Кто-то словно поворачивает ручку Крана, что в твоих глазах, И слезы льются рекой На всеобщее обозрение. Для твоего тела твое сердце слишком большое, В нем прячутся все твои чувства. © Cry Baby — Melanie Martinez
Чжухон впервые замечает, что жизнь идёт своим чередом, когда тайком наблюдает за спящим Ли Минхёком. На самом деле он, конечно, не влюблён в этого мужчины, но это не отменяет факта, что спит омега отнюдь не по-человечески, укутавшись в тёплый плед по самую голову и нежно примкнувшись грудью в мягкую подушку, словно новорождённый ребёнок. Альфа завороженно смотрит на мужчину и борется с собой, чтобы случайно не коснуться мягкой и шелковой кожи своими волдырями, которые могут оставить там даже не значительные царапины. Ли Минхёк мужественен, в нём нет той женственной черты, которые пытаются создать многие мужчины-альфы в своих парах с мужчинами, но одновременно с этим он хрупок и нежен, словно изысканная фарфоровая посуда «Ричард-Джинори». Он высокий и худощавый, но никогда не слабый и не беззащитный. В нём стойкости и храбрости только отбавляй, но они никогда не переходят ту невидимую черту геройства и без обоснованного бесстрашия, что присутствует в Чжухоне. Поэтому он переходит от стадии тихого наблюдения к стадии тихого восхищения, задерживая дыхание в те мгновения, когда Минхёк оказывается слишком близко… к его сердцу. — Ох, стреляные белки, ты меня напугал. Чжухон не успевает среагировать вовремя и попадается на подглядывании, когда говорливый во сне Минхёк раскрывает глаза и шарахается, испугавшись внимательно наблюдавшего за ним альфу. Он непреднамеренно испускает тихий смешок из-за странных ругательств омеги и сконфуженно отворачивается не в состоянии придумать себе оправдание, но хён сам переводит тему. — Что смешного? Омега накрывает себя до линии глаз тёплым одеялом и внимательно смотрит на Хона, выжидая ответа, отчего в груди Ли расползается приятное тепло, и он молча стоит в проёма комнаты. Он пожимает плечами, больше не скрывая улыбки, и в сердцах рассказывает: — У тебя такие странные ругательства, во сне ты всё время что-то ворчишь, а сейчас скрываешь лицо как дитя малое. Не знаю, что и выбрать, хён. Список тот ещё. Омега фыркает и закатывает глаза на показ, но Чжухон видит, как уголки глаз его сжимаются, а вокруг них образуются несколько морщинок. — Просто выходи. Я не выдержу, если ты скажешь, что я ещё пускаю слюни во сне. Альфа расцветает ещё больше, и ямочки на скуле становятся настолько отчетливо видны, что Минхёк не может скрыть своё утопие в этой Тихоокеанской впадине. — Нет, но ты пукаешь. — самодовольно выводит Чжухон, а Мин только и может, что спрятать голову под одеяло из-за внезапно накрывшего всё лицо смущение. — О, ладно, скажем так. Ты пускаешь весьма ароматные газы. Живот Хона сводит от сдерживаемого смеха, но он продолжает подтрунивать, развивая эту тему. — Ладно, ладно, хён, кто из нас не пукает. Мой папа вот всё время пукал, а отец говорил, что это нормально. Кто не пукает — тот не живёт. — Чжухон-и! — ворчит из-под одеяла Хёк, но альфа знает, что тот улыбается по мягкости его голоса и ласковому прозвищу. — Хорошо, хён, а ты тут выходи из-под одеяла и не задохнись там своими газами. — добивает он и исчезает в гостиной номера. Только когда за Чжухоном хлопает дверь, Минхёк неохотно выходит из-под своего логова и с глупой улыбкой на губах смотрит на своё отражение в тёмном потолке. Образ весьма обобщен, но Минхёку всё равно заметно своё блаженство на красиво расписанном плафоне, где, кажется, он выглядит очень счастливым. Омега не знает предельно точное объяснение слову «счастливый», но по общим фразам, кинутые его знакомыми и друзьями, он различает то самое растекающееся по всему телу бархатное блаженство и приятное наслаждение от происходящего вокруг. Ли Чжухона привезли поезда с разных концов света на его остановку совсем случайно, словно в одиноком вокзале с одним единственным проводником так не хватало живого, настоящего человека, способного оживить затхлую местность одной своей живостью. И так и случилось. Ли Минхёк узнал новый мир, где концы каждого угла не упираются в деньги или во власть, а люди не ходят в масках величия, забыв снять её и не дать сраститься с кожей. Это стало чудом для него. Прожить эти две недели так, как если бы они были не просто отдельной частью его жизни, а всего лишь маленьким отрывком из его целой жизни. Поэтому с недавних пор Чжухона невозможно было заменить: он стал значимой фигурой на шахматной доске, превратившись из обычной пешки в ферзя. Но вся проблема в том, что в жизни после партии, в отличии от шахматов, игра продолжается даже после мата. Жизнь Минхёка не исключение. Даже после победоносной битвы, он не чувствует себя победителем, скорее проигравшим, которому позволили на короткое мгновение почувствовать вкус победы. Она оказалась сладкой и тягучей, такой, что его не хочется забывать. Хотя вкус её на языке продержалась всего 10 секунд, ощущения от неё остались надолго, сколько бы это «долго» не продолжится. Минхёк смотрит на прикроватную тумбочку, где стоит цифровые часы и понимает, что через несколько часов СокУ заедет в город, чтобы наконец привезти Мина в Сеул, но омега не хочет. Он все две недели попросту тянет время ради Чжухона, не просекая, где тут зарыта собака. Истинная причина всего, что делает Минхёк последние две недели, ни что иное как простой эгоизм. Он настолько жаден от нехватки любви, что получив всего одну крохотную надежду на любовь, не смог остановить себя. Омега тихо выходит из спальни и надвигается к бару, чтобы выпить холодную воду и придти в себя. Чжухон одиноко сидит в гостиной с пультом от телевизора в руках и неловко озирается, когда Мин появляется в поле зрения. Он всё ещё выглядит уютным и тёплым с его растрёпанными волосами, похожие на птичье гнездо, и впервые в неподобающем его образу одежде. — Не стоило тебе вчера пить с Чжеуком, раз не умеешь, — вскользь кидает альфа, а Хёк на это смущенно прячет лицо в ладонях. Он с выпуска не пьёт дешёвое пойло в виде пива или соджу, исключительно дорогие и изысканные вина и искрящееся шампанское, но вчера, как и во все остальные дни этих двух недель, он позволяет себе большее, нежели должен был бы. Друзья Чжухона слишком добрые, весёлые и простодушные настолько, что ни одной их просьбе отказывать не хочется, а выпивка, как некстати, помогает проще вникнуть в компанию бывалых друзей. Но вместе с тем он даже не помнит, что творил вчера, так как не переносит алкоголь. Каждый раз, напиваясь больше трёх бокалов вина, его бывает не вернуть в нормальное состояние, и Хёк совершает самые неожиданные поступки. На свадьбе Минджун, например, он так сильно напился, что поздравляя своего брата и его красивую жену, выблевал все остатки ужина на белоснежное платье невесты, а после, пытаясь помочь донести торт самостоятельно исключительно для его особенного брата, упал на трёхэтажный свадебный изыск, окончательно испортив свадьбу, но оставив всех гостей в приподнятом настроении со своими рассказами о детстве надоедливого старшего брата. Таких случаев имеется много, но ни разу он не забывал, что творил в пьяном, поэтому на утро всегда было стыдно за свои поступки, но о вчерашней ночи его память не хранит ни одной записи, за что стыдно вдвойне, если не втройне. — Я что-то сделал, да? Я же не блевался ни на кого? — в сердцах спрашивает Минхёк, виновато сощурив глаза и сжав губы в линию. — Нет, не блевался, но сделал хуже. — Чжухон подмигивает, подтрунивая раскрасневшегося хёна, и наслаждается им. — Например? — А это мы узнаем после короткой рекламы. — удачно заканчивает Ли, отворачиваясь от хёна и впритык смотрит на развивающееся на экране дневное шоу, разозлив обескураженного Мина, уже напридумавшего себе всякое. — Чжухон-и! — Хён, иди умойся. У тебя следы от слюней вокруг рта, — вконец добивает альфа омегу, из-за чего омеге приходится поспешить и убраться в ванную, чтобы привести своё идеальное лицо в наидеальнейшее состояние. Чжухон не может скрыть своей улыбки и с разрастающимся по грудной клетке теплом провожает взглядом засмущавшегося хёна, удаляющегося в проёме ванной, которого хочется обнимать, любить и целовать везде и всюду. А если будет такая возможность, то зачеркнуть из памяти омеги ночь, которая стала катализатором их знакомству и дружбе в целом. Альфа не глуп — знает, что Минхёк не принимает его «симпатию» всерьёз, считая это чем-то детским, но Чжухону уже как неделю 24, и он далеко не мальчик. Об этом говорит хотя бы его взрослые гениталии, которые, как выяснилось вчера, нравится Минхёку больше, чем сам Чжухон. Это и обижает, и даёт повод задуматься. Не зря ему говорили, что это секс должен строиться на отношениях, а не наоборот. Но Минхёк особенный, если всё ещё принято так выражаться. Он как блаженный остров, сотворённый из лучших мирозданий, в океане безвыходности Чжухона. Чжухон пропал в нём, когда только вошёл, не успев и шагу ступить. Минхёк со всеми своими странностями, отчуждённостью, красотой и слишком глубокими мыслями поглотил всего Хона, в конце даже не рыгнув. Хотя конец и так понятен: они рухнут, не успев всё достроить. Вот она, истинная стихия страсти, что как-то ночью разнесла их жизни ураганом Катриной. Она похожа на любовь, но отличается тем, что разгорается подобная огню при керосине. Обычному человеку её не понять, не разобраться в её правде и во лжи, но оттого страсть прекраснее любви, хоть и со временем ржавеет и более не заводится, потеряв былую силу, — оттого любовь надёжнее страсти. Как бы там ни было Чжухона терзает ни то любовь, ни то страсть — он сам ещё не осознаёт всё величие своих чувств, разгоревшихся на маленьком порохе. *** Flashback — Почему ты так беспокоишься, хён? Вы же встречались на прошлой неделе, — вспоминает Чжухон, зашнуровывая кроссы. Минхёк тяжело вздыхает и отворачивается от Чжухона, стоящего в прихожей, ища глазами фотографии друзей альфы, чтобы снова повторить их имена. Ему-то не понять, ведь он сам по себе общителен, а для Минхёка, который ещё и старше этих парней, неудобно и немного волнительно перед ними. Само то, что Чжухон решает познакомить Хёка со своими друзьями в честь своего дня рождения на прошлой неделе, очень странно и непонятно. Они друг другу без пяти минут друзья, но это не означает, что Минхёк обязан дружить с другими друзьями Чжухона. Если между ними появятся ещё люди, разбить сердце Чжухона будет труднее, почти невозможно, учитывая, что они все будут жить в одном городе, где в какой-то момент могут столкнуться друг с другом. Это будет вышка всей неловкости в жизни Мина, хотя раньше ему думалось, что неловко — это ужинать в обществе мужа своего любовника. — Твоего брата зовут Чжеук. Его омегу зовут СынУ. Твоего школьный друг — это Вону, а его омега — это Джухён. У Вону есть брат, которого тоже зовут СынУ, и он работает в фитнес-клубе, но у него пока никого нет. Я всё правильно сказал? — взволнованно спрашивает Мин, пересчитывая в голове людей, бывших на день рождения донсэна. — Хотя нет. Есть ещё футбольный клуб, тренер футбольного клуба, детектив и офицер. А ещё этот канадец. Их так много, Чжухон-и, — обескураженно рассказывает омега, забыв имена больше половины друзей Чжухона и невольно назвав донсэна ласковым обращением, от чего в груди альфы теплится. — Не переживай, Минёку-хён. Футбольного клуба не будет: Сынчоль везёт их в Пучхон на городские соревнования. Детектива зовут Тэян, а офицера Хвиён. Они встречаются. А у Вернона творческий запор. И он не канадец, а американец. — делится Чжухон, подавая спортивную куртку омеге. Тот небрежно берёт её, снова задумавшись, будто бы соединяя имена с лицами их обладателей. — Но ведь бар принадлежит Вернону, — совсем по-детски осеняет омегу в тот момент, когда они оба оказываются за дверью. Младшему приходится прятать улыбку под тенью фонаря, но старший Ли всё равно её не замечает, слишком увлеченный очередными размышлениями, прислонившись к бетонной стене, пока Чжухон ищет ключи в кармане. Он узнаёт в этих действиях хёна некую отчуждённую от всего мира величие молчаливой красоты, не поддающееся никаким объяснениям со стороны общества. Будь у него талант писать холсты или целые листы, полные лирических слов, он бы несомненно одну из своих любовных писем или картин посвятил бы прекрасному Минхёку, так не похожему на его первую и казалось бы вечную любовь, Чан Вонён, просто потому что все остальная часть сердца Чжухона полна Вонён. В баре Вернона необычайно тихо, если это слово можно сравнить с истинной тишиной за стенами бара. Никогда ещё на памяти Чжухона Вернон не ходил беззвучной тенью от стола к столу в крохотном помещении бара, пока остальные ребята не напивались до беспамятства с безгласными тостами. Чжухон опускается на одну из пустых стульев рядом с Чжеуком, потянув стул из другого стола для ничего не понимающего Минхёка. Тэян, как обычно, молчалив, но отчего-то его молчание только проникает в сознание раздражающей дрелью, отвлекая от обычных разов. Хвиён, размахивающий своими длинными волосами и гласящий несусветную хуйню своим хриплым голосом, тоже молчит и пьёт, напоминая тот день, когда все они признались Чжухону в смерти Вонён. Он помнит, как дико рычал и рыдал в этом же баре, развалившись на полу, и, запомнив с тех пор, что их тишина это всегда не к добру. И в этот раз он снова не знает причину тёмной тучи, разраставшуюся под их головами. — Что-то случилось? Кого вы оплакиваете? — неуверенно и без единого на то желания спрашивает Чжухон, подозвав занятого Вернона к столу. На скуле Чжеука играют желваки, и он неохотно поворачивает голову, вероятно, один единственный имея права обрушить на Чжухона всю грозную силу некой правды, которую остальные не могут опрокинуть на голову молодого Ли. — Не молчите, — просяще шипит Хон, крепко сжав огромную ладонь Хёка, сидящего рядом и без труда оказывающегося безумную поддержку одним только своим присутствием. — Мама Вонён скончалась. Чжухон знает, что так и должно быть. Последние месяцы после смерти Вонён всё к этому и шло, но обнаружив, что его последняя встреча с бабушкой Вонён, заменившая его любимой и мать, и бабушку, была столь короткой и такой не значимой, он не может сдерживать слёзы, рвущиеся наружу. — Когда? — твёрдо спрашивает Чжухон, не позволяя себе рухнуть от бессилия. — Сегодня днём. Никто не успел с ней попрощаться. — оправдывающе рассказывает Хвиён, чьей матери многими годами помогала мама Вонён вырастить сына в одиночку, брошенная своим нерадивым мужем, пока не встретила своего нового мужа, с которым переехала в Сеул. Чжухон неверяще кивает и беспомощно встаёт со стула, шатаясь на своих двух, как не шатался ещё год. Перед глазами всё меркнет, и он от ноющей боли у самой глубины своего израненного сердца выходит из бара, еле удерживаясь на ногах. За ним следует Минхёк, придерживая рукой, чтобы не дать младшему упасть и развалиться прямо на полу перед взорами нескольких посетителей бара. Минхёк, к своему сожалению, осознаёт одну истину, которая ранее казалась ему пустяковой и без значимой: он ничего не знает о Чжухоне, в то время, как сам юноша чуть ли вдоль и поперёк не заучен хёном по возможности за эти две недели. Мин пристыженно за свое однобокое отношение и эгоизм ходит за Чжухоном, присев рядом, когда он садится на пустую поверхность большой скамьи. Младший выглядит ослабленным, сломленным и разбитым, словно только что у него вырвали землю из-под ног, оставив воспарять и привыкать к пустоте под ногами. Минхёк с желанием защитить кладёт тяжёлую голову донсэна себе на плечи, сомкнув их обоих в объятиях своих худых рук, чтобы оказать хоть какую-то моральную поддержку, которую до этого оказывал исключительно Чжухон. А в голове Чжухона сейчас исключительно ветер, разнёсший все мысли в пух и прах. Вдалеке виднеется свет от фонарей высокоэтажных домов и отелей, находящихся в другой части городу, но кажущаяся другой частью вселенной. Время не останавливается, стрелки на часах прошмыгивают цифры с небывалой скоростью, оставляя позади себя лишь пустое время. Бабушка Чан была умной женщиной, к которой слова «была» никогда не подходило, потому что она и есть. Она в сердце каждого из их района, кому она оказывала помощь до своего последнего дня, не считаясь чужой ни для кого и никого не считая чужой. Они с Вонён планировали забрать её с собой в Сеул, устроить там в доме престарелых, где за ней был бы хороший уход, но так и не успели: Вонён ушла и за собой потянула всех, чьи жизни красила одним лишь своим присутствием. После её смерти никто уже не был тем, кем был раньше, поняв всю скоротечность времени и её разные обличья. Чжухону пришлось заканчивать всё одному, оставшись наедине с призраками прошлого, которые тянули его в болото миражей. И в те моменты, когда хотелось сдаться, когда хотелось под пулю и умереть так, это мама Вонён образумила его, это она сказала ему то, что ни один его друг или родитель не осмеливался сказать, это она поддерживала в Хоне жизнь после смерти Вонён. А теперь, оставшись снова со своими призраками, так радужно тянущие его в небылицы, он не находит сил для борьбы с ними, поддаваясь их желаниям. Один только Минхёк удерживает его на грани срыва, непонятно с какой стати став для него чуть больше, чем просто друг. Ему хочется сказать себе, что он слишком инфантилен, что наивен, что такой любви не бывает, что в жизни случается всякое, но Ли Минхёк в это всякое не входит. Мама Вонён сказала бы ему, что делать, дала бы совета, поддержала бы как-то, но её нет и некому Чжухону душу облегчить, рассказать, как для него важна поддержка Минхёка и его присутствие рядом в отсутствие других близких ему людей. — Тише, тише, всё будет хорошо. — ласково шепчет Минхёк на ухо Хона, уже оказавшегося у него на коленях. Спортивные брюки мокнут под градом слёз альфы, но до кожи не проходят, оставляя место только тепло от его маленькой головы. Чжухон нежится в объятиях старшего, тянется к нему обеими руками и пробирается своим дыханием в живот до клокочущего сердца. Он подставляется под большую ладонь омеги, позволяя ему проводить по кудрям и массажировать кожу голову, нежно теребя каждый нерв своими пальцами. В горле обоих застревает напрашивающийся вопрос, которому не место быть, но оно есть и своим присутствием только давит на обоих. Минхёк желает узнать всё о Чжухоне до своего появления в его жизни. Чжухон же мечтает остаться в таком положении навсегда, подстрекаемый спросить омегу о его намерениях, о том, останется ли он с Хоном, когда боль утихнет и вместо неё останется пустота во тьме. — Хён, — альфа боится собственного голоса, который, как кажется ему, может сдать его с потрохами и дать слабину в их нарождающейся дружбе. Но Минхёк, по-видимому, ни о чем не догадывается, искренне улыбнувшись, и смотря на донсэна в ожидании, отчего сердце пускается в не отточенный пляс. — Хён, можешь остаться? — несмело спрашивает юноша, не нарочно крепко сжав края свитера под курткой под действием картизола в крови. Шерсть неприятно колет кожу на пальцах, а дыхание затрудняется и лежать в удобстве становится невозможно, во всю сжавшись в тонкую линию. Минхёк не решается ответить: он сам боится собственных слов и пустых обещаний, но, а с другой стороны на кончике языка стоит короткое «да», причина которой ещё не выявлена. Никто из них не знает истинных намерений друг друга, потому что друг друга они знают всего-то две недели. Но Чжухон прямолинеен — он даёт свои планы на всеобщее обозрение, в противовес Минхёку, чьи планы лежат у самого ядра земли или их вообще не существует. Поэтому страшнее всегда Чжухону, чьи чувства могут быть неаккуратно ранены в тот момент, когда Минхёку надоест опускаться от благородных и благочестивых к обычному свету, ослепляя лучами своих дорогостоящих часов всякого, кого заинтересует его богатство. — Не отвечай. Потом ответишь. Альфа быстро вскакивает с колен омеги и стирает влажные щеки, пытаясь уйти от разговора, которому сам положил начало. Ему неловко и даже стыдно за себя, ведь будучи альфой, таким взрослым альфой, он позволяет себе чуть ли не рыдать в объятиях малознакомого мужчины. Что поделать, если для сердца он оказывается очень близким. Омега неуверенно кивает, не желая продолжать эту тему, но руку Хона не отпускает, крепко сжав его ладонь в своих, как бы прося его остаться для него самого же. И Чжухон остаётся ещё на пять минут, которые найдут себе ещё пять минут и ещё. Но что эти пять минут в объятиях тёплого и добродушного Минхёка могут значить против неизвестного времени без Минхёка. Это ничто по сравнению хотя бы с чем-то. — Расскажи мне, Чжухон. Расскажи о Вонён, о её маме. Расскажи мне обо всём, — тихо бормочет Мин, глядя в бескрайнюю печаль и горечь в пучинах Чжухоновых глаз, которые так и манят своей бездной. Чжухона настигает ощущения терпкой заядлой тревоги у самой глотки, которая душит его. Он так боится наступить на минное поле, коим окружен Минхёк, что пропускает мимо тот факт, как Хёк сам готов наступить на одну из этих мин. И казалось бы его страх обоснован, что у Ли Минхёка нет никого влечения, кроме мальчишеского интереса к окружению и самому Чжухону. Хорошим девочкам ведь всегда хочется попробовать чего-нибудь плохого? Но омега, как всегда, всё портит. Он умеет быть отстранённым, а в другое время перевоплощается в самопонимания и внимательность, как вот сейчас. Альфа пока не умеет чертить ту видимую линию между двумя Минхёками, вскружившему ему голову, чтобы распознавать их, чтобы читать их вскользь и догадываться об их намерениях, поэтому доверять свою тайну, раскрыться полностью этому почти незнакомому мужчине не может физически и эмоционально. — Можешь не рассказывать. Расскажешь, когда будешь готов. — в этот раз Минхёк берёт свои слова обратно, но без юношеской отчуждённости Чжухона. Он не настаивает, а безмолвно предлагает альфе выбор, которой в своём разуме Чжухон лишает хёна. — Просто обещай мне всё рассказать. Я хочу знать о тебе всё, — доверчиво шепчет Мин, опаляя своим горячим дыханием маленькое лицо донсэна, согнувшись в спине и оказавшись слишком близко к нему. Чжухон лихорадочно кивает и раздумывает масштабы своего провала. Сколько ещё сможет он продержаться своими слабыми щитами, пока Мин будет кидаться в него камнями своего внимания? Ещё неделю? Или больше? Может, ещё месяц их дружба останется дружбой? В какой момент влечение альфы перерастёт и превратится в неизлечимую болезнь? Хону нужно узнать ответы на эти вопросы, чтобы в переломный момент своего превращения он смог отгородить себя высокими стенами вдали от славного хёна, которого это только покалечит. Но пока почему-то он только снимает цепи и тяжёлые кандалы со всех своих замков. End of flashback *** За красивыми словами всегда прячутся трусливые поступки. За прекрасными лицами истинно гнилые люди. За умными вещами необычайно простые детали. Но что прячется за рыцарем в сияющих доспехах Минхёк не знает, хоть и мечтает узнать. Потому что ни разу за все свои 36 лет он не встречал альфу более достойного омежье сердце и всё к ней в придачу, как Ли Чжухон. Он как лёгкий холодный бриз с кондиционера в квартире, пока за окном стоит летний зной, или же глоток ледяного пива после тяжелого рабочего дня. Ли Чжухон особенный, и Минхёк не побоится вспоминать об этом в лишний раз. О нём хочется заботиться, рядом с ним хочется быть, за его спиной хочется спрятаться от всего мира. И всегда не страшно. Страшнее то, что омеге придётся признать эту правду. Он влюблён. Влюблён как мальчик. Влюблён до посинения, до потери головы, до преждевременного инфаркта, до такой степени, что в этом даже признаться не хватает сил и слов. Хёку проще записать всё на злое наваждение, уговорить себя, что это на время, пока его любовь к Кихёну не пройдёт, и он бы рад так сделать. Но ведь это не так. Каждый день задавая себе один и тот же вопрос, он каждый раз получает разные ответы, которые никак не вяжутся с истиной, поглощающая его день за днём, ослепляя своим светом всё мрачное в его жизни. Кихён теряется на задворках массовок, что отвечать ему — последнее дело. Свидания вслепую катятся к чертям, хоть его мать и не устаёт надеется. Угрозы отца о смене завещания, если сын не останется в городе, тоже не задерживают влюблённое, разгоряченное сердце, которое перерождается в юном состоянии подобно птице феникс. И ничто в этом мире так не очерняет явное влечение двух влюблённых друг к другу, как это делает кто-то из вне. Минхёк бы с радостью указал на виновных и попросил бы сжечь их на костре инквизиции, но сила его насильников столь велика, что легче сжечь свою ещё не доросшую до любви симпатию, чем позволять ей разрастаться до размеров Тихого океана, какую уже не одно Солнце осушить не сможет. Но от своей идеи — паранойи он сбежать уже не может. В натянутых отношениях со своими родными, всячески избегая встречи с Кихёном, он покидает Сеул с полной воздуха грудью, предвкушая встречу с Тихим океаном. И это кажется ему самым лучшим решением после поступления в медицину, вопреки запретам отца. — СокУ, аккуратнее. Я привёз его из Швейцарии за 20 тысяч, — ворчит Мин, неся коробку с дисками MCR и пластинками бродвейских песен по крутому лестничному пролёту пятиэтажного дома. — Хорошо, господин Мин. Ким старается не показывать своего удивления, поэтому ограничивается только «Хорошо, господин Мин», «Ладно, господин Мин», «Не волнуйтесь, господин Мин», а в душе задаётся одним единственным вопросом: «С каких пор Ли Минхёк улыбается?» или лучше сформулировать вопрос немного по-другому: «Значит Ли Минхёк всё-таки улыбается?». Потому что до этого он ни разу не видел нечто хотя бы отдалённо напоминающее улыбку на красивом лице своего босса. — Здравствуйте, — пока в ту же секунду не видит надоедливое напастье в виде вездесущего соседа с очаровательной до тошноты улыбкой. И больше всех СокУ ненавидит именно эту улыбку, означающую притворную дружбу и добрососедство, чтобы в минуты великого бедствия знать, что есть тот, кто вызовет хотя бы службу спасения. — Я Кан Чани. Живу через дверь. СокУ хочется только одного: стереть эту обворожительную улыбку с обаятельного омеги, знающего толк в растягивании губ до прелестного вида, но отвечает лёгким кивком и полным игнором, в отличии от своего, впервые отличившегося чрезмерной болтливостью, что ему было не свойственна. — Ли Минхёк. Рад познакомиться. — А как зовут вашего мужа? Он очень красивый. Новый сосед оказывается весьма любознательным, располагающим к себе, но СокУ правда не имеет права никому доверять. Особенно, когда он заведомо управляет двумя кораблями, пытаясь не утонуть в океане больших денег и желаний. — Он не… Босс не отличается особым складом ума, будучи интеллектуальной особью высшего света, но при истине жизни являясь новорождённым младенцем. — Роун. Ким Роун. Поэтому СокУ имеет полное право взять на себя ответственность за обоих, априори обманывая и ведя за нос всех ради благополучия Минхёка. Для него это малые погрешности на великом пути. Хоть и путь предварительно замазано керосином. *** — И что это было? — у Минхёка голос с хрипотцой, но когда он взволнован, он начинает говорить невпопад, что и не понять: он нервничает или злится. Чжухон перетаскивает коробку, заваленную книгами с самых первых изданий, к книжному шкафу в ещё не обустроенном кабинете Мина. — Что именно, господин Ли? — СокУ выглядывает из-под неразобранной кровати, сделанная по заказу в Шотландии, и спокойно разбавляет свой тембр голос с обстановкой. — Днём. Ты назвался несуществующим именем и солгал, что ты мой парень. Чжухону уже становится интересно, ведь, как он думал, место рядом с Мином свободно или освобождено специально для него. — О. Это всё отец? Неужели он надеется, что я брошу свою идею «икс» ради его карьеры? Теперь ясно одно: Минхёк очень зол. Он буквально готов всё крушить, а раньше перед Чжухоном он никогда не представлялся в этом ключе. — Прошу вас. Нам не стоит разговаривать об этом при посторонних, — любезно напоминает Ким, и Чжухон хочет ударить за такую любезную атаку в свою сторону. Минхёк раздраженно вздыхает и опускает свой голос до шепота — Чжухон уже ничего не может расслышать. Ему кажется всё это странным, но что поделать. Сама их связь с Минхёком — это верх всей странности. Они ведут себя не то как пара, не то как друзья. Чжухону искренне не понять намёков Минхёка, потому что иногда представляется, что этих намёков и нет в корне. Может ли хоть что-то быть столь далёким и столь близким одинаково? Если рассказывать о Ли Минхёке, то иногда это звезда на небе, а в другое время лужа на земле. Хон ещё не определяется с кем позиционирует омегу: с любовью всей своей жизни или же с крахом последних месяцев. А потом снова по кругу всё. Ассистента, как такого и не было: исчезает с поле зрения, или Чжухон просто не раскрывает своё поле. Мин рассказывает, что он снова дал ему выходные в виде недели для поиски квартиры и её обустраивания. Младшему это только на руку: у него теперь больше возможностей. Но для чего — понять трудно. Пока это не подсказывает ему сам омега. В конце их пути света нет. Это точно. Через неделю, когда их встречи становятся редкими выкраиваниями времени обоих друг для друга, альфа даёт о себе знать, совсем без предубеждений заявившись на работу Мина. Хён сдали очень красивый, как и вблизи, но чужая рука на его запястье, что оставит там немалый синяк, — нет. Он высокий, но маленький зализанный сноб в пальто от кутюр — нет. У хёна хрипловатый, звонкий голос, а у напыщенного чвана с Икс пять голос пропитанный высокомерием, что провести кулаком по его скуле — дело времени. И если в начале он готов был придерживаться своих идеалов и не начинать первым мордобой, но за последние пять секунд, что губы этого выпендрёжника пытаются дотянуться до прекрасной алой щеки Мина, он не прочь вдарить один раз для отрезвления. К сожалению, Чжухона учили драться, защищать и любить, но не оставаться в спокойствии, когда чужая ладонь проводит по мурашкам на тонкой длинной шее, которая не заслуживает этих мерзких касаний. — Чжухон! — Минхёк удивляется внезапному появлению донсэна, и, кажется, за секунду сумел разглядеть в нём угрозу, потому что он успевает встать на защиту незнакомца, но Чжухон оказывается столь быстрым и сильным, что за то короткое время Кихён с окровавленной губой опирается на капот машины. — Ублюдок! Ты хоть понимаешь, кого ударил. Кихён наносит ответный удар, повалив Ли на землю и посыпая его тумаками. Чжухон не остаётся в обиде, оседлав мужчину и задавая отличную взбучку, пока Минхёку остаётся лихорадочно разделять их, сам ненароком получая от них. Удар локтём Кихёна приходится ему по идеальному носу, испортив прямой хребет неточным злоключением. — Хён. В Чжухоне столько беспросветного рыцарства, что единственным, кто тянется к развалившему по холодной земле Минхёку, оказывается он. — Проваливай! — озлобленно ворчит Мин, даже не заглядывая в глаза Хона, полные сожаления. — Хён, — Чжухон отвечает изумлённым тоном и без особого понятия, в чем именно заключается его вина. — Проваливай, черт возьми! Прежде чем пускать в ход кулаки, думай хотя бы чуть — чуть. Хотя бы иногда. — из Хёка вырывается колющая издёвка, но Чжухону, потерявшему лицо, остаётся сохранять свою единственную связь со старшим, коим он дорожит сильнее своей гордыни. Минхёк будет получше всяких дам с высоких башен и драконами у входа, но донсэн его не достоин звания светлого рыцаря, вступающего в кулачный бой при любом удобном случае для мнимой защиты дамы своего сердца. Он безвыходно отступает назад, надеясь, что сейчас наступит антракт и завеса опуститься, но хён не в том настроении, чтобы прощать. Это заметно по нескольким морщинам у переносицы, почти без эмоциональному лицу и взбешенному взгляду, обращенный не на того, кто так бессовестно нарушил их молчаливое соглашение от влечения, а на беспробудного паладина без единого такта. — Вали отсюда, Чжухон. Убирайся, сукин ты сын. Чжухону не впервой слышать бранную ругань и быть эпицентром такого гнева тоже, но видя, что перед ним всё ещё стоит Минхёк, традиционный метросексуал с повадками придворного аристократа, он готов немного подумать для лишней страховки, ведь раннее хён никогда не вёл себя подобно обычным людям. В нём всегда есть эдакая голубая кровь, отличавшая его от всех друзей Хона. Сейчас это кровь мешается с заурядной людской шаблонностью. По-видимому, пыль в глазах оседает и перед Чжухоном предстаёт истинная суть Ли Минхёка. *** Кихён с годами не меняется, не считая светлой седины у корней волос, морщин вокруг глаз, скатывающей вниз кожи и редких болей в спине. Он остаётся всё тем же скользким типом с черной карточкой в кожаном бумажнике с витиеватыми инициалами его имени на поверхности. И это пугает Минхёка не менее их без объяснения кончившей близости. В конце концов, когда Кихён заявляется после долгих безответных звонков, вязких чувств преследования и недоговорённости, Ли понимает одну истину: никогда он не был так рад крови из носа, как сегодня. — Я баллотируюсь в депутаты, — рассказывает Ю, и Мин ничуть не удивляется, скорее поражается его побитому виду не соответствующий его будущему статусу. Официантка заносит к ним меню, и Кихён не долго думая просит чашку холодного эспрессо со стаканом тёплой воды. Минхёк ждёт, что Ки закажет также и ему, потому что за семь лет он сам хорошо знаком со вкусом хёна, но Ю, кажется, этого не замечает. — Латте со льдом. Без сиропа. — равнодушно обращается омега к кельнерше, задумавшись об истине бытия. — Стало быть теперь нас ничего не связывает? Кихён пока не отвечает, словно вернувшись на семь лет назад, набирается смелости теперь уже отвергнуть своего истинного ради большой карьеры. — Стало быть так, Ли Минхёк. Теперь между нами ничего нет. Можешь встречаться с тем малолеткой и жить себе счастливо. — Кихён воодушевленно пожимает плечами с прелестной улыбкой, означающую умиротворённость и спокойствие. Но вся правда в том, что даже семь лет назад он врал ему, притворяясь нервным и беспокойным. Тот Ю Кихён, которого знает Минхёк, не имеет в своём словаре хоть что-либо отдалённо напоминающую освобождение от своего гнёта. — Ты этого ожидал? Сначала запугиваешь на празднике моего мужа, потом исчезаешь ни с того, ни с сего, а теперь оказывается, что ты крутишь тут шашни с каким-то молокососом. Минёку, хочешь меня позлить? — прелестная улыбка превращается в зловещий предвестник скорой напасти, а ладонь Кихёна в кандалы у запястья. — Между нами больше ничего нет. Ты баллотируешься в депутаты, а значит я так и останусь твоим любовником. Мало семи лет, что я потратил на тебя, хочешь всю жизнь забрать? Кихён хочет. Если на то будет воля, Кихён заберёт всю жизнь Минхёка, даже не подавившись, и омега хорошо с этим знаком. — Если понадобится, то да. Я заберу всю твою жизнь. Поэтому пакуй вещи и переезжай в мои апартаменты. Ты не будешь жить в том убогом районе. А ещё ты не будешь встречаться с этим мелким говнюком, — ухмыляется Ки, украдкой ловя безнадёжность в глазах Мина. — Я больше не тот Минхёк, которым ты легко мог манипулировать. У тебя есть семья, позволь и мне завести её. — повторяет Ли, скручивая негодующе скручивая салфетку, пока долго носят их кофе. Перед глазами предстаёт настоящий Кихён, которого он знает почти всю жизнь, но осмелился разделять с ним редкие ночи только семь лет назад. Умей Минхёк материться в порыве злости более тактно, то всё равно бы обматерил эти семь лет всеми бранными словами, что лежат в его арсенале. Но удивляет ещё и то, что он включает Чжухона в список возможных партнёров по жизни. Хосоку, например, с таким двуличным партнёром повезло, ведь несмотря на своё лицемерие, Кихён на самом деле создаёт впечатление весьма добропорядочного гражданина, хорошего отца, любящего мужа и пылкого любовника. Оттого рядом с ним всегда спокойно, не скребут на душе никакие кошки и взволнованное сердце устаканивается, но даже в таком, казалось бы, идеальном человеке находятся минуту полного отрешения от нравов и правил, присущие нам с рождения. Особенно в мире, где они обитают уже без малого сорок лет или даже больше. — Хорошо, что ты переехал в Ильсон. Мне будет спокойнее встречаться с тобой здесь. И сегодня именно тот день, когда у Минхёка сердце бешено бьётся о рёбра, а подмышками в дорогой рубашке с шелка фуджи образуется лужа солёного пота. — Ну, так что? Когда переедешь? *** Вечер встречает Мина опухшими ногами и ноющей болью в ягодицах из-за часового марафона секса с не самым лучшим партнёром по этому. Слава богу, он сбегает от своего любовника, когда тот предаётся мечтаниям страны Морфея, и спасается лёгким укором стыда и совести. Ноги бессовестно мокнут в замшевых туфлях из мужской коллекции Manolo Blahnik на осень, и Минхёк задумывается так ли лучше это секса*. К сожалению, дорога домой занимает почти час пешком, поэтому ему приходиться ловить такси у дороги с сильно растрёпанным видом, которую не спасает даже брендовая одежда из Милана и Парижа. — Минхёк, — и, к ещё большему его несчастью, перед ним останавливается машина одного из друзей Чжухона, чье имя в этот злосчастную минуту предательски стираются с памяти. — Привет, — Ли неприлично мешкает с его именем, но друг Чжухона с пониманием выручает его. — Тэян. Детектив полиции. Мин расплывается в благодарственной улыбке и присаживается на предложенное место в пассажирском сиденье машины детектива Тэяна. На некоторое время кажется, что их встреча счастливая случайность, но с каждой прошедшей секундой между ними натягивается неловкое молчание, в которой детектив бесстрастно пытается о чем-то спросить или рассказать. Минхёк делает ему одолжение, начав разговор первым для облегчения той бремени, что кое-как нависает на его плечах. — Вы о чем-то хотите спросить, детектив? — С языка сняли. Хотел спросить, что вы подарите нашему Чжухони на его выпуск с академии? — Выпуск чего? Мин ещё не знает всю трагичность обрушившего бремени на его плечи, оттого фальшиво тянет губы вверх, чем злит молчаливого детектива. — В январе он оканчивает полицейскую академию. Вы не знали? — Тэян звучит угрожающе, словно вместе с ответом нет вылетит и пуля насечкой, что разорвёт грудь Мина изнутри. Омеге на минуту становится страшно. — Я не знал. — Не знали, что он выпускается или, что он учится в академии? — Что он учится. Он мне не рассказывал. — честно признаётся Ли с надеждой, что Тэян перестанет разнюхивать совместное бельё Минхёка и его нового, а теперь и весьма проблематичного, друга. — Странно. Откуда тогда ему знать, что вы оканчивали Кёнхи? *** На улице стоит моросящий холод, что проникает своими коварными лапами под лёгкое пальто от кутюрье, сделанный исключительно в целях моды. В воздухе витает неприятная пыль, оседающая в глубинках лёгких, заражая их своей грязью. Минхёк замечает Чжухона, сидящим у двери с головой в коленях, и, нервно постукивающего по бетонному полу ногами. Омега хочет укрыть юношу и завести его внутрь, но голос разума твердит, что это неправильно, что он только разрушит жизнь альфы своим ненужным присутствием, но спросить об этом на прямую у альфы даже не приходит на ум. Чжухон вскакивает с пола, извиняюще улыбаясь, на красных от холода щеках цветут кромки ямочек и глаза собираются в тонкую линию. Он хочет что-то сказать, даже поднимает с пола пакет с едой, но не успевает и рота раскрыть, как Минхёк прячется в своём доме, наспех набрав код и открыв дверь. Альфе остаётся неверяще глядеть в закрывшуюся перед носом дверь, ожидая от омеги никак не побега, а слов обвинения или того хуже. Только не молчание или тем хуже — игнорирование. — Хён, открой дверь. Я принёс бургеры. Они без огурцов. Ли безнадёжно стучит в закрытую дверь с надеждой, что всё рассосется, но хён не решается, прислонившись в ту же дверь совсем с другой надеждой, похожей на незыблемую основу, на которой он держался последние семь лет. — Откуда ты знаешь? — неловко обращается Мин через дверь, замявшись с щеколдой двери в руках. — Откуда знаешь, что я ненавижу огурцы? — Хён, ты всегда их откладываешь в сторону. — пьяно фыркает Хон, присаживаясь на корточки. — Ты любишь классику, но иногда тащишься по My Chemical Romance. По-черному торчишь на китах, поэтому на твоём правом бедре огромный кит, из-за которой твои родители выгнали тебя в 20. У тебя нет определённого стиля, но ты никогда не одеваешь облегающую одежду, ведь тебя учили консервативности. Ты, чертовски, худой и кажешься, будто вот-вот рухнешь без сил, но у тебя безумно сексуальная спина, и я кошмарно завидую тебе из-за этого. — в сердцах рассказывает альфа, теребя все сентиментальные струны в душе своего новоявленного хёна, чувствующего себя не самым лучшим человеком. Признаться честно, говном! — Хён, за прошедшие дни я узнал о тебе больше, чем знал о самом себе. И мне страшно. Вероятно, тебе тоже. Так что, пожалуйста, помоги мне попросить у тебя прощения. Честно говоря, мне не жаль, что я избил того зализанного сноба на понтах, и мне не будет жаль ни одного, кто хоть пальцем притронется к тебе без твоего разрешения, потому что они заслужат встречу с моими кулаками. Мне только жаль, что я поставил тебя в неловкое положение перед твоими работниками. Что я оказался худшим донсэном, которого ты только мог встретить. Такие сантименты мешают Мину не поддаваться требованиям глупого сердца, которое ещё не знает, что ждёт их впереди, пойди хозяин на встречу долгожданному. — Хён, пожалуйста. Прости меня. — Чжухон просит слишком жалостливо, будто ему не жить без омеги, а это подрывает всю основу, на которой Минхёк находится. Он безвыходно капитулирует с белым флагом в обоих руках, открыв не только входную дверь своего дома, но и своё со временем ставшее черствым сердце. — Прежде чем мы начнём друг о друге узнавать, ты должен узнать ещё одну правду обо мне. Чжухон улыбается. И Хёк осознаёт, что потеряет, когда раскроет все карты. Сможет ли хоть кто-нибудь простить его за то, что ему пришлось вытворять ради благополучия кресла политика его отца и безоблачная карьера его любовника? Минхёку чужое прощение — незачем, ведь в этот момент ему хочется только одного прощения к себе от определённого человека. — У меня есть сын. Влечение. Оно бывает таким сильным, что подолгу остаётся в потаённых уголках нашей памяти, и таким настойчивым, что за короткое время позволяет нам оказываться в объятиях самых неожиданных людей. И именно это чувство не даёт нам сдаваться в тяжелейших ситуациях, а иногда и толкает на необратимые поступки с фатальным концом. а, в жизни определённого омеги этот конец настаёт с появлением определённого альфы в самой ироничной шутке судьбы, которая потешалась над ним уже многие годы.Taining wheels — тренировочные колёса, которыми пользуемся для подстраховки, когда учимся кататься на велосипедах. Думаю, что смысл понятен: Минхёк отбрасывает колёса, которые ему вручает Кихён и его родители, потому что учится кататься на двухколёсном велосипеде.
* — Мадонно говорила, что туфли от Manolo Blahnik лучше, чем секс. В случае Минхёка оба ужасны.