Немой

Сознание медленно, но верно начало проясняться. Сколько прошло времени? И что вообще происходило, пока немец не подавал признаков жизни? Ягер попытался привстать, готовясь к обжигающей боли, но ее не было. Тело же, будто жившее своей жизнью, совершенно не слушалось мужчину. Оглядев себя беглым взглядом голубых глаз, Клаус заметил, какое большое количество бинтов на нем было. Он не чувствовал абсолютно ничего, что было странно и страшно одновременно. "Скорее всего, эффект обезболивающего", - подумал фриц и закрыл глаза, пытаясь снова уснуть. Но барахтанье и тихие стоны от усердия не остались незамеченными. Ивушкин, мирно прикорнувший в той же комнате, что и немец, проснулся, почуяв перемену в тишине лазарета. Он встал со стула, размяв мышцы посредством потягиваний, и подошел к койке, на которой лежал пострадавший. Размеренное дыхание и подрагивающие ресницы выдавали Ягера, но мужчина не хотел даже видеть Ивушкина. Пусть он и был последним, кого увидел голубоглазый перед отключкой, в глубине души Клаус просто люто ненавидел русского. Танкист же, становясь рядом с рукой больного, аккуратно дотронулся до нее, пытаясь не сделать больно. - Я вижу, что ты уже очнулся. - спокойно проговорил он, убирая с глаз отросшую челку. Серые глаза пробежались по "мумии", которую даже нечем было накрыть после операции доктора: одеяла были только зимние, а простыни до сих пор не забрали из прачечной. Фриц нахмурился, поворачивая голову в противоположную сторону. Разговаривать он не хотел, да и особо не мог. Вспомнив, как он сам приходил к беспомощному танкисту в камеру, Ягер напрягся, сжимая один кулак. Теперь то он вообще прикован к кровати, огрызаться даже нет сил. От вновь нахлынувшей обиды вперемешку с чувством стыда за отсутствие сил на реснице немца блеснула слеза, которая тут же предательски скатилась по щеке. Коля обеспокоенно приблизился к немцу, поклав руку ему на плечо. Он не знал, что может сделать. Первая мысль, что проскочила в его мыслях, была: "Ему больно", но он тут же осекся. Нельзя быть таким чувствительным по отношению к врагу. Хотя это самый враг сейчас тихо плакал, обмотаный в тонну бинтов. - Прости, я... - попытался что-то сказать Ивушкин, но не смог. Ком стал посреди горла и мужчина просто молча смотрел на разбитого Клауса. Отросшая щетина явно не придавала былого шарма, а слезы, запретные для любого мужчины, поочередно скатывались по щекам. Николай ничего лучше не придумал, как взять фрица за руку. Он думал, что эта идея была настолько же абсурдной, как и его пребывание в палате штандартенфюрера, но его ладонь вскоре слабо сжали в ответ. Спустя некоторое время дыхание обгоревшего выровнялось, хоть лицо и покраснело, что не было закрыто бинтами. Русский хотел извиниться, хотел рассказать, что не хотел всего этого, когда раскрыл личность немца. Но вдруг в палату вошел Александр и тут же застыл, пытаясь понять, что здесь происходит. Коля, как памятник, застыл возле кровати пострадавшего, держа его за руку, а сам немец уже почти засыпал. Яремчук удивленно глянул на Ивушкина, но тот никак не мог обьяснить ситуацию. Доктор подошел к кровати самого тяжелого пациента за все время работы здесь и положил руку ему на лоб. С прикосновением чего-то холодного Ягер приоткрыл покрасневшие глаза, смотря на мужчину. - Ну как ты? Что-то чувствуешь? Покалывание где-нибудь или что-то стреляет? - спросил Саша на немецком, обеспокоенно осознавая тот факт, что появление Коли заставило немца плакать. Клаус отрицательно покачал головой, на самом деле боясь говорить, чтобы не сорвать голос окончательно после многочисленных криков. Врач кивнул, немного растрепав подгоревшие волосы немца, слегка улыбнувшись. Николай в то же время почувствовал, как рука, державшая его, напряглась, сжав ладонь русского сильнее. - Надо понять, как вывезти его отсюда. Он не переживет второй поджог. - произнес Александр, смотря в глаза Ивушкину, намекая на его связи, которые могли бы пригодиться. Коля кивнул, отпуская руку фрица, и рука Ягера сама опустилась на кровать, больше не цепляясь за чужие пальцы. Ивушкин вышел, натянув на голову фуражку. Александр придвинул стул, стоявший в углу, ближе к койке и начал задавать много разных вопросов, на которые Клаус мог отвечать только жестами или хриплыми неразборчивыми словами, которые с трудом вырывались из его горла.