The Non-coolest Love Story Ever

Совесть кусала нашего героя за ноги еще несколько дней, как самый игривый из подобранных Братаном помоечных обитателей. Он так и не смог определиться, были ли утеряны некоторые элементы его «вот этой вот» девственности или же их «недосекс» оставался больше «недо», чем сексом. Все сомнения, страхи и стыд бесследно рассеяла новая встреча с объектом его пламенной страсти. Ошибкой было полагать, что по причине этого полуосознанного чувства вины Даня не сможет более смотреть Имрану в глаза: когда тот обезоруживающе улыбнулся, буквально обволакивая ласковым теплом, все тревоги вмиг покинули Данину голову, оставив место только смущенно-счастливому предвкушению близости (пока во вполне невинном смысле). С описанных ранее событий прошло не более двух дней, когда Имран снова позвал его погулять, воспользовавшись безоблачной и удивительно теплой для конца августа погодой. Он все так же трепетно оберегал Данины границы, не позволяя ни на секунду ощутить любого рода дискомфорт: со стороны их встреча выглядела как формальное рукопожатие и краткое объятие давних знакомых, тогда как вся приязнь осталась во взгляде и маленьких, не заметных никому жестах. Они выехали в центр после полудня, по пути пополнив запасы провизии еще теплыми пирожками из ближайшей булочной. Имран уже привычно о чем-то рассказывал, но Даня запомнил только описанное им раннее утро под конец смены — пустые дороги, укрытые пологом густого молочного тумана; попытки не раздавить какого-нибудь ежа на въезде в город; влажная рассветная прохлада... И тишина — блаженные мгновения тишины, такой же редкой в городе, как чистый воздух. Радостное умиротворение на его лице не позволяло оторваться от любования этим человеком — небритым, невыспавшимся, но сияющим изнутри каким-то спокойным, согревающим светом, что дарил то самое, редкое чувство полной безопасности. Уже на нагретых солнцем камнях набережной, где они устроились для очередного импровизированного пикника, Даня отстраненно сравнивал и подмечал, насколько ему тактильно комфортно рядом с Имраном. Не так, как с Натой, объятия которой были почти сестринскими, если не материнскими. И не так, как с Игорем, который не встречал сопротивления лишь потому, что эмпирически Даня давно уже выяснил — в данной ситуации сам он беспомощен. К тому же этот последний опыт... Нет, с Имраном было не так. Как бы откровенно ни лапал его лучший друг, он никогда бы не смог касаться так, как делал это... Имран не убирал колени. Не убирал и в то же время не акцентировал на этом внимания. Не убирал тогда, когда они сидели вдвоем за тесным маленьким столиком в тесной маленькой комнатке где-то почти на Невском, где можно было обвинить во всем внешние обстоятельства. И тогда, когда они сидели бок о бок, соприкасаясь локтями и плечами, что в остальном было довольно привычно и обыденно, Даня периодически так с кем-то сидел, включая незнакомцев в общественном транспорте. И сейчас, когда он стоял напротив сидящего на высокой ступени Имрана и чуть покачивался, касаясь его ног своими. Почему-то для Дани это было критически важно: этот жест был равносилен принятию его целиком. Такое внимание именно соприкосновению коленей он уделил по причине давнего невеселого наблюдения: все, включая друзей, маму и даже Игорька, сознательно или нет, всегда избегали такого контакта. Какое-то время он воспринимал это лично, полагая, что может быть просто неприятен кому-то (всем), затем решил, что в подобном жесте кроется некий сигнал «уступания», а позже пришел к мысли, что людям попросту не нравится вторжение в личное пространство ниже линии пояса. А Имран — он не просто не убирал, но даже мог оставить руку у него на колене или бедре, и это было так невинно-непосредственно и по-дружески, что не приносило дискомфорта даже на нагретой солнцем, довольно многолюдной в предвечерний час набережной. Он часто и легко касался, будто давая привыкнуть; позволял трогать себя, никак на это не реагируя, словно так и должно быть; держался совершенно естественно, расслабленно и непринужденно; вел себя, как подумалось в какой-то момент Дане, как опытный зоолог с диковатым животным... Или как Братан с уличным кошаком, чему, кстати, научил и его: сначала надо было дать понюхать руку, медленно моргая, и затем умиротворенно игнорировать в ожидании, когда животинка сама придет напрашиваться на ласку. И вот теперь он бессовестно, как самый беспардонный кошак, стоял напротив сидящего на теплых камнях у причала Имрана и покачивался, отираясь ногами о внутреннюю сторону его коленей и не встречая никакого противления. Тот просто продолжал увлеченно рассказывать какие-то забавные истории, щурясь от солнца и улыбаясь ему снизу вверх своими завораживающими, почти янтарными глазами в окружении этих пушистых... — Можно потрогать твои... Э-э... Ну... Ресницы? — перебил его Даня, озвучив желание, волнующее его с их первой встречи, и совершенно не задумавшись о странности своего вопроса. В целом все, происходящее в последние несколько недель, воспринималось им как одна бесконечная странность, ввиду чего способность удивляться ушла в бессрочный отгул. Имран же, напротив, раз в пять-десять минут то и дело вскидывал брови в радостном изумлении, причем спровоцировать это выражение помимо самого Дани могло что угодно, включая крупную чайку, цветы в корзине у велосипедиста или чьи-то необычные солнечные очки. Когда он с легкой улыбкой прикрыл глаза, Даня осторожно поднес руку к его лицу и, затаив дыхание, едва касаясь, провел подушечками пальцев по ряду густых темных ресниц. Из-за огрубевшей ввиду специфики его работы кожи он почти ничего не почувствовал, но тут же догадался повторить движение, но в этот раз снизу вверх внешней стороной пальцев. Так волоски ощущались упругими, даже жесткими, чуть щекотали, подрагивая. Имран забавно сморщил нос и улыбнулся еще шире, обнажив помимо зубов еще одну свою отличительную черту, которую ранее Даня не замечал, несмотря на улыбку, не сползающую с его лица. Оба «клыка» на его верхней челюсти были чуть длиннее, но левый нарушал ровную линию аккуратных белых зубов чуть ли не на полтора миллиметра. При нужном настроении эта особенность могла бы придать лицу слегка демонический характер. Едва сдержав нервный смешок, Даня снова не к месту вспомнил о садо-мазо-Додике и вселяющем неясную тревогу факте их с Имраном романтической связи, которая, признаться, слегка пугала. Неподконтрольная здравому смыслу фантазия тут же подсунула ему образ Имрана в костюме эсэсовца, с ласковой улыбкой хлещущего плетью запакованного в многочисленные ремни Додю... Так комично походящего на палку сочной ветчины в мясной лавке... — Слуш... А схуяли ты колбасу хаваешь? — где-то на фоне мыслей он дал себе подзатыльник за неизменный талант портить трогательные моменты. — В ней же того... Ну... Свинина. Несколько секунд брови Имрана снова ползли вверх, затем он звонко рассмеялся, откинув назад голову. Видимо, в тщетной попытке восстановить цепочку даниных мыслей, что привели его от ресниц к колбасе. — Как раз свинина меня в этой колбасе пугает меньше всего, — он оперся на руки позади себя и склонил голову вбок, глядя на Даню с легким прищуром. — Но ты же с Кавказа, — тот зацепил большими пальцами карманы и снова стал чуть раскачиваться. — Я атеист, — хмыкнул он, заставив нашего героя нахмуриться в непонимании. — А это ваще как, мусульманин-атеист? — Никак, — терпеливо пояснил Имран. — Не бывает мусульман-атеистов. — Но... — Даня окончательно завис, совсем запутавшись в вопросах религии и национальностей. — Мусульманам же нельзя свинину, не? — Нельзя. — Но... — Свинина — это самое малое из запретов ислама, которые я игнорирую, — во взгляде Имрана на мгновение проскользнула несвойственная ему жесткость, и будь у Дани в тот момент менее кашеобразное состояние мыслей, он бы сменил тему. Вместо этого он невольно хихикнул, почувствовав, что начинает румяниться, и оттого еще сильнее смутился, что, однако, не помешало ему сесть рядом со спутником, практически прижимаясь к нему боком. — Например? — Например, — Имран выудил из пакета с провизией пачку печенья и стал ее вскрывать, затем протянул Дане, наклонился к его уху и вполголоса заметил: — Сейчас Рамадан. — Это когда хавать нельзя? — тот вытащил одно печенье и стал пытаться разделить его половинки, чтобы выесть мягкую серединку, чем спровоцировал очередную ласковую улыбку. — Пить, курить, вступать в интимные связи, — Имран с искренним интересом внимательно проследил все стадии поглощения лакомства, затем протянул ему еще одно печенье в обмен на «шкурки» первого. — От рассвета до заката. — Ебать, чувак, вот это вы попали в Питере, — засмеялся Даня, с чувством болезненной нежности наблюдая, как тот доедает за ним эти «шкурки». — Правда, чисто технически я сейчас ничего не нарушаю, — продолжил свою мысль Имран, прожевав и глянув мельком на солнце. — Так как формально нахожусь, скажем так, в продолжительном путешествии вдали от дома. Вчера я возил туристов в Петергоф, так что теоретически я в новом месте всего один день. — Ну да, ничего, кроме колбаски, — Даня снова захихикал, проигрывая сражение собственной неуемной фантазии, отзывающейся на «колбаску» совсем не гастрономическими образами. Он не знал точно, уловил ли Имран этот довольно упитанный намек, но мелькнувшая на лице того улыбка в сочетании с прямым взглядом из-под прикрытых век и медленным кивком заставила нашего героя-любовника отвернуться, закашляться в смущении и уронить печенье, осчастливив чаек, плотоядно взявших их в кольцо. — Чет у нас уже традиция у водички тусить, — он попытался сменить тему, наблюдая, как Имран крошит его и кидает кусочки птицам. — Кстати, у нас в народе действительно есть такая традиция, — тот попытался приманить самую маленькую чайку кусочком печенья. — Сейчас уже иначе все, но раньше было принято, особенно в селах, что влюбленные встречаются у родника. Не наедине, конечно, этого нельзя. Надо обязательно, чтобы были друзья, или родственники, или просто хорошие соседи. — Почему у родника? — поинтересовался Даня, устроившись удобнее лицом к нему. — Там типа молодежь тусила? — Не совсем. Это было скорее символично, чтобы отношения в будущем были такими же чистыми, как вода в нем, — с этими словами Имран с сомнением покосился на канал. — Может, это, ну... Опять на озеро махнем? — усмехнулся Даня смущенно, проследив за его взглядом. — Давай махнем, — кивнул Имран задумчиво и только секунд через пять вдруг засмеялся, почти незаметно со стороны погладив его по руке. — Я очень чуткий к воде. У вас там в Купчино она не очень вкусная из-под крана, на севере немного получше. — Ты тоже пьешь из-под крана? — Нет, конечно. Просто мне есть с чем сравнить. На родине у меня прямо под домом родник был подземный, хочешь — с лужи пей. Цветы с него прут как бешеные, аж распускаются. И хотя мусульманин из Имрана выдался, скажем так, не ахти, гордым сыном своей нации тот каким-то парадоксальным образом все еще себя идентифицировал и об обычаях своего народа рассказывал увлекательно и живо. В тот день Даня узнал о национальной кухне, традиционной одежде, немного о музыке, негласном этикете, гостеприимстве. Слушал он не слишком внимательно, ускользая мыслями внутрь себя, любуясь спутником и постепенно привыкая без стеснения неотрывно смотреть ему в глаза. Чтобы подольше погреться на солнце, они переместились на самый край причала, усевшись друг напротив друга по-турецки, и Дане приходилось то и дело сдерживать невольный порыв взять объект своей страсти за руку. — Вообще, если в гости едешь ко мне на родину, можешь еду с собой не брать, тебя в любом доме примут и накормят, — Имран снова сидел напротив солнца и поблескивал золотистыми искрами радужки из-под ресниц. — Наши люди очень гостеприимные, так всегда было. — Че, реально в любой? — хмыкнул Даня недоверчиво, бездумно погладив пальцами его лодыжку. — И не зарэжут? — Ты что, нет, зачем, — удивленно мотнул тот головой. — Гость — это святое. Знакомый или нет, все равно, если человек нуждается в ночлеге, его пустят, накормят и позаботятся. Это в любой семье так. — А если он какой-нить, ну, там... удрал от ментов? — Никто не спросит об этом. Это обычай такой, некрасиво спрашивать, если захочет, сам скажет. — И че, прям и еду, и одежду дадут тоже? — он легонько подергал Имрана за штанину. — Конечно. Есть вообще такой обычай, если ты зашел в дом и похвалил там какую-то вещь, тебе ее подарят, — засмеялся тот. — Правда, порядочный человек просто так не напрашивается на подарок и будет хвалить хозяев или... как это сказать... атмосферу. — Ну бля, — деланно расстроился Даня. — Так ты меня из-за обычаев подобрал типа? А я думал, я те просто понравился. — Данечка, ты еще подумай, — подмигнул тот. — Я не за всеми печеньки доедаю. После этой фразы наступил момент, который до мелочей врезался в данину не слишком хорошую на детали память — момент осознанного счастья. В ту секунду, положа руку на сердце, он мог бы уверенно сказать самому себе, что в его довольно отстой... посредственной до сих пор жизни не было периода счастливее, чем тот, в котором он теперь пребывал в полноте своих жизненных обстоятельств. Насыщенная синева неба, теплые объятия солнца на спине и плечах, согретые камни, на которых так удобно сидеть... Яркие искорки в самых красивых глазах из всех, что он когда-либо видел. Улыбка, не сходящая с самых неприли... удивительных губ. Проходящие мимо люди, которым нет дела до них двоих. Плеск воды, фоновый шум голосов и машин, мелодия саксофона где-то поодаль. Легкий ветер, глупые чайки-попрошайки, остатки печенья в пакете. Возможность забыть обо всем мире в полноте его несовершенства и в это мгновение видеть только хорошее. С небес на землю его спустили силой, и произошло это уже на следующий день, когда Даня обнаружил нетривиальный факт, ввергнувший его в подобие священного ужаса: тот самый дед Гера из гей-качалки действительно имел настойчивое намерение уломать его на Куршавель. Ни о чем не подозревая, наш наивный герой, утомленный сладостными воспоминаниями о по-прежнему невинной близости с любимым, возлежал на многострадальном, по словам Игорька, диване той самой белой гостиной, тогда как сам хозяин квартиры нарезал круги по ковру и в возмущении заламывал руки. — Гомофобы и уроды, — вынес он окончательный вердикт после пламенной речи о том, какие в Москве встречаются нехорошие персоны среди представителей ЛГБТ-комьюнити. — Сплошная внутренняя гомофобия, Дань! Как будто тебя кто-то размножил и утыкал тобой абсолютно весь состав оргов! — Не надо мной никого утыкивать, — лениво отозвался тот. — Манерный гей — фу, стрелять таких надо. Брутальный гей — пшел вон к медведям, что ты тут забыл. Адекватный гей — уйди, натурал, слишком скучно. Красивый транс — вон отсюда, натуралка. Некрасивый транс — иди сделай пластику. Старше тридцати — где твой миллион? Нету? Пшел вон, нищеброд. Маленький член — просто пошел вон, — он скинул ноги Дани с дивана и упал рядом с ним практически без чувств. — Короче, меня бы не пустили, — без тени печали констатировал Даня. — Да нет, как раз ты бы там пришелся ко двору. Если бы рта не открывал, — он потянул Даню за бедро, чтобы уложить его конечности себе на колени. — Хотя нет, если бы ты открыл свой чудный ротик для... — Игорек, ну че ты опять? Как Даня понял из его сбивчивого и полного противоречивых эмоций рассказа, поездка в златоглавую разделилась для бедного Игорька на две части. В результате первой он поносил на чем свет стоит местных организаторов мероприятия и руководство клуба, куда его позвали аккомпанировать некой джаз-диве Марине. Это никак не мешало ему почти мгновенно переключаться в режим восторженного обожания по поводу второго этапа — репетиций и выступления с той самой прекрасной Мариной. Эта «дама» неясного для Дани пола произвела на его друга настолько сильное впечатление, что теперь тот активно занимался организацией ее ответного творческого визита в культурную столицу. — Она такая!.. Такая!.. Ах!.. — не то специально, не то неосознанно пародировал он Даню трехнедельной давности. — Обворожительная. Очаровательная. Великолепная. Восхитительная! Шикар-р-рная! Чудесная!.. Как по-русски будет «fabulous»? — Содержательная? — Волшебная, Дань, — Игорь поджал губы и закатил глаза в его сторону. — Тебе еще учиться и учиться. — Сногсшибательную ты забыл, о бог синонимов, — Даня зевнул и потянулся. Их интеллектуальная беседа была прервана звонком на его телефон с незнакомого номера. С подозрением покосившись на друга, Даня с максимально нейтральным «алло» стал участником следующего диалога: — Добрый вечер, вас ожидает посылка, будьте любезны спуститься к парадной. — Че? — нахмурился он. — Какая еще посылка? Вы ошиблись номером, я ничего не заказывал. — Мы знаем, и это не ошибка, а подарок. Будьте добры, мы вас ожидаем. — Кто мы? — Я. Я лично вас очень ожидаю. — А вы вообще кто? — В данный момент служба доставки. На том конце раздались короткие гудки, и Даня удивленно уставился на Игорька. — Ну давай, сгоняй вниз, жопа ленивая. Вдруг это твой бомбила тебе букетик ромашек прислал. Или папаху, — хохотнул тот. — Или кинжал. Шампур. Если он прислал шашлык, неси сюда! — Куда те шашлык, ты ж вопил, что ты тюлень, — ворчал он, надевая тапки и выискивая по карманам рубашки зажигалку. Во дворе его дожидалась новенькая блестящая «Вольво» радикального черного цвета и стоящий возле нее лоснящийся и откровенно снобоватый водитель, просканировавший его взглядом, полным брезгливого недовольства. Даня не смог сдержать кривую усмешку от попытки представить, как комично они выглядят со стороны: модельной наружности юноша в идеально сидящем черном костюме и белоснежной рубашке, а рядом — гоповатого вида мужик в растянутых трениках, алкоголичке, видавших виды тапках и с сигаретой в зубах. — Перчатки забыл, — хмыкнул он, прикуривая, пока парень в тщетном ожидании протянул ему белый подарочный пакет без логотипа. — Прошу прощения? — тот явно из последних сил скрывал раздражение и негодование, что вынужден задерживаться в таком неподходящем месте. — Я говорю, выглядишь хорошо, прям дворецкий, только перчаток не хватает. Парень явно не оценил его комплимент, поставил пакет на асфальт и направился в машину. — Или как Микки Маус, — кинул Даня вдогонку, а следующие пару минут забавлялся зрелищем пытающегося аккуратно вырулить задом из двора, явно матерящегося водителя. За тот краткий промежуток времени, пока Даня докуривал и поднимался по лестнице, Игорек успел настрогать салат из безвкусной травы и теперь уныло давился им все там же на диване. — Это не шашлык, — печально вздохнул он, но, увидев пакет, тут же расплылся в не предвещающей ничего хорошего улыбке, характерной для мимики Гринча. В пакете оказалась синяя коробочка также без опознавательных знаков и что-то вроде открытки, внутри которой был только номер телефона. — Какие уродские, — скривился Даня, открыв коробочку и разглядывая довольно грубые, на его взгляд, золотистые наручные часы на коричневом ремешке, что не отличались для него от любых других наручных часов, что можно было купить где-нибудь в переходе за триста рублей. — Ну, что взять с таксиста, — ехидно хмыкнул Игорек, плохо скрывая мучительное любопытство. — Какой нахуй таксист, там какой-то хуесос отутюженный на вульве приехал, посмотрел на меня как на старую блядину и вот это сунул, — он закрыл коробочку и кинул ею в друга. Тот ловко ее поймал и через несколько секунд завопил в шокированном восторге, чудом не перевернув свой салат: — Да это же «Юбло»! — Согласен, хуйня какая-то, — Даня плюхнулся рядом с ним на диван, даже не пытаясь понять причину его радости. — Да-ань, — повернулся к нему Игорь с еще более нехорошей улыбкой. — Эти часики стоят дороже, чем обе твои почки вместе взятые. Это же «Юбло»! — Ты б еще про печень вспомнил, ага... Погоди, Игорюнь, — он скрестил руки на груди. — Ты хочешь сказать, что этот старый пидор прислал мне часы под названием «Ебло»? Знаешь, че? Забирай себе это свое ебло, мне оно нахер не сдалось. — Ты серьезно? — Игорь повернул к нему не только голову, но и корпус, неверяще подняв брови. — А че я буду с ними делать? — пожал плечами Даня. — В гараж ходить? Они тяжелые и некрасивые. А время я в телефоне смотрю. По лицу друга чередой прошлась очень сложная гамма чувств, ни одно из которых он охарактеризовать не смог бы. — Да-ань, — Игорек обнял его на пару секунд и тут же вытащил часы, чтобы примерить. — Ты, конечно, идиот, но я тебя обожаю. Уже через пару дней Даня невольно задумался о том, что мог бы повременить со щедрыми жестами и сдать часики в ломбард или продать через интернет. К этой мысли его привело внезапное осознание: если в ближайшие дни на него не свалится внезапная халтурка, он останется без денег вообще. Одалживать у кого-то или просить у мамы не позволяла гордость. Брать взаймы у Игоря тоже было не с руки, так как тот каждый раз отмахивался от Даниных попыток вернуть долг, что оставляло неприятный осадок в виде продолжительного чувства вины. Обратно на завод до зубного скрежета не хотелось. В этот же день чуть позже на него накатило внезапное осознание, что в отношении Имрана он ведет себя как меркантильная девица. Тот постоянно за него платил, кормил его в кафешках, дарил всякие лакомства, брал на себя расходы за бензин. То пышек принесет, то приготовит что-то вкусное и с собой даст в икеевской коробочке. И все это настолько естественно, деликатно и незаметно... Дане до сих пор даже в голову не приходило, что где-то в этой истории прячется дисбаланс. Значило ли это, что Имран автоматически отводит ему «женскую» роль в отношениях? Или роль младшего партнера — он не знал точно, какие негласные нюансы характерны для отношений двух мужчин, так как ранее с подобным не сталкивался. Стереотипы подсказывали, что партнеры добровольно должны взять на себя традиционные семейные (о гендерах он на тот момент был не осведомлен) роли. Логика возражала, что в таких отношениях как раз не должно быть «женских» ролей, потому как в случае потребности в таковых кто-то из пары нашел бы скорее даму сердца. Здравый смысл робко пытался вставить, что любые отношения — это сугубо индивидуальный договор. Имран не только платил за него, но и всецело проявлял заботу, был инициатором встреч и телефонных разговоров, выбирал время и места, да еще и развлекал своей бесконечной болтовней, таская его за собой, как пассивный балласт. От приступа самобичевания Даню спасло в эту минуту только четкое понимание, что при встрече с этим человеком и логика, и здравый смысл, и даже все выученные стереотипы покидают его вместе с аналитическим мышлением и способностью адекватно изъясняться. В какой-то момент мама начала замечать засилье коробочек неясного происхождения на собственной кухне, так как он упорно забывал возвращать их исконному владельцу. Но Зоя Вениаминовна не была бы собой, если бы тут же вокруг этой трогательной детали не нарисовала в своем воображении целую историю о «замечательной, хозяйственной, сердечной девочке Ирочке», которую сынок, очевидно, из одной лишь вредности не хотел приводить домой. Зная, как легко спугнуть собственного отпрыска, когда речь заходит о его личной жизни, она скрепляла сердце и ни о чем не расспрашивала, однако никак не могла удержаться от того, чтобы периодически передавать «Ирочке» гостинцы. То пекла пирожки и строго-настрого наставляла Даню убедить «ее» скушать их свежими, то запекала для «девоньки милой» рыбку, то посылала в пакетике вышитый фартук, то бусики из самоцветов... Поначалу Даня, монотонно и не меняя выражение лица, поправлял это «Ирочка» на «Имран», но очень скоро смирился и стал молча носить «передачки». В особенности после того, как заметил, каким вдохновленным, даже счастливым видом реагирует на них его избранник, который, к слову, тут же усугубил ситуацию и стал адресовать съестное и всякие дамские подарочки уже лично маме. Все это заставляло его прочувствовать всю прелесть работы курьера общепита, постоянно рассекающего по городу с пакетами провизии. Даня подозревал, что в маме в последние годы ведут бой два начала: проницательность, дающая четкое понимание того, что дамы сердца у сыночка, скорее всего, не будет никогда, и слепой оптимизм, поддерживаемый мечтами о «нормальном» сыне. Она не скрывала, что всегда хотела видеть его если уж не музыкантом, то хотя бы приличным парнем вроде Гоши: с семьей, ипотекой и стабильной работой, не в офисе — так хоть на заводе. И, конечно же, внучатами с их потенциальными музыкальными талантами. Он же вполне осознавал, каким разочарованием является для матери в этом бесконечном круговороте «завод-запой-тоска зеленая». Но чувство это было настолько привычным еще с детских лет, что не способно было подстегнуть даже на самые робкие шаги в сторону самореализации. А вот нахлынувшее лавиной смущение от того, что Имран за него везде платит... На несчастный тот завод наш герой устроился почти сразу после армии и несколько лет показывал себя ответственным и дисциплинированным сотрудником, задерживался при необходимости, бескорыстно помогал коллегам, проявлял инициативность и смекалку. Да и потом тоже... Когда не бухал. По правде говоря, не столько он непосредственно бухал, сколько прокрастинировал, рефлексировал и фрустрировал либо занимался какой-то антисоциальной деятельностью в компании юных тогда еще братанов. В целом относились к нему там нормально, но за любые дисциплинарные проступки вроде недельного загула или систематичных опозданий устраивали строгие выговоры с занесением в личное дело и в конце концов выгоняли. Даня уходил, бухал, потом приползал обратно, и с учетом того, что ценность его как сотрудника перевешивала сомнительное реноме, его брали обратно. Раз за разом, ибо рабочие руки в наше время на дороге не валяются. Кажется, наиболее продолжительный период, что он там проработал, уложился бы в полтора года, или даже в те пару лет, когда он ухлестывал за Ю... кхм, не будем об этом. И вот теперь он снова с бесконечной тоской на сердце всерьез рассматривал возможность туда вернуться, прекрасно понимая одно: пускай на него и будут смотреть как на дебила, но примут обратно с распростертыми объятиями. Разобраться, отчего эта мысль вгоняет его в такое тотальное уныние, сам Данечка был не в состоянии и потому принял гораздо более мудрое решение: снова отправился к лучшему другу. — Ой, Да-ань, — обрадовался тот, пропуская его в квартиру. — Я тебе сейчас тако-ое расскажу! — Погоди, Игорюнь, — он замялся и сел на диван, собираясь с мыслями. Меньше всего сейчас хотелось слушать очередные сплетни из питерской гей-тусовки. — Я вот че подумал... Кароч... — Ты хочешь принять ислам? — театрально схватился за сердце друг, присев рядом и окутав его облаком того самого цитрусового парфюма. — Нет? Ну, слава богу, а то я уже испугался... — Не, какой ислам, — скривился Даня без тени улыбки. — Мне нужна работа. — И в чем проблема? — Игорь потянулся к журнальному столику, взял оттуда макбук и положил ему на колени. — Иди на сайты вакансий, выбирай. Правда, я бы на твоем месте барменом устроился или в кальянную. Ты и так дымишь, а чаевые там больше, чем ставка любого электрика. Что ты смотришь на меня, как котик из «Шрека»? Даня спохватился, почувствовав, что и вправду сидит с растерянным и довольно жалким видом, открыл компьютер и снова замер. — Вообще я думал снова на за... — Дань, — перебил его друг, уже зная заранее, куда сворачивает беседа. — А теперь представь, как на тебя посмотрят на проходной. И кадровичка. И начцеха опять вякнет что-то типа «Ну что, Новиков, зашился и снова к нам?» Он вздохнул, зашел в окошко браузера и печально уставился на поисковую строку. Какое-то время Игорь наблюдал за его неубедительными попытками отыскать что-то подходящее, затем вздохнул и переставил макбук на себя, быстро зацокав клавиатурой. — Дань, вот что тебе больше всего нравится делать? — Спать, — искренне ответил тот. — По работе. Из того, что ты умеешь. — Делать ремонт в квартирах. Но это не совсем электрика. — Я считаю, тебе нужно найти бригаду нормальных парней, которые этим и занимаются. В квартирах все равно нужно разводить провода, ставить выключатели, розетки и т.д., а ты и все остальное умеешь. — Но я же электрик, — Даня опустил голову и уставился на свои колени. — Бля... — вполголоса отозвался Игорь, закатив глаза. — По-моему, ты просто не хочешь работать. — Покажи мне того, кто хочет, — угрюмо пробурчал он. — Дань, хватит ныть. Если хочешь хуи пинать и спать на работе, устройся охранником куда угодно в ночную смену. Или... Да-ань, — тот вдруг заулыбался, мгновенно сменив раздражение на томную игривость. — Есть еще один вариант. Хороший вариант. А главное, приятный! — Какой? Ну? Игорь поднялся, сходил в спальню, принес оттуда те самые трофейные часы с неприличным, на данин взгляд, названием, и вручил их ему. — И типа что? Продать их? — Нет, зайчик, — он улыбался теперь очень плотоядно. — Я вчера с ними ходил в зал и встретил там Сахарова. Да-ань, — он замахал на себя руками. — Его лицо-о! Это надо было видеть! Как я потухал потом! Помахал ему так ручкой еще. Я уверен, это его очень задело. Твой поступок его зацепил. Он уязвлен, заинтригован и не понимает тебя, — он приобнял Даню за плечи с гордым видом. — Моя детка — пикап-мастер. — И как мне это поможет с работой? — нахмурился тот. — Он даст мне рекомендацию взамен на отсос? — Не-ет, ну Да-ань, — Игорь слегка встряхнул его. — Я уверен, что он решил, что твои часики на мне — это сигнал для него. Что ты с ним таким образом хитро играешь. Принял тебя за очень дорогой эскорт. С изюминкой. — Эс... что? С какой изюминкой? В штанах у тя изюминка, Игорюнь. — Такая маленькая элитная стервочка, — друг не обратил внимания на подколку. — Обычно все сразу дают, а этот не дается! Да-ань, ничего не могу с этим поделать, но тот факт, что тебя клеил Сахаров, делает тебя в моих глазах еще более сладкой деткой... — Сахарной деткой, ага, — совсем поник наш герой. — Для Сахарова. Мой лучший друг хочет сделать из меня блядь. — Кстати, он сказал, что в тебе есть шарм. — Во мне ща есть только шаварм. Балшой шаварм с курой. — Ну хватит уже тупить, ты же понимаешь, к чему я веду. — К желтому билету... — Даня, еб тебя! Я говорю о том, что он будет продолжать дарить тебе всякие ништяки, которые ты можешь спокойно продавать на какой-нибудь интернет-барахолке. — А мне потом за них жопой расплачиваться не придется? — Нет. Это подарки. Он в курсе, что это как игра в рулетку. Может, обломится. Может, нет. Хотя это уже больше похоже на дело принципа, а не подкат. Вскоре выяснилось, что опытный в суровых мужских амурах Игорек зрит в корень. В течение нескольких следующих недель Даня обзавелся бутылкой странного алкоголя, в которой тот опознал дорогущее коллекционное вино; омерзительно воняющим одеколоном, похожим на советский парфюмерный атавизм, от которого скривился даже лучший друг; тяжеленным фотоаппаратом в сопровождении записки, что он наверняка захочет запомнить Мальдивы; комплектом из заколки для галстука и запонок с какими-то черными полупрозрачными камнями... Вино Даня оставил в благородном намерении соблазнить... то есть, я хотел сказать, впечатлить и порадовать с его помощью свою пассию. Противный одеколон оказался порождением такого странного явления, как нишевая парфюмерия, в связи с чем он долго искренне возмущался тому, что люди умудряются выкладывать по девяносто косарей за такую вонь. Тем не менее эта мерзкая водичка на ближайшие пару месяцев сняла с повестки дня вопрос о поиске работы: после того, как Даня выставил ее на сайте какой-то питерской барахолки за пятьдесят тысяч, некая дама без лишних вопросов увезла флакон уже через день. Фотоаппарат продавать было жалко, потому он остался лежать мертвым грузом у Игоря, дабы не вызывать у мамы ненужные вопросы. Заколку и запонки, по его же словам, золотые, Даня тоже отдал ему. Друг сразу же пустил их в дело, нацепив на очередной корпоратив, перед которым долго крутился у зеркала с довольным видом: — Да-ань, я прям божество. А ты жрец. А Сахаров — грешник, который пытается меня задобрить жертвоприношениями через тебя. Грешник этот явно собирался целеустремленно доводить Даню до греха, периодически делая контрольные звонки, чтобы поинтересоваться, не передумал ли строптивец, и уломать-таки сопроводить его в вояж. Поначалу Даня действительно пытался по-человечески донести до него свою позицию, порой даже снисходя до грамотной речи. Их диалоги были нудны и, на его взгляд, бессмысленны, и оканчивались обычно чем-то вроде... — Хорошо. Давай сойдемся на фотосете. — Каком еще сете? — Легкая эротика. Я все организую. — «Люба, звезда Ютюба»? — Фото будут только в моей частной коллекции. — А потом ты помрешь, наследник их продаст, и будет Дана, звезда Инстаграма? Или: — Я все еще тебе не угодил? — Еще нет. — Чего ты хочешь? — Гражданство Гондураса. — Зачем оно тебе? — Надену твои запонки и поеду к гондурасам. — Будь серьезнее. — Я, блядь, серьезно. Нахуя мне твои запонки? Ты вообще видел, в чем я хожу? Где я живу? — Это можно изменить. Уже после третьей такой беседы Даня восхищался бараньим упрямством оппонента и в то же время готов был биться головой о стену, устав доказывать, что он не верблюд. Однако просто скидывать звонки ему не позволяло какое-то извращенное любопытство, что же за аргументы этот человек придумает на сей раз... Да и, откровенно говоря, вся эта ситуация, несмотря на ее абсурдность, изрядно ему льстила, тешила самолюбие и прикладывала большой подорожник к многострадальной самооценке. Потому он некоторое время выслушивал доводы настойчивого посягателя на собственную честь, но чем чаще между ними случались диалоги, тем меньше терпения он в себе ощущал и в итоге стал заканчивать разговор прямым посылом собеседника на заветные три буквы. Одна такая микро-дискуссия развернулась в присутствии лучшего друга, и когда Даня нажал отбой, тот уставился на него едва ли не круглыми глазами. — Да-ань, а ты не боишься таких людей вот так грубо посылать? — А че он мне сделает? — устало развалился на диване наш герой. — Побьет? Ну ок, не впервой. Убьет? Ну так мне будет уже похуй. Скрутит и изнасилует? Ниче, потерплю, невелика потеря. Карьеру испортит? О, нет, мой милый завод, я буду так скучать!.. Последняя капля терпения испарилась в пламени гнева и безысходности как раз в тот самый вечер, когда Игорек побежал выгуливать свои новые запонки на корпоративе, оставив Даню ночевать у себя в квартире, дабы тот имел возможность вволю порукоблудить наедине с мыслями о своем прекрасном джигите и без страха быть застуканным врасплох беспардонным вторжением родительницы. От приятных дум его отвлекла трель телефона и высветившийся на экране уже знакомый до последней цифры номер, который он упорно не добавлял в контакты. Несколько долгих секунд побуравив полным ненависти взглядом экран, он принял звонок и сразу заговорил с нескрываемым раздражением: — Дай угадаю, ты хочешь подарить мне яхту. — Тебе нужна яхта? — голос Сахарова был спокоен и учтив, как и его неизменно невозмутимый хозяин. — Да, пятиэтажная, чтоб на крыше теннисный корт и на нем Курникова. Голая. Обязательно голая. Без яхты не звони. — Хорошо, давай поедем посмотрим яхты. — А Курникову тоже поедем смотреть? — Зачем? Она уже лет десять на корте бесполезна. Но если ты хочешь девушку, это не про... — Герыч, блядь! — взорвался Даня, готовый кричать в трубку. — Я гребаный электрик! А не эскорт! Я не знаю, что тебе там Игорь наплел, но ты же не совсем тупой, ну бля, ну Гера... — Меня интересует не твоя специализация, а то, что ты мне понравился, — доброжелательно пояснил Сахаров. — Ты меня не знаешь, я не мог тебе понравиться. Тебе понравилась моя туша, что для меня крайне удивительно, но бля, Гер, давай уже научись принимать «нет». — Думаю, я найду к тебе подход. Вдохнув побольше воздуха для очередного возмущенного вопля, Даня на несколько секунд замер и замолчал. Во-первых, потому что слишком долго пришлось бы объяснять, что подход к Дане Новикову — это не дорогие подарки, а поступки, характер, забота, время, внимание и ласка. А еще янтарные глаза и... Во-вторых, так как заметил, что его свободная от телефона рука, вся в игорехиной пахнущей персиками смазке, все еще сжимает ту самую часть тела, которую в процессе данной беседы он бы трогать никак не хотел. — Это че, блядь, кошки-мышки? — еще раз вздохнув тяжело, поинтересовался он обреченным голосом. — Гера, я не хочу. У меня есть мужик. Я его люблю. И хочу, чтобы он меня ебал, а не ты, понимаешь? Чтобы его член елозил в моей жопе, Гер, а не твой, понимаешь? Чтобы он трахал меня в ро... Эй... Эй, Гера... Ты че, дрочишь там? — от возмущения его голос почти сорвался на фальцет. — Продолжай, продолжай, — судя по голосу, собеседник говорил через усмешку. — Чего ты еще хочешь? Я с удовольствием послушаю. — Гера, блядь! — Дане очень хотелось хлопнуть себя по лбу, но смазка и телефон не позволяли. — Ебаный в рот, да что такое, пидарасы, блядь, хватит дрочить там! — Мы движемся в верном направлении, — возразил Сахаров. — Ты уже начал озвучивать свои фантазии. Давай, расскажи о своем бойфренде. Какой он? — Он... — Даня искренне не понимал, что вообще заставляет его продолжать этот странный разговор. — Охуенный. — Опиши его. — Он красивый. Добрый. Улыбается так... Никто так не улыбается. Глаза сияют. Заботливый, — он почувствовал расползающееся в грудной клетке тепло и понял, что сам начинает улыбаться. — Мне с ним хорошо. Мозги нахуй отключаются. — Как он выглядит? — Выше меня. Стройный. Чуть смуглее, брюнет. Карие глаза, на солнце как янтарь. Очень красивый. — Он спортсмен? — направлял его Сахаров голосом доброго доктора. — Подтянутый? — Нет, обычный, — Даня наклонил голову и пожал плечами невольно, тут же смутившись собственного жеста. — Каков он на вкус? — Че? В смысле? — до него не сразу дошел смысл вопроса. — Откуда я знаю? Соленый, наверно, если вспотеет. — Ты понял, о чем я. Даня ощутил, что краснеет, а член в расслабленной ладони снова наливается кровью. Одна мысль о том, что, возможно, в ближайшем будущем он сможет попробовать на вкус некоторые части своего возлюбленного, отключила контроль над рукой, пальцами которой он теперь пытался стереть выступающие капли с головки. — Я не знаю, мы еще не... Ну... Короч, еще не это... — Это кто-то новый или ты в принципе любишь мужчин с впечатляющей силой воли? — засмеялся Сахаров, прежде несколько секунд помолчав. — Новый, — сглотнув, признался Даня. — Ты влюблен? — в голосе того послышалась едва угадываемая нотка нежности. — Да. — Хочешь его? — Да... — Что ты хочешь, чтобы он с тобой сделал? — Э-э... — он растерянно покосился на флакон смазки и очень робко скользнул пальцами ниже. — Понимаю. Давай начнем с простого, — голос на линии стал тише и почему-то воспринимался теперь мозгом как более приятный. — Опиши его член. — Я не видел... — Ты бы хотел увидеть? Что ты бы сделал с его членом? Если бы нашему бедному, остро нуждающемуся в любви Дане необходимо было перечислить по пунктам все, что он хотел бы проделать с некоторыми выдающимися параметрами своей пассии, ему бы не хватило пальцев на всех конечностях, чтобы сосчитать. Он часто пытался представить перед сном, каким он будет наощупь. Таким же, как его собственный, только больше, тяжелее и горячее? Будет ли отличаться текстура? Остался ли шрам после обрезания? Он ведь никогда не трогал обрезанный член. Да и никакой другой, кроме своего, тоже не трогал. — Я бы хо... — он почти начал озвучивать свой список, но вдруг спохватился, осознав, что им беспардонно манипулируют. — Гера, какого хера ща происходит?! В трубке послышались странные звуки — не то тяжелого вздоха, не то задушенного смеха. — Даниил, — терпеливо начал собеседник. — Я заплатил за эту беседу уже почти полмиллиона. К счастью, не долларов, иначе разговор бы был несколько другим. Будь любезен, хотя бы из вежливости удели мне немного времени. — Ну бля... Я тя че, просил, что ли? — Даня понимал, что эта реплика также была абсолютно манипулятивной, но ничего не мог поделать с растущим в груди чувством вины человека, который ненавидел быть должным. — Я те сразу сказал, что не хочу, Гера, ну блядь... — Даниил. — Лан, — он тоскливо покосился на свой бессовестно твердый предмет сомнительной гордости. — Типа ебля по телефону? — Типа да, — в тон ему ответил Сахаров. — Бля... ну я так не умею, — захныкал он. — Лан. Кароч... Бля... Слуш, че ты во мне нашел вообще?! — Мой типаж, — без раздумий ответил тот. — Редкий и уникальный. — Вау, — для Дани все еще оставалось какой-то чудовищно ироничной ошибкой то обстоятельство, что он может быть чьим-то типажом. — Лан. Кароч... ток ты давай, направь меня. Я реально не ебу, че делать. — Что тебя заводит? Какие действия? — Грубость, — быстро ответил Даня, полагая, что очень скоро пожалеет о своей откровенности. — Какого рода? Что-то на животном уровне? Когда бьют? Душат? — Когда не спрашивают, — мысленно он дал себе подзатыльник. — Нравится фантазировать об изнасиловании? Промолчав, он посмотрел на собственный детородный орган как на предателя, когда в ответ на предположение Сахарова тот дернулся в руке, чуть сведя в маленькой судороге все мышцы таза. — Кто-то конкретный? Или незнакомец? — Нет. Это неважно, — Даня почувствовал, как горят не то что щеки — даже уши. Он о таком еще ни с кем не говорил. — Где это обычно происходит, когда ты фантазируешь об этом? — По-разному, — неотвратимо проигрывая сражение с собственной гордостью, он стал неторопливыми, легкими движениями поглаживать головку. — Это больше заводит, когда есть связь с реальностью. — Верно. Как обычно выглядит твой насильник? — голос Сахарова, в отличие от его собственного, тихого и сбивчивого, звучал ровно и умиротворенно, что сильно контрастировало с содержанием речи. — Он действует в одиночку или у него есть сообщники? — Их несколько, — придумать более смущающую ситуацию Даня не смог бы, даже если бы захотел, но что-то неконтролируемое внутри заставляло его продолжать. — Как много? Три? — Нет... — Пять? — Типа того... — Они насилуют тебя по очереди или несколько одновременно? — По-разному, — было ужасно дискомфортно от постоянно озвучиваемого слова «насилуют». — Представь, что ты сейчас в комнате с пятью незнакомыми мужчинами. В углу одна низкая лампа. Ты не видишь лиц, только члены. Что они сделают с тобой? — Дане показалось на секунду, что идеальной плавности голоса собеседника едва заметно мешает сбитое дыхание, но в таком возбужденном состоянии это почему-то не оттолкнуло. — Поставят на колени для иррумации? — Что?.. — Чтобы трахнуть в рот. — Нет, это... можно в процессе... — Разложат на столе, чтобы грубо взять сзади? — На спине, — он прикрыл глаза и откинул голову, на фоне сознания смутившись еще сильнее от того, что Сахаров, вероятно, может слышать эти частые хлюпающие звуки. — Один за другим, по очереди? Или ты хотел бы принять в себя сразу два члена? Наверняка в такой момент любой собеседник решил бы, что тихое, прерывистое «Да» на выдохе адресовано именно ему. Однако томный наш Данечка примерно в эти мгновения уже потерял связь с реальностью: вместо пяти добротных инструментов в хаосе образов и мыслей фантазия подсунула ему греющую сердце улыбку на припухших губах, алеющие скулы, гипнотизирующий взгляд из-под вееров опущенных ресниц... Тяжесть разгоряченного гибкого тела и обжигающе горячий член внутри — единственный, который он действительно хотел бы потрогать. Еще одно едва слышное «Да» сорвалось с губ прежде, чем способность ясно мыслить стала возвращаться к нему. — Если хочешь, я могу такое организовать. Полная безопасность гарантирована, конечно же. Все согласно твоим предпочтениям. — Что?.. — он не сразу включился обратно в диалог, в полусознательном состоянии кончиками пальцев привычно размазывая по животу еще теплую сперму. — Пятеро здоровых, красивых мужчин. С хорошими параметрами, — Сахаров, судя по тону, был настроен очень решительно. — Могут быть в масках. — Гер, ты че... — до Дани наконец стало медленно доходить, что именно тот имел в виду. — Все, как ты пожелаешь... — Ты че, блядь, ебанулся?! — он аж приподнялся на диване, в ужасе округлив глаза. — Это же просто фантазия! — Легко осуществимая, только скажи... — Нет! — Даня схватился за голову, запоздало скривившись от осознания, что запачкал смазкой и спермой волосы и лицо. Он и раньше замечал, что восприятие за пару секунд до оргазма и через пару секунд после него меняется кардинально, но даже сейчас едва мог поверить, что Сахаров додумался предложить ему подобное всерьез. — Еба-ать... — Я всегда к твоим услугам, — возможно, именно такими интонациями Еву уламывали угоститься яблочком. — Точно нет. — Давай просто встретимся, — тот вдруг стал совершенно серьезным, растеряв все эмоциональные оттенки. — Поговорим. Просто ужин. Там, где тебе комфортно. — Нет. Нет, нет, нет, Гер, — Даня замотал головой невольно, видимо, для усиления эффекта от «нет». — Нет. Спокойной ночи. Он прервал звонок, кинул телефон на столик и несколько секунд неподвижно сидел, глядя в никуда в попытке принять, что его только что не просто развели на секс по телефону, но еще и выудили из закромов сознания то, в чем бы он никогда и никому под страхом смерти не признался. Даже Имрану. Даже через сорок лет счастливой совместной жизни. — Да ну нах... Нашел кого разводить, бля, — еле сдержавшись, чтобы не перекреститься, он отправился в душ смывать остатки ароматного любриканта, собственных белесых результатов труда и немного гаденькое послевкусие — не столько от очевидного пребывания в роли объекта, но от ощущения беспомощности перед хитрыми манипуляциями превосходящего его интеллектом человека. Еще более обидными оттого, что он их слишком ясно видел, но ничего не мог противопоставить. Я бы мог закончить главу на этом абзаце, если бы наш чудесный Игорек некогда не принял судьбоносное дизайнерское решение при оформлении ванной, из-за чего теперь напротив совершенно прозрачной душевой кабины висело огромное зеркало от пола до потолка. Даня это зеркало недолюбливал по причине недовольства друга его привычкой трогать стены пальцами, вследствие чего это зеркало необходимо было дополнительно протирать. Но в этот раз... Смутившись собственного взлохмаченного отражения и не то рассерженного, не то растерянного лица, он включил воду в намерении быстро помыться, но, как и всегда, увлекся разглядыванием и обнюхиванием многочисленных флакончиков неясного происхождения. Обнаружив знакомый шампунь и вдоволь наделав из него пены с помощью мочалки (самой мочалкой он пользоваться опасался из соображений высокой посещаемости этой душевой), весь ею обмазался и почувствовал, что постепенно приходит обратно в состояние равновесия. Если бы не взгляд в сторону мельком — на собственное отражение, в котором что-то определенно изменилось. Он не мог сказать, что именно, но впервые за очень долгое время смотрел на себя, стоя почти что на одной ноге, в пене и под струями воды, нелепо вывернув голову... и вдруг без отвращения. И возможно даже, если немного выгнуть поясницу, опереться на другую ногу и отвести вперед плечо... возможно, кто-то счел бы это даже красивым. — Да не, — он принялся торопливо вымывать мыло из волос. — Бред какой-то.