Я не хочу себя терять Но ты мне нужен откровенно Столько лишних слов, их не сосчитать Мы затерялись в отражениях © Движения — Dequine
Чангюн вроде бы не глуп, и родился он совсем не вчера, но очевидного подвоха в одолжении папы в виде личного врача он не замечает ещё вчера, когда старший Им подсовывает парню визитку c вроде бы лучшим врачом города. А ведь у его папы с роду нет родительской заботы, и знающему об этом Чану приходится забить на этот факт на время, отдавшись мимолётному удовольствию от получения желаемого, пока перед больницей днём следующего дня не натыкается на Сон Хёну, развалившегося на капоте своей причудливой машины. — Не думал, что у нас всё так далеко зайдёт, — голосит альфа, откатывая от своей малышки, и манерным шагом пойти омеге на встречу. Гюн скептическим взглядом рассматривает мужчины, цепляется взглядом за аккуратно привязанный галстук из шёлка армани цвета мокрого асфальта, за выглаженный костюм из жаккарда со сложным плетением и контрастными вышивками, опускаясь к замшевым туфлям с острым носом. Сон выглядит так, будто обокрал гардероб какого-нибудь вычурного идиота с резкими поворотами в стиле, потому что такой мужчина-культурист с бицепсами в целую голову человека даже не догадается о существовании хотя бы одного из этих тканей, не найдёт настолько сочетаемые между собой цвета, не купит туфли вместо тяжелых ботинков и, конечно, не станет экспериментировать со своим нарядам с галстуками-платками необычного цвета. Но проще всего не разбираться в том, у кого украл Сон идею этого аутфита, а разобраться в том, по какой причине он украл чужой стиль. — Не трать моё время. Быстро говори, чего хочешь, а потом валяй. — лениво приказывает Им, быстро поднимаясь по маленькой лестнице и собирая рукой влагу с перил, хотя и в мыслях нет тратить своё золотое время на пустой звук. Хёну сперва долго хранит молчание, следуя за донсэном аж до самых дверей больница Хангу, принадлежавшая близким друзьям папы Гюна, куда обращается омега, когда вознамеривается избавиться от нежелательных клеток в себе. Тогда в огромной больнице, чуть меньше Эмпайр Стэйт Билдинг в ЭнУай, со стеклянными панорамными окнами от потолка до пола, ему отказывают, прикрываясь недостатком мест в очереди, нехваткой персонала и так далее. А сейчас, шагая по шикарному вестибюлю, он чувствует себя намного лучше, возвышаясь над теми, кто ему так жестоко отказал, придумывая тысячи и одну ложь, чтобы выпроводить сына Им Джэблма к выходу. — Я к доктору Бэ Джунхо. — сообщает омега у стола администрации, пока сзади в затылок дышит альфа с тяжёлым дыханием, как у астматика. Чангюн ненавидит такое молчание, похожее на непрекращаемый тихий визг скольжений двух пенопласт, но ему приходится держать себя в руках на время, пока они не останутся наедине, чтобы при случае можно было даже обматерить ненавистного хёна. — К доктору Бэ из гинекологического отделения или из отделения неотложной помощи? — девушка у стойки фальшива натягивает губы на своём деланном лице, а Гюн недовольно хмыкает её очевидной тупости, — Конечно, к доктору Бэ из гинекологии. Я похож на того, кому нужна срочная помощь? Девушка не меняет своего деланного выражения на лице, тем самым унижая Има, еле удерживаемого на пределе, и предельно учтиво объясняет: — Вам на шестой этаж. Если подойдёте к приёмной, вам сообщат в каком кабинете располагается доктор Бэ. — Сучка. — шипит Чан, уходя от стойки администрации и двигаясь к зеркальному лифту. В лифт, за омегой идёт и альфа, весь облаченный «тяжёлыми» думами, хоть, наверняка, у него и совсем нечем думать. — Может, ты выслушаешь меня? Хёну шумно набирает воздуха и нажимает на кнопку «стоп», закрывая панель управления своей большой тушей. Будь Чангюн Ганнибалом, то с удовольствием скушал бы кровавый стейк средней прожарки из мяса Хёну, садистски заправив его клиновым сиропом. — Не томи, но говорю заранее: я понял, почему ты здесь. Эти клетки я удалю. — бесстрастно сообщает омега, отходя подальше от Капитана Америка версии 2.0 корейского производства, чтобы не схлопотать, когда оба начнут оскорблять друг друга. — Это ведь и мой ребёнок. Я имею право на него. — Возможно, но признайся. Ты хочешь этого ребёнка, потому что тебя заставляют хотеть твои родители, чтобы потом у них была гарантия. Я не собираюсь разрушать свою жизнь ради какого-то эмбриона, который ещё и от тебя, а также ради никчемных планов наших родителей. — Будь он от Хёнвона, то ты оставил бы его? — на лице Хёну опасно играют желваки. — Бессомненно, ведь я его люблю. — но и Чангюн не промах, когда на кону стоят его ценности. — Прекрасно! Тогда зачем оседлал меня, раз ты его любишь? Сон мрачно настигает омегу, наталкивая к зеркальной стенке лифта, от чего в груди расползается тягучее чувство страха. — О, а ты разве не ты подсыпал мне Виагру? Раз оприходовал мой зад, считаешь, что можешь и жизнь испоганить своим крохотным членом, долгоёб. — выплёвывает в сердцах Им, пряча испуг на дне своих радужек и не оказывая честь наступающему на него мужчине. — Говорит тот, кто кончает за две секунду. Скорострел, блядский. — Отстань, ублюдок. Чангюн длинными пальцами цепляется за манжеты на костюме Хёну и старается оттолкнуть его подальше, но попадает в лапы альфы, зависнув в воздухе, едва касаясь кончиками ступней металлического пола. К счастью Има, лифт начинает продолжать свою дорогу вверх после недолгой паузы, и омега искренне благодарит всех операторов и механиков, следящих за движениями лифта, иначе тут явно лежали бы его испражнения от страха. Хёну отпускает донсэна на твёрдую поверхность, кашляет, поправляет слегка помятый костюм и поворачивается к выдвигающейся двери с лживой улыбкой из своих пухлых губ. — Сон Хёну. Альфа протискивается из толпы врачей и пациентов у дверей в лифт, но когда оборачивается не находит Има позади себя — он стоит уже далеко впереди, успев подойти даже в приёмную. Он хмурится и хочет уже сравняться с сукиным сыном, чтобы нормально поговорить с ним, но получает в ответ только поднятый средний палец и ехидную улыбку. — Иди на хуй. Рядом на каталке уносит беременную женщину, стонущую во весь голос, а с другой стороны выбегает акушер с мигающим бейджиком (!) в руках. Хёну точно знает, что на каталке той женщины не разложить Чангюна, а этому акушеру не увидеть головки его прекрасного ребёнка, совсем не похожего на плюшевого уродца Гюна, если не согнуть этот палец или стереть улыбку с проблемного лица парня, и альфа даже знает, как это сделать. Жалость — единственное, что не сможет перенести сверхчувствительный писатель со своими бурными эмоциями, и давно уже осведомлённый этим мужчина только соглашается на манипулирование во благо. Следуя за быстрыми ступнями Чангюна, Хёну своими длинными ногами и большими ступнями почти обгоняет его, не ворвись и не запрись в самый последний момент Гюн в кабинете доктора. — Им Чангюн! Ты тупой? Нахуя закрыл дверь? — кричит с той стороны альфа, вызывая негодование, осуждение и недопонимание со стороны ждущих своей очереди к своим врачам мужчин и женщин. К сожалению, ни один из них не стоит в очереди к доктору Бэ, поэтому Хёну остаётся одиноко долбиться в закрытую дверь. *** — Может вам всё-таки открыть дверь? Доктор Бэ представляет из себя невысокого, узкоглазого, худощавого мужчину средних лет с выраженными скулами и уложенными назад с помощью геля волосами. Он сидит в своём черном кресле с откидывающейся спинкой, проверяя анализы, и не упускает момента повнимательнее поглазеть на сына премьер-министра. Чангюн, знающий, чем обычно заканчиваются такие встречи, треплет челку и ещё больше прикрывает глаза, пряча взгляд в своих башмаках. От внимательного изучения своего профиля омегу передёргивает, и он начинает обильно пускать сальные железы, покрываясь долгим потом. — Лучше вызовите охрану. — тихо просит омега, нервно трясясь одним коленом, и искусав всю нижнюю губу, пока ждёт заключение врача. — Если ваш друг хотя бы наполовину богат также, как и вы, то охрана вынесет отсюда меня, а не его, — с ухмылкой подмечает бета, разворачивая своё кресло в левую сторону, и отъезжает к настенному шкафу высотой от пола до потолка. Чангюн на неприкрытую правду никак не отзывается, ожидая дельных ответов от доктора, потому что, сказать честно, ребёнок в животе изрядно подпортил ему жизнь, как и тот, чья сперма сыграла в этом огромную роль. Джухо подбирает кое-какие бумаги, проверяет их и ставит себе на стол, прежде чем, наконец, обратить своё внимание, полное скептицизма, на омегу. — Может, всё-таки послушаете своего парня и откажетесь? Он звучит весьма уверенно. — доктор Бэ уже не скрывает своего внимательного изучения, в открытую сверля взглядом дыру в смущающемся омеге. Чану приходится хотя бы ради приличия и спокойствия своего чувства стыда прислушаться к альфе, к его угрозам, которые внезапно переходят на другой лад и вызывают жалость, а потом снова угрозы и предупреждения. Иму просто жизненно необходимо оправдаться перед незнакомым доктором, которому в принципе его оправдания ни к чему, но они нужны ему самому, чтобы суметь жить дальше. Чем бы чревато его признание не было, Чангюн решается на это, чтобы потом он без зазрения совести мог сказать себе в зеркало, что не виноват ни в коей мере. — На самом деле, он не мой парень. — начинает было омега, не собираясь утаивать что-либо, но доктор останавливает его. — И зачем вы всё это рассказываете? Что-то оседает на стенках его горла, и Чангюн неуверенно заглядывает в узкие линии в виде глаз Бэ, с трудом сглатывая образовавшийся ком, когда натыкается в его радужках его на пренебрежение к себе. — Я ведь только начал, — злится Гюн, чья нога за минуту делает более 60-ти нервных ударов. — Да, но вы собираетесь сказать: он козёл, это было всего на одну ночь, он испортил мне жизнь и так далее, и тому подобное. Им, оскорблённый поведением беты, вскидывает вверх брови, силясь встать и найти кого-нибудь получше, но всё равно ждёт. — Так говорят все, — а такое ленивое пожимание плечами только выбивает омегу из колеи, выбивая воздух из-под лёгких ударом под дых. — Хотите сказать, что я обычный недоросток, который мечтает избавиться от нежелательной беременности и взваливает всю ответственность на другого человека? — злится Им, чуть ли не пуская своим взглядом из-под длинной челки лазеры. — Вы сами это сказали, — опережает всю злостную браваду мужчина, и выбитый из колеи омеге остаётся свирепо поджать губы, а потом, наконец, для начала признаться самому себе. — Потому что я хочу, чтобы вы знали, что в смерти этих эмбрионов виноват не я. — чеканит в ответ Чангюн, позволяя тишине пробраться в кабинет. — То есть не только я. Хёну, к сожалению, это тишина оказывает большую услугу, и его уже ставший тихим голос проникает из-под щели под дверью, заполняя своей безысходностью каждую пыльцу в воздухе. — Да, — заново принимается Сон за свою старую песню, но с совсем другим голосом, вызывающим одну только жалость, а не свирепую ярость. — Этот ребёнок очень нужен нашим родителям. Для них это первое соглашение на почве грядущего мира. — Чангюн хмурится, потому что Хёну так не умеет говорить. — То есть. Блядь. Это всё брехня. — да, вот так разговаривает Сон Хёну: матерится, несёт всякую чушь и не имеет чувства такта. — Сейчас на меня все смотрят и мне неловко. Я бы уже давно сдался, будь ребёнок в твоём животе нужен только нашим родителям. Я солгу, если скажу, что меня не они отправили сюда, чтобы остановить тебя. Вероятно, твой папа думает, что я смогу. Я не уверен. И всё же я попробую. Можешь мне не верить, Ккуккунни, — омегу передёргивает от лаского обращения к себе, которое в чужих устах звучит не просто непривычно, а незнакомо и чуждо. — но этот ребёнок очень нужен мне. Не потому что это залог моей безбедности или ещё чего-то. Нет, категорически, нет… Помнишь, что я сказал тебе после той ночи? У меня правда нет матери. То есть… Она была, но она продала меня, когда я был ещё ребёнком ради новой дозы. Папа же мой купил меня не из-за великой любви, а потому что ему жизненно необходимо было доказать своему сыну-подростку, что он не единственный наследник всего его имущества, так что за всю мою жизнь не много у меня было любимых людей. У тебя ведь тоже так? У твоего отца другая семья, а у папы карьера. Разве ты не хочешь, чтобы тебя кто-то любил? Этот ребёнок сможет полюбить нас, а мне это любовь жизненно необходимо. Пусть хоть кто-нибудь меня полюбит, и хоть кого-то полюблю я. Прошу, Даниэль. Пожалуйста. На памяти омеги Сон впервые его умоляет о чем-то, что просто выбешивает и доводит его в край. Все силы, кинутые на здравый рассудок, испаряются под давлением чувства вины перед альфой, чьи слова клином вбиваются в каждую часть мозга. Разве Хёну не знает, что после этих слов омегу будет мучить совесть, и он вновь поддастся ощущениям лёгких наслаждений и победы? Как этот мужчина может быть настолько жестоким, вываливая ответственность за свои душевные терзания на кого-то вроде Чангюна? На эгоистичного слабака, если признаться честно. — Если вы любите этого ребёнка достаточно, чтобы не убивать, но недостаточно, чтобы оставлять, то вы можете просто взвалить его на вашего парня или кем бы он там ни был. — приводит пример доктор Бэ, на что Чангюн тихо фыркает: — Нам придётся пожениться, а я этого не хочу. — Есть такая вещь, как фиктивный брак. Вы можете развестись после рождения ребёнка, даже сможете выбить немалую сумму в виде компенсации и так далее. Не обязательно избавляться от ребёнка, вмешивая в это врачей. — объясняет и показывает другую альтернативу бета, как бы помогая Чангюну, запутавшемуся в своих чувствах, оказав ему огромную услугу. Словно ждавший именно такого выхода, Им хочет вскочить со стула и открыть дверь Хёну, судя по дыханию, прилипшего к двери, как к спасательной жилетке. Но страх перед самим собой околдовывает омегу, и он, больно куснув себя по нижней губе, не отходит от своего стула, не решаясь сделать последний и самый важный шаг. — Попробуйте. Вы ничего не потеряете. — успокаивающе голосит мужчина напротив, а от его былого устрашающего и поверхностного вида не остаётся ничего. — Человек, которого я на самом деле люблю, откажется от меня, если я пойду на такой шаг. — неохотно признаётся омега, с тяжелым сердцем вспоминая Хёнвона, не заслуживающего такого обращения к себе. — Если этот человек хороший и порядочный, то он откажется от вас именно потому что вы не пойдёте на такой шаг. — доктор Бэ неотступно давит на болевые точки Чана, вызывая из него обреченный стон. — Блятьблятьблятьблять! Блять! Чангюн яростно стучит кулаком о своё колено, обтянутое в черные джинсы, и сокрушенно скользит взглядом по физиономии врача, прежде, чем соскочить со своего сиденья и отпереть дверь, впуская развалившегося к двери Хёну. Тот, с минуты поняв всё, только широко растягивает губы, глупо улыбаясь под овации всего этажа, наблюдавшего за драмой века. Им даже смущается от получаемого внимания и громких визгов всего персонала вместе с пациентами, хлопающие от трогательной речи Сона, каким-то чудом тронувшего и его. По взглядам окружающих Гюн ловит вдохновение в их глазах, в их улыбках, чувствует, как они раскрываются жизни, ожидая оттуда такой же счастливый финал, и не подозревая, что никакой это не счастливый финал — неудачное начало, да и только. — Хён, давай запишемся на общий приём. Давай попробуем, — счастливо тянет омега, одаривая озадаченного альфу своей лучезарной улыбкой, чтобы не дать этим людям окончательно растерять надежду на счастливый конец в своих драмах. *** В красную Феррари-Калифорния Чангюн влюбляется, ещё проживая в Вашингтоне, случайно увидев одну, припаркованную у автостоянки Капитолии. Но красный Феррари-Калифорния Сон Хёну выглядит только вычурной, крича каждому прохожему о своём высшем сорте. Чангюн прыскает в кулак, вконец удостоверившись в снобизме своего будущего мужа, когда садится к нему в машину. — Зачем ехать в больницу в такой красотке? — спрашивает он, застёгивая ремень безопасности, пока Хёну садится рядом. — Не все хотят выглядеть нищебродами, — усмехается мужчина, отпуская машину с ручника. Чангюну наглядно закатывает высоко глаза, с досадой понимая, что это только первый день, половину которого они уже потратили. Что будет завтра или послезавтра, когда придётся дышать одним воздухом и делить одну землю под ногами целых 24 часа и 7 дней в неделю? — Бедность не состояние твоего кошелька, бедность — состояние твоей души, — по-философски замечает Им, вызывая в альфе ещё большую усмешку и высмеивающий гогот. — Это не отменяет факта, что выглядишь ты хуже бомжа. — Черный — это стиль. У тебя, вероятно, проблемы со стилем, раз выглядишь ты, как ёлка. — Одеваюсь так, как одеваешься ты. — Так ты меня высмеиваешь? — Чангюн раздраженно плюётся слюнями и яростно щурит глаза, глядя на Хёну, уже изрядно пожалев о сделанном. Минута в компании Сона подобна целому году в аду, и Им теперь предельно хорошо знаком с таким чувством, когда 60 секунд тянутся чуть ли не до целого года. — Забудем. — Сукин сын. Гюн ещё раз обдумывает последние полчаса, всё взвешивает и наконец понимает, что ошибся. Не стоило ему так легко вестись на эту уловку, явно устроенную его папой, которого теперь и не обвинишь, потому что последнее слово всё равно осталось за ним самим. Он даже не уверен, сможет ли после всего этого девятимесячного кошмара произойти хоть что-то хорошее. Но самый главный вопрос заключается в том, как он проведёт эти девять месяцев в окружении недалёкого и мерзкого говнюка вроде Хёну. С учетом того, что один месяц прошёл, а второй и третий, возможно, пройдут в преддверие свадьбы, последние полгода никуда не денутся и останутся бельмом на глазу, заставляя проживать этот ад с восхода солнца до заката. Что будет, когда пройдёт час, день, неделя, месяц? Будет ли Гюн тогда иметь хотя бы толику этого спокойствия, присущее ему сейчас? — Чего ты боишься? — спрашивает Хёну, руша молчаливые рассуждения младшего, незаметно для Чана включив обогрев сидения. — Зачем спрашиваешь? — тихо злится омега, даже взгляда не поднимая к хёну. — Хочу придумать историю для нас. — За нас придумают. Можешь не париться. — Давай же. Просто скажи, чего ты боишься. — Шону не сдаётся и тем самым злит Чангюна, у которого прямо сейчас идёт расхождение личностей, взглядов и мыслей, посему времени на придумывания никчемной и лживой истории во благо их алчных родителей совсем нет. — Ничего. — выходит весьма злобно и резко, именно так, как планирует Им, но альфа со своей слащавой улыбкой портит всю малину. Агрессия катится футбольным мячом по полю, но так и не попадает ни в одни ворота. — Давай, Ккуккуни, разве не хочешь поделиться? Чангюну не совсем хочется открываться почти чужому человеку, особенно услышав с его уст такое лживое «Ккуккуни», хоть и приправленной дружелюбной улыбкой, от которого по спине проскакивает испарина. Поэтому парень хранит немое молчание, послушно вслушиваясь в движение мелкой пыли в воздухе за окном и возвращая ещё одно воспоминание из прошлого. Того самого, которое раньше казалось настоящим. *** Flashback Кажется, в тот день идёт дождь. Чангюн не особо помнит погоду за панорамными окнами своей квартиры того дня, потому что весь день проводит бесцельно бродя по пустым апартаментам. Беседа с доктором Ким может и не проходит бесследно и в Чангюне это как-то отражается, но его воспоминания о былом только смешиваются и теряются. Он уже не знает, что есть правда, а что ложь. Один лишь Хёнвон в этих безликих масках имеет свой цвет, посему омеге в разы страшнее от такого выбора его души. Но от него в любом случае невозможно было бы бежать — прикрывая сердца своих близких, омега раскрывал своё нараспашку, будто это было ничто иное, как обычный проходной двор. И всё же, получая незаслуженное внимание Че, Гюн в любом исходе приходил к выводу, что этого не могло быть всегда рядом. У него работа, обязанности, дом и вообще своя жизнь, в которую Чангюн не всегда входит. В этот самый день его нет, а у Гюна самая страшная ломка в истории его лечения. Он с утра пошарил всю квартиру, обзвонил всех своих старых знакомых, у которых, возможно, имелся бы хотя бы один знакомый дилер, но никого не находилось или просто все молчали ради него самого, так что к вечеру того дня Им Чангюну остаётся только нервно скулить, грызя все свои ногти по очереди. Ему кажется, что весь мир такой плохой и нечестный, а он один тут белый и пушистый, впрочем, как и всегда, с единственным отличием в том, что теперь суицид видится единственным его выходом, а лезвие заточенной зубной щетки единственным другом. — Ккуккуни! — зовёт его в тот день Хёнвон с порога, бросая все продукты в эко-пакете на пол, чтобы проверить обессиленного омегу, развалившегося на полу гостиной. Чангюн еле разлепляет глаза, проводит кончиком большого пальца по острию лезвия домашнего производства, чтобы проверить явь ли это. Боль проносится по всему телу, а капля крови окрашивает маленький участок паркета. — Да что с тобой, идиот! Тебя разве на смерть посылают? — кричит Хёнвон, купая обмороженного и ослабшего Гюна в холодном душе. Им слабо различает лицо перед собой, ясно слыша в тишине разозлённый голос Че и четко ощущая его пальцы на своей футболке, а потом медленно возвращает себе память, всматриваясь в беззлобное лицо альфы, где видит страх и отчаяние вкупе. Как же он был глуп, когда по-идиотски решил вскрыть себе вены, неудачно закончив до того, как кончик щетки дошёл до какой-нибудь жилки. И ещё тяжелее ему позже с позором осознавать, что его охватила никакая не слабость и немощь, а простой человеческий сон. — Всё! Всё, хён, я всё понял! Правда понял, хватит уже! — со слезами на глазах и синими губами шепчет Гюн, укрываясь от насадки душа дрожащими ладонями. — Ещё раз так сделаешь или просто подумаешь об этом, я уйду, уяснил, мудак? Чангюн не ясно кивает и укрывается окровавленными руками в кинутое махровое полотенце. Он впервые так сильно радуется увидеть Хёнвона, особенно таким уязвимым и злым, потому что теперь может четко различить сам факт их отношений. Но альфа, вопреки слабому ожиданию омеги, радостным не кажется, даже когда проходит час и накрепко завязанный бинт перестаёт напоминать ему о себе. Иму не впервой чувствовать себя не в своей тарелке, что рядом с любым Хёнвоном ему слишком удобно и уютно, как если бы рядом с ним был не взрослый альфа в роли его парня, а как если бы рядом с пятилетним омегой рядом был его отец-альфа. Шея Вона настолько манящая и привлекательная, что обвить её, позже поцеловать в висок, а потом перебраться на колени самая успокаивающая мысль среди всего потока быстротечных мыслей. Их больше не занимает колёса, которых стоит купить у знакомого его знакомого знакомого и тому подобное, ведь все они заполнены Че Хёнвоном, тёплым, любимым и уже таким родным. — Я испугался, — тихо выдыхает альфа в ухо парня, пуская тепло по промёрзлому его телу и перебирая своими длинными пальцами каждую прядь на его голове. Кажется, что на тот момент мир останавливает своё движение, если такое, конечно, происходит на самом деле. Может ли мир вокруг остановится при нелепом соединении двух тел? Или это только мир Чангюна, превратившийся в сплошную подделку мира Хёнвона? В любом случае что-то останавливается, их сердца отчаянно бьются, а взгляды прячутся в лунной темноте. Им каждой клеточкой своего тела ощущает их связь, словно сама Вселенная разделила одну душа на два тела, чтобы позже они отыскали друг друга. Много лет ни Гюн, ни Вон не могли познать всю сущность жизни, а теперь, воссоединившись, наконец, принимают мир во всей его красе. На секунду, на самую короткую секунду, Чан задумывается, а так ли это на самом деле? Воспринимает ли Хёнвон омегу также, как и омега его. Но её хватает для разжигания капли сомнения в душе парня. Он не подаёт виду, и всё же их мысли на одной волне, поэтому Хёнвон ощущает ставшую прямой осанку парня под своей ладонью. — Знаешь, когда я встретился с тобой впервые, я подумал, что не хочу тебя больше видеть. Не хочу быть даже твоим знакомым, — Че не забирается под огромную футболку младшего, но его ладонь такая тёплая и так близко к его коже, что их близость ощущается ярким и красочным сном. — А сейчас мне страшно от того, что ты можешь не узнать меня. Забавно не так ли? — Я всегда узнаю тебя, хён. Из сотни тысяч людей на Земле я узнаю тебя, даже если ослепну, оглохну и потеряю обоняние. — честно признаётся Чан, и тем самым пробивает маленькими камнями толстую стену Че. Слова младшего, его преданность, эти долгие раздумья и нагнетающаяся депрессия парня — всё это будоражит Хёнвона, не привыкшего к любви такого иррационального человека. И будь на его месте сотни красивых, молодых и нормальных омег, Вон бы никогда не поменял этого омегу ни на одного из тех обычных. — Тогда почему ты так жаждешь снова увязнуть в этом дерьме? Ты забудешь меня со временем, забудешь, кто ты есть, и станешь сам никем. Зависимость перерастёт тебя… Чангюн не даёт договорить старшему, затыкая его рот своей бледной ладонью, и глядя в огромные глаза хёна, в сердцах клянётся: — Я лягу в клинику. Я хочу помнить тебя всегда, поэтому лягу в клинику и начну лечиться, потом никогда не забуду. End of flashback *** Теперь от этой памяти один только вред. Какая польза от того, что ты помнишь, если тебя хотят забыть? Проходят мимо, будто и не знают тебя, больше не названивают, спрашивая об ужине, словно и не было совместных ужинов, не беспокоятся, когда идут дожди или обещают бури, будто уже стали друг другу никем. Не думал Чангюн, что забывшим окажется не он сам. Он не хотел забывать, и уж точно не желал быть забытым. — Ладно, можешь забыть. Пиар-менеджеры сами всё решат, — заявляет Сон, сворачивая на парковку ресторана, где обычно устраивают бранчи элитарное общество Сеула. Чангюн, по случаю входящий в этот список избранных, отлично знает, что означают эти поздние завтраки в таком шикарном заведении, но не совсем понимает, почему в этой обители слухов и скандалов делают они с Соном, в особенности после произошедшего на благотворительном вечере. Это как кинуть красную тряпку на быка, находясь в метре от него. — Выходи, — Хёну открывает дверь со стороны Гюна и наигранно улыбается, будто заранее знает, что рядом стоят скрытые камеры в виде наблюдательных взглядов окружающих. — Я не люблю бранчи, так что можешь завтракать один. — Чангюн высокомерно закатывает глаза, вцепившись пальцами в сиденье, но Шону, доведённый до своего пика раздражения, опускается до уровня глаз омеги и выдыхает ему в лицо смешанный запах сигарет с горьким кофе. Омега готов поклясться, что перед ним предстал сам дьявол, но о том, что Сон Хёну исчадие ада, знают все, так что остаётся только недоуменно вдыхать вместо какого-либо ответа. — Им Чангюн, можешь просто следовать моим словам? Не умрёшь же ты от этого. Чангюн знает, что не умрёт, но всё равно не уверен в своей безопасности. *** В бранч-ресторане по-обычному много посетителей, но для Сона место таинственным образом находится, и, к удивлению, в самом центре зала, словно специально построенная для них сцена, чтобы каждый член элитарного сообщества был осведомлён свежими новостями. Има такая ситуация немного раздражает, а после того, как в зале с десятками гостей он, будто по наитию сердца, замечает высокие ноги Че в классических брюках молочного оттенка, поднимаясь к длинным рукам и подтянутому торсу, спрятанные под персиковым свитером, то раздражения доходит своей точки кипения. Но, чем он больше возмущается на Сона, тем больше не довольствуется также самим нахождением Вона в ресторане такого рода с дочерью председателя Ана, с которым у него был гольф неделей раньше. Их взгляды, смущенные улыбки и вечно выбивающаяся прядь у девушки напоминает свидание вслепую, какую устраивал Джэбом для сына. Но Хёнвон не выглядит столь недовольным происходящим, как это происходило или происходит у Чангюна. Наоборот. он улыбается в ответ, а когда у бара вывешивает их заказной номер, то сам идёт за заказом, обольщая юную Ан. В этом Чангюн уверен, потому что худощавая, зажатая девчонка, не способная без своего отца пригласить на свидание хотя бы бету-лузера, не может вызвать в Хёнвоне истинный интерес. И всё же с каждой идущей секундой, с каждой улыбкой, с каждым движением руки Вона, подающей Ан кусочки шоколадных вафель, уверенность Има падает с геометрической прогрессией. Хёнвон всё это проделывал с ним, тогда почему опять же эти касания обращены к другому, почти постороннему человеку? *** Flashback — Я не кушаю мясо, — выдаёт Чангюн на их втором свидании, когда Хёнвон по ошибке привозит омегу на барбекю к своим университетским друзьям, даже не поинтересовавшись желанием омеги. — Я не знал, — виновато тянет Хёнвон, снимая с решетки мясо. — В таком случае, что ты будешь? Тут только мясо, — Че кладёт кусочки мясо на одноразовые тарелки, чтобы потом подать их гостям. Им неловко смахивает челку со лба и едва заметно кивает со словами: — Всё в порядке. Я не голоден. — ложь выходит немного неловкой и фальшивой, поэтому альфа не верит парню. — Ладно, тогда ты познакомься с моими сонбэ. Как только обжарю мясо, подойду. — неожиданно сообщает Че такому же удивлённому внезапной отстранённостью мужчины Иму. Где-то через полчаса, когда все гости берут по тарелке с мясом и пьют холодное шипящее пиво из высокого стеклянного стакана, Чангюн чувствует голод в полной мере. Живот предательски громко урчит, вызывая смешки со стороны друзей Че, а щеки стыдливо краснеют, пока глаза пытаются найти Вона, которого уже полчаса нет. Омега злится и чувствует себя крайне неловко среди незнакомцев, каждую секунду одиночества проклиная хёна, заранее не предвидевшего, что между писателем и госслужащими без единой капли творчества в крови не может быть ничего общего. Но потом Хёнвон заявляется в дом через главный вход, весь запыхавшийся и с мокрым пальто, держа в руках несколько эко-пакетов, от которых идёт лёгкий пар. — Чангюн-а, вот и к тебе пришли, — кричит с прихожей Наын, жена судьи Ким из окружного суда, но зря, потому что Чан уже стоит за её спиной со стаканом холодной минералки. — Повезло тебе с ним, — безмятежно роняет женщина, благосклонно похлопав изумлённого парня. — Я не знал, что ты любишь, поэтому принёс разные. Хёнвон снимает с себя тёмное пальто и прежде, чем повесить его, вручает омеге пакеты с едой. — Это всё мне? — неверяще спрашивает Гюн, удивлённо глядя на хёна, привезшего целые разновидности блюд: от ролл с огурцом до бобовой лапши из разных ресторанов. — Конечно. Ты же не кушаешь мясо, — привычно голосит Вон, сменяя тяжёлые ботинки на мягкие и удобные тапки. Никто раньше не оказывал настолько своеобразную заботу о нём с учетом того, что их отношения всё ещё под вопросом. — Спасибо, — смущенно благодарит омега, краснея пуще прежнего, когда ладонь альфы треплет его сверкающие волосы, одаривая младшего обворожительной и игривой улыбкой. End of flashback *** Мучительно глубоко впав в свои воспоминания о былом, Чангюн не сразу замечает, как датчики дыма на потолке зала начинают громко извещать своих посетителей об угрозе, брызгая мелкие капли леденящей воды вниз. Сон, сидящий напротив с невозмутимым видом, тушит сигарету меж большим и указательным пальцем правой руки о бархатную скатерть, не спуская с омеги обезоруживающего взгляда. — Никто не увидит твои слёзы — можешь плакать вдоволь. Так вот в чем дело, догадывается Им, поняв, что Сон закурил в ресторане не просто так, но и не без тайного умысла, а потому что хотел по-своему оказать омеге поддержку. Это хоть и обескураживает, но в довесок ещё приоткрывает завесу напускной бесстрастности альфы, прежде никогда не примеченной. — Чангюн. Гюн вскидывает брови вверх, борясь с желанием коснуться ещё маленького живота, обещающий стать огромным, но в этот раз пугающий не до той степени, какая была в первую секунду у врача. — Ещё раз покажешь мне свою слабость, отгрызу тебе шею. *** Чангюн ошибается в расчетах, потому что уже через месяц ему организовывают большую свадьбу в самом дорогом зале приёмов с десятками гостей и живой музыкой от лучших артистов Кореи в бонусе. Омега в организации торжества не принимает ни малейшего участия, полностью впав в свою глубокую депрессию и под конец удалив свой инстаграм вместе со всеми своими общими фотографиями с Хёнвоном, так что не занимается пиар-продвижением своей фиктивной свадьбы. В одиночестве, накатившее на него снежным комом, оставляют свои следы на сознании парня. От его прошлых идеалов остаётся лишь незаметный прахи в виде ничего, а будущее и вовсе меркнет. Но в тот день, впервые посетив ресторан своей первой и вроде бы отдалённо напоминающей настоящую свадьбу, если опустить всякие моменты, вроде тех, где все их гости уже заранее уведомлены о причинах и следствиях этой свадьбы, Чангюна прошлое охватывает бушующей волной. Весь зал оказывается в похожем оформление на идеальную свадьбу Гюна из его блокнота Траум (с немецкого мечта), которую он расписывал долгими годами. Те же бежевые тона, сортировка блюд на фуршетном столе, выбор алкоголя, а в добавок ещё и букеты с одинаковыми цветами в персиковым оттенком. Омега в своё время распланировал всё это для своей свадьбы: той, которая должна была быть с кем-то вроде Хёнвона. С тем, в кого он будет бесповоротно влюблён, поэтому вся это идиллия в корне не предназначена для вечера, состоящего только из фарса. — Тебе нравится? — сзади возникает Хёну в молочном смокинге с изящными вышивками у подола, привлекающий внимание каждого, кто пройдёт мимо. Чангюн заглатывает ком злости в горле, прежде, чем отдалённо кивнуть и натянуть на лицо что-то, даже близко не напоминающее улыбку: — Да. — Твой папа подсказал, как это всё устроить. Я пытался сделать всё, как ты бы хотел. Как никак, для тебя всё это впервые. — То есть папа? — Мистер Им дал мне блокнот с записями, как должна быть устроена твоя свадьба, и я следовал им. — Не стоило париться из-за этого. Это ненастоящая свадьба. Фиктивный брак, и фиктивная свадьба, — напоминает Гюн, опасно ухмыляясь, и уходит прочь к родителю, ждущему его в комнате нижнего жениха. Омегу переполняет обида и злость, которые найдут своё успокоение только в криках, ссорах и слёзах с родителем. Другими словами Чангюну не найти спокойствие, хотя бы один раз не обрушив всю силу божественных скал на старшего родителя, которого и таковым он не воспринимает. Хёнвон бы тут совсем не помешал, потому что его отношение к родителям заслуживали какой-нибудь награды вроде «Лучший сын этого столетия», но на самом же деле их отношения такие, какими должны быть изначально отношения между ребёнком и их родителем, так что Че был бы тут точно кстати со своими умными нравоучения. — Откуда ты узнал о моём блокноте? Джэбом, словно только ждавший этого, сдержанно поднимается с кресла и откидывает бумаги на коленях в ближайшую тумбу. Югём бессловесно выходит из комнаты, и Чангюн в иной раз задумывается, какую ещё он должность имеет, кроме прямого и официального? Будь Гюн ещё немного бесчеловечнее, обязательно посвятил бы мир в эту аморальную связь, но пока у него есть капля человечности к родителю, его не особо заботят похождение старшего. — Кое-кто посоветовал. — И ты посоветовал это Хёну? Ты лучше всех понимаешь, что этот брак ничего не значит, так зачем пытаешься что-то изменить? — Я твой папа, если ты не забыл. Разговаривай с уважением со мной. И нет, я ничего не пытаюсь изменить. Хёну станет твоим законным мужем, вот и всё. — Тогда где мой отец, дорогой папочка? — Гюн нарочно давит на самое больное, надеясь увидеть крах уверенности своего родителя, но тот невозмутимо стоит перед ним и глядит, словно яд единственного сына ничего для него не значит: — Он не заслуживает быть тут. Теперь он не часть нас, Чангюн. Не забывай об этом. — Потому что ты обокрал его? Ты собираешься обокрасть также и отца Хёну? А потом кого? Неужели ты не понимаешь, что дефицит отчуждаемых сил непреодолим? — цитируя статью своего папы, Чангюн безмолвно молит о его падении, но по кругу натыкается на однобокое безразличие с его стороны: — Замолчи. Я твой папа, а ты мой сын, и я делаю всё это ради тебя. — Поздравляю, ты выиграл награду самого худшего родителя века. Можешь гордиться собой, папа, который делает своего сына несчастным. — последние слова намеренно выделяются из общего фона ненависти особым изыском. Чангюн так долго терпит не от мазохистского удовольствия, а потому что глубоко внутри себя примеряет счастливый и конец и для себя. — Приведи себя в порядок, а потом готовься принять своих друзей. Они и так были здорово удивлены, когда тебя не было на мальчишнике. — устало то ли приказывает, то ли просит старший Им. — Надеюсь, что ты хорошо спишь, папочка. — иронично прощается младший. — Это был твой выбор, Чангюн. Всё это. Ни я, ни Хёну, ни его отец, ни кто-либо ещё не смог бы выбрать за тебя твоё будущее. Только ты и только ты. Тебе осталось лишь принять это будущее, вместо того, чтобы противиться ей. Ты сейчас думаешь, что счастье не в деньгах, но деньги единственное вечное счастье. — убедительно рассказывает Джэбом, будто по-настоящему верит в правдивость своих убеждений, от чего по спине его сына прокатывается дрожь. — Именно поэтому, папа, в этой жизни ты никогда не станешь архатом (высшая ступень просветления буддизма). — горько плюёт Чан, плюхнувшись на твёрдую подушку кресла, как бы говоря, что больше не намерен терпеть своего родителя. *** Бесстрашно и с горем пополам глядя правде в глаза, Чангюн неохотно готов признать, что его папа прав во многом. Нет, не в том, что счастье в материальном, а скорее в том, что к этому несчастью Чан пришел собственными ногами, без чьего-либо принуждения. Он пришел, потому что хотел защитить своё сердце от осколков и быть чистым перед своей совестью, но и сходу принять эту горькую глупую истину для омеги очень трудно, даже невыносимо тяжело. — Можно войти? — в проёме двери возникает кудрявая голова Югёма, чьё присутствие вызывает испанский стыд в омеге, но ради вежливости приходится неохотно кивнуть. — Слышал ваш спор с Джэбом-щи. Чангюн с тяжёлым сердцем и под страхом оказаться наедине с незнакомцем поднимается с кресла, когда слышит щелчок замочной скважины входной двери. Видно, что Югём не пришёл нападать, но также его лицо не кажется таким уж доброжелательным. — Можете продолжать. Им специально отходит ближе к тумбе, чтобы в случае опасности бросить в альфу чем-нибудь, но незаметно сам попадает в ловушку Кима, оказавшись зажатым между стеной и грудной клеткой альфы. — Не думаю, что вы правы, осуждая своего папу такими громкими словами, не вдаваясь в подробности его благих дел. — с циничным видом рассуждает Югём, наступая на омегу, пока тот геройски выстаивает против него без единого промаха. — Мне тихо фыркнуть или громко, чтобы вы поняли, как это глупо звучит? Благие дела и Им Джэбом — это антонимы. — Я понимаю вас, но ваш бывший парень не совсем хороший человек. Вы не осведомлены об этом, но на данный момент место этого человека не рядом с нами, а в тюрьме. — Вот как? И почему же? Он оказался слишком хорошим для этой страны? — открыто смеётся омега после того, как Югём отходит и ходит кругами по комнате, кружа голову. — Ваш парень участвовал в сокрытии убийства, о которой ваш папа всё ещё умалчивает. Думаю, вы должны быть благодарны ему, а не нападать при любом удобном случае. — Вы бредите. Вы не знаете Хёнвона. — В таком случае где он сейчас, Дэниель-щи? Разве любящие люди не должны прощать во имя любви? Но вашего парня и след простыл. Всё потому что он боится за свою свободу. — Вы только что намекнули мне, что мой папа ему угрожает расправой. Не очень умно. — Им пропускает мимо ушей полный бред сумасшедшего, отворачиваясь к окну лицом, больше не способный глядеть в скупую к чувствам взгляду альфы. — Я тут не для того, чтобы защитить Джэбом-щи. Я вас призываю к честности. Обвиняя во всём своего папу, вы вредите только себе, не видя истины. Откровенно говоря, вы лицемерите. — Уходите. — слабо выговаривает Чангюн стоящему позади Киму, но не слышит стука двери, только тишину и ровное дыхание за спиной. — Уходите, пока я не вызвал охрану! — приказным тоном повторяет Гюн, кинув первой попавшейся под руку вещью в альфу, даже не двинувшегося к выходу. — Вы знаете, что я прав, господин Им. Если хотите оставить своего любимого в безопасности, прекратите вести себя подобно самовлюблённой сучке. Вы не пуп Земли. — хладнокровно цедит сквозь зубы альфа, разглядывая ослабевшего омегу своим надменным взглядом напоследок. — И знаете почему? Чангюн до беления костяшек сжимает стакан с минералкой, но он не поддаётся силе парня и не рассыпается на мелкие кусочки, не окрасив ладонь парня кровавыми пятнами, как это обычно происходит в драматичных моментах в дорамах. — Потому что вы слабак, обвиняющий во всех своих проблемах людей вокруг. — Вали отсюда, сукин сын! Им сдаётся и кидает второй стакан к стене, разозлившись не то на себя, не то на Югёма, вывалившего то ли правду, то ли бред в лицо. Взгляд Чангюна заново возвращается на пустую улицу, заполненную дюжиной охранников, и когда он видит среди этой пустоши знакомую машину, припаркованную прямо у парадных дверей, его сердце пускает бешеный ритм. Омега уверенно и самозабвенно бежит через весь зал, молясь в своей правоте. В тот момент ему даже не нужно проверять слова Югёма на правдивость, потому что Хёнвон не все. Он особенная иголка в стоге обычных иголок, и для него не нужно придумывать оправдания, ведь их и не существует. Люди вроде Джэбома, Югёма или Хёну могут совершать плохие поступки, а потом притворяться, что всё в порядке, но не мистер Идеальность, у которого после каждого слова идёт пробел, а не сплошное слово. — Хёнвон! — отчаянно кричит Им, неожиданно возникнув перед машиной, прежде, чем Вон успевает её завести. — Я рад, что ты приехал. Очень. Чангюн наспех открывает дверь со стороны водителя, не дав мужчине также его заблокировать, и в полнейшем ужасе упустить этот момент запыхавшись дышит через рот, вцепившись в дверную ручку. — Я люблю тебя. Я так тебя люблю, хён. Ты не представляешь, как сильно. Хёнвон, озадаченный обычным поведением донсэна, с недоверием озирается на него, ожидая некого подвоха в его неожиданных словах в преддверие своей свадьбы с другим человеком, а потом, решив сохранить свои возобновлённые дружеские отношения с Хёну, наотрез отказывает: — Хватит! Я пришел не из-за тебя. — Всё равно. Научи меня, хён. Научи меня прощать себя и не грустить по тебе, потому что без тебя у меня ничего не получается. Че на секунду замыкает, пальцы у руля слабо сжимают кожаную поверхность, и смягченный взгляд падает на неспокойного парня с вздымающейся вверх грудью, а потом неохотно возвращается к дороге. Кажется, что месяц без Чангюна прошел не зря, потому что оказалось, что Хёнвон слегка соскучился по этим сладким речам и преданным глазам младшего. — Только мечты о тебе помогают мне выжить в этих оковах, хён. Прости меня, если сможешь, но прими, прошу. Прими меня обратно. Если примешь, я от всего отрекусь. Только прими. Ноги Има предательски дрожат, готовясь прогнуться под тяжестью чувства вины и боли в груди, и Хёнвон, к сожалению, замечает это краем глаза, но ничего не может сделать, чтобы помочь ему удержаться на ногах. — Мне всё ещё больно, ведь мне приходится утопать свои мечты о тебе. Трудно узнавать, что всё вокруг пыль, а былое только быль. — Вон умышленно цитирует давнюю запись с дневника Чана, использованную при переезде со Штатов на Родину, уже заранее предвидев, что после таких слов наступит гнилая тишина, забирающая все мотивы о любви. В то далёкое время у Чангюна не было сил что-то изменить, поэтому он, подвергшись влиянию окружения, не вылезал из депрессии и постоянных стрессов, существуя лишь с глубокой гнилью внутри себя, но с появлением Хёнвона в омеге что-то изменилось. Душа запертая в сундуке с десятью замками, ключ к которой был выброшен, открылась благодаря Вону. Чан за долгие два года впервые отбросил с себя плащ жертвы, открывшись альфе, увидевший в нём не напускную красоту, созданную с помощью косметики и всяческих махинаций по отношению к лицу, а нестандартную личность, от которой бежали его родители и все друзья. Хёнвон, в отличии от них, влюблялся в смущающиеся щёки, обожал пузико на животе, разговаривал на самые странные темы и ни разу не осуждал парня за его чудаковатость. Так что лишиться сейчас его — всё равно, что самолично сковать себя оковами реалии, от которой несколькими неделями ранее бежать совсем не хотелось. Но несмотря на боль, некоторые лекарства могут быть особо опасны в лечении, точно, как опасен Чан для Вона и наоборот, поэтому Им с особым садизмом по отношению к себе прикрывает дверь, чтобы дать альфе уйти, если он так решил, и Че медленно отъезжает с дороги. Трудно признать, но до этого Им свято верил, что ещё можно что-то изменить, что он даже может сбежать со своей свадьбы во имя великой любви, но в конце концов оказалось, что такое происходит в фильмах для пущей драматичности. — Это он! Это сын Им Джэбома! — и когда разносятся эти крики, Чангюна, наконец, возвращают в тяжёлую реальность. Омега недоумевающе оглядывается по сторонам, замечая шагающую с обеих сторон толпу, кажется, митингующих людей с плакатами и вывесками в руках по направлению к нему. Он пытается понять, что происходит, но так и не уловив смысла, бежит к ресторану, пока вместе с ним начинают гоняться и толпа негодующих по какому-то неизвестному поводу. Из каждого по отдельности вырываются отголоски происходящего, но Гюн, только что отпустивший своё прошлое, ещё не до конца улавливает в них смысл, поэтому с негодованием и рваным дыханием стоит у крыльца ресторана, окруженный не только дюжиной, а несколькими десятками охранников. — Заходите внутрь, Дэниель-щи. Вам нельзя тут оставаться. — сорванно приказывает один из людей в черных, на что Чангюн послушно заходит внутрь, прячась от разозленных людей, уже собравшихся кинуть в омегу помидорами и яйцами. — Всё в порядке? Джэбом несколько обеспокоенно стоит за своим сыном, хотя в подлинности его чувств никто не может быть уверен, в особенности его сын, временами видевший истинное лицо своего родителя. — Что ты сделал? Чем ты смог разозлить такую толпу? — возмущается Гюн, недовольно выдыхая прохладного воздуха из кондиционера. На миг крики прекращаются, и Чан, не ожидавший, что весь этот сыр-бор так быстро подойдёт к концу, не успев толком начаться, обращает свой взор на высокие окна, украшенные цветочными узорами от начало до конца, и видит наплывшую толпу к черной легковушке, пяти минутами ранее выехавшую на главную трассу. Им опять узнаёт машину Хёнвона и без особых усилий, потому что сам провожает её, но, по какой причине она снова стоит перед парадным входом в зал, один бог ведает. Всё, что омегу беспокоит на данный момент — это Хёнвон, оставшийся наедине с озверевшими людьми, готовые порвать любого на клочья, даже толком не разобравшись в происходящем. Тревожно кусая губы до крови и беспокойно наблюдая за ужасом происходящем у входа в ресторан, его переполняет возглас возмущение и крики ужаса, пока огромные охранники, способные своим весом прогнуть штангу в 200 кило, не могут даже близко подойти к машине, отчаянно защищая тех, кто внутри и полностью наплевав на тех, кто по случаю страдают. — Я выхожу, — сообщает Гюн после недолгого ожидания внутри, так и не дождавшись обоснованной причины происходящему. — Ты пострадаешь, если выйдешь. — холодно предупреждает Сон, испепеляя своим свирепым взглядом омегу, и мёртвой хваткой вцепившись в него за правую локоть, не пуская на выход, но жениха этот устрашающий вид и возможный синяк на локте не так пугает, как вероятность того, что Хёнвон получит травму, оказавшись в самое неудачное время и в самом неудачном месте. — Пусти, там Хёнвон! — Если не думаешь о себе, подумай о нашем ребёнке. Ты пострадаешь! — Ты сбрендил? Там живой человек, а здесь, — Чан яростно тыкает себе в живот, — пару клеток. Твоих, но не наших! Вырвавшись с оков в виде огромных пальцев Хёну у своего локтя, Чангюн выбегает на улицу, скидывая своё пальто на мокрую землю. Один из протестующих запрыгивает на капот машину, готовясь неожиданно появившейся бейсбольной битой разбить всё лобовое стекло, даже непонятно зачем, ведь Хёнвон только два месяца назад, прямо перед их расставанием сумел закрыть за него кредит, так и не оформив на неё страховку. — Отстаньте, — Им стягивает мужчину вниз хваткой за лодыжку и тут же получает чем-то ещё твёрдым по спине. Кажется, он впервые улыбается тому, что его кости обтягивает не только кожа, но и годами сложившийся жир. — от, — рука автоматически замахивается назад, свалив напавшего на него мужчину вниз. — моего, — вторая ладонь зверски хватает молодого парнишу ещё не доросшего до таких протестов, пока тот возносит огромный камень вверх, чтобы вдребезги рассыпать стекло у водительского сиденья. — парня. Чангюн не успевает защитить себя от второго удара, но внезапно распахнутая дверь со стороны водителя пускает некоторых мужчин нокаутам в землю, и оттуда выходит Хёнвон с печальной улыбкой на лице. Чан много думает о любви, о её лицемерности и эгоистичности, о её красоте и уродстве. Временами поднимая её высоко над уровнем неба, а иногда опуская к самому ядру земли. Но чаще всего в его голове, похожая на куриное яйцо с твёрдой скорлупой, снова и снова зарождалась одна лишь мысль, напоминающую собой зимнюю бурю в северных странах. Чан воспринимал любовь, как дождь, который мог нагрянуть неожиданно без единого оповещения, а в другие разы идти большими тучами, забирая все солнечные дни в своё тёмное королевство. Но за все те разы омега не понимал одну истину, исходящую из самой глубины его души годами: если любовь — это дождь, то любимый всегда зонт. Когда в сердце идут долгие дожди, зонт не сможет его остановить, но он может защитить и утешить это сердце. Лёжа под сотнями топтающих их людей и глядя в самые искрение глаза на своём веку, Им снова размышляет о любви: о её формах, о её печали, о её красоте и о её нужности. Он не понимает, как они оба свалились вниз, оказавшись в обнимку, как в старых и печальных фильмах о любви, но чувствует, что прямо сейчас их сердца снова бьются в унисон, будто никогда и не переставали этот медленный ритм вальса. — Когда ты так сильно полюбил меня? — спрашивает Хёнвон молча, терпя удар за ударом по своей спине, а Чангюн ему отвечает безмолвным признанием: — Кажется с того момента, когда родился. ***«The only hope for me is you» песня группы «My Chemical Romance». В песне есть такие прекрасные слова, которые доходят до глубины сердца любого человека: Могу ли я быть единственной надеждой для тебя? Потому что ты единственная надежда для меня И если мы не можем найти то место, к которому мы принадлежим, Мы должны создать его сами.