The Non-coolest Love Story Ever

В начале прошлой главы я взял на себя смелость анонсировать некое событие, которым должна была завершиться еще пятая, и снова всех дезинформировал. Оправданием могу прикрыться лишь одним: импровизированный ужин при свечах стал для меня не меньшей неожиданностью, чем для центрального персонажа этой истории. В любом случае, к концу главы, в которой мы с вами, дорогой мой читатель, сейчас находимся, я решительно намерен эту задачу разрешить. Утро пятницы, которое Даня планировал посвятить фрустрации, внезапно озарилось для него настойчивой активностью лучшего друга, который не стал принимать возражений и чуть ли не силой потащил его в упомянутый ранее «радужный» торговый центр с целью весьма деликатной. Именно таким образом на все том же тридцатом году жизни наш герой вдруг осознал, что за всю жизнь ни разу не имел опыта покупки нижнего белья. Теперь же он был вынужден топтаться рядом с Игорьком, перебирающим практически одинаковые трусы, висящие на стенах бесконечными рядами, и озабоченно цокающим. Его породистая физиономия, по мнению Дани, идеально вписывающаяся в готическую живопись своей вытянутостью и унынием, выражала глубокое сомнение. — Эта резинка слишком плотная, она превратит меня в гусеничку. Эта узковата... Фу, ну что за пошлость! А эти ничего... Нет, ткань противная. Хм, а если эти? — прервав сосредоточенное бормотание, он взял две пары совершенно одинаковых предметов интимного гардероба и помахал ими перед лицом Дани, который тут же наугад ткнул в левые, давно перестав пытаться понять критерии выбора. — Почему? Они же уже выходят из тренда... Дане захотелось заплакать, но вместо этого он тяжело вздохнул и кивнул на правые. — Если честно, они мне не очень нравятся... — Тогда нахуя ты их мне в рожу тычешь?! — взорвался он, замахав руками. — Ты уже ебучий час пялишься на ваще ничем не отличающиеся куски тряпок, это же просто труселя-я, — он схватил первую попавшуюся модель и сунул ее в руки озадаченному другу. — Я устал и хочу пить, пошли отсюда. — О, симпатичные, — обрадовался тот. — Можно попробовать... — Надо те купить такие пидорские без жопы, — проворчал Даня, плетясь за ним в примерочную кабинку. — В них наверно срать удобно... — Ты про джоки? — уточнил Игорек. — Да-ань, они не пидорские, они для спортсменов. — Ага, для контактных видов спорта... Интимно-контактных, — хмыкнул он, припоминая свои полуночные исследования эротической моды посредством сравнительного анализа внушительного числа порнороликов. — Их вообще-то придумали для верховой езды, — проворчал тот, отодвинув занавеску. — Ну, я и грю, — Даня попытался изобразить манерного ковбоя с лассо. — Я жирный, — раздался из кабинки обреченный вздох еще через минуту. — Я толстенькая нерпа. Да-ань, принеси эл-ку... Задача была не из простых, так как все три раза, когда она казалась успешно выполненной, Игорь закатывал глаза и начинал подробно объяснять, почему это не тот фасон. В четвертый раз Даня решил не испытывать судьбу и направился прямиком к миловидной девушке-консультанту. — Здрасьте, у вас есть пидорские трусы для моего жирного друга? — он вручил ей искомую модель, почти дрожа от злости, и сконфуженно заметил, какие усилия она прикладывает для сохранения вежливой улыбки. — Не обращайте на него внимания, он придурок! — раздался полный печального скепсиса голос из-за занавески. — И не может найти элочку... — Варежку прикрой, парниша, — процедил он в ответ. Откровенно говоря, визит в магазин мужского нижнего белья весьма его озадачил. Наш наивный герой и предположить не мог, что человечество вместо исследований космоса и поисков лекарств от смертельных заболеваний способно тратить время на изобретение такого бесполезного разнообразия самого примитивного предмета гардероба, покупку элементов которого он всегда безоговорочно доверял маме. Его, конечно, никто не спрашивал, но отсутствие необходимости напрягаться компенсировало скудную палитру собственных запасов. Однако гораздо сильнее он был озадачен ценовым диапазоном: — Чего, блядь?! Четыре косаря за трусы?! Это же просто тряпка и резинка! Вся моя одежда стоит меньше! — почти фальцетом возмущался он, не останавливаясь до тех пор, пока друг не отвлек его очередным приторно сладким кофе. — Да я за эти деньги могу весь одеться! Зимой! Четыре косаря — это больше ста баксов! Это ж плитка, чтоб облицевать целый сортир! Метра три хорошего ламината! Дохуя цемента... почти тонна. — В следующий раз я обязательно надену цемент, — пообещал потешающийся над его экспрессией Игорь. — Это ж хавчик на неделю... — Ну да, если питаться дошиками. — Не, я понимаю, ну там женские всякие штуки, лифчики с брюликами, чулки всякие, замочки, хуечки... Но просто тряпка с резинкой?! — Дань, ну чего ты развопился, тебе пару дней назад дали пятьдесят штук за вонючую водичку, — напомнил друг со снисходительной улыбкой. — Надо сказать Гере, что я в восторге и хочу еще, — скривился Даня. — Нет, скажи ему, что он промахнулся с нотами сердца, и потому этот аромат совершенно не подходит под твой образ, — подмигнул Игорек. — Который ты так старательно продумываешь до мельчайших нюансов. — Там еще были носки за пять, — махнув ложкой и едва не запачкавшись сливками, вспомнил он. — Это ж пиздец. Я те за такие деньги сам носки свяжу. Не ебу, как это делается, но за пять косарей научусь... — Кстати, Сахаров вчера поинтересовался у меня, по каким дням ты ходишь в зал, — Игорь коварно улыбнулся, повел плечами и полез в свой айфон. — Я сказал, что у тебя непредсказуемый график. — Хуяфик, — угрюмо отозвался Даня, дернувшись от воспоминаний о недавней телефонной коммуникации слишком... интимного толка. — Да он мне уже все, что мог, предложил, по ходу. Че там осталось? Трусы за четыре тыщи? — Он сказал, что тебе нравится морская тема, — Игорь игриво дернул бровью. — Эт потому, что я у него яхту требовал. С телочками, — он напрягся, гоня из головы доброжелательный голос Геры, предлагающий реализацию всяких неприличных сценариев. — Твой хахаль не пускает меня в Инсту, — пожаловался друг, отвлекая от неоднозначных дум. — Герыч?.. — растерянно переспросил он. — У-у... Кто-то решил-таки покататься по свету? — прикрыл глаза Игорек, но, увидев его озадаченное лицо, уточнил. — Я про твоего хуястого хачика. Уже через минуту они снова разглядывали с Даниного телефона фотографии, на которых был отмечен Имран: Игорек оценивающе, сам Даня — с плохо скрываемой нежностью. — Я не понимаю, как он вообще в таком виде туда прошел, — нахмурился друг. — Зенитку свою засветил, что ли? — В смысле? Какую зенитку?.. — Двадцатисантиметровую, — тот уставился на него как на идиота. — Ох, Да-ань. Ну послушай, в каждой нормальной гей-локации есть охрана, которая не пропускает всяких долбоебов. В понятие «долбоебы» обычно включены всякие гопари вроде тебя... Так сказать, прежнего... — Схуяли мне пытаться пройти в петушатню? — вяло возмутился он. — У меня уже есть пету... — И прочие неадекваты вроде агрессивных, гомофобов, бухих и просто левых, — перебил его Игорь. — Вот сколько я на своем опыте наблюдал — если ты не выглядишь безобидно, ты не пройдешь. — А он че, выглядит обидно? — хмыкнул Даня, облизав ложку от кофе. — Таких обычно разворачивают, — друг уставился ему прямо в глаза, помолчав пару секунд. — В любом случае, самопрезентация критически важна. Сам понимаешь. Этот твой... ну, не сказать, что красавец. — Сказать, бля! — он откинулся на стул в негодовании. — Ты видел его рот? А ресницы? — Я не про то, — закатил глаза Игорь. — Он одет как... Я даже не знаю... Как... Никак. И он в клубе. Не, я б понял, если б у него было денег жопой ешь, но ты говоришь, он таксист. Ничего не понимаю. Ладно, может, кто-то провел... Но как, как он туда прошел в этой кепке?! — продолжал он вещать, не обращая внимания на Данин молчаливый скепсис. — Может, дружит с владельцами. Или с охраной. Точно! Там был хач-охранник! Ну вот тот же Сахаров, вот он одевается просто, но стильно, о нем сразу впечатление, что... Хотя он бы не пошел в такое место, это не его уровень. От него пахнет баблишком даже через фото. А от твоего бомбилы через фото пахнет восьмидесятым бензином и шавермой... Не предпринимая попыток прервать пламенный монолог лучшего друга, Даня почувствовал, как начинает неудержимо и довольно глупо улыбаться — всего-то от одного воспоминания, как вчера незаметно пытался обнюхать свою пассию, какой теплой и нежной была кожа его шеи под губами и как восхитительно она пахла. — Что это за Мона Лиза? — сощурился подозрительно Игорек. — Что ты опять задумал? — Не, ниче, — Даня отвел взгляд в сторону, продолжая улыбаться, и отпил немного кофе. — Знаешь, Дань, — друг скрестил руки на груди. — Я понимаю, у тебя гормоны, чуйства. Но я все-таки считаю, что ты заслуживаешь большего, чем просто какой-то таксист-нищеброд. — Ну, так мой уровень как раз, — пожал плечами наш герой, мыслями все еще пребывающий в объятиях возлюбленного. — Ты же сейчас можешь заполучить практически любого парня из тусовки, — доверительно сообщил Игорек. — Какого-нибудь красивого, ухоженного. Высокого, в хорошей форме. Творческого, интересного. Умного. При деньгах. Ласкового, заботливого. Опытного, к слову... Данина улыбка из умиленной превратилась практически в неадекватно-счастливую, когда мысленно он пришел к выводу, что все элементы этой исчерпывающей характеристики в его представлении идеально ложатся на образ его избранника. Никого более ласкового и заботливого в своей жизни он еще не встречал — во всяком случае, по отношению к его персоне. Имран был для него довольно высоким: эти неприличные кукольные губы как раз маячили на уровне глаз. Кажется, говорил, что играет на аккордеоне — значит, творческий. Смешно шутит, много читает, смотрит кино на английском — значит, умный. Определенно интересный. В Данином понимании вполне себе при деньгах, так как много работает и постоянно за него платит. Безоговорочно красивый и достаточно ухоженный, хотя и небритый... Но он и сам бреется раз в неделю, и то по весомым резонам. Тем более неухоженный человек не может так сладко... — Он так охуенно пахнет, Игорю-юнь, — протянул наш герой, обнимая себя за плечи. — Я не могу прям, стояк от этого пиздец просто... — Нет, ну это клиника, — поджал губы друг, вздохнул, взял его телефон и снова принялся изучать «отметки». — Ой, Мишаня Перчик! Какой взгля-яд, о-ля-ля! Даня наклонился, чтобы заглянуть в экран, и увидел забавнейшую фотографию, на которой его случайный знакомый из гей-качалки смеялся и пытался вручить коктейль уворачивающемуся, удивленному Имрану. Все в той же несчастной кепке. — Ну конечно, — цокнул языком Игорек, томно ухмыльнувшись. — Мишенька такую зенитку не пропустил бы... — А я знаю, как он прошел, — вдруг с уверенностью заявил наш герой. — Он, знаешь, гипнотизирует как-то. Подавляет... Не знаю... Энергетикой? Ты как бы, ну, чувствуешь, что на тя давят. Но это не неприятно. Ему хочется, ну... Уступать. — Это называется большой член, Дань, — засмеялся тот. — Нет, это не то, он просто... — он замолчал, пытаясь подобрать адекватную формулировку, чтобы выразить охватившее его чувство благоговения. — Когда ты знаешь, что у парня орудие раза в три... Ха-ха... Дальнобойнее, — в веселье откинул голову друг. — Не, Игорех... Те реально просто надо пообщаться с ним, — он еще раз попробовал пояснить свою идею. — Или зенитка до колена, — в притворной мечтательности выразил тот надежду. — Нахуя тебе хер до колена?! — выпрямился Даня, растерянно разведя руки. — Ты че, проткнуться насквозь хочешь?! — О, Имран, — застонал театрально Игорь. — Наколи меня на свой шампур! Искренне желая разозлиться, наш герой не смог сдержать собственный смех и в тот же момент почему-то впервые за день задумался о том, что сидит со своим другом-дивой в той самой «пидорской» кофейне, где открылся ему несколькими неделями ранее, и чувствует себя неожиданно... Комфортно? По пути домой они заглянули в супермаркет за «шампунькой», которую Игорек долго и щепетильно выбирал, остановившись в итоге на фирме, на которую распространялась очередная акция. — Серьезно, блядь? — верещал Даня у кассы. — Кофе за полтыщи, трусы за четыре косаря, а шампунька по скидке?! Ну охуеть ты буржуй... Вечер пятницы и большая часть субботы прошли для него в борьбе с собственными плохо контролируемыми порывами. Было нелегко без остановки бить себя по рукам, чтобы не писать и не звонить решающему семейные неурядицы Имрану; самозабвенно предаваться рукоблудию тайком от родительницы; в который раз вдоль и поперек изучать скудную информацию в соцсетях объекта своей страсти; в светлой печали любоваться на его фотографии... В приступе ревности он еще раз прошерстил аккаунт пафосного фотографа-любителя «glassriver», осмелившегося некогда запечатлеть почти обнаженным и, хуже того, отметить человека, права собственности на которого наш герой собирался заявлять. Интуиция вела его в этот «фотоальбом» не зря: после некоторых усилий среди обилия контрастных, тревожных, смазанных... каких-то обрывочных снимков отыскалась еще одна фотография его загадочного возлюбленного — на этот раз со спины и вполоборота. Поначалу Даня решил, что это портрет женщины, один из десятков других однообразных, анатомически детализированных изображений, стабильно кадрированных на линии глаз. Хмыкнув над этой тенденцией, за обрезание голов он решил условно назвать горе-фотографа Марией-Антуанеттой. Красивый прогиб Имрановой поясницы он заметил еще на озере, однако на этой маленькой картинке его дополняла та же подростковая воздушность — легкие, тонкие руки, торчащие лопатки, хрупкая шея под крупными кольцами кудрей, динамичность фотографии, сделанной в движении. Если на нем и было белье, оно явно осталось приспущенным, где-то за нижним краем фотографии. И эта спина, такая по-женски узкая, уже бедер, эти ямки на пояснице, смысл которых он никогда не понимал — это все не должно быть таким красивым, но в случае Имрана по необъяснимой причине заставляло сердце сжиматься от... Даня долго вглядывался в экран, не понимая, что именно чувствует — эмоции были похожи на нечто среднее между болезненной нежностью, ревностным обожанием и желанием единолично овладеть и присвоить. Мысленно он сравнивал юношу на снимке с тем человеком, которого знал сейчас. Заматеревшим, чуть шире, чуть сильнее, резче, рельефнее, полнее, основательнее — уже мужчиной, не подростком. Но — только чуть. Отбросив пелену влюбленности, не с первого взгляда, но присмотревшись, он мог бы отыскать в нем и сейчас много... Странного. К его почти неадекватной радости Имран сам вышел на связь поздним субботним вечером и ни словом не упомянул об инциденте, которым завершилась их прошлая встреча. Голос его был расслаблен, приветлив и полон тепла, от которого Даня теперь ощущал почти жизненную зависимость, потому оставалось лишь искренне понадеяться, что кризис миновал и конфликт улажен. В процессе долгой и непринужденной беседы Даня обнаружил два любопытных обстоятельства, напрямую касающихся его пассии: бесследно исчезнувшее стеснение от признания в том, что безумно скучает, и необъяснимое нежелание звать этого человека полным именем. Как сократить «Имрана», идей не имелось, ибо «Имраша», «Имраха», «Имранчик» звучали слишком фамильярно, «Има» — неправильно ввиду некоторых культурных кодов, а до близости, позволяющей именовать возлюбленного изобретенной в минувший четверг «Ириской», они еще не дошли. Что уж говорить о солнышках, зайчиках и котиках. Базовый вариант «Имран» звучал как-то... Не так. Слишком категорично, рычаще, даже слегка сердито, и никак не вязался с согревающей улыбкой, деликатной заботой и образом, что захватил все мысли и мечтания. — Если тебе удобно, я могу завтра подлететь, — голос в трубке все еще был немного сонным, и Дане чрезвычайно сильно захотелось списать это на кокетство. — Вечером, как проснусь. Заодно привезу книжку. — Мне удобно всегда, просто приедь уже, — отозвался он, не пытаясь скрыть своего эмоционального состояния. — Выйдем куда-нибудь, погуляем, отдохнем, — промурчали в динамик. — Можно остаться у тебя? — выпалил наш герой, замерев в удушающем волнении. — Данечка, — с непонятной мягкой интонацией уже почти привычно произнес Имран. — Че? — Я не брал смену на завтра. — Так можно? — стараясь унять слишком заметное взволнованное раздражение, переспросил он. — Можно. Впоследствии Даня порадовался, что в тот момент никто за ним не наблюдал, так как экспрессивные, не особенно естественные для суставов телодвижения, призванные беззвучно выразить ликование, вряд ли прибавили бы ему адекватности в глазах социума. — Хочешь, возьмем что-то похрустеть и попробуем посмотреть мой сериал? — предложил Имран, вызвав внутри бурю эмоций. «Не, чувак, ну ты реально думаешь, что я хочу к тебе из-за сериала?!» — завопил внутри себя наш герой, но вслух лишь согласился. Скорее всего, по завершении этой беседы он готов был согласиться на что угодно, от спиритических сеансов до закапывания трупа Юсупа. По завершении беседы главной загвоздкой в попытках отойти ко сну стал вопрос, что теперь делать с похожим на локальное маленькое торнадо ощущением абсолютного восторга. Эмоциональное возбуждение не позволяло ни закрыть глаза, ни сколько-нибудь сосредоточиться. Провертевшись в постели в течение почти часа, он вздохнул и решительно потянулся за ноутбуком. Судя по опыту последних дней, быстрее всего Имран отвечал в «VK». «слуш а мож я ща посмарю серию? а завтра глянем вторую», — предложил он, довольно быстро получив ответную реплику в виде грустного смайлика. «Мне бы очень хотелось видеть твою реакцию», — пояснил собеседник. «ну хош я те ее сюда буду писать а ты потом прочитаешь когда сможешь?» — нашелся он. «Давай :)» Потосковав об отсутствии чипсов, орешков или хотя бы пресловутых семок, он перешел по присланной Имраном ссылке и приготовился узреть какой-нибудь красочный рыцарский турнир, судимый снобоватым эльфом, взволнованным от восстаний орков где-то на южных границах королевства... Вместо этого происходящее на экране своей цветовой гаммой напомнило ему унылую декабрьскую серость родного Купчино, приправленную элементами жанра хоррор. Намереваясь делиться наиболее яркими впечатлениями, он сразу же напечатал в соседней вкладке: «ой бляха зомби!!! че ты не сказал что это ужастик? я ваще эльфов ждал...» Устроив компьютер на импровизированной подставке из первой попавшейся коробки, он уселся на кровати по-турецки, взял телефон, чтобы не скакать между вкладками, и принялся стучать пальцами по экрану: «ну бля серо как у нас и замок отстойный... где башни? че так все уныло они че в питере снимали??? я понял по ходу те просто нравится все серое» Первую половину эпизода он откровенно скучал и даже не пытался проникнуть в суть завязки сюжета, в основном, забавляясь необычным антуражем («а приколи как у чувака в шлеме собаки забрало дзынькает когда он рысью едет?»). Персонажи истории поначалу не впечатляли ни эстетически, ни событийно, и запомнить пока что удалось лишь некоторых: унылого кудрявого парня («у чувака рожа такая ну прям вылитый игореха с бодуна»); актера, засветившегося в некогда милом сердцу «Властелине колец» («охуеть боромир! не пощадило время его седую голову...»); низкорослого актера, который тоже хорошо вписался бы в экранизацию Толкина («ну ясен пень если у тя хуй 20 см можно быть хоть карликом тя все равно обвешают......... нененене я не про тя ты красава и ваще не карлик ты прост супер охуенчик ваще»). Довольно большое количество обнаженной женской натуры смягчило его сердце («йееееееееееее сиськееееееееее»), а появившаяся вскоре обещанная «эпичная девушка» произвела весьма неоднозначное впечатление: «еще сиськеееееееее ооо и жопь... ниче такая жопь я б вдул... это и есть даня??? это я??? я седая мелкая жопастая хуйня????» Уже через пару минут экранного времени к юной белокурой «Дане» дерзнул посвататься брутальный наездник, на которого наш Даня, смущенный сильнее прежнего, тут же оценивающе прищурился, предположив, что вот такому парню вполне пошло бы имя его пассии: «оооооооо джигиты приехали ладно я согласен быть Даней... ээээээээээээ кудааа??? а чай???? а бутер??? тупой джигит», — праведно гневался он краткости знакомства, но, досмотрев до свадьбы, удовлетворенно застрочил: «вот это я блять понимаю быстрый роман встретились попалили друг на друга три секунды и хоба поженились не то что некоторые». Наблюдая за тем, как бедную девицу задаривают бесполезным барахлом, он невольно вспомнил Геру Сахарова. «змея? нахуя ей змея??? че это за черепки ваще? вау три просроченных киндера ну охуеть теперь», — в мысли против воли прокралось печальное воспоминание о собственной детской радости, когда отец по возвращении с работы вручал ему шоколадное яйцо со спрятанной внутри игрушкой, коллекция каковых и сейчас лежала где-то на антресолях и являла собой достаточно увесистый пакет. Кажется, его в том возрасте не смущали ни помятость, ни подтаявший шоколад, ни белый налет на нем... «ооо свиданочка у моря, — оживился он, вернувшись мысленно к происходящему на экране, где новоявленный жених увез безрадостную «Даню» в романтичное место на закате, очевидно, для заключения в жаркие объятия. — вот я те грю вот так нормальные люди делают а не ходят бродят призраки коммунизма бля». Последовавшая далее интимная сцена стала для него апофеозом эмоциональной амбивалентности на описываемый вечер: с одной стороны, происходящее на экране моментально отозвалось в истосковавшемся по физической... да и любой другой любви организме, причем вполне конкретной крепкой эрекцией; с другой — девицу было откровенно жаль, ибо все еще активное сознание нашего героя оценило ситуацию как однозначное насилие: «эээ слыш можно дальше не смареть? а то чет я ся чувствую мудаком тут вроде деваха плачет а у меня встал...» Когда следующая сцена близости закончилась вероятным убийством несовершеннолетнего, он и вовсе расстроился, отправив Имрану множество печальных смайликов и последовавшее за ними сообщение: «ну бля пацан упал и у меня все упало». Затем подумал и написал: «кароч я решил что буду следить за линией эпичной дани и проматывать все остальное потому что я ниче не понял а у дани зачетный мужик... ну вот опять встал нуемае». Еще некоторое время размышления не давали ему уснуть, то возвращая неадекватную улыбку от осознания, что завтра наконец-то можно будет засыпать в объятиях любимого человека, то заставляя беспокоиться, не слишком ли рано он стал откровенничать о собственных физиологических реакциях и не оттолкнет ли это целомудренного Имрана, то выуживая из памяти образы из только что увиденного... Откровенно говоря, он испытывал приятное стеснение от идеи, что был бы счастлив стать объектом таких «ухаживаний», напоминающих притязания брутального «джигита» из сериала на свою даму сердца. Однако сразу же после того, как эта идея сформировалась в конкретную визуализацию, за ней пришла другая, скептически извещающая, что с такими скоростями развития их отношений как раз ему самому придется поступать таким образом с этим упрямым иша... человеком. Мысль о том, что когда-нибудь его могут пустить «наверх», пленила и пугала, что никак не помешало Дане бессовестно предаться утехам рукоблудия, разглядывая на квадратной фотографии некогда девичью спину и верхнюю часть пятой точки своего возлюбленного. Все воскресное утро он подозревал у себя очень быстрый маниакально-депрессивный синдром, маятником раскачиваясь между восторженным предвкушением предстоящего вечера и обреченными попытками отвертеться от учрежденной мамой уборки. Все его отмазки Зоя Вениаминовна знала наизусть, потому шансы на спасение оставались смехотворными — до момента упоминания пресловутой Ирины. — Ма, ну можно я пойду к себе, ну плиз, — заныл он в очередной раз без особой надежды, расслабленными движениями орудуя шваброй. — У меня Ириска вечером, а я устамши... — Ирочка? — вдруг оживилась мама, выглянув с тряпкой из дверного проема. — А куда ты ее поведешь? — К ней домой, — проворчал он, затем еле слышно добавил: — Делать внучат... — А когда вы встречаетесь? «Началось...» — закатил глаза наш герой, ментально натягивая броню перед очередным допросом с пристрастием. — Вечером, когда она очухается. — Она заболела? — всплеснула руками встревоженная родительница. — Зайчик, я же говорила, нельзя было держать девоньку под дождем! Вечно ты не слу... — Ма-а, — протянул он печально. — Она дрыхнет. Потому что она таксист. — Данечка! — Вот она тоже так делает, — пожаловался он сам себе, пытаясь протереть пол за диваном. — Такая говорит — «Данечка». И вот понимай как хошь. — А где вы встретитесь? — не унималась мама. — Вот зачем те эта инфа? — устало вздохнул он. — Она за мной заедет, кстати, книгу вернет заодно. Сказала, ей нра. Даня не увидел, но скорее почувствовал, как по лицу мамы расползается та самая улыбка, что обычно для него самого являлась синонимом сигнала «SOS»: если в голову Зои Вениаминовны закрадывалась «замечательная идея», остановить ее не смогло бы даже стихийное бедствие. Он заранее чуть сжался, опустил голову и приготовился зажмуриться, ожидая громогласного озвучивания гениальной затеи. — А давай пригласим Ирочку на ужин! — с сияющими глазами предложила она. — Не, ма, она просто заедет... — сделал он отчаянную попытку предотвратить катастрофу. — Никаких «просто заедет»! — отрезала мама. — Ты домывай, а я побегу в магазин, надо же стол приготовить, порадовать девоньку... «Пиздец тебе, бедная Ириска», — снова вздохнул он мысленно, печально уставившись на швабру. — Останется, покушает с нами, — уже через полчаса мурчала расставляющая стол в гостиной родительница, пока Даня тоскливо косился на нее, протирая оставшиеся поверхности и подозревая, что очень скоро его запрягут нарезать бесконечные салаты. — Надо порадовать ее, бедняжка тебя все время кормит, ухаживает за тобой... Ты ей хоть цветочек подарил? Хоть браслетик какой? Сережечки? Медленно елозя влажной газетой по стеклу буфета, Даня безрадостно уставился на собственное отражение, отметив, что надо что-то сделать с отросшими волосами, неравномерно торчащими теперь в разные стороны. Еще примерно через час, будучи посланным вынести мусор, он скрепя сердце набрал Имрана, сонный, но радостный голос которого мгновенно согрел все внутри. — Тут это, — растерянно начал он, не зная, как сформулировать суть проблемы. — Кароч, ма для тя стол делает, по ходу, придется потусить у нас. — Ой, — хихикнул тот. — Внезапно. — Ага, — хмыкнул ему в ответ Даня. — Пиздец ваще, меня заставили убираться. Но зато хавчик вкусный будет. Ну... Если выживем. Она, кароч, не верит, что ты не Ира. — Ничего, Данечка, — успокоил его смеющийся собеседник. — Если что, я хорошо уворачиваюсь и быстро бегаю. Уже под вечер, наблюдая, как тщательно Зоя Вениаминовна причесывается и наносит макияж, Даня серьезно усомнился в том, что она действительно искренне верит в мифическую Ирочку: ни для одной особы женского пола на его веку мама так тщательно не прихорашивалась. Максимум, на что могла рассчитывать ее коллега, подруга, соседка и даже его потенциальная партнерша — душистый чай, несколько видов сладкого угощения, аккуратно заколотые волосы и бледная помада на хозяйке жилища. — Ма, Ириска не Снегурка, че ты как на Новый год? — усмехнулся он, не удержавшись. — Еще немного косметики, и она подкатит яйки от меня к тебе. — Даниил! — воскликнула та возмущенно. — Что за глупости! Надеюсь, ты так не разговариваешь при своей девочке... — Девочке, конечно, мам... Спускаясь в условленный час во двор, он заметил за собой неприятную тревожную дрожь, которая вдруг совершенно улетучилась, стоило ему найти взглядом предмет своей страсти. Имран предстал перед ним обтянутой отглаженными брюками пятой точкой — видимо, наклонился, чтобы вытащить что-то с заднего сиденья, — чем заставил забыть все заготовленные приветствия и глупо заулыбаться. Выуживаемыми предметами оказались здоровенный букет каких-то пушистых, ароматных розовых цветов, названия которых Даня не знал, и такой же поросячье-розовый подарочный пакет. — Подержи-ка, — Имран вручил ему ношу, представляющую собой, по всей видимости, призванные задобрить родительницу дары, аккуратно закрыл двери машины и коротко, но крепко обнял его за плечи, забрав букет. — Привет. — Охуеть, — улыбка нашего героя из глупой превратилась в совершенно неадекватную. — Ты побрился, — он едва сдержал порыв потрогать лицо своей пассии. Без привычной щетины Имран не то что на заявленные тридцать три не тянул — Даня бы затруднился дать ему даже двадцать пять. Белая футболка (кажется, та самая, Игорехина, в их вторую встречу забытая в коммуналке), узкие брюки со стрелками и приталенный пиджак никак это визуальное возрастное изменение не компенсировали, а большие, от природы «подкрашенные» густыми ресницами глаза в сочетании с узким подбородком и маленьким ртом — только усугубляли. Сам он со своим овально-прямоугольным лицом, что с бородой, что без, выглядел примерно одинаково. — Ты че за пацан и где мой Имраха? — гыгыкнул Даня, перетаптываясь с ноги на ногу и в стеснении поглаживая собственную макушку. — Ой, — повторился тот, скромно прикрыв глаза. — Видимо, я просто из тех парней, которые, как побреются, похожи на дошколят. — На Ирочек, — засмеялся Даня и, все-таки не удержавшись, едва касаясь провел кончиками пальцев по линии его скул, прерывисто выдохнув от почти девичьей нежности кожи. — Охуеть... Будь у нашего героя чуть больше смелости и самоконтроля, он бы обязательно попытался как-то выразить свое восхищение его наружностью, но на том уровне эмоционально-психического развития ему оставалось лишь надеяться, что Имран увидит это в его глазах и реакциях. Поднимаясь по лестнице и периодически оборачиваясь, Даня был снедаем мыслями разного толку: от изобретений разнообразных вариантов маскировки неуместного полустояка до оценки ситуации на соответствие обстоятельствам для долгожданного поцелуя, от любования кокетливо прячущим глаза и слегка румяным спутником до опасения пересудов частенько подглядывающих в глазок бабулек, слетающихся на любой шум в подъезде... — А как маму зовут? — спохватился Имран, когда они подошли к нужной двери. — Зоя Вениаминовна, — ответил он, стараясь скрыть волнение. Выдохнув, как перед стопкой, тот на секунду сжал его ладонь (по влажной и прохладной коже Даня без слов понял, что он волнуется не меньше) и кивнул на дверь. На звон ключей из кухни послышались торопливые шаги, и Даня в ужасе замер, представив, как мама сейчас в экспрессивном аху... удивлении уронит хрустальную салатницу с оливьешкой. За секунду он успел подумать о том, что даже не представляет, что именно ему будет жаль более всего: антикварную посудину, аккуратные брючки Имрана или любимый салатик. «Конечно, салатик», — подсказало нечто ехидное внутри, что стабильно переводило слишком сильную нервозность в порой агрессивный юмор. — Ма, это Ирочка, Ирочка, это мама, — ухмыльнулся он кривовато, будто в замедленной съемке наблюдая, как восторженное гостеприимство на лице родительницы плавно перетекает в наигранное, почти театральное изумление. Он едва сдержался, чтобы не закатить глаза, мысленно отмечая, что в той в очередной раз проснулась актриса погорелого драмтеатра и что с фактом, что нежная Ирочка окажется лысым кавказцем, она внутри уже давно смирилась. Затем перевел взгляд на Имрана, который уже успел взять себя в руки. — Данечка, ты не рассказывал, что твоя мама такая красавица! — он приосанился со всем достоинством горца. — Ну во, ма, я ж грил, подкатит... — тихонько заржал наш герой, забрав салатницу. — Дорогая Зоя Вениаминовна, — торжественно начал Имран, сделав шаг к растерянной женщине. — Разрешите вручить вам этот скромный букет и маленький сувенир в качестве выражения моей сердечной радости нашему знакомству. — Ох, — выдохнула та взволнованно, принимая у него цветы, польщенная неожиданным вниманием. — Ну что вы, не стоило... Данечка... Проводи гостя к... Я пойду... Поставлю в вазу... Выдав Имрану свои запасные, приличного вида тапки, наш герой пригласил его пройти в гостиную, задорно толкнув плечом. — Ну ты прям Никола Угодник... — А ты прям Даниил Негодник, — хмыкнул шепотом тот. — Зато мы живы. Стол в гостиной был накрыт, по Даниным скромным подсчетам, человек на семь минимум: еще в процессе шинковки и раскладывания яств он тихонько радовался возможности в ближайшие пару дней таскать из холодильника всякие праздничные закуски. Более всего сердце его пленили канапе на шпажках с ветчиной и оливками, за ними в порядке приоритетов шли оливьешка, корзиночки с сырным салатом, майонезные «полуяйца», помидоры кружочками со сливочным сыром и чесноком, салат с курой и ананасами, сырная и колбасная тарелки... Среди этого обилия его любимых лакомств по-вражески хитро затесались блюда, совершенно его не интересующие: бутербродики с красной рыбой и икрой (ни Даня, ни Зоя Вениаминовна не употребляли в пищу этот продукт, маленькая баночка которого была куплена, как он полагал, «выпендрежа» ради), селедка с луком, не успевший настояться винегрет, квашеная капуста, маслины, грибы, как называл их наш герой, «в соплях»... Завершал композицию нейтральный салат из свежих овощей, приправленный сметаной. На журнальном столике рядом расположились соки, вишневая наливка из деревни, фруктовая тарелка с виноградом, бананами, яблоками и апельсинами, коробка конфет с ликером и круглый медовик. Имран на развернувшуюся картинку отреагировал не меньшим изумлением, чем на него несколькими минутами ранее — радушная хозяйка. — Я думал, мы чай попьем, — вполголоса пояснил он, разведя руками. — У вас сегодня какой-то праздник? — Ну да, — Даня поймал себя на том, что снова отодвигает для него стул. — Знакомство с таксисткой Ирочкой, на которой по маминым расчетам я скоро женюсь и сделаю ей детей. Брови Имрана взлетели еще выше, сделав и без того выразительные глаза похожими на монеты, одновременно с чем он одними губами беззвучно произнес «Охуеть». — Там еще котлеты и картоха в духовке, — добавил он, сев рядом с гостем. — Кароч, Ирина, седня ты это... Моя... Как ее... Лягушонка в коробчонке, хе-хе. Дане было не до конца понятно, почему после этих слов Имран несколько секунд растерянно хлопал ресницами, затем задушенно, почти истерично расхохотался: — Скорее жабка, — он закрыл ладонью глаза, едва не хрюкая от беззвучного хохота. Разумеется, именно в этот момент в комнату робко вплыла мама, узрев со стороны рыдающего гостя и нервно хихикающего отпрыска. Имран тут же перестал смеяться, подскочил и подобрался, галантно попытавшись помочь ей занять место за столом. — Я прошу прощения, — дрожащим голосом начала Зоя Вениаминовна. — Что так скромно встречаем, просто это все было очень спонтанной идеей... — Твоей, — вставил Даня скептически, поймав секундный строгий взгляд своей пассии. — Милая Зоя Вениаминовна, ну зачем вы так? Такой богатый стол, столько разных кушаний, я прямо как на приеме у королевы! — Имран улыбнулся очаровательно, чуть наклонившись в ее сторону. — Ага, у нас на Новый год даж стока жратвы не бывает, — хмыкнул Даня, в легком раздражении заметив, как подрагивают руки у часто моргающей в неуверенной улыбке родительницы. — С-спасибо большое, вы так добры, И... И... — Имран, — участливо подсказал гость. — И... Имран. — Ну че, ма, спроси че-нить, Ирочка знает много ржачных историй, да, Ириш? — Даня ткнул того локтем в бок, тут же получив еще один строгий взгляд и его мягкое, но настойчивое «Данечка, не хами матери». Удивленно посмотрев на маму, он заметил, как та вдруг села чуть ровнее и улыбнулась уже гораздо более искренне: — Вот, зайчик, даже И... И... Наш дорогой гость... — Имран, — напомнил тот с теплотой в голосе. — Ох, простите мою рассеянность! Даже Имран говорит... — Ой, ма, ну не начинай опять, — отмахнулся Даня, но тут же притих, заметив на лице своего избранника неприкрытое возмущение. — Я есть хочу, можно уже портить стол?.. Скорее всего, последующие минут пятнадцать поглощения (в основном, нашим центральным персонажем) самых аппетитных закусок беседа бы не клеилась, если бы Имран не включил свой отлаженный, как звал его Даня, режим пиздабо... оратора. Сам он в основном молчал, пережевывая и с любопытством подмечая, как материнское волнение уступает место легкой жеманности и кокетству, а Имраново смущение хитро маскируется под амплуа льстеца и сердцееда. Где тот научился так играючи очаровывать дам, оставалось загадкой. И даже если мама и вправду была всем разумом убеждена, что история про таксиста Ибрагима была сочинена ее непослушным отпрыском из вредности и скрытности, шок от столкновения лицом к лицу с очевидным приземлялся на соломку почтительной вежливости, витиеватых комплиментов и харизмы несостоявшейся Ирочки. — А че там в пакете? — вдруг вспомнил он о «сувенире», вызвав секундное замешательство у обоих собеседников, словно бы и забывших о присутствии в помещении третьего лица. — Шанель «Мадемуазель», — польщенно улыбнувшись, томным голосом отозвалась Зоя Вениаминовна. — Я взял на себя риск выбрать для вас этот аромат, он показался мне очень... элегантным, чувственным и в то же время смелым, — мельком стрельнув в него глазами из-под прикрытых ресниц, прокомментировал подарок Имран, своим видом вызывая смутную ассоциацию со змеем-искусителем и легкое опасение, что мама может воспринять его не как потенциальную пассию собственного дитятки, а как выбранного им «папу», который приехал свататься к ней самой. А с учетом того, что наш герой и сам до сих пор не был уверен в характере этих отношений... Даже если на какой-нибудь парижской улице Данину маму бы вряд ли стали звать «Мадемуазель», она в свои пятьдесят с небольшим была весьма хороша собой. Оценить ее женскую привлекательность он затруднялся ввиду привычки и родственных связей, однако объективно она представляла собой стройную даму, не растерявшую пропорциональности форм, с нетипично длинными для среднестатистической россиянки ее возраста каштановыми волосами, легкими движениями и хорошей осанкой. Невысоким ростом и курносым лицом Даня пошел именно в нее. Периодически он мог слышать от нее однообразные пассажи с общим посылом «Ах, вот в мои годы!..», коими она подчеркивала, что любого рода востребованность у противоположного пола для нее похоронена в прошлом. Теперь же она почти открыто и наверняка неосознанно флиртовала с Имраном, который, казалось, отчаянно пытался скрыть смущение за покровительственной галантностью. Когда они вдруг заговорили о музыке, Даню охватил внезапный восторг: он вроде как и был в курсе специфики образования и прошлой деятельности своего избранника, но как-то... пропускал эту информацию мимо ушей, никак не заостряя на ней внимание. Разумеется, очень скоро Зоя Вениаминовна потащила оживившегося гостя к инструменту ради экзаменации его умений. Занятый уничтожением корзиночек, Даня все же внимательно его оглядел, дабы убедиться, что тот в действительности разделяет ее энтузиазм. Все его сомнения испарились, когда Имран на слух вполне академично заиграл Шопена, умудряясь при этом поддерживать активную дискуссию и вовсе не глядеть на собственные руки. Завороженный музыкой, от удивления наш герой даже перестал жевать, фоном сознания отметив, какими умиленно-влюбленными глазами очарованная мама смотрит на его пассию. Вскоре, почувствовав нешуточную тяжесть в животе, он переместился на диван, дабы оттуда продолжать созерцать духовное единение двух самых близких для него людей. Ощущение благостного счастья охватило все его существо от осознания, что его наконец-то одобрили, хоть и таким косвенным путем. Не вызывало привычное раздражение даже то, что мама под мелодичное брынчание в какой-то момент принялась выкладывать гостю всю подноготную их семейства, что ранее пыталась проделывать со всеми без исключения его подругами. История эта была драматична, каждый раз обрастала все новыми сюжетообразующими подробностями и повествовала о том, что первой истинной любовью тогда еще юной Зои Захарченко, студентки Ленинградской консерватории, было фортепиано. Но первой любви наивная девушка изменила со второй, коей оказался Данин отец, в ту пору — веселый разбитной юноша, душа любой компании и коллекционер девичьих сердец. Разумеется, после свадьбы оказалось, что умения играть на гитаре и травить байки для бюджета молодой семьи недостаточно. Потому к тому моменту уже Зоя Новикова была вынуждена бросить учебу и устроиться работать в школу, хотя могла бы покорять музыкальные олимпы, получить мировое признание, стать выдающейся исполнительницей и, может быть, даже композитором... К счастью, о том, как папенька не особенно стремился работать, зато всегда был горазд притащить домой пару-тройку друганов, она умолчала, как и о печальных подробностях его гармонично развившихся алкоголизма и любви к внутрисемейному рукоприкладству. — Ма рассказывает эту историю всем моим потенциальным девушкам, — вставил Даня свои пять копеек, затем уже тише проворчал: — Потому у меня и нет девушки... Погрузившись в размышления, он позволил себе немного рефлексивной фрустрации, отстраненно рассудив, что в маминой сабмиссивной (такого термина он тогда еще не знал, потому сформулировал эту черту как «податливость») натуре есть и определенные плюсы: если уж она так долго терпела побои со стороны мужа и могла себе позволить в семейных конфликтах вставать на его сторону даже в ущерб психической и физической безопасности собственного ребенка... То заигравшемуся в маскулинное покровительственное доминирование Имрану она теперь будет всю жизнь смотреть в рот. — У вас такая интересная манера игры... — полным томной нежности голосом вещала она. — Вы начинали ваш музыкальный путь не с фоно, верно? — Вы правы, — подтвердил гость. — Моим первым инструментом был... — Аккордеон? — Да, — он засмеялся. — Самый «не-классный» инструмент в мире. Как вы догадались? — По вашим рукам. По тому, как вы гладите клавиши... Будто вы их не можете видеть. Да вы на них и не смотрите! — Вы снова правы, любой, кто знаком с фортепиано, замечает мою дилетантскую постановку рук. — Ну что вы, что вы! — захохотала она смущенно. — Наоборот, вы играете прекрасно и без классической техники! Вы своего рода уникум. — Спасибо за добрые слова, — похвала Имрану была откровенно приятна, что отчетливо слышалось в интонациях. — Чудесно, мой дорогой друг, чудесно! Данечка вот тоже окончил музыкальную школу по классу гитары. Был одним из лучших учеников, представляете? Небольшие кисти, но такие быстрые, ловкие пальцы, не ошибался на сложнейших... Ах, — она печально опустила плечи. — Принес домой диплом, швырнул на стол, продал свою гитару... И все. Ни разу с тех пор я его с инструментом не видела. «Не продал, а расхерачил за гаражами», — поправил ее наш герой мысленно, не желая объяснять свой эмоциональный поступок. — О, ничего себе, — Имран с нежностью во взгляде обернулся на него на долю секунды, как раз в тот момент, когда организм Дани решил заставить его икнуть. — Надо будет попросить его как-нибудь сыграть... — Бесполезно, — махнула рукой мама. — Я годами просила — и ничего. Лучше сыграйте вы еще что-то. — Какие-нибудь пожелания? — Что-то на ваш выбор, к чему сердце лежит! — Я попробую нечто не совсем обычное, хорошо? — Полностью доверяю вашему вкусу! Сосредоточенный на грядущей изжоге и попытках поудобнее улечься на диване, Даня вдруг был отвлечен от своих приземленных проблем ласковой, неторопливой мелодией, полной светлой печали и чего-то необъяснимо трепетного, захватившего все уровни его восприятия. Он приподнялся на локтях, чтобы поглядеть на руки Имрана, которые и вправду будто не играли, но ласкали черно-белые клавиши. Обняв подушку, он приготовился насладиться нежностью музыки и не заметил, как вскоре задремал. В момент пробуждения с целью отыскать более комфортное положение он сонно прислушался к очередному витку беседы, затронувшей тему счастья и удовлетворения от жизни. — Да в общем-то у меня все хорошо, — оптимистично утверждал Имран. — Я сыт, одет, в тепле, есть стабильная работа, есть крыша над головой. Здание очень красивое, старинное, с историей! Памятник архитектуры. Соседи очень хорошие, все такие разные, творческие, многогранные. Очень интересные люди с чудными историями. Круг общения разнообразный, никогда не бывает скучно. Я думаю, что я счастливый человек, — подвел он итог своим рассуждениям. — Единственно что... Я очень люблю Питер, но от местной погоды часто бывает как-то... — Грустно? — подсказала Зоя Вениаминовна. — Одиноко. Это не зависит от людей вокруг. Скорее внутреннее состояние. «Окстись, Ириска, — сонно подумал Даня. — Я собираюсь быть твоим лучиком в этом ебучем царстве серости... Быдло-лучиком... Быдлучиком...» Снова засыпая, он вдруг сравнил этих двух человек у фортепиано: оба они талантливые музыканты, оба — творческие личности, от которых, видимо, ждали многого и которые могли иметь немалые амбиции в свое время. И вполне может быть, что все самое ценное в жизни этого странного мужчины — это музыка, и в свои тридцать три он может быть так же насквозь пронизан разочарованиями — в себе, своих способностях, в том, что все это вообще вряд ли кому-то нужно... И в возрасте, когда другие подводят первые итоги, его итоги — это синяя «Шкода», работа в такси, комната в коммуналке, компания таких же «неудачников» на рынке, одиночество и депрессия. Даня не исключал, что сам все это домыслил, но был слишком сонный для дальнейшего анализа. В следующий раз пробудило его осторожное поглаживание по плечу, любимая теплая улыбка и заботливое умиление в чайных глазах. — Пойдем тебя уложим, — полушепотом предложил Имран. — Угу, — Даня сделал вид, что потягивается, пытаясь скрыть не сразу осознанную попытку обнять его, чего явно не стоило делать в присутствии мамы, старающейся как можно тише убирать со стола. — Пойдем, — снова погладил его тот. — А че это меня укладывать, — запоздало проворчал он, медленно моргая и зябко вздрагивая. — Я че, мелкий, что ли... Скорее всего, если бы Имран не помог ему расстелить кровать, он так бы и улегся на нее, укрывшись первой попавшейся одеждой, слишком усталый от напряженного эмоционально дня. Но когда тот пожелал ему спокойной ночи, уже собираясь возвращаться в гостиную для продолжения коммуникации с еще одной такой же творческой личностью, Даню вдруг посетило нечто волнительно-конструктивное — не то чувство, не то мысль, — заставляющее действовать без оглядки на возможные последствия: вот он, тот самый момент, и другого может не быть. Не слишком хорошо владея собственной координацией, будто после немалой дозы спиртного, он крепко ухватил Имрана за предплечье и дернул к себе, тут же уцепившись пальцами свободной руки за ворот его футболки и утягивая в долгий поцелуй — какой-то неловкий, неудобный, односторонний... Возможно, неуместный. Слишком неожиданный для одной из сторон. Секунды отсутствия какой-либо реакции позволили стереть все мыслимые и немыслимые границы — нарушать их, в процессе седея от ужаса, задыхаясь внутри от страха, хватаясь пальцами за шею, запуская руку под край футболки, повторяя в мыслях без конца «Что я наделал?!» и с опаской ожидая неминуемой возможности в очередной раз обзавестись разбитым носом. Все эти бесконечно долгие секунды многократно усиливали сомнения в мотивах человека в его объятиях, слишком пассивного и холодного для того, кто тоже... Тоже?.. Впоследствии Даня описывал этот промежуток времени как по меньшей мере минуту отчаяния и обреченной безнадеги, тогда как с позиции его тормозну... неторопливой пассии задержка заняла каких-то секунды три-четыре. В ответ на это наш герой высказывал серьезные опасения, что тот по жестокой иронии судьбы перепутал Грозный с Таллинном и на данный момент должен считаться полноправным гражданином Евросоюза со всеми сопутствующими «пидорскими» льготами. Конечно же, Имран тогда ответил на поцелуй, у нас ведь история любви, а не феерического фиаско, верно? Ответил сходу напористо и пылко, как стоик, у которого ненадолго сорвало все ограничители, а после — с тягучей нежностью, не пытаясь скрывать дрожи, прижимая к себе до дискомфорта крепко, счастливо улыбаясь, позволяя гладить себя по лицу и шепча неразборчиво между короткими поцелуями: — Драгоценный мой... Губы как мед... Такой красивый... Не хочу отпускать. Тихий звон стаканов из гостиной заставил их через силу оторваться друг от друга, что ощущалось как нехватка кислорода. И если у Имрана хватило сил, чтобы принять невозмутимый вид, вернуться к радушной хозяйке и сходу вполголоса начать рассказывать очередную увлекательную историю, то Даня мог только тяжело опуститься на кровать, обнимая себя за плечи в иррациональном страхе, что сердце выпрыгнет из груди и ускачет следом за его возлюбленным. Заснуть он не мог еще долго, не понимая, как восстановить дыхание, когда разорванные объятия становятся похожи на сильную физическую боль. Родной голос из-за приоткрытой двери слегка успокаивал взбудораженное нутро, но только когда разговоры утихли, а из коридора донесся приглушенный звон ключей, он позволил себе выплеснуть колоссальное по силе напряжение в виде не прекращающегося потока слез, беззвучных всхлипов в подушку и крупных вздрагиваний. Незнакомому со всепоглощающим счастьем существу ощущать его впервые в полную силу было подобно пытке.