The Non-coolest Love Story Ever

Хорошенько, прочувствованно и с толком страдать, оплакивая в душе все аспекты своего жалкого бытия, Дане настойчиво мешало любопытство лучшего друга. История о прекрасной незнакомке с неким двадцатисантиметровым достоинством захватила все воображение этой впечатлительной натуры. И не было более целеустремленного человека, чем Игорек, движимый благородным стремлением приобщить кого-то к своему... творческому образу жизни... Хорошо, хорошо, к сути! Вытащить кого-то из шкафа. Ну, ладно, окей, не кого-то, а непосредственно поеденного молью сомнений Даню. Именно поэтому уже через неделю после описанных в прошлой главе событий тот с затаенным ужасом нервно оглядывался в самом «нетрадиционном» заведении, которое вообще могло возникнуть в Купчино, оно же «Старбакс» в торговом центре «Радуга». Разумеется, заглянули они туда по инициативе Игоря, так как в здравом уме и твердой памяти Даня бы в жизни не посмотрел в сторону этой клоаки разврата и западной деструктивной для юных умов гей-пропаганды. Как любой порядочный невротик, он обожал сладкое. Игорек же был без ума от парадоксов и испытывал триумфальный восторг от театрального отвращения на лице друга, с которым тот тоскливо гипнотизировал венец белоснежных сливок на карамельном фраппучино. Искренне уверенный в том, что настоящий мужчина не может быть сладкоежкой, наш герой никогда не мог найти в себе сил отказать другу, в любом подобном заведении покупающему для него самое приторное, что имелось в меню. Все вокруг усугубляло Данину беспросветную тоску: томная Игорехина ухмылочка, выбранное им место за самым центральным столиком, щебет паломничающих в это кафе хипстерят, слишком «гейское» название торгово-развлекательного комплекса... — На кого вообще, блядь, снизошло, сука, вдохновение назвать ебучий комплекс в самом четком районе «Радугой»? Я что, бля, на параде?! Ебать, Игореха, знаешь, как я ся тут чувствую? Как гребаный упырь, которого вынули из гроба и притащили в гей-клуб. И он такой пытается слиться с толпой, типа... ой, девушка, я вас гнилой землей заляпал. Ну ниче-ниче, вы меня тож блестками обсыпали... Игорь продолжал увлеченно вещать о чем-то своем, реагируя умилением на его ворчание и периодически залипая в телефон, тогда как Даня то и дело погружался в свои невеселые мысли. Он разглядывал порхающие руки собеседника, косился на чуть менее манерных девиц, строящих глазки и «утиные» губки во фронтальные камеры своих и чужих телефонов, смущался, когда друг без понижения голоса принимался обсуждать их аксессуары... И совершенно ясно ощущал, насколько этот мир для него чужд и насколько сам он здесь неуместен со своей фланелевой рубашкой, кислой миной и еще не зажившим носом. Много раз он тщетно пытался объяснить Игорю разного стиля лексикой, что это какой-то другой уровень бытия, на который он никогда не претендовал и претендовать не собирается. В Даниной трещащей по швам картине мира этот выход стал апофеозом недели, которую он мог бы окрестить самой «пидорской» в своей жизни. Он чувствовал, что безмолвным непротивлением совершает своего рода признание: «Смотрите все, я пидор! Я пришел пить кофе в Старбакс! Я уже семь дней не могу выкинуть из головы небритого хача с огромной елдой!» Вслух он это, конечно же, произнести постеснялся бы даже наедине с собой, но страсти, кипящие в мятущейся душе нашего бедного гопника-недоскина, были очевидны и на его лице. Ничего не помогало, сколько бы он ни убеждал себя, что все бессмысленно, бесперспективно, аморально, кошмарно и ужасно, что он люто ненавидит всех этих приезжих, которые... Далее обычно следовал полный ксено- и гомофобии внутренний монолог. Но мысли о таксисте-альтруисте, его пушистых ресницах и коньячных глазах, а также других деталях анатомии не давали ни сна, ни покоя. Этот коварный образ поселился даже в эро... ночных кошмарах несчастного Дани. Про эти свои кошмары он не решался рассказать даже Игорьку. В юном возрасте они приводили Даню в священный ужас и беспросветное отчаяние от чувства утраты контроля над собственным телом, мыслями, фантазиями и реакциями. Следом шли, разумеется, традиционные стыд и чувство вины. Около десяти лет ушло на попытки обуздать и подавить собственное бессознательное, настойчиво демонстрирующее ему всевозможные непотребные гомоэротические сценарии с собой в главной, зачастую пассивной, роли. И если в последние годы он научился решительно выбрасывать эти картинки из головы при пробуждении и игнорировать существование внутреннего конфликта, то теперь... Теперь ему снился только один человек, лицо которого, к собственному несчастью, в тех предрассветных сумерках Даня запомнил во всех деталях. Этот человек то отбирал его у группы агрессивных, полураздетых, накачанных южных парней, то склонял к разврату прямо на водительском сиденье, то раскладывал на своем цветастом ковре, чтобы жестко оты... кхм, об этом чуть позже. Самым удручающим в этой ситуации фактом было то, что Даня не всегда мог провести четкую грань между увиденным в полудреме и своими не особенно контролируемыми фантазиями в моменты интимного уединения. Еще в первую ночь после встречи со своим Ромео наш герой мучился бессонницей по причине того, что некоторый элемент его организма слишком активно требовал внимания. Героически держать себя в руках удавалось не так долго, и к часу ночи Данечка робко накрыл ладонью свою самую уязвимую часть с обреченным намерением подержать себя в руках уже буквально. С освещенной уличными фонарями стены напротив на него укоризненно глядела обладательница великолепных форм Анна Семенович, плакат с которой он в порыве подросткового самоутверждения прилепил над письменным столом. Учебе красотка не мешала, так как случился этот приступ эмансипации незадолго до Даниного двадцатишестилетия. При жизни своего запойного родителя он бы вряд ли осмелился на такой жест, но теперь, когда они остались вдвоем с матерью, которая в любой момент могла зайти в «его» комнату и начать там прибирать, он чувствовал острую необходимость хотя бы таким образом «пометить» свою территорию. Укоризна в глазах грудастой барышни сменилась на кокетливое одобрение, когда рукой была преодолена последняя преграда целомудрия в виде нижнего белья. В тоске Даня уставился на ее впечатляющие си... дамские достоинства и вздохнул глубоко, припоминая, когда в последний раз имел возможность насладиться близостью с дамой. Кажется, зимой?.. Он не мог сказать точно, потому как подобные события часто шли в комплекте с большим количеством алкоголя в нем самом и в потенциальной партнерше. В тот момент, уныло двигая кистью и разглядывая прелестную Семенович, Даня надолго задумался, искренне задаваясь вопросом, зачем же девушки выбирают такое тесное белье, делающее шикарную грудь похожей на жо... другую часть тела. Утомленный размышлениями, он прикрыл глаза и в ту же секунду узрел совершенно неприличную улыбку вчерашнего спасителя. Испугавшись того, как физически ощутимо с новой силой налилось кровью содержимое руки, Даня затравленно вцепился взглядом в томную даму на плакате. Выражение ее лица почему-то вместо привычного «Покажи мне, на что ты способен, мальчик!» теперь сменилось на «Я знаю все твои грязные секретики, извращенец!» Он правда старался, но... упустил момент, когда еще сознательные попытки любования ею уступили смешавшимся с глубочайшим чувством вины предположениям, что бы мог делать с ним этот мужчина, если бы Даня еще раз оказался в его постели. В собственной кровати он боялся лишний раз пошевелиться, чтобы душераздирающим скрипом не разбудить чутко спящую за стеной матушку. Попытки починить, подкрутить болты, придвинуть вплотную к стене ни к чему не приводили, а слышимость между комнатами была так хороша, что частенько на пике сладострастия приходилось зажимать себе рот, чтобы не тревожить никого еще и сбитым дыханием. Обычно Даня подолгу не мог довести себя до кульминации — как он полагал, по причине неблагоприятных обстоятельств, хотя на деле это можно было бы отнести скорее к его общей тревожности. Но теперь, на секунду представив, что прижатая к губам ладонь принадлежит новому знакомому, а робко разведенные колени — это не «для удобства, ничего такого», а разрешение... В следующую ночь он остался у не поскупившегося на звукоизоляцию Игорька и мог свободно водить пальцами по шее, груди и бокам, думая о вполне конкретных руках и все равно пытаясь дышать не слишком громко. В третью ночь, снова дома, он больно кусал губы в процессе, чтобы после представлять, будто это последствия вполне конкретных страстных поцелуев. На четвертый день до ночи он не дотерпел и сбежал в тесную и дурно пахнущую общественную уборную, где быстро довел себя до разрядки, упершись рукой в стену и под конец поддавшись соблазну мыслей о том, что его мог бы здесь и сейчас наклонить вполне конкретный человек. В этот момент ему стало действительно страшно от понимания, как сильно такая мысль приближает развязку и как от нее хорошо. Пятую ночь он снова провел у Игоря, пустившего его в квартиру и уехавшего вести корпоратив. До трех ночи промучив Xbox, приобретенный равнодушным к таким игрушкам другом специально для него, утомленный Даня вырубился прямо на диване и только под утро был разбужен спотыкающимся о его кеды Игорьком и ставшим уже почти привычным на этой неделе необыкновенно крепким стояком. Шестая ночь, ноющее запястье и обреченное смирение с глубиной собственного грехопадения вкупе с продолжительным «Бля-я-я...» побудили Даню вконец осмелеть и обнаружить, что если лечь на живот и приподнять бедра, то кровать будет скрипеть почти неслышно. И да, это всего лишь из-за скрипа, а не потому, что вдруг понравилось представлять, как сзади на коленях стоит очень конкретный человек и насаживает Данин тощий зад на вполне конкретный... кхм... Картина эта показалась ему вполне реалистичной и занимательной, так как, несмотря на помноженный на внезапную влюбленность спермотоксикоз, тот прекрасный и желанный таксист ввиду своей этнической принадлежности оставался для нашего Дани, прошу прощения за грубость, овцеебом. И вот, наконец, вечером седьмого дня несчастный наш герой восседал напротив довольного жизнью, хитро щурящегося друга в пафосной кофейне, с кислой миной ковырял ложкой сладкие сливки и удрученно размышлял о своем незавидном положении. Иногда на протяжении уже почти получасового ленивого монолога Игорька он вдруг ощущал острое желание признаться ему в своей душевной неурядице, но не мог себя пересилить и сменить гипотетическое «она» на вполне конкретное «он». Игорь был умным парнем, все понимал, прекрасно видел, что его гомофобно-латентный товарищ почти созрел для откровенности, и спокойно выжидал его готовность к инициативе. Но и его терпение не было бесконечным. — Да-а-ань, ну давай, рожай уже, я сейчас не выдержу и сам все за тебя придумаю, — он отобрал у Дани ложку, облизал ее и аккуратно положил на салфетку. Прежде тот огрызнулся бы, но теперь только ниже опустил голову, уставившись в центр окончательно разрушенной башенки сливок: — Ну, валяй. — Он красавчик, — безапелляционно выдал Игорек. — Да, — кивнул Даня без раздумий. — Она. Красотка. — Конечно, — со скептически-сочувствующим видом согласился друг. — Горячая южная женщина в самом соку. — Именно, — он проигнорировал подкол. — Лет тридцать, насколько я понимаю. — Верно. — Со своим авто. — Ага... — Имеет привычку подбирать бухих мужиков на рынке в ночи, — Игорек приподнял бровь с ухмылкой. — И везти их к себе в коммуналку, чтобы уложить в свою постель... но никакого секса! Экстремалка, что сказать... — Ну че ты издеваешься, Игореха?! — Даня взмахнул руками в возмущении. — Если б не она, ты б ща на моих поминках сидел, а не в этой петушатне! — Не сейчас, а через... — тот прищурился, как будто подсчитывая. — Примерно шесть дней. Но не сложилось, и потому ты все еще здесь. А твой несостоявшийся хахаль рассекает по городу и не ведает, что где-то рядом грустит один маленький... — Сам ты, бля, маленький, — насупился он. — Ничего страшного, у нее же двадцать сантиме... — Игорь, блядь! — Даня оглянулся испуганно, заставив собеседника расхохотаться. — Игорь, может, и блядь местами, но твоя дама с секретиком мне уже заранее нравится!.. С секретищем... огромной страшной тайной... — его смех стал почти истерическим, в то время как наш герой ясно ощутил, что начинает краснеть. — Если, конечно, ее тайна в самом деле такая огромная, как ты говоришь... — Бля, ну говори потише, мы ж не у тя дома, Игорюнь, — возмущенным полушепотом попросил он. — Да-ань, — вдруг серьезно уставился на него друг. — Вот поверь мне. Всем похуй. Давай, выкладывай. Как есть. И не надо сочинять, я твой пиздеж с песочницы знаю. Спорить с этим не было никакого смысла. Еще раз тяжело вздохнув, Даня робко взглянул на него и почти жалобно начал: — Ну... Вот что она может во мне найти? Вот посмотри на меня. У меня ничего нет, вообще, никаких ресурсов... — он замолчал на секунду, пропустив мимо ушей раздраженное «Начало-о-ось...» вкупе с закатыванием глаз. — Ну, мамкина квартира в перспективе, тьфу-тьфу, не дай бог, лет через хуй знает сколько. И все. Ни нормального дохода, ни нормальной работы, ни машины... — У него есть своя. — Ни жилья своего, ничего. Был бы хоть симпотный или хотя б молодой, так не... Стремный, как жертва Бухенвальда, не шибко умный, ниче не знаю, кругозор как... — он невольно покосился на свою ширинку со вздохом. — Даже это... не особо... Ниче не умею, ниче не достиг... никто из ниоткуда... — Вот знаешь, Дань, если б мне было не жалко мои руки и если б у тебя и так не был разбит нос, я б тебе щас врезал, — прикрыв глаза, недовольно проинформировал Игорь. — Сидит тут такой стройненький, прехорошенький, глазастенький, с кубиками пресса, кудряшками этими, носиком курносым и ноет, сука, и но-оет... Не сказать, что подобный диалог случался у них впервые, но это не мешало нашему печальному страдальцу в очередной раз робко взглянуть на приятеля с затаенной надеждой. — Дань, ты такой пидорас, боже мой, такая неведомая хуйня на ножках. Я каждый день по два часа ебашу в качалке, жру одну куру и овощи и все равно никогда не был таким подсушенным, а он сидит и но-оет, пидор проклятый... Да все у тебя в порядке, ебанашка ты моя. Волосы отрастут, будешь красивый. Татухи вот... довольно удачные... — на этой реплике в глазах Игоря проскользнуло слишком явное сомнение в собственных словах. — Но небольшие, можно перебить чем-то поприличнее. И бровки вразлет, хищненький такой. А глаза вообще какие! — Выпученные, — глухо ответил Даня, спрятал лицо в лежащий на столе локоть. — Вот долбоеб! Большие глаза — это всегда красиво. А у тебя еще яркие, это же твоя фишечка, Дань. И носик! Обожаю твой курносый носик. Ты и сам этому своему... своей этой крале покажешь... хи-хи... кое-что... — Спасибо, — еще тише выдал он, так и не подняв головы. — И кончай уже это «она». Это не важно, кого ты хочешь и с кем спишь. Важно, кому и как ты при этом вредишь. А в данный момент ты вредишь исключительно себе отказом признать очевидное. Даня? Ответом было совсем тихое «угу». — И вообще, — невозмутимо продолжил Игорек. — Если тебе не нравится идентифицировать себя как мужчину, которого привлекают другие мужчины, запишись в бисексуалы. А еще лучше в пансексуалы. — Чего?.. — Даня уставился на него в непонимании. — Это такие, которым нравится трахать все подряд вне зависимости от пола и гендера. Звучит лучше, чем гей. Для гомофоба, по крайне мере. — Ладно, — сохраняя удивление на лице, он взял ложку и принялся задумчиво употреблять сливки. — Ты думаешь, у меня есть шанс? — Шанс есть всегда, и мы выжмем из него максимум. А если не выйдет, то будет второй шанс. Не вешай нос, зайчик, — Игорь хлопнул руками по столу, не обратив внимание на то, как Даня скривился от «зайчика». — Сегодня мы идем в бар! Праздновать твой выход из шкафа. Выползание. Выкатывание. Выпадание... — На полном ходу... — Из поезда гетеросексуальности. Наконец-то ты признаешь, Дань, что лучше меня никто не умеет соса... — Да Игорь же, блядь! В тот субботний вечер впервые за долгое время на душе у нашего героя наконец царил покой. Недолгий, конечно, так как нервная его натура давала о себе знать с завидной стабильностью, но такой легкости и тишины внутри Даня не испытывал очень давно. Он точно не мог припомнить, когда в последний раз вот так беспричинно улыбался, прогуливаясь с кем-то вдоль залитого закатными лучами Витебского проспекта, который они с Игорем пытались нелегально пересечь, чтобы потом по шаткому мостику перебраться через канаву, кем-то по недоразумению названную речкой Волковкой, на родную Турку. Нет, разумеется, один разговор не смог бы излечить его от взращиваемой годами внутри гомо-ксено-Дане-фобии. Но на один вечер его отпустило. Думаю, именно в тот момент он ступил на долгий и тернистый путь примирения с собой, продлившийся... Откровенно говоря, все еще длящийся. Подобное эйфорическое состояние отсутствия оценочных суждений продлилось у него аж до следующего утра, что привело к очень неожиданным даже для Игоря... Особенно для Игоря — событиям, наполнившим ближайшие ночные часы. Ни в какой бар они в итоге не пошли, так как завернули прогуляться в Яблоневый сад и сошлись на том, что погода слишком хороша, настрой слишком лиричен, да и в целом как-то... лень. А после и вовсе наткнулись на расположившуюся прямо на газоне у кромки воды компанию Даниных корешей. Вряд ли кто-то из них смог бы ответить на тривиальный вопрос о том, для чего они в тот день собрались и уселись на траву с семками, сухариками и пивом, тогда как в таком возрасте уже полагается отмечать солнечные деньки поездками в лес и на дачи, желательно с девицами и шашлыком. Вероятно, очередного исполнения потребовал древний, доставшийся от предков обычай «Попиз... поговорить за жизнь», стабильно неизменный в композиции: за ритуальным рукопожатием следовало ритуальное озвучивание новостей, ритуальные жалобы на жизнь, быт, дам и правительство, а следом ритуальная взаимоподдержка посредством совместного распития горячительного. Очевидно, пришло время расширить нашу систему персонажей и включить в нее новую четверку молодых людей, некогда прославившуюся на весь район в амплуа самых отбитых гопарей. Возглавлял ее еще со школьной скамьи улыбчивый Вася Азаренко, некогда похоронивший в себе талант клоуна. Однако истинное его лицо то и дело совершало попытки выбраться наружу, заставляя Васю, откровенно красивого, высокого, подтянутого молодого человека с модельными скулами и обворожительной улыбкой, вести себя подобно хулигану из пятого класса, задирающему всех подряд и рисующему детородные органы на каждом встречном заборе. Неуемная энергия, охарактеризованная Даней как шило в жопе, стимулировала Азаренко то и дело влезать в какие-то полулегальные бизнесы, пирамиды и другие хитровыдуманные финансовые конструкции, из которых он чудом выбирался без вреда, совершенно не желая учиться на собственных ошибках. Да и ошибками этот опыт не считал. Зато себя самого считал стреляным воробушком и опытным предпринимателем, хотя единственным делом, которое все еще приносило ему маломальский доход, оставался интернет-магазин аксессуаров для смартфонов. Ему единственному было позволено легонько поддевать Игорька на тему его предпочтений — как полагал наш центральный герой, исключительно ввиду того, что сам Игорь находил его чрезвычайно привлекательным и потому многое спускал на тормозах. Стасик и Беня практически не появлялись на людях отдельно друг от друга, будто попугайчики-неразлучники. По правде говоря, они порой действительно смахивали на двух попугаев, гопнувших какого-нибудь гангста-босса в Гарлеме: чего стоил один Бенин золотой зуб, до появления которого Даня искренне полагал, что мода на такие аксессуары осталась лишь в среде цыганских баронов. Вероятно, Беня считал, что блеск драгметалла во рту будет отвлекать собеседников от его генетического богатства: белоснежной, красивой, но довольно лошадиной улыбки. Из всей компании он единственный ежедневно посещал местную качалку и при любой возможности демонстрировал свой забитый рукавами рельеф. Стасика состояние собственного щекастого организма заботило несколько меньше, возможно, по причине факта, на который уязвимый в этом плане Даня не мог не обратить внимания: из всей компании этот парень был укомплектован природой щедрее всех. Если вы понимаете, о чем я. Не так щедро, как прекрасный незнакомец на синей шкоде, но... Парадокс этой пары состоял в следующем: при том, что Даня знал их как двух очень душевных, мягкосердечных и компанейских парней, именно они поддерживали добрые традиции гоп-субкультуры и отжимали телефоны, кошельки и прочую ценную мелочь у загулявших в ночи зевак. Особенно пьяных. Включая детей и женщин. А вот пенсионеров не трогали, то ли по причине выборочного благородства, то ли из страха перед паханом района — тетей Галей, агрессивной пожилой дамой и по совместительству их бывшей классной руководительницей, знающей в Купчино все про всех. Четвертым столпом этой бодрой шайки раньше был широко известный в узких кругах Гоша Ларин, мечтавший о музыкальной карьере и не расстающийся с гитарой даже во сне. Пел он, однако, так душераздирающе, будто в момент единения с музами ему как минимум отпиливают конечность, отчего по ночам вся компания была гонима из любого двора во всей округе. И хорошо, если матом, а не летящими из окон цветочными горшками и ведрами воды. Но года три назад Гоша остепенился, устроился на «нормальную» работу, стал носить зарплату жене, ходить в свежепостиранном, в ипотеку влез... А когда у него родился первенец, и вовсе пропал со всех радаров, оставив после себя теплые воспоминания и культурное наследие в виде младшего брата. Юноше этому было двадцать с небольшим, но никто точно не знал ни его возраста, ни паспортного имени, ни какой-либо другой личной информации, потому как Братан Гошин (так его и называли в глаза и за глаза) был крайне замкнутым и скромным мальчиком. Он молча следовал хвостиком за остальными, хихикал даже над несмешными шутками, не разговаривал, если ему лично не задать вопрос, даже летом ходил в шапке и являл собой самую загадочную фигуру в компании. Никто особо не обращал на него внимания, но фоновое присутствие Братана стало настолько привычным, что без него было уже... «не то». Первое время наедине с ним человек испытывал некоторую неловкость, что возникает, когда очевидна благожелательность оппонента, но он при этом упорно молчит. Эмпирическим путем Даня обнаружил лишь два способа его разговорить. Первым был вопрос про его домашних питомцев. Практически без промежутков во времени у Гошиного брата в оставленной ему родителями однушке обитали разные ущербные уличные коты, которых он подбирал и пытался лечить. Там же гнездился его попугай, некогда проживала морская свинка, периодически гостил Гошин лабрадор, когда тот возил семейство на моря... Но и этого сентиментальному юноше было мало: время от времени он ходил в ближайший зоомагазин в гости к кроликам, мечтая когда-нибудь купить одного из них. Как-то ему даже дали подержать одного, о чем он потом пытался рассказать в компании, но смутился наступившей внезапно гробовой тишины, стушевался и замолчал. По правде говоря, он хотел бы завести крылана, но не был уверен, что справится с уходом. Обо всем этом Даня узнал, когда из симпатии и необъяснимого чувства вины отдался ему на растерзание в качестве жертвы для первых попыток постижения искусства татуировки. Таким образом у центрального персонажа моего рассказа появилась маленькая пошленькая розочка с подтекшим со временем контуром на плече, совершенно неприличная корона на внешней стороне запястья, жутковатая надпись на предплечье... Тема татуировки была вторым способом разговорить скромного паренька. На себе он не имел ни одной, хотя и работал в салоне с довольно большим потоком клиентов. Работал лишь искусства ради, как говорил об этом Вася, так как платили там смехотворные двадцать процентов от стоимости работы, которые Братан тратил на ветеринаров. А друзей забивал бесплатно... Оставим это лирическое отступление и вернемся в условно яблоневый Яблоневый сад. По странному стечению обстоятельств и вопреки собственной идеологии Данины друзья очень любили Игорька. Даже несмотря на то, с каким брезгливым видом тот аккуратно, чтобы не запачкать светлые джинсы, опустился на землю рядом с Даней, буквально шмякнувшимся туда же минутой ранее. И с каким утомленным скепсисом покосился на развороченные пакеты сухариков, дополняющих бесхитростную трапезу из разливного пива. Для самого Дани все было знакомо, понятно и приятно, и в своей «стае», практически родной стихии он сделался расслабленным и умиротворенным. Вяло поддерживал беседу, задумчиво щурился на солнце, вставлял короткие реплики, хмыкал... И еще не вполне ощущал, случились ли внутри какие-то заметные снаружи перемены или все осталось по-прежнему. Одно было очевидно — отношение парней к нему не изменилось. Перемена была в другом: он неожиданно для себя впервые обратил внимание на то, как держит себя Игорек среди его товарищей. Если раньше все эти флирт и жеманность укладывались в характеристику «по-пидорски», теперь Даня вдруг заметил, насколько по-разному тот разговаривает с каждым: примеривается к бицухам Бени, строит глазки Васе, едко подкалывает Стасика, поглаживает по затылку Гошиного брата... И насколько оценивающе смотрит. Смущенный от собственных мыслей, он задался вопросом, может ли разрешить теперь и себе поступить так же, хотя бы в уме? Имеет ли право перестать силой гнать из головы подобные мысли? Чувствуя азарт от того, что совершает что-то не совсем легальное, и едва заметно этому ухмыляясь, он осторожно стал разглядывать парней, отмечая по ходу дела, что ему могло бы понравиться в каждом из них. Азаренко, безусловно, был ближе всех к международным стандартам мужской красоты, но гораздо более притягательной Даня находил его неисчерпаемую жизненную энергию. А вдруг как сексуальный партнер он был бы так же неутомим, как и во всех иных своих начинаниях? Было в нем что-то такое, что тянуло к нему людей, пускай он и вел себя частенько как бабуин. Возможно, это была харизма — слово, которое Даня в случае этого человека считал родственным слову «харя». У Стасика помимо внушительного предмета зависти в штанах имелась в характере необъяснимая доминантность, ввиду которой с ним почти никогда никто не спорил. Вася порой мог позволить себе за глаза умиленно обозвать его сладкой плюшкой, но под страхом тяжелых увечий избегал таких эпитетов в личном общении. Беня, безусловно, заслужил уважение за тяжелый ежедневный вклад в собственное атлетическое развитие, хотя Даня и раньше позволял себе подолгу изучать его эклектичные рисунки на руках, постепенно распространяющиеся с предплечий на плечи, грудь и далее. У него тоже были темные пушистые ресницы, но они ни в какое сравнение не шли с... А вот гошиного брата он был бы не против в качестве эксперимента поцеловать по причине неприлично приятных полных губ на состоящем из ровных линий лице со впалыми щеками. Все это вместе делало паренька похожим на гибрид Анжелины Джоли и рыбы, вид спереди. Правда, помимо этих губ там имелись еще и довольно пугающие темные глаза, контрастирующие с бледной кожей. Карий цвет был из тех, что ближе к черно-серому, а не цвета крепкого сладкого чая, как у... Мысли снова невольно вернулись к предмету вожделений последней недели. Тот человек был очевидно далек от стандартов сексуальной привлекательности, от Даниного мира, от гей-сообщества, от любых зацепок, что могли бы... Даню вернул в реальность короткий пристальный взгляд и усмешка внимательного Игорька. Никто, кроме него, этот хулиганский эксперимент не приметил. А может, никто из присутствующих даже не задумался бы о такой вероятности по причине незнания контекста. Особенно с учетом того, как яростно Даня настаивал на собственной абсолютной гетеросексуальности: любой из его друзей без каких-либо опасений готов был обронить рядом с ним целый ящик мыльных брусков. Но напрячься он не успел: друг тут же обратился к нахохлившемуся Стасику, безобидно интересуясь, не собирается ли он подкинуть скромному Дане какой-нибудь айфон поновее вместо его тормозной лопаты с треснутым экраном. Севший на любимого конька, тот сходу принялся вслух перебирать в уме характеристики имеющихся в наличии «новых» смартфонов, и беседа вернулась в нейтральное русло. Позже в тот же вечер, когда они вдвоем выходили из магазина с Даниным любимым пивом и выбранными Игорем вином и более изящными закусками, которыми тот собирался праздновать выпадание друга из шкафа иллюзий и неприятия, между друзьями состоялся следующий диалог. — Да-а-ань, скажи, — Игорек кокетливо пожевал губу, прежде чем задать вопрос. — Если бы тебе пришлось переспать с кем-то из ребят, кого бы ты выбрал? — Никого! — мгновенно выпалил тот в искреннем испуге, еще не готовый к обсуждению таких моментов вслух. — Тебя! Он всего лишь имел в виду тот очевидный факт, что еще не готов светить перед кем-то, кроме лучшего друга, свою новоприобретенную... то есть новопризнанную... скажем так, особенность. Но Игорек в ответ как-то хитро улыбнулся, заставив Даню на подходе к подъезду потихоньку начать нервничать: слишком уж похожа вся эта ситуация была на стандартную историю парочки, решивший уединиться интимных радостей ради. «Ничего страшного, это же Игорюнька, мы вместе столько прошли, я его хорошо знаю, ничего такого не случится», — успокаивал себя наш герой. Опасался Даня не зря: Игорек тоже знал его как облупленного. Он не смог бы объяснить даже себе, как так вышло, что от совместного просмотра какой-то развлекательной передачи они перетекли обратно в перемывание костей ребятам с уклоном в сексуальный подтекст. И старательно не обращал внимание на попытки друга забрать у него диванную подушку, прикрывающую слишком очевидное одобрение истомившегося в условиях длительного отсутствии близости организма. Даня и раньше позволял ему находиться в своем личном пространстве гораздо дольше и ближе, чем это принято у обычных однополых приятелей, а теперь своим признанием практически развязал руки. Знал Игорек и некоторые детали его фантазий, тайные фетиши и пунктики, которые теперь бессовестно вставлял в беседу, уже вслух оценивая по очереди участников сегодняшних посиделок в парке и откровенно намереваясь свою жертву довести до пика наслаждения ораль... я хотел сказать, ораторски. Все началось с безобидного упоминания Братана Гошина и смелого заявления Игоря, что мальчонку можно при минимуме усилий влюбить в себя за пару суток. — Если он снизойдет до того, чтоб попиздеть с простым смертным, — скептически хмыкнул Даня, пропустив мимо ушей игривую ремарку о том, что собеседника интересуют отнюдь не разговоры. — Вот ты хоть знаешь, как его зовут? — Конечно, — удивился Игорь. — Серьезно? А я вот не ебу, — Даня стушевался, сообразив, как это прозвучало. — Да-а-ань, ну ты серьезно? — захихикал тот. — Его зовут Натан. Но это имя ему не нравится, так как его еврейская мамочка звала его все детство Наташей... — Гоша и Наташа, пиздец, — он чуть не подавился пивом, рассмеявшись. — Ага, наверное, она хотела дочь. — Слыш, Игорех, а ты откуда вообще в курсе таких подробностей? — Я умею находить общий язык с людьми, Дань... Возможно, это не звучало бы так неприлично, не будь губы друга почти прижаты к его уху, а его рука не лежала бы на внутренней стороне Даниного бедра. — Игорюнь, ну бля, ну мы же лучшие друзья, ну че ты, — тихо пытался ломаться Даня, но отсутствие какого-либо физического противления с его стороны делало все попытки слишком неубедительными, что того лишь подстегивало. — Вот именно, Данечка, мы лучшие друзья. Пора перестать врать себе и стесняться естественных для тебя реакций. Возразить было нечего, потому он принял волевое решение допить игорехино вино, что привело к следующему не особо дальновидному решению в порядке исключения и эксперимента — сознательно позволить ему себя... приласкать. В крайнем случае, утром можно будет все отрицать и сослаться на промилле. Дальнейшие события Даня запомнил калейдоскопом. Вот он полулежит на диване и с видом обреченной юной девы позволяет себя раздевать. Вот ему щекотно от игорехиного дыхания на животе, а следом горячо и невыносимо хорошо, и хочется признать, что — да, мол, ты прав, Игорюня, ты лучший, зе бэст оф зе бэст, и никакая дама не сравнится в профессионализме с этим небольшим, но умелым ртом. А вот он начинает дергаться и вопить, потому что игорехин язык оказываются вдруг где-то в жо... не совсем в правильном месте, что очень пугает. Но его неожиданно крепко держат за бедра, и в следующем осколке калейдоскопа Даня уже неприлично жарко вздыхает, понимая, что это слишком приятно, чтобы сопротивляться. Далее в нем каким-то загадочным образом оказываются сразу несколько пальцев, но и тут вернувшаяся в нужное место безмерно желанная, горячая и влажная теснота не оставляет шансов для возмущения. Возмущался он уже постфактум, пунцовый от алкоголя, смущения и злости на Игоря: вслух по причине несанкционированного вторжения, в мыслях — за то, что был недостаточно настойчив и вторгался явно не тем, чем полагается. Короткий и самодовольный ответ («А что такого? Раньше тебе все нравилось») снова хлещущего винишко лучшего друга заставил Даню и вовсе задохнуться в праведном негодовании и сбежать в душ смывать следы разврата. Тщательно уничтожив все улики, он скомканно попрощался с сонным другом и поспешил ретироваться домой, где уже в собственной постели не мог перестать думать о случившемся, снова полувозбужденный и взволнованный. То и дело от непростых мыслей отвлекали драматические возгласы героев какой-то мыльной оперы из гостиной, мамин эмоциональный телефонный разговор с кем-то из подруг на кухне, вопли уличных гуляк со двора... Прикрыв глаза и стараясь абстрагироваться от шумов, Даня пробовал тактильно восстановить в памяти ощущения того, как лучший друг размазывает липкое по его животу, затем приподнимается, чтобы поцеловать в шею, и дрочит ему на бедра, как он сам пытается трогать его руки в процессе, подставляется и не понимает, почему тот не идет дальше, когда у «жертвы» посшибало все тормоза и сами невольно разъезжаются колени. Попытайся он протолкнуть внутрь член, Даня бы не сопротивлялся, в таком состоянии готовый без сожалений и сомнений лишиться такого рода невинности. Возможно, он остался бы покорным даже в том случае, если бы Игорь попытался трахнуть его в рот. Он настойчиво гнал от себя предположения, что тот мог отказаться от полноценного секса по причине того, что не находил Даню достаточно привлекательным для себя и пошел на все это из любопытства или жалости. Убеждал себя, что в момент, когда он сам вздрагивал и замирал, ощущая уязвимым местом, как притирается чужая скользкая головка, Игорь просто не терял контроль и сознательно сдерживался из осторожности и заботы. В итоге обкончал бедному Дане все самое интимное. Тревога не давала ему уснуть в тот вечер, потому чуть за полночь он накинул домашнюю одежду и, поднявшись на пролет, робко постучал. Судя по триумфальному довольству на лице ничуть не удивленного друга, тот и не думал ложиться. Наблюдая, как Даня мучается в очередном приступе полного сомнений беспокойства, и слушая сбивчивые жалобы на то, что дома из-за маминых ток-шоу и вхождений без стука даже подрочить спокойно невозможно, Игорь варил кофе и загадочно улыбался. А затем тепло обнял и поцеловал в висок, когда тот Даня, румяный и дерганый, ткнулся носом ему в плечо, еле слышно наконец озвучив причину волнения: — Игорюнь... Только честно... Почему ты меня сегодня не трахнул? Ты же мог. — Мог, — кивнул он. — И хотел, — после чего рассмеялся и приподнял Данино хмурое лицо за подбородок. — Слушай, если честно, я не успел. У меня, конечно, сейчас велик соблазн сказать, что я весь из себя такой благородный, но нихуя. Просто обкончался раньше, чем... ну ты понял. Да и нечестно это как-то было бы с моей стороны, не? Даня несколько раз глубоко вздохнул, положил голову ему на плечо, обнял за талию и тихо произнес: «Спасибо». Новое ощущение того, что его в самом деле могут хотеть, считать красивым и привлекательным, придавало уверенности и успокаивало. Особенно когда субъект интереса — избирательная дива Игорек. — И вообще, Данька, наверняка твой хуястый хач будет просто счастлив быть первым в этой прелестной тугой маленькой заднице, — с этими словами, растеряв еще на середине реплики всю свою манерность, он на пару секунд сцапал Данин зад и прижал друга к себе, чуть приподняв и выдавив из него сбитое «Экх-х». Как-то так и завершилась первая неделя после той судьбоносной встречи и оформилось наконец первое более-менее цельное представление нашего героя о себе. Но это только у евреев мир строится за шесть дней с субботой в довесок, тогда как человеческая психика — дело куда более еба... тонкое.