Часть III.
Шуберт не смог бы описать, ни в мажоре, ни в миноре
То, что ты сделала со мной;
В до ми ре, в фа и в итоге
Красть чувства – вовсе не воровство.
В глаза резко бьёт свет.
Я открываю глаза и понимаю, что лежу в медицинском кабинете на кушетке.
— Алин? — осипшим голосом зову её. — Ты здесь?
— Д-Даниил Маркович, — она отзывается на мой голос и подходит ко мне, — Господи, как я за теб…вас переживала.
Боже, что я наделал.
Она смотрит на меня потерянным взглядом и вытирает глаза, пытаясь показать, что всё хорошо и никакого провального проката и моего обморока не было.
Я ей не верю.
— Ты плачешь? – спрашиваю я её, зная, какой ответ будет от неё ожидаем.
— Нет, вам показалось. — дрожащим голосом отвечает мне девушка.
— Алин, пожалуйста не ври мне, — умоляющим голосом, прошу её сознаться, – мы находимся в медицинском кабинете ледового дворца Саранска?
— Да. Мы скрылись за ширмой и хотели уже пойти к медицинскому кабинету, пока
ты Вы… не упали в обморок.
Я слушал Алину внимательно и оглядывался по сторонам кабинета, в котором мы находились. Доктора не было, что меня очень смутило.
— А где доктор? — Он ушёл, куда именно не знаю.
— А Этери?
— Она ушла к Сергею Викторовичу девочек готовить. Они после меня должны были выступать.
В моей голове одна большая пустота.
Я не знаю, что делать.
Мы оба не знаем, что делать.
Я пытаюсь встать самостоятельно с кушетки. Мои ноги касаются пола, и я во весь рост стою перед Алиной. Я пытаюсь подойти к ней, но чуть не падаю на пол.
Не опять, а снова.
Но на этот раз не от обморока.
Быстро среагировав, Алина резко хватает меня за руку. Она кое как пытается меня поднять и усаживает меня рядом с собой.
— Спасибо, — говорю я ей искренно, — Огромное тебе спасибо. Чем я могу загладить свою вину?
— Какую? — удивляется она, улыбаясь. — Вы мне ничего не должны.
— Как не должен? Я же тебя опозорил. Опозорил на всю страну.
— Дань, ты ничего такого не сделал. Никто не увидел твой обморок кроме меня и Этери Георгиевны. Мы тогда за ширмой скрылись, ты разве этого не помнишь?
Алина пыталась мне всё рассказать серьезным тоном, но дрожь в голосе выдавала все её эмоции в этот момент. Признаться честно, её слова я слышал отрывками, после того как она назвала меня…
Даней.
В первый и последний раз, она так обратилась ко мне, когда я позвонил ей поздно вечером во время отдыха в Турции.
И спустя долгое время, она снова меня так называет.
— Дань? — обратилась ко мне снова девушка. — Всё хорошо?
— А? Да я в порядке. Как твоя нога?
— Болит. Сильно болит. Я не представляю, как мне пришлось полностью выступить. Мне казалось, что ещё
чуть-чуть я упаду и не смогу встать.
— А я говорил, что не надо нам было ехать на этот чемпионат. Ты бы подлечила свою ногу и дальше бы каталась, без всяких нагрузок! — я решил выплеснуть все свою эмоции наружу, надеясь, что Алина меня поймёт. Ей самой не хотелось с травмой ехать в этот чёртов Саранск.
Милан снова вернулся к нам, только в уже в ином образе.
Снова повторился тот пресловутый чемпионат мира, но уже в виде Чемпионата России.
— Но если бы я сюда не приехала, то для меня бы сезон закончился, а Федерация выбрала бы других девочек. — возразила мне девушка — Ты же прекрасно знаешь вместе с Этери Георгиевной и Сергеем Викторовичем, что произошло бы. А нам бы всем этого не хотелось.
Я посмотрел на Алину. Она была права, другого выбора у нас бы просто не было. Мне было страшно представить, чтобы могло произойти, если бы Алина пропустила турнир. А ждало бы нас нечто худшее, с которым мы ещё не сталкивались.
Мы сидим одни в медицинском кабинете, ожидая доктора, ушедшего в неизвестном направлении, в полном молчании. Алина прижимается к моему плечу и берёт мою руку в свою.
Разум кричит, что это неправильно, но мне на него всё равно.
Через несколько минут, я чувствую, как Алине становится холодно, её тело начинает дрожать. Я мысленно посылаю не появившегося до сих пор доктора, снимаю с себя пиджак и накрываю им Алину.
— Ты как? — взволнованно спрашиваю я её.
— Стало немного лучше, — отвечает мне она, — спасибо тебе большое.
И снова, между нами, душераздирающая тишина.
Мы привыкли оба молчать о своих чувствах.
Так наверно…было бы разумнее, верно?
Или наверно было бы, неправильно, верно?
Я понимаю, что наше с Алиной молчание —
это страх и ничего другое.
Это страх, который надо побороть в себе.
Беру руки в кулаки и хочу начать разговор, от которого мне становится не по себе, но меня тут же прерывает Алина.
— Дань, я… я хочу тебе кое-что сказать.
— Говори, — нервно сглатывая, отвечаю я, — я готов тебя слушать.
— Я давно хотела тебе сказать, что ты мне не небезразличен. Я соглашусь, что это звучит странно, после всего того, что с нами произошло. Мне самой было страшно представить, что произойдёт дальше после того поцелуя на дереве. Я боялась твоей заботы и любви, не потому что я к тебе ничего не чувствовала, нет. Мне самой сложно дать ответ на этот вопрос, но может, потому что кроме тебя, у меня никого не было и это было для меня в новинку? Поначалу, меня пугала наша разница в возрасте, но потом… для меня это стало не важно. И знаешь, я совершенно не против начать с тобой отношения, только тайно, чтобы никто об этом не узнал. Ты мне и в правду нравишься, и я готова признаться, что люблю тебя. Люблю давно, здесь и сейчас.
После этих слов Алина улыбнулась мне.
Впервые за этот чемпионат, она почувствовала себя… счастливой? Я хотел ей снова рассказать о своих чувствах к ней, как тогда в Новогорске на дереве, но от переизбытка эмоций, я смог сказать ей только четыре слова:
— Я люблю тебя, Алина.
И поцеловал её.
22 декабря стало моим худшим и одновременно счастливым днём в моей жизни.
Нам больше с Алиной нечего было бояться.
Війнами втомлена та ніким не зломлена
Розквітай, Земле ти моя.
Голодом морена але непокорена
Най звучить над Дніпром твоя пісня солов'я!
