***
Алессандро мчался по коридору, ведь так не вовремя забыл свой телефон в номере Билала. Ассани вручил ему ключи, чтобы тот вернулся и забрал его, ведь Мамуда уже ждала делегация, чтобы ехать выяснять подробности съёмки, а без телефона он бы не справился, ведь куда он будет так сосредоточенно смотреть в самые ответственные моменты? Ещё один поворот направо, и вот уже слышен звук отказывающейся двери. Войдя в номер, Алессандро стал искать взглядом телефон и вспоминать, где он мог его оставить, но в один момент его внимание привлекло кое-что другое. На столе стоял букет белых роз, между которыми расположилась записка. Подойдя ближе, Мамуд осторожно вытянул её, боясь, что Билал вот-вот войдёт в номер и застукает его за вмешанием не в своё дело. Но интерес как всегда взял верх, и он беглым взглядом пробежался по содержимому записки. «Привет, солнце! Я уже в Тель-Авиве, буду держать за тебя кулачки в финале. Может, встретимся вечером? У входа в центральный парк, например. Скучаю. Н. Х.» Мамуд прочитал ещё раз и ещё, вникая в суть. Потом положил записку на место, забрал телефон и с заметно помрачневшим взглядом покинул номер. Слишком. Много. Сомнений. Билал, которому он доверял, как оказалось, держал кого-то в секрете от него. Кто к чёрту этот Н. Х.? Кем он приходится Билалу, и почему он ничего не говорил о нём? Алессандро и не заметил, как оказался рядом с Ассани, отдавая ему ключи. Не заметил, как отрицательно покачал головой на его обеспокоенное «Всё в порядке?», как начал разговор и как не терял надежды, что он не приведёт к ссоре. – У тебя в номере букет и записка. – констатировал он, пытаясь говорить спокойно и размеренно, ведь не имел привычки терять самообладание раньше времени. – От кого? – спросил француз, хоть уже догадывался, в чьём стиле оставлять сюрпризы в виде цветов. – Подпись «Н. Х.» – Твою мать. – выругался Билал, раздражённо ударяя кулаком ближайшую стену, ведь его подозрения подтвердились. Алессандро непонимающе посмотрел на него, ведь для него была большим удивлением такая реакция на обычное внимание поклонника. Или не просто поклонника? – В чём дело? – спросил он. – Если этот человек тебе что-то сделал, я...– он собирался сказать что-то по типу «размажу его по стенке» или «закатаю в асфальт» , но Билал его перебил. – Нет. Точнее да. То есть на самом деле нет, но... – Ассани занервничал, подбирая нужные слова. – Это мой бывший. – наконец сказал он, надеясь, что это всё объясняет. Мамуд несколько секунд молчал, будто пытаясь переварить услышанное. Спокойствие. Билал достаточно взрослый парень, чтобы у него был бывший. Вдох-выдох. Никакой ревности, совсем никакой. – Если вы расстались, почему он приехал в Тель-Авив и предлагает тебе встретиться? – спросил он, надеясь на более развернутый ответ. – Я пообещал, что после Евровидения мы попытаемся наладить отношения. Он хочет сойтись снова. – Билалу было горько об этом говорить с Алессандро, ведь больше всего он боялся, что он отреагирует плохо, не поймёт, что всё это происходило до него и теперь имеет совершенно другой смысл. – А ты этого хочешь? – спросил Мамуд, мысленно прося об отрицательном ответе. – Нет. Зачем мне возвращаться к человеку, который даже не пытается меня понять, навязывает своё мнение и является тем ещё манипулятором? Алессандро ещё больше запутался. Сначала Билал говорит, что обещал наладить отношения с этим человеком, а потом явно выстраивает его негативный образ. – Так зачем ты согласился сойтись с ним, несмотря на боль, которую причиняют эти отношения? – от не мог понять этого, поэтому задал единственный подходящий вопрос. – В этом моя большая проблема, – выдохнул Билал, пытаясь скрыть дрожащий голос. – Я готов закрыть глаза на всё, лишь бы человеку рядом со мной было комфортно. Знаю, что это неправильно, но ничего не могу поделать, а отношения с Навфэлем тому прямое доказательство. – Так его так зовут? – Да. Каждый раз, когда дело доходило до важных разговоров, где нужно было открыться и понять, Алессандро пугался. Он не имел понятия, что такое нормальные отношения. Мама и папа развелись, когда он был совсем маленьким. Мать пыталась окружить его заботой и любовью настолько, чтобы компенсировать то, чего ему не хватало от отца. И Але ни тогда, ни сейчас не видел собственными глазами, что такое любовь двух людей. Делал предположения, угадывал и думал, как это должно выглядеть, но в полной мере не осознавал. До того момента, когда душа начала рваться в клочья от одного взгляда на того хрупкого человека напротив, который лелеял внутри себя огромную любовь. – Почему ты передумал возвращаться к нему? – спросил Мамуд. – Потому что появился ты. – сразу ответил Билал, будто это было наиболее очевидным из всевозможного. – Появился и провернул все мои представления, уничтожил убеждения, снёс те стены, которые я пытался выстроить, чтобы оградиться от малейших намёков на серьёзные чувства. Я думал, что такого не бывает, что я обречён либо на одиночество, либо на отношения только с человеком типо Навфэля. – говорил он, активно жестикулируя, будто пытаясь ещё лучше донести свои мысли, хотя Алессандро с первых слов всё понимал. Он подошёл ближе и ещё какой-то миг любовался теми огоньками в глазах француза, которых раньше не видел. – Я боюсь, что ошибусь. Снова. – говорит Билал, когда Алессандро остаётся в секунде от того, чтобы прижать его к себе, как самое ценное. И когда это случается, а Билал вздрагивает от знакомых прикосновений, Мамуд отвечает шёпотом на ухо: – Не ошибёшься. Обещаю.***
У Эстер была привычка: она постоянно находила себе причину, по которой волновалась, и это волнение забирало у неё последние силы. И если переживание по поводу предстоящего выступления в полуфинале было обоснованно масштабностью конкурса и обязанностью достойно представить свою страну, то вторая причина буквально выводила Эстер из себя как минимум своим существованием. А имя ей – Юрий Векленко. По чудным стечениям обстоятельств они постоянно оказывались рядом: то на интервью, то в отеле, то за кулисами на репетиции. Как, например, сейчас, когда ко второму полуфиналу оставалось несколько минут, Векленко обсуждал что-то со своей делегацией, всё так же ослепительно улыбаясь, а Эстер ждала своего выхода, ведь по порядку должна была выступать шестой, и успокаивала себя тем, что чем раньше это начнётся, тем быстрее закончится. Она где-то прочитала, что если поделиться с кем-то своими переживаниями, это поможет успокоиться и принять правильное решение. Именно поэтому вчера о её «необъяснимой симпатии» узнала ирландка Сара. Для неё это не стало неожиданностью, судя по её риторическому вопросу «А кто бы не положил глаз на литовского красавца?» Она посоветовала Эстер не молчать, а сказать ему прямо обо всём, вот только в реальности это оказалось гораздо труднее, чем на словах. Мактернан держала в поле зрения их обоих, и когда ведущие уже оглашали о начале полуфинала, подошла к Эстер. – В чём причина твоей нерешительности? – сразу спросила она, подвергнув в удивление задумчивую Эстер. – Сейчас не время для разговоров о чувствах. Но как-нибудь потом я обязательно скажу ему обо всём. – оправдывалась Пеони. – Не существует понятия «не время». – возразила Сара. – Есть только «здесь» и «сейчас», поэтому не упускай шанса, откладывая на потом самое важное. Знаешь что? – она хитро прищурила глаза, а Эстер уже была готова испуганно отступать. – Эй, Роко! – ирландка быстро нашла в толпе представителя Хорватии, который тут же обернулся на зов. – Я люблю тебя! – И я тебя! – немного удивлённо, но от этого не менее радостно откликнулся парень. – Вот видишь, всё не так сложно. – она снова повернулась к Эстер, которая едва сдерживала смех от этой ситуации. – Так что вперёд. У тебя примерно восемнадцать минут до момента, когда нужно будет выходить на сцену. – проинформировала она, подталкивая Эстер в сторону литовца. Пеони уже успела пожалеть, что вмешала в это Сару, ведь не ожидала таких явных попыток свести их с Юриусом. Убегать оказалось поздно, ведь он успел заметить приближающихся девушек и уже типично поправил свою прическу, будто пытаясь выглядеть ещё идеальнее. Эстер мысленно чертыхнулась, ведь куда ещё идеальнее? Сара пожелала ей удачи и поспешила отойти, чтобы наблюдать за ними со стороны, и была очень даже довольна своей работой в роли свахи. – Привет, – поздоровался Юрий. – Привет, – ответила Эстер, перебирая в голове варианты того, что скажет дальше. – Я распечатал фото, как ты и просила. – сказал он, а ведь Пеони уже успела забыть об этом. Она не сразу поняла, о чём он говорит, но спустя несколько секунд вспомнила, что они делают альбомы с воспоминаниями для каждого участника. Как-то пришли к согласию, что фото в телефоне совсем не так передают атмосферу конкурса, как это могут сделать распечатанные снимки, да ещё и с подписью каждого участника. Пеони не понимала, как могла об этом забыть, ведь это была её идея, но решила не подавать виду. Хотя причина её рассеянности стояла прямо перед ней. – Да, хорошо. – ответила она и уставилась взглядом в пол. Эстер всегда так делала, когда испытывала очень сильное волнение, и Векленко тут же заметил это. – Волнуешься? – спросил он, будучи уверенным, что это всё из-за конкурса. – Очень. И не только из-за выступления. – Что ещё может тревожить твою прекрасную головушку? – поинтересовался Юрий, с абсолютно невозмутимым взглядом произнося слово «прекрасную». Эстер сейчас бы не помешала хоть капля его спокойствия. – Я тут подумала, – она совсем не так собиралась начать, но почему-то полагала, что чем дольше не приступать к сути, тем лучше. – Как думаешь, чем может обернуться влюблённость одного участника в другого? – Ну, – он на миг задумался, понимая, насколько метко выразилась Эстер. – Если брать во внимание Билала и Алессандро, то у них без сомнения всё будет хорошо. А есть те, у кого всё довольно безнадёжно. Я, например. – Не поверишь, но у меня так же. – удивлённо выразилась Пеони, уже складывая логичное объяснение всему, что происходило за последнее время. – Давай на счёт «три» назовём страну, которую представляет безответная любовь каждого из нас. – предложил Векленко, и Эстер была ему нереально благодарна за такое упрощение условий признания. – Хорошо. Раз. – Два. – Три. Литва. – Румыния. Какой-то миг они ошарашенно смотрели друг на друга, не в состоянии осознать услышанное. Время будто остановилось, а происходящее вокруг больше не имело никакого смысла, ведь двое людей, которые считали свои симпатии безответными, нашли друг в друге утешение. Примерно через час представитель Литвы выйдет на сцену, а в грин-руме за его выступлением с непередаваемым волнением будет наблюдать девушка, сердце которой ему удалось покорить. И тогда проходящий мимо Джон спросит: – Он же поёт о том, как бежит со львами, с чего тут плакать? А плакать она будет вовсе не из-за песни. Плакать она будет от счастья.***
Полуфинал был тяжёлым. Участники – сильными. Шансы на проход в финал у каждого высоки. Лука как-то выразился: – Это будет та ещё мясорубка. И с ним было трудно не согласиться, ведь каждый трезво оценивал своих конкурентов. Выступления конкурсантов закончились, после них был долгий интервал-акт, но это означало лишь одно: совсем скоро будут названы десять финалистов, которые в этой борьбе оказались самыми лучшими. В грин-руме царила довольно дружеская атмосфера. Кейно желали всем удачи, Чингиз пытался повторить движения танцоров из номера Мальты, а Лука выводил всех на смех своими шутками. Дункан поймал его взгляд как раз в момент, когда отправлял ему сообщение. Хэнни тут же включил телефон и бегло прочитал несколько слов: «Выходим в коридор через минуту. Интервал-акт ещё будет ещё долго, а нам давно нужно поговорить.» Лука не знал, радоваться ему или пугаться, ведь тема предстоящего разговора была ясна. С одной стороны Дункан прав насчёт того, что это действительно нужно, а с другой разве нельзя отложить это на завтра или хотя бы подождать до конца полуфинала? За размышлениями он заметил Дункана, который уже покидал грин-рум, и понял, что выбора у него нет. Или пан, или пропал. Плохо освещённый коридор не позволял увидеть, насколько покраснели у Луки щёки. Пение и шум из зала были слышны даже здесь, но всё равно тут было относительно тише. Достаточно, чтобы слышать напряжённое дыхание Дункана. Лука даже невольно обрадовался, что волнуется не только он. – Что ты чувствовал в ту ночь? – спросил Лоуренс, и Хэнни, к его удивлению, был готов даже к такому вопросу. – Мне будто сорвало крышу. Я лишь осознавал твоё присутствие рядом и прикосновение наших губ. Молил, чтобы этот момент не заканчивался. Лука ещё никогда не говорил настолько искренне. Он вздрогнул на словах «прикосновение губ», будто проживая этот момент заново, но успокаивающий взгляд Дункана убедил его в том, что сейчас он всё делает правильно. – Чёрт. Я думал, будет проще. – сказал голландец, опираясь спиной к стене. – В каком плане? – Думал, ты скажешь, что это была ошибка и забудешь об этом. Я буду страдать некоторое время, может, не некоторое, а долгое, но потом смирюсь, ведь переживаю такое уже не впервые. – Постой. Можно подробнее о той части, где ты будешь страдать? – нахмурился Лука, пытаясь понять, что Дункан имеет ввиду. – Почему тебя интересует именно это? – переспросил он, а Лука лишь пожал плечами, надеясь, что Лоуренс всё равно расскажет. – Я долго убеждал себя, что это неправильно, что я не должен испытывать чувств. И дело даже не в тебе, а в моей боязни быть обманутым снова. Но все убеждения пошли коту под хвост, когда мы поцеловались. – Как и моя уверенность в моей абсолютной гетеросексуальности. – улыбнулся Лука. – Это талант – шутить в таких ситуациях? – спросил Дункан, тоже издавая смешок. – Наверное. Когда-нибудь я поделюсь с тобой этим умением. – Когда-нибудь? – Да. У нас ведь ещё полно времени. – сказал Лука, а затем прильнул к губам Дункана. Прямо как в ту ночь, только уже без чувства вины и искажённости происходящего.