? Твои родители не учили тебя отвечать добром на добро? Твои родители вообще учили тебя любить и быть любимым? Чангюн сглатывает воздух ртом, потому что задыхается от быстрых криков и жалеет, что больше слюной не плевался. Он ничуть не жалеет, кажется, даже чувствует гордость за себя, но это продолжается всего несколько минут, пока Хёну с видом потерянной лани отвечает ему, выбивая воздух из-под лёгких: — Да, меня мама не любила. А как она могла меня полюбить, если я был всего лишь подонком, которую родила очередная шлюха? Моему отцу думаешь было дело до моего воспитания, когда он всегда был занят работой и другими шлюхами? О какой любви может идти речь, если мы из богатых семей, Чангюн-щи? Твой папочка разве тебя любит? Он же озабочен своей карьерой. А твой отец? Какой по счёту сын у него родился от второго мужа? Третий или уже четвёртый? — Хёну говорит холодно, но будто снимает приклеенную маску к лицу, обнажая себя перед Чангюном, и омега впервые боится разбить хрупкое сердце чужого альфы, заметив, что у него тоже есть сердце. Он верит каждому слову, потому что чувствует каждую букву, каждый звук, наполненный болью, а потом нежно, с тоской касается сжатого кулака, впервые не фальшиво улыбаясь мужчине и мечтая унять не свою боль. Гюн не оправдывает, но находит оправдания, словно обосновывая любовь Хёнвона к Хёну. Мельком даже думает, что, возможно, им не придётся ничего рассказывать Хёнвону, и всё останется у своей границе, позволив зажить той относительно счастливой жизнью. Сам Чангюн давно привык к выражениям об отце и папе, выросший в окружении посредственных нянь, и друживший с половиной школы, где у каждого второго один из родителей обязательно был хуесосом. В случае Хёну и в случае самого Чангюна оба их родителя оказались такими, но это не страшно, ведь всё проходит. И боль, причинённая самыми близкими с рождения людьми, и предательство, оставившее после себя горькое послевкусие. Он уверен, что Хёнвона ни то, ни другое не коснётся, ведь Чан теперь сможет его защитить, потому что Хёну тоже это знакомо, а значит он не захочет причинять боль своему единственному другу. — Знаешь почему я тебе соврал? — Хёну гадко улыбается, и Чангюн на минуту мешкается, потеряв связь между почти убитым голосом Хёну и его противоположностью. — Что? — Потому что ты всегда веришь. Даже сейчас. Ты всё равно мне веришь, хотя пять минут кричал, что я всегда и везде вру. — Ты солгал? Чангюну кажется, что они опять вернулись в начало, когда только встретились, и ему доводилось только догадываться о том, какой Хёну ради одного лишь Хёнвона. — Думаешь, я такой жалкий и мерзкий? Мои родители любят меня, в отличии от твоих, которые от тебя отказались. Но я их понимаю. Я бы не хотел такого странного сына, которого и людям показывать стыдно. Разве тебя не поэтому отправили в Америку? Чангюн не особо разбирается в психологии, но даже так он знает, что Хёну врёт всегда, и этот случай никакое не исключение, а пример, подтверждающий правила. Но он не может остановиться и просто оставить последнее слова за Хёну. Ему хочется ещё больше учинить боли альфе, если сможет, а если нет, то по меньшей мере забрать права постремума у обвиняемого. — Сон Хёну, ты жалкий. Настолько, что компенсируешь своё убожество деньгами, но от этого не станешь менее убогим. Ты всегда для нас останешься посредственным ничтожеством, — выносит вердикт и для себя Гюн, после чего стучит по окну, приказывая водителя остановится. Хёну не препятствует омеге, дав ему шанс исчезнуть, но прежде чем потерять его в толпе спешащих офисников и безработников, он сухо гласит: — По крайней мере я не компенсирую своё ничтожество наркотиками, Чангюн-щи. И Чангюн размышляет, на сколько процентов его эго копирует эго Хёну. Могут ли они отличаться друг от друга только средствами, а на самом деле оба больные и зависимые? *** К счастью, Хёну оставляет их в покое на целую неделю или чуть больше. У Чангюна трудно получается считать дни, когда он от стадии перевозбуждения переходит в стадию умиротворения, поэтому он не считает, но оказывается, что главная угроза его отношениям представляет не Хёну, а сам он. К этому омега приходит в благотворительный вечер, когда пытается показать папе свою настойчивость и серьёзность по отношению к Хёнвону. Он наивно полагает, что так он избавится от двух зайцев одним выстрелом, но почему-то впервые за долгое время стрела проходит мимо обоих целей. Но до этой ночи, прямо за 20 часов до роковой ошибки Чангюн совершает менее фатальную, но не более дурную и нелепую ошибку. — Им Даниэль слушает. Что вы хотели? — сонно бубнит Чангюн в телефонный аппарат, поджав его между подушкой и телефоном. — Наконец-то ты ответил, — на том проводе, кажется, стоит Хёну, но в виду полусонного состояния Чангюн не уверен. — Кто это? — Смерть, пришедший по твою душу. — голос звучит в ушах отчетливее, и теперь омега с уверенностью в сто к одному может предположить, что это Шону. — Чего? — Я попытался пошутить. — Не очень смешно, Сон Хёну. Чангюн не собирается выслушивать весь бред альфы, как и каждый раз, поэтому нажимает на кнопку отбоя: отчасти потому что не желает слышать надоедливый голос мужчины, отчасти потому что за толстой стеной спальной лежит Хёнвон, слишком чуткий во сне. — Что ещё? Но Хёну тоже не сдаётся. В этот раз он превосходит себя и звонит семь раз, прежде чем это надоедает Иму, и ему приходится взять и ответить. Его поражает, что в ту ночь его не посещает гениальная мысль вроде простого отключения аппарата. — Просто говори. Голос Сона странный, как если бы он был возбуждённым именно в сексуальном ключе. — А если не хочу? — Тебе всего-то стоит разговаривать. Ничего трудного. — Фу, ты дрочишь там? Чангюн слышит еле слышимый вздох, и у самого член начинает пульсировать. Его это раздражает, кажется, не менее, чем зачинщика Шону. — Если не хочешь знать, не спрашивай. — Я отключаюсь. — Нет, нет. Стой. — Хёну впервые на памяти омеги волнуется, и он не знает, что делать. — Давай. Скажи что-то. Мне просто нужно довести себя до разрядки. — И именно поэтому существует кучу омег на цвет и вкус, которые готовы ублажать любых клиентов. Даже тех, у кого крохотные пистолетики. Чангюн входит во вкус, потому что его голос варьируется между сонным — хриплым и хриплым — сексуальным. — А сейчас я захотел острых ощущений. — БДСМ клубы в помощь. — О, принцесса, играет с кнутом. Хочешь чтобы тебя наказали? Хёну улыбается в трубку, а Чангюн перенимает это у него. — Просто кончи. — Тебе на лицо? Омега смущенно, что ему не соответствует, прячет лицо в ладони, пытаясь отогнать представленное прочь, но у него ничего не выходит. Он уже не так отдалённо напоминает себе героя, которого воссоздал в своей манхве, соответствуя своему подсознанию. Он впервые пишет о себе в значимой роли, показывая свои слабые стороны почти всем, а самое главное самому себе. В голосе светится только одно утверждение жирным курсивом: Ты озабоченный ублюдок. — Во что ты одет, принцесса? Им поддаётся давлению быстро, перетягивая канат и в свою сторону, чтобы игра стала интереснее. — Для тебя ни в чем, малыш. Душу воротит от того, как он назвал, но омега просто играет, ведь так? — О. Знаешь, чтобы я сделал сейчас с тобой? Нет, на самом деле, Чангюн не желает знать, потому что, поддавшись искушению один раз, он не сможет остановиться. Его поглотит жадность, и он не сможет насытиться тем, что ему бросят, желая большего. Это то, что происходит с мальчиками в их пубертатном возрасте, когда подрочив один раз, они не могут успокоиться и ищут тех же ощущений, что бывает в первый раз. Но с каждым одинаковым разом оргазм уступает обыденности, и они начинают переходить от стадии просто мастурбации до стадии более занятной, в которой обычно играет хорошую роль не только порно-видео с разных ресурсов, а более удобный Hustler с любого продуктового магазина. — Просвяти. — Я бы снял с тебя твою футболку. — Я же сказал, что лежу голышом. — Ты врёшь принцесса. На тебе есть пижама. Она не такая экстраординарная, как твои обычные наряды, а скорее невзрачная. Твои волосы взлохмачены, а лицо, может, опухло. Оно у тебя всегда опухшее. Чангюн переводит взгляд с тёмного потолка на своё спрятанное под одеяльцем тело, что выглядит просто в черной футболке и тёмно-серых штанах, и думает, раз незнакомый Хёну знает его, не может ли Хёнвон также просто вычислить утром, какой позорной вещью он занимался ночью? — Я бы снял с тебя футболку. О, твои соски уже чувствительны, не так ли? Проведи ладонью по груди, представляя, что это я. Омега послушно подносит ладонь к груди и проводит указательным пальцем по ореолу сосков, представляя, что это не Хёну, а Хёнвон. Его Хёнвон, который в блаженном неведении лежит в соседней комнате, называя его «малышом» и почти каждый раз утром аккуратно касаясь его губ своими, чтобы сделать ещё один день самым лучшим. — Медленно опусти их к штанам. Твой дружок уже встал или ещё нет? Если нет, то перевернись на живот. Чангюн правда не хочет, но он не может остановиться. Он радуется, что хотя бы шторы задвинуты и не пропускают лунный свет в его спальню, и омега остаётся в кромешной тьме, где никто не сможет увидеть его грехопадение. — Потрись. Я уверен, что он хочет этого. Ты ведь делаешь, что я говорю, да? А теперь поднимись на колени, выпятив задницу. Сможешь дотянуться до своей дырки Чангюн уже дотянулся и против воли проникает в себя одним пальцем, потому что воля у него оказывается слабой. Он пытается сдержать тихий стон у самой глотки, поэтому томно вздыхает в трубку телефона, до боли сжав кулак другой руки. — Ты уже нашёл простату? Чангюн непонятно мычит, а Хёну подхватывает его и продолжает их «разговор». — Добавь ещё один палец. Ох, бля, ты же такой узкий, — Хёну впервые ему отвечает не словами, а полустонами, проиграв в борьбе «кто дольше продержится». На той стороне провода Сон уже почти доходит до разрядки, как и Чангюн, чья правая рука пытается удержаться на кровати, пока левая вдалбивает его матрас. Хочется чего-то большего — не просто двух пальцев в своей заднице, а длинный пульсирующий орган, тяжёлые ладони на пояснице, что пластично изгибается, и крепко сжимающие пальцы на плечах, чтобы удержаться и не рухнуть бездыханно в тривиальном положении. — Давай вместе. Я уже почти… Альфа не заканчивает свою мысль, потому что, кажется, телефон куда-то падает и он сладко, если это можно так назвать, стонет, вырвав землю из-под ног Гюна, который заканчивает тем же, сдерживая себя до самого конца с пристыженным чувством собственного уродства и вины перед Хёнвоном. Он отключается сразу же, как только приходит в себя и дыхание нормализуется, чтобы дать ему возможность начать двигаться ногами и мозгами, а не только пятой точкой и его лучшим другом. Больше Хёну не звонит, а Чангюн от этого чувствует не то облегчение, не то ещё большую давку от заманчивого предложения совершать такие абсурдные поступки ещё и ещё, пока их кто-нибудь не поймает. Но омега обещает себе, что это в первый и в последний раз, что он больше никогда не станет делать такие аморальные вещи, прикрываясь тем, что представляет в голове Хёнвона. Он больше не будет представлять. Они займутся этим вместе. Даже если это произойдёт далеко не в этом году. Утром их горничная подозрительно косится на них, когда Чангюн с Хёнвоном завтракают в обществе друг друга, и странно улыбается, c взглядом полный уверенности в том, что знает их самую сокровенную тайну. Чангюн не совсем уверен их общая ли это тайна или только его? *** Чангюн буддист, хоть и вырос в Америке, объятый неверующими и в большинстве случаев католиками. Следовательно он хорошо знаком с теорями о двух истинах — о страдании и возникновении страдания. Главная причина страданий — в неуемности человеческих желаний. Однако эти желания не ведут к счастью. Они либо неисполнимы, и это приносит печаль, либо исполняются, и тогда мы убеждаемся в эфемерности своего счастья, а страх потери лишает его смысла. Но мы продолжаем желать вновь и вновь, и именно эта ненасытная жажда толкает нас от одной вереницы страданий к другой. Это говорит не он, это говорил Будда ещё до нашей эры. Видать, он даже в то время понимал всю человеческую суть, потому что, получив желаемое, Чангюн ощутил пустоту, а ощутив пустоту, он решился снова получить желаемое. Нескончаемый цикл Кребса, никак иначе. — Вот и твой папа. Кажется, он раздражен, — Хёнвон пытается говорить спокойнее, но по голосу легко можно уловить его волнение. Кажется, это первый раз, когда они вместе выходят в люди и даже ведут себя не как босс — подчинённый, а как пара. Чангюн смахивает подозрительно задержавшие мысли в голове и нарочито тянется к Хёнвону за поцелуем, чтобы заставить своего неуёмного родителю задохнуться от возмущения. — Пусть подавится своим раздражением. — гадко выплёвывает он, не глядя больше на стреляющие лазером взгляд отца. — Малыш, не будь таким. — А какой я? Омега обвивает шею своего истинного, еле дотягиваясь до него и улыбаясь ему в губы. — Очень милый, сладкий и вкусный. Так бы и скушал. Хёнвон утыкается Иму в шею и незаметно для остальных кусает его, внюхиваясь к его сладкому запаху. Чангюн весело хихикает и полностью наслаждается ситуацией, на время забывшись о случившемся прошлой ночью. — Так и тянет блевать от вас. Хёну стоит в жалких 30-ти сантиметрах от них, и даже улыбается совсем как искренней улыбкой, но омега-то знает, что этот подонок не просто так тут стоит и не просто так им улыбается. Хёну ночью посещает только клубы, чтобы подцепить лёгкую мошенницу в виде охотниц за деньгами или элитных проституток, поставляемых самими организаторами вечеров в клубе. Но тот Шону, которого знает и Чангюн, и Хёнвон, никогда не станет опускаться до уровня примитивных магглов, растрачивая своё драгоценное время на них. И всё же этот вечер особенный, если ещё добавить ко всему существующими безбашенность Сона и его влечение к острым ощущениям, как он назвал вчера. Поэтому, как только Хёнвон отлучается на несколько минут, Чангюн тащит Хёну подальше от своего парня, а вместе с тем приходит к пониманию, что он не может вот так вот отгородить своего альфу в остальное время, которое они могут проводить вместе. От этого страшно и тошно, ведь неизвестно какой может напичкать это чудовище по имени Сон Хёну. Они прячутся от взора гостей в комнате, напичканной всякой аппаратурой, и омега не совсем уверен, зачем он всё это начал, потому что начал же он. Не Хёну, не Хёнвон, а он. Он засомневался в своём альфе, упустил из виду свой грёбаный член и позволил перевернуться всему так, как дела обстоят сейчас. — О, принцесса, такая ненасытная. Мой рыцарь тоже соскучился по тебе. Хёну мерзко улыбается и отходит к аппаратуре спиной, и омега хочет только одного: выбить всю дурь из него, но знает, что не сможет. Альфа слишком большой и сильный, как если бы родился огромным медведем, а не человеком. И всё же его слова не могут не воротить душу и не блеваться остатками от обеда. — Замолчи. Ты знаешь, зачем ты здесь. Омега злится, потому что видит, как альфа заигрывает с ним, даже не собираясь принимать совершенные ими поступки всерьёз. Ему всё кажется игрой, которую можно остановить в любое удобное для них время, но чем дальше они идут, тем больше их грызёт совесть. По крайней мере, одного из них. — Потому что принцесса хочет скачки? — Потому что принцесса хочет, чтобы к её рыцарю не подходили, и я сейчас не о твоём неугомонном члене. — У принцессы есть второй неугомонный член? — Ты знаешь, о ком я. Просто уходи из города или вообще из страны и оставь нас с Хёнвоном в покое. — А я разве угрожал вашей любви? Почему я должен уходить из страны, когда мы с тобой всего лишь трахались. — стоит ли говорить о том, как сильно Им Чангюн ненавидит Хёну, потому что он не просто ненавидит, он сгорает от желания задушить альфу за его беспечность и всё остальное в нём. — Погоди, а не потому ли, что ты хочешь повторить событие прошлой ночи или быть может то, что мы делали две недели назад? Какое именно хочешь повторить: я смогу всё устроить эксклюзивно для принцессы. Неделей ранее Чангюн не был готов обнажать клыки и нападать первым, но вдруг осознав, что до тупоголового Сон Хёну, вечно играющего в капитана футбольной команды, в то время, как Им является изгоем всей школы, не дойти простыми путями, Гюн переходит к стадии охоты. — Ты хочешь снова меня изнасиловать? Две недели назад я был не в себе. Ты смешал мне снотворное, и я даже не знал, что со мной происходит. Ты воспользовался мной, как последняя сволочь. А прошлой ночью ты снова угрожал мне, но я отключил телефон и не отвечал тебе. Что из этих двух ты будешь повторять? Чангюн ошеломленно охает от своей пышущей во все стороны уверенности, которую раньше он не замечал в себе. — Это только отчасти правда. Ты не был против заниматься со мной сексом прошлой ночью, как и две недели назад, и ты не был в отключке, Им Даниэль. Хёну не выглядит ошеломлённым или хотя бы чуть-чуть неуверенным, и Гюну страшно, но, как назло, он не может уловить причину. — И что? Правда в том, что Хёнвон поверит мне, ведь я жертва, а ты всего лишь ещё один насильщик. Он тебя никогда не простит, и ты всё равно исчезнешь из нашей жизни. — Правда в том, что теперь Хёнвон верит только своим ушам. Чангюн хмурится и молится, переведя взгляд с удовлетворенного выражения лица Хёну назад, к удивленному, пораженному и неуверенному Хёнвону, стоящему тут неизвестно сколько времени. — Хёну включил громкоговоритель, и теперь все в зале знают, что у вас было. — страшно спокойно заключает Че, даже в такой ситуации сдерживающий свой гнев. — Хёнвон. — Чангюн зовёт своего альфу растерянно, обескуражено глядя на него, и прикидывает какая вероятность, что Хёнвон всё слышал. Может ли такое быть, чтобы альфа на несколько минут оглох и не услышал ничего или может забыл корейский. — Нет, Чангюн. Оставайся тут. Я не хочу тебя больше видеть. Ёнбин заберёт мои вещи, и впредь ты будешь контактировать только со своим издателем. Все вероятные возможности обнуляются в тот момент, когда вероятностей и не остаётся. Хёнвон покидает, оставляя за собой Чангюна, который тут же погонится за ним, пытаясь всё нормализовать, но будет слишком поздно. Они оба знают, что можно предотвратить публичный скандал, шептания гостей и усмешку со стороны папы Гюна, но почему-то, влекомые своими обидами и чувствами вины, делают всё, как прописано заранее. *** — Зачем вы мне всё это рассказываете? Я не ваш психолог, Даниэль-щи. Доктор Бэ проходит к столу с маленькой чашкой из-под бумаги фрапуччино и садится на своё кресло, находящееся напротив Чангюна. Чангюн в своих думках колеблется и отпивает маленький глоток с пластикового стакана, прежде чем поднять глаза к еле знакомому мужчине и произнести то, что выходит у него из-под обиженного сердца. — Я хочу, чтобы вы знали, что я не виноват в смерти этого зародыша. — выдаёт омега бете, а он знаючи качает головой и вытаскивает одну единственную таблетку в пластинке из-под рабочего стола. — Выпейте это и завтра вы уже будете свободным. Им расплывается от одной только мысли, что сможет избавиться от маленького и нежданного эмбриона в своём утробе, но доктор Бэ не спешит его обрадовать, не спуская изучающего взгляда своих узких глаз и отпускает весьма избитую фразу, которая тоже избивает Гюна: — Но только не от своей совести. ***American Idiot — это альбом группы Green Day, в которой рассказывается история про парня с пригорода по имени Джонни. Названи само за себя говорит.