The Non-coolest Love Story Ever

Наверное, мне следует на всякий случай извиниться перед читателями за возможную неточность дат: память упрямо твердит, что наступивший после той знаменательной ночи рассвет привел за собой понедельник, восемнадцатое августа тринадцатого года. Рассвет этот наш центральный персонаж встречал в романтической, нарушаемой лишь шумом первых машин утренней тишине, зябко кутаясь в слишком тонкую для плюс пятнадцати ветровку, щурясь на яркий свет на востоке и в нетерпении чуть подскакивая. Время было не на его стороне и никуда не спешило: он то беспокойно заглядывал в телефон, то сердито гипнотизировал двери станции метро «Международная». В решении своем он мог бы сомневаться еще получасом ранее, когда принимал душ и торопливо чистил зубы, но чем выше поднималось солнце, тем крепче становилась уверенность в правильности действий. Имран же сам сказал «можно» — значит, можно, потому что мужик за свои слова должен отвечать, а без непосредственно этого мужика заснуть у Дани в ночь с воскресенья на понедельник ну никак не получалось. В тридцать четыре минуты шестого он занервничал в ожидании работника станции, на которого еще одной минутой позже укоризненно поглядывал чуть ли не в положении спринтера на старте. Первым подскочил к кассе, затем ловко сбежал вниз по эскалатору и принялся призывно заглядывать в туннель. Поезд приближался издевательски медленно, и Дане даже представилось во всех подробностях, как помятый машинист потирает глаза и лениво зевает, потягиваясь в тесной кабине — слишком сонный, чтобы вспомнить о наличии платформы с полными надежд пассажирами. Менее чем через полчаса он бодро шагал по Садовой в сторону Невского проспекта, сосредоточенно, но безрезультатно пытаясь восстановить в памяти маршрут, который в прошлые два раза привел его в спасительные объятия предмета любовных мечтаний. Некоторое время покрутившись в районе Апраксиного переулка, там же не удержавшись от визита в булочную, соблазнительно благоухающую свежей выпечкой, он убедился в собственном топографическом кретинизме, вздохнул, достал телефон, дождался ответа и вместо приветствия сообщил: — Я шел к тебе и заблудился. — Данечка, — сонно констатировал Имран, кажется, еще не до конца пробудившийся. — Подожди, я тебя сейчас заберу. — Не надо, я сам, — заверил Даня, чувствуя, как неудержимо начинает улыбаться от одного лишь звука этого голоса. — Я хочу, чтоб ты был теплый из постели и ваще... Ну... Можно даже в этих твоих красных труселях, я к те спать иду. — Данечка... — с ласковым придыханием повторил тот. — Потому что я без тя терь хуй засну. Че купить? Сок хошь? — Давай я тебя встречу? — Неа, постелька остынет, — он ощутил волну приятной дрожи от предвкушения, что скоро сможет прижаться к любимому человеку и нежиться в его руках. — И ваще, я уже почти тут, куда идти? Я запутался и замерз... Я ща на Апраксином. — Ориентируйся на Мучной переулок, — подсказал Имран. — Это его продолжение. — Да я знаю, я на него смотрю, — Даня глянул на табличку с названием улицы, чтобы удостовериться. — Но не помню, куда дальше. — Пройди буквально полтора дома и направо сверни. — Полтора дома? — хмыкнул он. — Эт типа когда будет половина второго дома, свернуть в стену? — Нет, там проезд такой узкий, — засмеялся тот. — Потом налево и почти до канала. Парадную ты помнишь? — Ага. Так че купить? — Ничего, приходи греться, потом сбегаем. Набери, как будешь подниматься. Имрана он не послушал и все равно заглянул в магазин, где отоварился соком, плиткой молочного шоколада и печеньем, шкурки от которого тому приходилось за Даней доедать, — отнюдь не потому, что проголодался, ибо после трапез, подобных вчерашней, организм забывал об этой потребности на ближайшие сутки... Но в третий раз с пустыми руками к предмету своей страсти явиться было бы неприлично. Сияющая улыбка Имрана встретила его в дверях на лестничной клетке, где тот без какого-либо стеснения крепко его обнял на пару секунд и пригласил пройти внутрь. В коммуналке уже слышалось утреннее копошение, из кухни в конце коридора доносились приглушенные голоса, а обоняние дразнил запах свежесваренного кофе. За то время, что они преодолевали путь в комнату, Даня успел ощутить себя посетителем цирка, случайно заглянувшим за кулисы: за дверью слева от входа вдруг радостно завопил ребенок, затем на потолке замигала и на мгновение погасла лампочка, на кухне кто-то с кошмарным звуком уронил металлическую посудину; из второй двери справа выбежал бородатый черноволосый парень с круглыми, слегка сумасшедшими глазами, едва не врезался в сиротливо приютившееся в уголке пианино и с воплем «Имраха, пусти, я опаздываю!» чуть не снес их обоих; по двери, которая была идентифицирована памятью как вход в туалет, нетерпеливо хлопала... Самая настоящая нег... Прощу прощения, я хотел сказать, афрорусская, без какого-либо акцента призывающая некого Ильяшу «срать быстрее». — Ебаный пиздец, — подвел итог Даня, нервно посмеиваясь, когда они оказались наедине. — Зато никогда не скучно, — очаровательно улыбнулся ему хозяин комнаты, прикрыв глаза и осторожно попытавшись обнять его за талию. — Я те булок притащил и попить, — он попытался вручить ему пакет, который Имран тут же отставил на кухонную тумбу, вернув руки на место. — Ты голодный? — полушепотом поинтересовался он, мягко притягивая Даню ближе. — Ты че, во мне еще котлета со вчера переваривается, — тихонько заржал наш герой, робко устроив ладони у него на плечах. — И до вечера... Будет... Перевариваться... Он засмущался, сдавленно захихикал и опустил глаза, не в состоянии выдержать прямой, совершенно неприличный взгляд, в котором трепетная нежность мешалась с какими-то не очень целомудренными намерениями. — Ну прост я шел, шел, кароч, искал тя, и вот иду мимо булочной, и там... — он замолчал, чуть откинув голову, в счастливом волнении концентрируясь на тактильном ощущении легкого прикосновения губ где-то в районе уголка рта. — Там... Кароч... Пахло так... Если до этого момента какие-то отголоски аналитического мышления в бедной Даниной голове еще функционировали, то теперь последние их бойцы пали под подобной настоящему цунами волной эйфории от осознания этой нереалистичной ситуации, поверить в которую еще месяцем ранее... Да даже неделей ранее он не смог бы. Как и не смог бы точно сказать, сколько времени они простояли в таком положении — в полуобъятиях, будто боясь спугнуть друг друга, разделяя легкие полупоцелуи — куда угодно, но еще не в губы. Атмосферу этого трепетного, почти духовного единения разрушил вдруг душераздирающий вопль из коридора: «Ильяша, засранец, мать твою, выходи уже!». Наверное, это была довольно странная причина счастливо смеяться, глядя друг другу в глаза, любуясь, аккуратно касаясь, вдыхая... Воспользовавшись предоставленной наконец возможностью, Даня открыто ткнулся носом куда-то между скулами и ухом, вдыхая знакомый запах и моментально ощущая, как эмоциональное возбуждение перетекает в откровенно сексуальное, вполне материальными мурашками и потоком крови сползая вдоль позвоночника все ниже. Он обнял Имрана за шею, прижимаясь к нему теснее и удовлетворенно отмечая, как крепчают объятия на его спине и как очевидна ответная реакция. — Мне кажется, нужно нагреть постель заново, — прошептал Имран, найдя его губы своими и улыбаясь в них. Итак, где-то на этом моменте вполне уместной и логичной стала бы сцена первого страстного, многочасового интима, полного томных вздохов, страстных стонов, всяческих взаимных проникновений влажных от пота и слез счастья, изгибающихся, змеями переплетенных тел... Но, как вы уже успели заметить, наши герои не имели привычки искать легких путей. Смею предположить, весьма гибкий в своем поведении Имран мог допускать, что утреннее воссоединение выльется в полноценный сексуальный акт, и был морально и технически готов к такому развитию событий... Чего никак нельзя было сказать о восторженно липнущем к нему Дане, большая часть познаний которого базировалась на скудном личном опыте и не совсем достоверной информации из порнографических источников. Секс в понимании нашего центрального персонажа состоял из трех этапов: активные приставания к объекту интереса, непосредственно процесс ритмичных телодвижений и краткая радость эякуляции. Далее обычно следовал этап необходимости в темпе вальса одеваться-собираться и придумывать причину срочного отбытия, потому как при любом промедлении слишком велик был риск начала незапланированных отношений с кем-то, кого он своим постоянным партнером не рассматривал. Как уже было сказано в первой главе, те, кого рассматривал, в тесное взаимодействие с ним предпочитали не вступать. Кажется, этот странный мужчина был первым после той самой, единственной и неповторимой Юли, с кем Даня искренне хотел бы засыпать вне зависимости от обстоятельств, и первым в своем роде, по его мнению, кто согласен был и на секс, и на отношения, да еще и при этом вписывался в его, как оказалось, весьма специфические запросы. И если наш бедный перевозбужденный Имран, помогая ему раздеваться до белья, на что-то и надеялся, то столкнуться ему в тот раз снова пришлось с аналогом ситуации прошлого их совместного визита в коммуналку и абсолютно наивным непониманием потенциального партнера, зачем вообще нужно заезжать в аптеку. Полный ярких, непривычных и радостных эмоций, Даня ничего не планировал, не обдумывал и не загадывал: он в действительности еще до рассвета намылился к своему избраннику с искренним намерением именно уснуть в его объятиях. Потому, оказавшись в постели, блаженно прижался к его боку и счастливо притих, наслаждаясь теплом, чувством безопасности и тесными, оберегающими объятиями. Даже собственное возбуждение, привычное и стабильное, не помешало ему исполнить задуманное, и уже менее чем минут через двадцать он блаженно посапывал, убаюканный легкими поцелуями и осторожными поглаживаниями. Проснулся он под вечер от четкого ощущения нехватки кислорода и ноющей боли в большей части туловища, причина которой обнаружилась очень быстро и привела его на очередной виток восторженного ликования: в сонном забытьи Имран показал себя весьма сильным физически мужчиной, обняв его, как ребенок обнимает любимую игрушку, которую кто-то пытается отнять. Вернувшееся чувство счастья никак не компенсировало затруднения в дыхании, и после не слишком продуктивной попытки выбраться на волю Даня умудрился извернуться, оказавшись лицом к лицу со своей пассией и снова глупо заулыбавшись. Некоторое время он пытался справиться с эмоциями и как можно меньше шевелиться, чтобы не будить возлюбленного, судя по крепости сна, нечасто имеющего возможность полноценно отдыхать. Но с каждым мгновением, что он продолжал разглядывать милые сердцу черты, жажда выразить каким-то образом свои чувства становилась все сильнее. «Мой, — удовлетворенно озвучил он в мыслях восторг от негласного, но очевидного признания своих прав на чей-то мир. — Охуеть, у меня есть парень. Охуе-е-еть...» Имран спал крепко и безмятежно, и будить его отчаянно не хотелось: для Дани эти черты в бездвижном умиротворении являли собой совершенно иную красоту, «чистую», лишенную маски мимического обаяния, почти скульптурную. С точеным профилем, четкостью и плавностью изгибов каждой линии, какой-то нереальной аккуратностью... Будто нарисованную. На основе этого наблюдения наш герой предположил, что родись Имран девицей — мог бы вообще не краситься. Затем сам себя поправил, что в таком случае вряд ли их когда-либо свела бы судьба, и беззвучно хихикнул, припомнив, как впервые пытался пересказать Игорю события их случайной встречи. Бережно провел внешней стороной пальцев по ресницам спящего, аккуратно обвел подушечкой среднего изгиб верхней губы, рискнул погладить тыльной стороной ладони скулы с уже ощутимо проступающей суточной щетиной. Потянулся вперед и коснулся губами губ — в легком, едва заметном касании, согреваясь о чужое дыхание. Имран улыбнулся и ответил на поцелуй, не открывая глаз — мягко, медленно, с почти невозможной нежностью, в очередной раз заставив нашего героя совершенно позабыть о неловком факте собственного неумения целоваться в принципе. Этот долгий, неторопливый, сонный поцелуй уберег вдохновленного переменами в личной жизни Даню от многих необдуманных высказываний, что могли бы родиться в его смущенной гормонами и стрессом радости голове, большая часть из которых являла собой комментарии сугубо эротического характера — в особенности когда Имран вдруг уложил его на спину и стал спускаться губами на шею и грудь. Намерения пылкого кавказца были очевидны любому, кроме, разумеется, самого Дани, которого вдруг озаботил совершенно другой сигнал собственного организма, тревожно прорывающийся сквозь отключающее самоконтроль возбуждение. — Имран, — позвал он тихо, не получив в ответ никакой реакции со стороны увлеченного его ребрами избранника. — Имран... Ириска, эй... Тот будто нехотя поднял голову, отозвавшись вопросительным, слегка затуманенным взглядом. — Погоди, природа зовет, — смущенно пояснил Даня, совершив попытку подняться. — Природа?.. — Ну, это, отлить надо... На секунду воцарившаяся тишина явила слуху приглушенный дверью, но только усугубившийся шум хаотично перемещающихся по этажу соседей, который он ранее не приметил, увлекшись своей пассией. — Давай я с тобой пойду, — предложил Имран, перестав озадаченно хлопать глазами. — Шестой час, народ возвращается... Ты туда сейчас не прорвешься. Быстро одевшись и с затаенным умилением наблюдая, как тот рассеянно ходит по комнате в поисках своих домашних штанов и старается не светить бросающимся в глаза стоя... достоинством, Даня вдруг запоздало сообразил, что, кажется, только что лишил себя возможности получить самый желанный в мире минет. Он быстро опустил голову, ощутив, как густо краснеет, а через минуту, уже у двери, в качестве извинения поймал Имрана за пояс брюк, чтобы заключить в краткое объятие и увлечь в еще один недолгий, но чувственный поцелуй. У дверей туалета их встретила очередь из угрюмого смуглого мужчины с тяжелым взглядом черных глаз и невообразимо лохматого тощего парня в безразмерном свитере и огромных штанах с бесконечными карманами. Первый почти сразу скрылся за заветной дверью, выпустив из нее шустрого ребенка лет пяти, тут же умчавшегося в направлении лестничной клетки; второй же приветливо улыбнулся Имрану и бросил на Даню смущенный, заинтересованный взгляд. — Как дела, Илья? — Имран поздоровался с ним за руку, и Дане пришлось повторить тот же жест, коротко представившись. — Послезавтра экзамен, — чуть дрожащим голосом пожаловался тот. — А я ничего не помню. Еще часик посмотрю ноты и пойду в какой-нибудь парк доучивать... — Не волнуйся, на этот раз все получится. Пальцы сами вспомнят, — Имран участливо похлопал его по плечу, а когда тот зашел в уборную, пояснил уже для Дани: — Он в прошлом году пытался поступить в консерваторию, но не вышло. Талантливый паренек, думаю, в этот раз возьмут. — Где-то я его видел, — сощурился наш герой, пытаясь вспомнить, откуда лицо распиздя... не слишком аккуратного юноши может быть ему знакомо. — Я даже догадываюсь, где... — начал было Имран, однако его реплику прервал звонкий женский голос. — Нет, серьезно?! — та самая темнокожая девушка с желтым полотенцем на плече сердито глядела на них, уперев кулаки в бока. — А ты вообще кто такой? — уставилась она на Даню в возмущении. — Электрик, — гыгыкнул тот, вспомнив удивление курящего на окне мужика в синем блестящем халате. — Какой еще электрик?! — она перевела взгляд на прячущего улыбку Имрана. — А, понятно. Что, сантехники тебя уже не удовлетворяют? Тот зашелся хохотом, ухватившись за стену, и закивал. — Поверить в это не могу! — почти завизжала она, увидев выходящего из туалета «Ильяшу». Не желая глядеть на вероятную расправу над несчастным, наш герой быстро заскочил в крохотную уборную, где кроме маленькой угловой раковины с зеркальцем, довольно низкого унитаза и приколоченного над ним небольшого шкафчика не поместилось бы ровным счетом ничего, включая любого выходящего за рамки относительной стройности посетителя. Справлять нужду со все еще стабильным «полустояком» было и без того непросто, не хватало еще приступа клаустрофобии. Он помыл руки (а после секундного размышления и кое-что еще) и вышел в коридор, где его тут же приобнял за плечо Имран, все еще смеющийся с девушкой на пару. — Это Данечка, — представил он. — Мой... — Электрик, я поняла, — перебила она весело, устремившись в санузел. — Че это за Чизетта? — тихо поинтересовался Даня. — Кира, — пояснил тот. — Тоже учится, еще и официанткой подрабатывает. Забавная девчушка. — Извините, — тихим голосом робко окликнули из-за спины, отчего он чуть не подпрыгнул, обернувшись на стоящую в дверях кухни маленькую остролицую женщину с выкрашенными в светлый тон волосами. — А вы правда электрик? — О, привет, Майя, — поздоровался с ней Имран. — Ну да, — Даня кивнул удивленно. — А можно попросить вас глянуть одну розеточку? — еще тише спросила она, сложив руки на груди, и в следующую секунду затараторила: — А то она в последнее время искрит и нагревается сильно, я звала мастера, но он сможет только на следующей неделе, и то не раньше вторника, а у меня детки, я боюсь, вдруг что случится, они совсем маленькие, а мне нужно на работу, а один заболел, в садике опять эпидемия, и... — Да-да, нет проблем, я гляну, пойдемте, — поспешил он заверить несчастную, виновато поглядывающую на Имрана, у которого не слишком хорошо получалось скрыть за дружелюбной улыбкой заметное для Дани разочарование. — Ой, Имран, а ты не мог бы присмотреть за супом? — спохватилась она, благоговейно заглядывая тому в глаза. Если у нашего героя и проскальзывала мысль, что избранник его натаскал в свое тесноватое жилище слишком много мебели, то увиденное в комнате Майи на несколько секунд повергло его в ступор. Помещение имело довольно большую площадь (на глаз он дал бы метра двадцать два), разделенную на две зоны: заваленную игрушками, книгами и детскими вещами «гостиную» и отделенную шкафом и двухэтажной кроваткой, по всей видимости, «спальню». Проблемная розетка располагалась почти сразу у входа, однако, чтобы обеспечить к ней доступ, Дане пришлось отодвинуть тяжелую тумбу, заблокировавшую внутри трех шумных отпрысков печальной женщины, что привело их в абсолютный восторг, став поводом для игры «в тюрьму». Мысленно он присвистнул, предположив, что, не будь она такой субтильной, а дети такими юными, узкие проходы между мебелью и огромным количеством барахла могли бы быть проблемой. Попросив у нее инструменты и так же молча удивившись тому, что у хрупкой барышни имеется такой богатый набор, Даня разобрал конструкцию, убедился в ее исправности, подогнул для более плотного контакта губки и закрутил все обратно. — Дайте агрегат какой-нибудь, ща проверим, — он несколько раз попробовал вставить вилку, не заметив никаких искр. — Ну да. Короче, все с ней в порядке, и с проводкой в этом месте тоже, даже странно для такого дома. Просто разъемы износились, контакт слабый, потому и грелось. Часто используете? — Да, очень, — быстро закивала женщина. — У меня же швейная машинка тут, и оверлок, и чайничек, и стерилизатор полотенец... — Ну прост аккуратнее с ней, не выдергивайте вилку резко. Еще может искрить из-за перегрузки, если врубаете доху... Сорян. Если, например, тройник и много всего работает. Попросите этого парня, который придет после вторника, чтоб прокинул еще одну розетку, и все будет норм. Он поставил тумбу на место и отправился на кухню к Имрану, уже собираясь нажаловаться на странную особу, не просто припахавшую двух чужих людей, но и не удосужившуюся даже элементарно сказать «спасибо». — Данечка, — тот в задумчивости помешивал суп, но, увидев его, расплылся в счастливой улыбке. — Ну как? — Да как всегда, повтыкают дохуя, — махнул он рукой, более задетый не отсутствием благодарности, а скорее тем, что к нему отнеслись как к обслуживающему персоналу, даже не поинтересовавшись именем. — Там же, блядь, написана мощность, это даже школьник может... — он замолчал, когда Имран взял его за руку, кивнув на дверь, где снова возникла Майя. — Я вам так признательна за помощь, — смущенно поблагодарила она. — Может быть, останетесь с нами на ужин? Я собираюсь картошечку пожарить. — Да, с радостью, почему нет? — согласился за обоих Имран, подмигнув ему. — Картошечка — это чудесно. По пути в магазин, куда они отправились вдвоем, дабы со своей стороны купить что-то к ужину, он немного рассказал о ней: — Работает как проклятая с утра до ночи, чтоб детей обеспечить. Муж пьет, с судимостью, бил ее. Как только стал и на деток руку поднимать, она их забрала и уехала. Квартира вроде его была, родители в какой-то деревушке за пределами цивилизации, — вздохнул он сочувственно. — Местная родня не горит желанием общаться, она им в обузу, сам понимаешь. Не помочь стыдно, а помогать не хочется. — Ну да, — пропустив его первым в двери магазина, согласился Даня, все еще размышляющий о том, как бывает силен в некоторых женщинах материнский инстинкт, заставляющий их принимать такие непростые решения. — Она хорошая, добрая, — мягким голосом продолжал Имран. — Рано замуж пошла, едва школу закончила, профессию не получила никакую. Работу теперь найти хорошую проблема. Утром на рынке работает в лавке с тканями, потом подъезды моет, еще умудряется находить время что-то шить и продавать. Детей своих одевает. Кира вот как-то с двумя младшими посидела, так она ей за это блузку сшила красивую. И о детях заботится хорошо, старший в младших классах, отличник, остальные в садике, оттуда все время с болячками разными приходят, она с ними по поликлиникам бегает... Иногда просит подвезти и потом обижается, что я не хочу денег брать. А как я могу? — Но это нормально, Имран, — возразил Даня, наблюдая за тем, как тот чуть не прослезился от тяжелой женской доли, параллельно пытаясь выбрать куру посвежее. — Когда мать выбирает своих детей и заботится о них — это нормально. Все остальное ненормально. — Очень заботится, все выходные с ними проводит, водит их гулять, в зоопарк, в музеи всякие интересные... — Так это им три киндера? — поинтересовался наш герой, когда они уже подошли к кассе, ткнув свою пассию локтем в бок. — А я уже обрадовался, что мне, как той телке из сериала на свадьбу прям. Несколько секунд Имран удивленно улыбался ему, затем вручил корзину и сбегал к соседней кассе еще за тремя шоколадными яйцами. Помимо них и куры в число покупок входил тортик, несколько пачек сока (одну из них Даня выложил, вспомнив, что такая же стоит у Имрана на кухонной тумбе у входа), пакетик грузинских специй и подсолнечное масло. При попытке вытащить из джинсов кошелек его руку мягко отодвинули, а следом — и его целиком от кассы. — Э, слыш, — проворчал наш герой. — Дай хоть поучаствовать, ну? Ты задеваешь мое мужское достоинство. Чего он менее всего в этой ситуации ожидал — того, что Имран после этих слов наклонится к его уху, чтобы шепотом проинформировать, что совершенно не против позадевать его мужское достоинство после ужина. А заметив, как он покраснел и заозирался, пояснил уже вслух, что речь идет не о мужестве, а о том, что он гость, и гость — это святое. Один из «киндеров» сразу был употреблен, внутри обнаружилась фигурка оранжевого волчонка, с круглыми глазами воющего на луну; другие два он спрятал за книгами на полке у своей пассии. Идти на кухню не хотелось — в основном из страха, что снова припашут что-то готовить, но выбора ему не оставили. Там Даня в очередной раз удивился женской бытовой ловкости, глядя, как Майя порциями жарит пару килограмм картошки на единственной сковороде, затем пересыпает готовую в обмотанную полотенцем кастрюлю... А затем еще сильнее — ловкости материнской, наблюдая, как улаживается конфликт двух ревущих дошколят, не поделивших жирафа. Первым на божественный запах съестного выполз с голодными глазами завсегдатай уборных Ильяша, чья комната находилась ближе всех к кухне, что для бедного студента нередко было своего рода изощренной пыткой. Не отвлекаемый потребностями мочевого пузыря, Даня смог разглядеть его внимательнее: метелка на голове была ничем иным, как кошмарно заплетенными, растрепавшимися дредами человека, который на них забил, перематывая основную лохматость тряпочкой на манер многослойного тюрбана. В целом этот милый юноша был безобиден во всем, кроме своей любви к этнической музыке и собственной скрипочке, которой всех умудрился заеба... достать. Однако в какой-то момент у него прижилась кеманча, заставившая соседей молиться о возвращении скрипочки. Ощутив легкий укол ревности, Даня точно не мог ответить себе, на что Ильяша поглядывал с большим обожанием — на его Имрана или на сковороду с картошечкой. Впоследствии он испытал облегчение, узнав, что тот действительно влюблен в его пару, давно и, к счастью, платонически, так как сердобольный Имран оказался единственным, кто продолжал верить в него после фиаско на прошлогодних вступительных экзаменах, да еще и по возможности помогал с занятиями. Романтический же интерес этого парня был направлен на неприступную Киру, открыто заявлявшую, что не будет встречаться со шваброй, и вообще, швабры обычно носят по коридору мохнатой частью вниз. Он все еще казался Дане подозрительно знакомым и все еще ничем совершенно не напоминал ни об одной ситуации, где они могли бы пересечься. Не прошло и двадцати минут, как к компании на кухне присоединилась эта экспрессивная смуглая девица, не менее голодными взглядами оглаживающая несчастную сковороду. Она тоже оказалась подругой Имрана, с которой он скорешился, как-то обнаружив ее в ночи плачущей на остановке, когда какие-то хулиганы отобрали у нее сумку со всеми документами, телефоном и кошельком. Как Кира рассказала сама, он также бесплатно подкинул ее в Озерки, поделился бутербродом братания и совсем не рассердился, когда она на него накричала, решив, что он принял ее за доступную барышню. — Э, красауыца, чо ругаишса, садис, гауары адрес, — спародировала она Имрана, от смеха едва не уронившего лопатку, которой ворочал куру на сковороде, а затем тоненьким голосом вставила собственную реплику: — Ах, мамка заругает, что я поздно пришла, телефон выключила, опять шалавой обзовет, а я не такая, я не из этих!.. Ах!.. А потом Имранчик меня устроил официанткой в ресторан к знакомому, там чаевые улет просто, так что я быстро накопила и съехала. В том кошельке, кстати, была фотка мамы с папой вместе с их универа, — погрустнела она ненадолго. — Кроме нее ничего от него не осталось, даже не знаю, жив ли и знает ли про меня. Следом на («по ходу резиновую», как отметил Даня) кухню подтянулся некий «Андрейка», высокий и солидный мужчина добродушного вида, как оказалось, оперный контратенор с уникальной жизненной философией, которая вела его к «низам». Зашибая, так сказать, бабло, этот человек предпочитал жить среди простых смертных, и благожелательный снобизм его, слишком заметный для нашего героя, никого особенно не беспокоил. Комната в коммуналке, такая же большая, как у Майи, имеющая галерею со спальней, собственный санузел и обставленная по последнему писку интерьерной моды, досталась ему по наследству наряду с трехкомнатной квартирой в престижном микрорайоне, которую он сдавал, предпочитая разношерстную компанию «простых смертных» обществу «равных». Разумеется, подобных характеристик он никому не давал, но Даня считывал этот посыл даже мимоходом. Андрейка снисходительно покровительствовал каждому из соседей и в особенности Имрану, коего считал талантливым музыкантом с крайне странным отношением к жизни и никак не мог понять его отказа работать пианистом в театре хотя бы на подмене, куда сам же неоднократно зазывал. Информация эта стала для нашего героя поводом глубоко задуматься о тараканах в голове своего возлюбленного. Спустя весьма непродолжительное время, когда вся картошка была уже почти дожарена, в кухню протиснулись еще двое — Рома и Рашид, оказавшиеся неразлучной парочкой укурков, которых в свое время выперли из студенческого общежития за шум и употребление травки. Рашид был тем самым бородатым пареньком, что утром мчался на пары, а Рома — его просыпающим эти самые пары однокурсником, степень лохматости которого позволяла счесть фризуру Ильяши вполне приличным вариантом для выхода в свет. На общий импровизированный стол ребята могли пожертвовать только алкоголь... Хотя и самого стола особо в кухне не стояло. Каждый что-то тащил из своего угла — кто стулья, кто табуреты; Рома с Ильяшей приволокли икеевский письменный стол из комнаты последнего (хозяин, по словам первого, любовно убрал с него свое барахло, смахнув на кровать одним движением руки). Таким образом на относительно небольшой кухне коммуналки собралось восемь человек, не считая трех носящихся между ними детей, о которых все регулярно спотыкались. — А Артурчик придет? — немного нервно осведомилась Майя. — Нет, он сегодня дива, — загадочно улыбнувшись, ответил Андрей. — Дива? — не понял его Даня. — Артист, — снисходительно пояснил тот. — В образе артистки, — хмыкнула Кира скептически. — А где Гиля? — подал высоковатый для парня его комплекции голос Рашид. — Позовите Гилю, у него штопор. — Не-е, он опять будет ворчать и фукать, что мы тут табор развели, — фыркнула Кира. — Да ну, позовите, все ж собрались, — пожурил ее Имран. Гилей оказался Гильямир, угрюмый татарский парень из недавней туалетной очереди. Вид у него был слегка отсутствующий, что заставило Даню недоумевать, отчего в беседе о нем ранее присутствовал такой негативно окрашенный пиетет. Именно Гиля принес и заварил чуть ли не вкуснейший из чаев (за исключением, конечно, содержимого термоса его возлюбленного), чей ягодный аромат перекрыл даже божественное амбре жареного картофеля. В конце концов стол оказался едва ли не сравнимым со вчерашним подвигом Зои Вениаминовны: к Майиной нехитрой стряпне прибавилась жареная кусочками кура от Имрана, по-быстрому согретое содержимое пакетиков со всякими заморскими овощами в соусе терияки от Киры (среди них Даня обнаружил нечто воистину омерзительное, по вкусу напоминающее сопли больного тяжелым насморком, и оказавшееся в итоге некой «бамией»)... Помимо прочего Рома нашел в их с Рашидом запасах початую, но почти полную бутыль сливочного ликера для дам, на который соблазнился впоследствии даже равнодушный к алкоголю Имран. Рашид откопал из неких недр нетронутые пачки чипсов, часть из которых тут же с визгом утащили Майины детишки. Пока девушки с голодным Ильяшей накрывали на стол, Андрей успел сбегать в какую-то пафосную кондитерскую, где накупил целую коробку микро-пирожных, а заодно по пути захватил свежемолотого орехового кофе, который они с Кирой под конец трапезы чуть не упустили, заболтавшись. Конечно же, большую часть того вечера наш центральный персонаж был занят любованием своим возлюбленным в его не виденном ранее амплуа центра всеобщего внимания и истинной души компании. Имран пытался заботиться одновременно обо всех и в то же время ни на секунду не упускал из виду самого Даню, отчего тому было неожиданно уютно, комфортно и тепло среди совершенно незнакомых людей. Он с легкостью поддерживал беседы, что обычно не всегда происходило даже в описанной ранее компании «братанов», смеялся вместе со всеми... Особенно на том моменте, когда Кира завопила, уронив на себя кусок торта, а Ильяша принялся поспешно вытирать ее бедра салфеткой, сильно при этом краснея. После того, как все дружно прибрались на кухне и вернули Илье его стол, пришла пора переместиться со всеми стульями и табуретками в парадный вестибюль, где Имрана чуть ли не силой усадили на пианино аккомпанировать всеобщему пению, смахивающему на самодельное караоке. Даня искренне поражался, с какой легкостью тот подхватывает мотивы даже незнакомых мелодий, снимаемых с чьего-то не слишком аккуратного вокала. Из исполняемого он помнил слова разве что песен Высоцкого и даже несмело присоединился к разношерстному хору в мелодичной композиции про корабли, возвращающиеся сквозь непогоду. Его до слез рассмешила эмоциональная интерпретация Рашида той самой песни, где лирический герой перечисляет явления, которые ему не по душе — в свое время он и сам в подобном манере исписал целую тетрадь, составив список из всего, что сам не любил, и сделал неутешительный вывод о собственной неоправданной нетерпимости. Пришлось активизировать все свое самообладание, чтобы не разразиться хохотом гиены, когда Кира вдруг запела про белую женщину и нервный смех. Все замолкли, наслаждаясь ее чистым, звонким, драматичным вокалом и воцарившейся атмосферой дореволюционного Петербурга, тогда как наш герой тихонько сидел на протяжении всей песни на своей табуретке с очень сложным и напряженным лицом, размышляя, как же милому Имрану не повезло с ним, таким некультурным. Комплексы его рассеялись, когда Рашид принялся завывать свой национальный фольклор (какой именно нации — никто не объяснил), Рома принес самый настоящий бубен, Гиля применил свободную табуретку на манер дарбуки, ему вторил Ильяша, которому запретили приносить кеманчу. Вскоре выяснилось, что у Майи тоже очень приятный, хотя и немного унылый, как у арабской плакальщицы, голос. В какой-то момент в Даниной голове промелькнула необычная мысль сбегать в комнату к Имрану, захватить стоящую у окна гитару и присоединиться к общей вакханалии, но уже через секунду он успокоился, сказав себе, что недостаточно пьян для столь опрометчивых поступков. Около одиннадцати вечера веселящиеся стали разбредаться. Первой укладывать малышей в постель отправилась Майя, следом отбыл любитель уединения Гиля, Кира сослалась на ранний подъем и проигнорированную проектную работу, которую теперь придется делать в ночи. Интерес Андрейки к компании без дам был также утерян. К полуночи, уже на кухне, за маленьким столом у окна, в компании Андрейкиных пирожных и некоторого количества алкоголя с ними остались только Рома, Рашид и Ильяша. От них Даня услышал много интересных историй, первой из которых была жалоба на хмурого (ввиду особенностей строения лица, а не настроения, как он сообразил) Гильямира, стучавшего по батареям каждый раз, когда ему казалось, что где-то кто-то что-то слишком громко делает. За это у своих ближайших соседей Ромы и Рашида он получил почти официальное прозвище «барабашка». Даня, в свою очередь, размышлял над тем, стоит ли объяснять им, почему прозвал Киру Чизеттой. Сама девушка новое имя одобрила, видимо, полагая, что таким образом он хочет подчеркнуть ее особенность и экзотичность, и только Имран (и то не сразу) в итоге удостоился чести узнать, что на языке нашего героя это означает «Черная задница». Основным впечатлением из тех, что остались у него от этого ужина с продолжением, стало очень четкое понимание, что большая часть круга общения его пассии в эмоциональном плане похожа на нечто вроде скопления утят вокруг большой кавказской мамы-утки: каждый из них имел хотя бы несколько историй о том, как Имран помог, поддержал, пожертвовал средства или время для чего-то, что было для них важно. Дане рассказали, какой он рукастый и как все сломанное в местах общего пользования починил, облезлое подкрасил, старое и бесполезное вынес на помойку и заменил новым аналогом... Собрав эту информацию о смущенно притихшем, но явно довольным от похвалы Имране, уже будучи заметно пьяненьким, наш герой торжественно известил, что согласен выйти за него и даже готов рожать ему детей, если наука такое когда-нибудь позволит. Растроганный и не менее бухенький Имран от переизбытка чувств почти полез к нему миловаться за общим столом, после чего оба были отправлены восвояси под радостное улюлюканье и пожелания многочисленного потомства. Наверное, можно было бы воспринимать произошедшее тем вечером как ответное знакомство с «семьей», и «кто чем богат» как раз было про них. С одной стороны — его собственная семья, состоящая из одного человека, отношения с которым сложно было назвать безоблачными. С другой — «семья» его Имрана, состоящая из совершенно посторонних, непохожих друг на друга и практически ничем не связанных людей, с каждым из которых он сумел наладить теплые отношения. Даня замечал, какими крепкими корнями и какой сильной привязанностью к своему роду обладали практически все кавказцы, что встречались на его пути, и тот факт, что из всего семейства, возможно, немалого, контакт с его возлюбленным желала поддерживать одна только младшая сестра, почему-то очень болезненно отзывался в сердце. Меньше всего тот был похож на индивидуалиста или человека, который мог бы любить одиночество. Гитару все-таки пришлось взять в руки — пока только отодвинуть и освободить немного места у подоконника, чтобы подобно влюбленным шестнадцатилеткам стоять в обнимку под светом молодого месяца, погасив весь электрический и любуясь друг другом. Романтику момента не портила даже небольшая, но ярко мигающая на первом этаже вывеска секс-шопа, который в таком состоянии Даня вполне рискнул бы посетить, будь тот открыт после полуночи. В темноте и под легким воздействием алкоголя смущение испарялось без следа, позволяя пылко и бесстыдно целоваться, не отвлекаясь ни на звуки, ни на позы, ни на посторонние шумы, отрываясь только для того, чтобы подолгу смотреть друг на друга, без страхов и сомнений в верности... всего. И если Даня от блаженного единения с возлюбленным позабыл все слова любви, хотя и так не был особенно красноречив, то Имрану ничего не мешало пытаться вербально донести до него свои эмоции. — Мне не хватает моего русского, чтобы рассказать тебе, какой ты красивый, — все же сожалел тот шепотом между поцелуями, бережно приподнимая его голову за подбородок. — Даже в темноте глаза как море. Глубокое, волнующееся, полное секретов. На трезвую голову Даня бы возразил, что радужки его если и смахивают на море, то разве что на Балтийское, грязное и настолько мелкое, что даже утопиться в нем негде. Но теперь, пьяный больше от эмоций и ощущений, нежели от горячительных напитков, лишенный самокритики, он был открыт для любых нежных слов и за каждое сполна пытался отплатить ласковыми прикосновениями и поцелуями. — Мне хорошо с тобой, — сформулировал он в итоге самое точное и простое, что могло отразить внутреннее состояние. — Ты... Заставляешь все голоса в голове затихнуть. По его ощущениям они простояли так полночи (Имран позже снова не сошелся с ним в показаниях, настаивая максимум на получасе), то ласкаясь, то о чем-то отвлеченно беседуя, то просто наслаждаясь близостью в тишине — безопасной, отгораживающей от остального мира, укрывающей от всех глаз. После переместились на так и не застеленный диван, снова раздевшись до белья, чтобы гладить друг друга, изучать тактильно пальцами и губами, пробовать на вкус, обмениваться теплом, дыханием, ритмами, частотами... Да, да, я все понимаю. Скорее всего, вы сейчас в изумлении задаетесь вопросом, как же так случилось, что у двух полноценных, здоровых (хотя бы физически) тридцатилетних мужчин с тяжелой формой спермотоксикоза у одного и фатальной недолюбленностью у другого (пока не будем уточнять, что и у кого), увлеченных друг другом и имеющих все предпосылки, обстоятельства и возможности... Как же так у этих двоих могло не случиться обыкновенной интимной близости, в народе именуемой сексом? Ну хотя бы оральным. Нет, Имран, конечно, честно пытался, но... Да и петтинг вроде бы до сих пор входит в число сексуальных практик. Версии у наших героев были бы немного разные. Имран в ответ на подобный вопрос наверняка начал бы улыбаться, урчать и прятать глаза в попытках объяснить, что Данечка — он особенный, с ним все совсем иначе, не так как с другими, да и вообще, было уже тогда понятно, что опыта у него нет никакого и столкновение с физиологией могло бы разрушить волшебство момента, ведь так хотелось создать для Данечки это ощущение полной безопасности. Сам Даня бы на это начал хмыкать, что он не хрустальный, и нечего смотреть на него, как на целку-восьмиклассницу, но вот с учетом того, какая в этой коммуналке беда с доступом к воде, ему очень весело представлять, как Имран пойдет мыть рот и столкнется в очереди с Майей. Имран бы закатил глаза и стал рассказывать про минералку, влажные салфетки и дезинфицирующий гель... Но я не о том. Я всего лишь хочу предложить вам, мои дорогие читатели, попытаться представить, как на эту ценную информацию отреагировал наш драгоценный Игорек, так как именно его реакцией должна завершиться данная глава. А пока вернемся в коммуналку. Сон у обоих от наплыва чувств был чуток и периодически прерывался поползновениями то одного, то другого продолжить ласкаться, обнять покрепче, потереться щетиной обо что-то нежное. Только перед серым, в этот день пасмурным рассветом Имран стал проваливаться в сон, неосознанно демонстрируя скопившееся внутреннее напряжение объятиями-тисками, в которых суставы начинали похрустывать, и тогда Даня гладил его по плечам, шепотом успокаивая: «Я здесь, все хорошо, я с тобой». Сам он проспал недолго, около восьми утра обнаружив себя инициатором объятий противоположного характера, уткнувшимся носом в загривок своей пассии. Прежде чем сознание полностью пробудилось, он успел активно поерзать (в особенности тазом) и издать немалое количество звуков одобрения, в результате спровоцировав хитрого Имрана на долгое, почти кошачье потягивание, в процессе которого он, якобы совершенно случайно, умудрился вполне откровенно потереться о Данино достоинство пятой точкой. Волевым решением принудив себя перестать стесняться, наш герой только крепче обнял его за талию и прижался щекой к лопатке. — Ты охуенно пахнешь, — он тайно понадеялся, что Имран не станет задаваться вопросом, почему три четверти его первых высказываний при совместном пробуждении являются производными от матерного корня из трех букв. — И такой горячий, я прям как с батареей обжимаюсь, — уже привычно глупо заулыбавшись, он позволил тому перевернуться, чтобы лечь лицом к лицу. — Доброе утро, Данечка, — расплылся в удивительно неприличной для сонного человека улыбке Имран. — Ага, — он потянулся для легкого поцелуя, затем улегся на спину и попутно закинув на свою пассию большую часть конечностей. — Тепленький такой, приятный... Ну... Это... Утро... Счастливо засмеявшись куда-то в шею, он ощутил бедром, что именно в организме того на данный момент является самым горячим. Собственное до боли привычное возбуждение он до сих пор относительно успешно игнорировал, однако теперь, когда влюбленными глазами рассматривающий его Имран принялся водить пальцами по груди и животу, дразняще задевая резинку белья... Конечно же, именно в этот момент должен был зазвонить ебучи... проклятый будильник. — Ты сегодня работаешь? — догадался Даня, с кислой миной следя за тем, как Имран приподнялся на локте, чтобы отыскать источник противного сигнала. — Да, с десяти, — безрадостно дернул уголками рта тот, положив телефон обратно на тумбу. — Вечера? — Даня с неуверенной надеждой заглянул ему в глаза, без слов прочитав в них ответ. — Ну бля... — Но мы можем еще минут десять поваляться, — тот лег обратно и крепко обхватил его одной рукой, затащив на себя верхом. — Даже пятнадцать. — Ну охуеть теперь, — хмуро хмыкнул Даня, устраиваясь поудобнее на его бедрах и несмело пытаясь притереться к предмету гордости своей пассии самым уязвимым местом. — Красивый, — шепотом восхитился тот, снова принимаясь водить пальцами по его спине и бокам. — Такой гладкий. — Знаешь, че? — он выпрямился, усевшись, как наездник. — Я гордый оребушек. А ты моя булка. Весело рассмеявшись, Имран снова обнял его рукой за талию и одним быстрым движением уложил на спину, обрушив сверху водопад быстрых, нежных поцелуев. — А че, ты видел ваще?.. — пытался вставить между ними Даня. — Как оребушки за свою булку сражаются? Я б не хотел такому... Попасться... Маленькая смертоносная хуйня... Нельзя сердить оребушков... Отнимать булку... Чесночную... На этот раз тот успел доцеловать себе путь почти до пупка, когда в дверь застучали с пугающим грохотом. — Имран! Если ты опоздаешь на свое время в душ, я его займу! — громогласно объявила Кира. — У тебя осталось десять минут! — Падла черножопая, — пробормотал Даня, закрыв лицо руками, и задергался от щекотки, когда Имран засмеялся ему в живот. — Иду, иду, — отозвался тот. Водные процедуры заняли у него минут семь, за которые он успел умыться, принять душ и почистить зубы. Даня за такое время обычно успевал погрустить, глядя в зеркало, и начать снимать штаны. Ванная комната для него всегда была одним из тех немногих мест, где никто не тревожил и не пытался нарушить личное пространство. Хотя бы первые полчаса. За исключением разве что армии. Все эти семь минут, когда недолгое уединение вернуло способность аналитически мыслить, он страстно прообнимался с подушкой, ошалевший от счастья, что в его не сказать чтобы счастливой жизни некто свыше отключил обязательный режим невзаимных влюбленностей. И если этот кто-то теперь попробует покуситься на его «булку», будет заклеван минимум до тяжелых увечий. Вернувшийся из санузла хозяин жилища повесил полотенце на дверцу шкафа, открыл окно, по пути к которому наклонился, чтобы быстро поцеловать Даню, и стал торопливо организовывать завтрак. За микроволновкой у него обнаружился чайник, скрытый от обзора тенью от нависающего шкафчика. — Э, слыш, Ириска, — позвал Даня, отвлекшись от попытки натянуть джинсы. — У тя ж эта хуйня от пара размокнет и ебнется. — Да она так уже года два висит, — удивился тот, вытаскивая из упомянутого предмета интерьера пару тарелок. — Ириска не боится риска, — подошел к нему Даня и постучал по стене. — Хуясе, я думал, регипс. Давай я принесу перфоратор и те сюда полку для чайника приделаю. — Приделай, — согласился тот польщенно, умудрившись извернуться в тесном пространстве с кипятком и тарелками, чтобы поцеловать его за ухом. — Эт выходит типа... Один душ на двенадцать человек? — ужаснулся Даня, когда они уселись за стол, чтобы подкрепиться остатками вчерашних им же принесенных пирожков, свежими бутербродами, печеньем и плиткой шоколада. — У Андрейки свой, младший Майи ходит на горшок, — задумался Имран. — На десять, получается. Если совсем беда, можно тайком сходить по-маленькому в ванной. Вздохнув, Даня откусил бутерброд и подозрительно уставился на своего избранника, который то и дело скользил глазами по его руке. Секунд пять ему понадобилось для понимания, что именно на этом месте могло привлечь его внимание. — Че, стремно, да? — он стушевался, оглядев крупные, готические буквы, уходящие к локтю вдоль всей внешней стороны предплечья. — Я думал перебить чем-то, но пока... Ну... Идей нет. — Да нет, почему, — возразил Имран. — Красивый шрифт, линии аккуратные. Мне просто интересно, что это значит. — Ты ж вроде читаешь по-русски, — гыгыкнул Даня, пытаясь скрыть смущение. — Ниче не значит, Братан, мой друг-татушник, хотел потренироваться делать каллиграфию, а мне было не жалко. Он грит — че те написать, я грю — похуй, пиши, че хочешь. — «Гранитный сфинкс Невы»? — он вскинул брови. — Свинкс, бля, — самоиронично хмыкнул наш герой. — Надо зачеркнуть и написать «Оребушек». Это было года три назад, а вот этот пиздец — он указал на маленькую розу на плече, затем на корону на тыльной стороне запястья, — еще раньше. Кароч, поймаю и скажу, чтоб исправлял свои партаки. Отхлебнув немного чая, он едва не скривился: слишком уж похож был терпкий вкус на цветочные зеленые излишества, коими его периодически пытался напоить лучший друг. Заглянув в кружку, он увидел там размякшие листья и какой-то сиротливо плавающий цветок. — Это Андрейка порекомендовал, — прокомментировал Имран содержимое. — Говорит, раз ему нравится чай, угости вот этим сортом, он волшебный. А я его еще взвесить забыл, потом бегал от кассы, случайно прилепил не тот ценник, и получилось дешевле на треть. — Случайно? — усмехнулся Даня, через силу сделав глоток из одной лишь благодарности. — Я так все время делаю, особенно с конфетами. Он снова заглянул в кружку и жалобно посмотрел на собеседника, с сочувственным лицом забравшего у него напиток и кивнувшего на пачку сока. — Ваще я это... — дернув плечом, нехотя признался Даня. — Не люблю чай. И кофе. И вообще все горячее, только если не замерз сильно. Но вот тот у тя из термоса реально был самый вкусный, который я пил. В жизни. Реально. — Это самый дешевый, — изумленно засмеялся его избранник. — «Принцесса Нури» или что-то такое. Я туда просто случайно два раза сахар добавил... — Ага, а получилось приворотное зелье. Имран доставил его домой ровно к половине десятого («Как порядочный человек!»), долго гладил по рукам и обещал позвонить после смены. Всю дорогу Даня благоговейно на него поглядывал, находясь в слегка затуманенном состоянии рассудка, что явилось следствием неожиданной пылкой инициативы возлюбленного, который решил, что просто так отпустить своего «оребушка» не может. А потому обязан его напоследок хорошенько облобызать и облапать, вжав в ту самую свободную стену, где намечалась полка для чайника. Видимо, на каком-то инстинктивном уровне это повлияло на нашего бедного Данечку, который снова чувствовал себя пьяненьким, на ватных ногах и совершенно на все согласным. Отрезвила его собственная невнимательность, когда уже на лестнице вдруг обнаружилось, что ключей от квартиры он при себе не имел, так как еще вчера на выходе просто захлопнул за собой двери. Мама трубку не брала и, по всей видимости, была на занятии у кого-то из учеников, как обычно и случалось по утрам в период летних каникул. Выхода было два: либо дожидаться родительницу на ступеньках, заодно получив пиздю... выговор за несколько пропущенных звонков, либо... Игорь тоже долго не открывал, что делало ситуацию еще более плачевной. Уже начиная подумывать о том, чтобы попробовать завалиться к Братану и заодно спросить, нет ли у него какого-нибудь творческого проекта для реализации на безропотной жертве, Даня едва не подскочил, когда дверь неожиданно открылась, и в замешательстве уставился на незнакомку в проходе. Таких дам (она была на вид достаточно молода для титула «дамы», но образ напрашивался сам собой) Даня до сих пор видел только в кино: из разреза шелкового халатика виднелся ажурный пеньюар, в руках дымилась тонкая черная сигаретка в мундштуке, в ушах поблескивали крупные серьги, а на красивом загорелом лице играла очень коварная улыбочка. — А... А где Игореха?.. — испуганно пролепетал он, отступив на шаг и пытаясь заглянуть ей за плечо. — Мариш, это Даня, — раздался мужской голос из гостиной. — Пусти его, он забавный. — Привет, Даня, — поздоровалась дама хрипловатым грудным альтом, пропуская его в прихожую. — Здрасьте, — еле слышно отозвался он, в панике ища взглядом друга. Игорек обнаружился на кухне в процессе приготовления завтрака, также в халате, да еще и распахнутом... На голое тело. Сконфуженно покосившись в сторону с откровенным любопытством разглядывающей его «Мариши», Даня сжался и двинулся в кухню, неуверенно оборачиваясь. — Что привело тебя сюда в столько ранний час, мой наивный юный... Данечка? — с аналогичной улыбочкой поинтересовался тот, перевернув кусок сыра на сковороде. — Игорюнь, че происходит? — снова оглянувшись, полушепотом спросил он. — Ой, ну Да-ань, — вернувшись в привычную манеру, протянул друг. — Это Марина, ну которая из Москвы. Я тебе про нее рассказывал, мы выступали вместе. Припомнив нечто подобное, он успокоился и даже согласился разделить с ними трапезу, прикладывая усилия, чтобы не пялиться на даму открыто: уж слишком хороши были в ней все детали, от длинных стройных ног до гладких темных волос, сияющих даже в пасмурном освещении, от завораживающих глаз до маленьких изящных рук с красивым маникюром. Волна праведного возмущения вскипела в нем с новой силой, когда на внутренней ручке двери уборной был обнаружен самый натуральный, довольно крупных габаритов резиновый член приятного персикового оттенка, висящий на кожаных ремешках. Сопоставить факты было несложно. — Игореха! — в отчаянии вскричал он. — Но ты же пидор?! — Я этого никогда не утверждал, — хохотнув, не согласился тот, чем вверг нашего героя в один из самых глубоких когнитивных диссонансов за весь период его не слишком радужного существования. — Ты не объяснил своему лучшему другу, что в радуге есть много оттенков? — хмыкнула Марина, грациозно выпустив струйку дыма, когда Даня вернулся в гостиную. — Я вроде рассказывал ему про пан и би, — тот помахал рукой, разгоняя ароматное облачко. — Но он не всегда с первого раза схватывает... — Пан — это которые всех ебут? — Даня вяло обрадовался смутно знакомому слову. — Почти, — терпеливо улыбнулась гостья. — Это те, для кого пол партнера не играет существенной роли. — Ну я вроде это и сказал... — Вот Мариша пан, — привел пример Игорек. — А я би. — Нет, я поли, — повернулась к нему та. — Меня вообще не заводят транс-люди, никакие. — Э-э, — озадаченно протянул Даня. — А в чем разница? — Би нравятся мужчины и женщины, — закатил глаза друг. — Пан нравятся люди вне зависимости от пола, поли нравится некоторое количество полов, но не все... — Би это по сути разновидности пан, — предположила Марина. — Тогда и не-бинарные — это тоже пан, — задумался Игорь. — А гетеро это поли... — Так, стоп! — выставил перед ними ладонь наш герой, окончательно сконфуженный потоком незнакомых терминов. — Стойте. Я щас вообще перестал понимать. Этот ваш биполипан какой-то, звучит как бытовой газ... — Мариш, вот ты поли или би? — не обратив на него внимания, лениво поинтересовался друг, затем вдруг замахал на нее рукой. — Фу, ну хватит курить здесь! — Какая разница, — задорно отозвалась та, отправившись к балкону. — Я хочу, чтоб мой будущий муж обожал меня и члены. — Оу, Мариш, — оживился Игорек. — А тебе случайно не нравятся высокие красивые брюнеты? — Сначала меня, потом члены! — захохотала та звонко. — Творческие!.. Интересные!.. — Я подумаю. Пребывая в абсолютном аху... изумлении, Даня уставился на него, не в силах выдавить ни слова. — А что это у тебя физиономия вся в раздражении? — хитро прищурился друг, по зардевшемуся лицу, кажется, восстановивший примерную картину Даниного времяпрепровождения в последние сутки. — Или это ты в ночи прокрался в ботанический сад, чтобы пожевать кактусы? — Ну да, бля, кактусы, ты меня раскусил, — выдохнул он ворчливо. — И как, — приблизился к нему Игорь, с нетерпеливым любопытством заглядывая в глаза. — Сорвали твой цветочек? — Не... — растерянно ответил Даня. — Что? — нахмурился тот. — Вы опять не потрахались? — Не-а... — А в рот?.. — Не... — А подрочить? — Ну не было ниче, грю те! — взорвался он, всплеснув руками. — Может, у него проблемы с эрекцией? — заволновался Игорь. — Не, — уверенно помотал головой Даня. Пауза затянулась на такое продолжительное время, что он даже начал в уме придумывать себе оправдания, чего ранее делать не собирался. — То есть ты опять, — медленно начал Игорек, не отводя стеклянного взгляда от стены. — Опять пролежал с ним ночь... — Две, — хрипло поправил Даня. — Две ночи... Голый, в постели с этим... Этой... Этим шедевром анатомического искусства... И не притронулся к нему?! — в завершении вопроса его голос сорвался на фальцет. — Ну, мы целовались, — скромно потупил взгляд Даня. — Марина! Марина-а! — завопил вдруг тот. — Я так больше не могу, Марина! Меня заебали эти долбанутые пидоры! Марина, выходи за меня! — Ладно, — донесся с балкона доброжелательный хрипловатый альт.