This is the end. Hold your breath and count to ten. Это конец. Задержи дыхание и досчитай до десяти. Feel the Earth move and then hear my heart burst again. Почувствуй вращение Земли, а затем услышь, как мое сердце взрывается вновь (с)Adele «Skyfall» cover by Linking park
Одна осечка… один неверный шаг — и мир рушится в тартарары, безжалостно утягивая за собой. Горящие прямо под плотью кости содрогаются от сокрушительной взрывной волны. Удар приходится по рёбрам, отчего лёгкие слипаются намертво, не давая сделать вдох под гнетущее предсмертное ржание. Треск догорающей повозки, приласканной шелестом травы под боком, почти что убаюкивает, когда пронзившая все тело боль разливается жгучей отравой. Негодование стихии выливается в нарастающий стук капель, зализывающих саднящие раны не только на распаханной земле. После чего организм и вовсе теряет возможность что-либо чувствовать. Назойливый звон буравит ушные перепонки с сочным чавканьем червей, пробирающихся все глубже. Хочется вогнать ногти под кожу… но руки не слушаются. В уме поневоле вырисовывается дилемма, что хуже — омерзительный зуд от зловония подпаленных кишок, или потеря контроля над собственным телом. Пресный запах лишь усиливает накатывающую тошноту стократно, позволяя едва слышно сплюнуть заглоченную воду. «Мы прячемся от сражения, страстно желая прозреть…» Мелодичный голос будто и вовсе опаляет ухо. И контузия не имеет никакого значения, когда перед глазами стоят тонкие губы, застывшие в застенчивой улыбке под пристальным взглядом разношерстной публики, большая часть которой и вовсе не могла уловить смысл. Причуды большого мира, разделяющего людей на горстки, отличные не только цветом кожи, но и языком. «Мы ждём того, кто заговорит и освободит всех нас…» Чертова «свобода» скребет на зубах похлеще речного песка, отдающего привкусом тины. Знал бы кто-либо, что все обернется именно так… Спекшаяся кровь погибших стягивает кожу, смешиваясь со свежими струями из саднящих ран, неумолимо подступая к горлу. Сверкнувшая в вышине молния ослепляет, содрогая землю тяжелым громом, на сей раз настоящим. Ливень усиливается, унося бордовые разводы с дождевой водой, растворяющейся в разлившейся реке. Слипшиеся веки каменеют… — Если посмеешь сейчас испустить дух… я тебя никогда не прощу. Слышишь?! По колено увязнув в размокшей грязи, Ханджи рычит себе под нос с неописуемой злостью, и вовсе поскальзываясь на отвесном берегу, размытом разбушевавшейся стихией. Едва разомкнутые ледяные пальцы погружаются в грязь, загребая весомую горсть, не страшась замарать ногти. Даже непривычно. — Только попробуй меня бросить в этой заднице. Я из… гмх-х… могилы тебя вытащу! Одно дюжее усилие — и Ханджи с грохотом падает на спину, все же умудряясь вытянуть на берег одеревенелое тело, оставляя выраженную темную полосу на земле. Болезненные причитания растворяются в шуме дождя, сменяясь плавным пением откуда-то извне. Он точно знает, кому принадлежит красивый голос, как наяву рассматривая блестящие от хмеля радужки, переливающиеся серебром. Словно тот вечер произошел в другой жизни, как и многие последующие, эпизодами всплывающие в голове. «Мы ослеплены, поэтому мы прячемся в надежде выжить…» — Ничего. Ничего… — словно утешая в первую очередь себя, немного болезненно шепчет Зоэ, сильнее затаскивая на сыпучую щебенку. — Во что бы мы не вляпались, я не оставлю тебя здесь… — безжизненным голосом добавляет она, со скрипом смахивая сгустки грязи с окуляров. — Звучит… воодушевляюще. Хриплый кашель оставляет следы крови на губах, перемешанные с вязкой глиной. Из-под широкой раны, пересекающей все лицо, Ханджи с одурманивающей эйфорией замечает прищуренный взгляд, отдающий тусклым кобальтом. — Леви! Подорвавшись на колени, она склоняется чуть ниже, рассматривая исполосованное ранами лицо. Грудной смех и вовсе напоминает истерику, пока она судорожно приглаживает мокрую челку назад, осторожно убирая ее с рваных краев ссадины. Последствия громового копья ужасают… впрочем, взрывная мощь столь грозного оружия, по всей иронии спроектированного именно ее нестандартным умом, могло нанести куда более непоправимый вред. Если уже не нанесло. — Где Зик? Даже минимальное движение, потревожившее кровоточащие края, откликается пронзающей до зубов болью, подобной очередному разряду молнии. Пусть и не столь катастрофическому. — Остался с йегеристами. Термин из уст Зоэ режет по ушам, каратнув болезненным уколом на сведенных скулах. — Он жив? Смываемая дождем грязь позволяет лучше разглядеть взгляд Ханджи, уловив секундное замешательство в опустевшем окуляре. После чего она медленно кивает. — Глупо говорить, но ты держись, ладно? Течение выиграет нам немного времени. — Не разговаривай со мной, как будто я собрался подыхать, — на его слова она едва усмехается, сдерживая гремучую смесь отчаяния и растерянности. — Уж точно не здесь, — из последних сил договаривает Леви, выслушивая резвый топот лошадиных ног. — Вон они! На том берегу! Мелькнувшие из-за кустов фигуры в знакомой военной форме едва различаются меж хвойных исполинов. Туман в глазах сгущается, отчего йегеристы и вовсе выпадают из виду, теряясь во мраке. — Нужно уходить, — пытаясь подхватить его под руки, быстро тараторит Ханджи, закидывая окровавленное предплечье себе на шею. В глазах темнеет, обесценивая предстоящую суету, когда Леви вновь замечает перед собой захмелевшие лица подчиненных. А ведь тогда в груди разлилось яркое негодование, стоило увидеть сто четвертый, разложившимся прямо на земле в просторном шатре чужеземцев. Леви даже ловил укор совести, что не научил этих наивных детей пить. Подобное — удел родителей, которых у большинства уже и не осталось. Каждый из этой шайки ополоумевших любимчиков судьбы отложился за грудиной в своем наиболее запоминающимся амплуа. Кто-то больше, кто-то меньше. А кто-то слишком глубоко, вшивая свои не вяжущиеся с уставом выходки во все еще живое сердце намертво…Часть I. Затишье перед бурей
Вечерний бриз тянет прохладой, прокрадываясь сквозь щель в отвесной ткани. Черный пиджак, непривычно обволакивающий не только спину, но и руки, прижимается к телу плотнее, скрипя мягкой подкладкой под локтем. По-прежнему оставаясь на входе просторного шатра, Леви по привычке оббегает мягкие стены взглядом, вычерчивая на подкорке условную схему. Прибрежные волны, рвущиеся на волю, шепчут куда громче в сумерках, отчего уловить всплеск можно и в сотнях метрах от мутной воды. Стоит только прислушаться к глубоководному зову разбушевавшейся во тьме нечисти. И все же задорные голоса подчиненных, успевших приложиться к горлышку бутылки, судя по участившимся запинкам и прямолинейным репликам, привлекают его внимание куда навязчивее. Необычный фольклор, нашедший свое отражение в затянувшемся песнопении, уже перестает резать по ушам, преображаясь в нечто более приемлемое. На улыбчивом морщинистом лице с едва выступившей седой щетиной читается умиротворение, стоит певцу повторить энный раз уже приевшийся припев, разобрать смысл которого не стоит и пытаться. Во всяком случае, Леви оставил всякие попытки, больше концентрируясь на изучении узора, вышитого на жилете. Тонкая работа, сделанная по уму, судя по схожему рисунку на мягкой обуви, виднеющейся под широкими штанами, едва прикрывающими тощие щиколотки. Старику нужно отдать должное. Кто-кто, а он уж точно получает неописуемое удовольствие от происходящего, наслаждаясь исполнением. Сам себя не похвалишь, как говорится… — Tesekkür ederim 1. Леви не сразу осознает, что обращаются к нему. Однако нерезкий поворот головы позволят вновь столкнуться с темными округлыми глазами, окантованными длинными ресницами. Для мальчика даже слишком длинными, хоть детская наивность, приправленная хитрецой, продемонстрированной им ранее в ловко выхваченном кошельке Саши, и позволяет подобную причуду природы. Сегодня Провидение наградило тумаками разъяренной толпы на одного ребенка меньше. Не худшая заслуга, весомую долю которой Леви смело может записать на свой счет, наблюдая благодарную улыбку во все зубы. «Спасибо». Интуиция нашептывала, что мальчишка сказал именно это. Переспрашивать его, во всяком случае, было бы глупо. — Ты будешь пить? — уточняет Ханджи, протягивая чарку, быстро сунутую ей в руки местными, стоило ее косматой шевелюре мелькнуть внутри шатра. Скептически осмотрев пахучую жидкость в сомнительной таре, на огранке которой можно уловить отпечатки чьих-то рук, Леви немного сурово поджимает губы, поправляя скрещенные на груди руки. — Все же воздержусь. Не растерявшись, Ханджи спешит осушить предложенное иностранцами питье, не забыв облизать испачкавшиеся уголки губ. После чего выражает тень восторга протянутым мычанием, вкладывая в руку застывшего рядом с ними юноши пустой стакан. — По-прежнему не можешь выкинуть того бедолагу из головы? — аккуратно смахнув капли большим пальцем, как бы невзначай бросает она, попутно осматриваяcь. — Это всего лишь работа — веселить детей. Каждый мог ошибиться. Не сказать, что Леви думал именно об этом. И все же измазанное краской лицо с «пожаром» кудрей запомнится ему надолго. Как и неестественно широкая улыбка, быстро улетучившаяся, стоило ему обернуться на странную реплику под ухом. Лишь по одной застывшей пантомиме можно было уловить растерянность под тонной туши. Пусть покрытые белилами виски заметно взмокли, позволив высмотреть пунцовые щеки озадаченного клоуна, явно ожидавшего увидеть кого-то другого. — Кстати, было довольно вкусно, — на ее реплику Леви по наитию углубляет морщинки на переносице. — Я про тот сахарный слиток на палке… карамель, кажется. Зря отказался, — беззаботно махнула она рукой. И как эта неугомонная себе представляет подобное? С другой стороны, склонности к сладкому за самой Ханджи ранее ему замечать не приходилось. — При следующей встрече непременно, — приглушенно парирует он, вновь касаясь взглядом рассевшихся в середине шатра подчиненных. Беззаботные лица, не замызганные смазкой привода и двухдневным потом, неоспоримо следующим по пятам военных. Горящие глаза, налитые блеском, с детским любопытством рассматривающие окружающих людей с необычным цветом кожи и гостеприимными традициями. Когда еще он сможет увидеть другую сторону медали? Не холодный ум, соприкасающийся с отчаянной жаждой жить, посещающей каждого на волоске от смерти. А саму жизнь, кипящую внутри подросших молодых людей, понятия не имеющих, что ждет их в пресловутом «завтра». — Не разгоняй их. Пусть насладятся вечером, — с оттенком родительской доброты куда серьезнее произносит Зои, так же рассматривая излучающие живые эмоции лица. — Мы на вражеской территории. Им не стоит забывать об этом. — Один вечер, — почти что шепотом повторяет она, едва придержав его за пиджак на локте. Леви замирает, вновь касаясь лопатками ткани шатра. — Больше мы им дать все равно не можем. И когда только Ханджи успела примерить на себя тягостное бремя материнства? В их маленьком мире, сопряженном с ежедневным риском завершить свой земной срок, даже опрометчиво. Однако невидимая нить успела пронизать каждого из них, крепко сковав в липкой связке. Кичиться свободой не выйдет. Как бы не претило, обжигая где-то за грудиной, они уже привязаны друг к другу. Намертво и безвозвратно. Вместе устремятся ввысь, обнажая зажившие крылья, или с гулким грохотом пойдут ко дну, на корм всемирной ненависти. — Ты и вправду веришь в их благоразумие? — едва поведя бровью в типичной манере уточняет Леви. — Я попробую рискнуть. — У них есть два часа. Не говори, что я не предупреждал. Ханджи одобрительно дергает уголками губ вверх под шипение костра, на котором уже пузырится похлебка в чугунной кастрюле с покрытым сажей дном. — Онъянкопон все еще с Азумабито, — напоминает она, шурша отдернутой тканью, едва хлопнувшей по ее плечам. Звонкие голоса, окутанные смехом и пьянящим винным выхлопом, перестают касаться разума, оказываясь за невидимой стеной. Леви едва оборачивается вслед. — Нужно обговорить вероятные исходы собрания. Присоединяйся, когда надышишься свежим воздухом. И все же она попала в самую точку. Завтра все встанет на свои места. Они добьются признания остального Мира или же окончательно укрепятся в стане его главной угрозы. Посему, все, что у них есть — лишь эфемерное сегодня.***
— Микаса, у тебя такие жесткие лопатки… Заплетающийся язык Саши оставляет влажный след на пиджаке, пока затекшая щека соскальзывает по плечу, едва и вовсе не заваливаясь на покрытые складками юбки колени. Для чего еще нужны друзья, если не подставить спину… или другие части тела? И буквальное значение зачастую бывает куда более актуальным. Фыркающее сопение под боком тому неоспоримое подтверждение. — Тебе бы поправиться немного, — тараторит сонная Саша, сбитая с ног после не первой осушенной залпом чарки. — Было бы мягче… Сильнее потеревшись щекой, она тотчас размыкает веки, судорожно подрываясь с плеча подруги, стоит пустить клич об очередном тосте. Микаса только успевает поднять руку, получая порцию пахучего вина в небольшой деревянный стакан, скрипящий в руке. Скорее интуитивно, потакая пресловутому стадному чувству, поразившему каждого из их камерной компании, проникнувшейся шармом морского прибоя на прохладном песке. Сегодня ей точно не пристало быть белой вороной. В любой другой день — запросто. Да и годы практики имеются с лихвой. Но не сегодня. Стук дерева, подстегнутый брошенной фразой «За знакомство и дружбу народов», далеко не впервые используемой для благородного повода выпить — и пальцы окропляет хмельной напиток, оставляя липкие алые разводы, расплывающиеся на юбке. Не кровь. Не та консистенция. Навеянная мысль, спонтанно пришедшая на ум, отзывается застывшей у самых губ рукой, немногим позже запрокинувшей содержимое чарки. От кислого вина сводит зубы, отчего Микаса машинально морщит нос, стискивая рот. Алкоголь затуманивает разум сильнее. Но недостаточно, чтобы выкинуть из головы вновь и вновь прокручиваемый эпизод. Зеленые глаза, что с щемящей в груди надеждой пытаются узреть в ней нечто важное. «Кто я для тебя?» Вопрос, который она не осмеливалась озвучить на протяжении десяти лет, застал ее врасплох из уст человека, которому так хотелось его адресовать. Семья… Ответ прозвучал с запинкой и предательскими нотками неуверенности. Назвать его ложью язык вряд ли повернется. Вот только правильный ли он? А главное, устраивает ли присвоенный Эрену ярлык в первую очередь ее саму? Если бы только кто-то знал… Плечо вновь щекочет теплое дыхание, наваливаясь едва ли не всей половиной центнера вновь обессиленной Саши. Серые глаза ненавязчиво касаются каштановой макушки с небрежным хвостом, вновь пристроившейся у руки, после чего робко устремляются напротив. Эрен притих, за вечер едва ли проронив пару фраз. В основном, лишь со старейшиной поселения, чьего внука накануне они вытащили из передряги. Работа карманника накладывает риск. Но пускать ребенку кровь — это слишком. Даже по понятиям «демонов». Микаса не сразу уловила привкус ностальгии. Однако инцидент с юрким мальчишкой, шныряющим в толпе, напомнил об их полном приключений детстве. Когда они прятались от гарнизонцев после стычек с парой задиристых ребят. В его глазах искрит тот самый запал, потушить который не могли ни полученные ушибы, ни нравоучительные беседы Карлы, молившей сына не ввязываться в потасовки. Тот самый огонек, которого сейчас так недостает Эрену. Скрежет привода, работающего на износ, коротким отзвуком ласкает слух помимо пьяного лепета товарищей, приглушая грохот шагов Женской особи. Именно тогда они впервые вместе спасли его. Воспоминания нахлынывают разом с новой сокрушительной силой, оцепеняя. Тогда она не обратила никакого внимания, как методично Леви подхватил ее в воздухе, предложив куда более рациональный план высвобождения «надежды человечества», чем беспорядочные выпады на опасного врага. Плевать ей было на его участие, как и на его предположение о смерти Эрена. И все же в животе нервно скрутило, завязав онемевшие кишки в узел, ровно в том месте, где пришлось прикосновение его предплечья, когда Леви увлек ее за собой в сторону. Тогда он спас не только Эрена, протащив его на собственных руках половину протяженности леса гигантских деревьев. Тогда капитан не сказал ей ни слова о переломанной ноге, стоившей ее уцелевшей жизни. Ни нравоучений, ни попыток выдавить из нее раскаяние за ее же глупость. Пожалуй, еще тогда не мешало бы сказать «спасибо», пусть в тот момент это казалось неважным. Казалось. Но не было. Может, сейчас им было бы гораздо проще. Благо, здесь, среди таких же чужеземцев, Микаса укрыта от изучающего взгляда капитанских глаз. Очередной терпкий глоток усиливает пульсацию в висках, разливающуюся сонливостью. Алкоголь неумолимо сковывает разум, давая куда больше свободы неугомонным мыслям. В сознание вновь врывается вечерний разговор тет-а-тет, усиливая биение неугомонного сердца. Несмотря на тягучую молчаливость, сейчас Эрен выглядит спокойным. Даже умиротворенным, внимательно изучающим происходящее вокруг. Яростный огонь больше не пылает в его радужках, готовый испепелить каждого, кто встанет на его пути. Теперь там лишь стена, пробраться сквозь которую не выйдет. Почему? Почему он удосужился спросить об ее отношении именно сегодня? Именно здесь, вдали от дома? Что он надеялся услышать? — Интересно, зачем им нужны такие странные головные уборы? — облизнув кисловатые усы, уточняет Жан, всматриваясь в одеяние иностранцев, подливающих из потускневшего графина забродившее вино. — Таким явно не укроешься от солнца. — Может, они считают это красивым? — неуклюже прокрутив чарку на пальце, предполагает Армин, сверкая пунцовыми щеками. — Стаканчики на голове? — игриво уточняет Конни, успев натянуть на свой заросший затылок пустую тару, театрально устанавливая руки на боках. Скрипучая задержка лишь на мгновение сдерживает смех расплывающихся в широких улыбках разведчиков, с последующим распитием спиртного рискующих и вовсе провалиться в детство. Однако появление старейшины, застывшего прямо за их спинами, вынуждает тотчас проглотить приступ насмешки, стыдливо потупив глаза. Нашумевший стакан из рук Конни падает у самых ног, демонстрируя приобретенные огрехи координации. Благо, дерево не дало трещины, оказавшись поднятым присевшим на колени стариком. — Bize şarkı söyle². Протянутая морщинистая рука, указывающая на небольшие подмостки в глубине шатра, отзывается недоумением в оглушающей тишине. Микаса лишь неловко поджимает колени к себе, отказываясь признавать, что добродушная улыбка старика адресована именно ей. — Utanma. Söyle³! — продолжая настаивать на своем, более бодро произносит тот, без всякого чувства такта и деликатности рассматривая черты ее лица. — Что… что ему нужно? — только и срывается неловко с губ, пока серые радужки поочередно переглядываются с глазами товарищей. — Видать, ты ему приглянулась, — пожимает плечами Конни, вырисовывая совершенно неуместную ухмылку, отзывающуюся зудом на костяшках. Если бы только не превалирующее желание провалиться сквозь землю, скрываясь от навязчивого изучения. — Он явно понял, что ты немного отличаешься от нас, — приподнявшись от стены, делится Жан, так же внимательно следя за старейшиной. На всеобщий вопрос в прикованных к его силуэту взглядах, мужчина вытаскивает из кармана фотокарточку, помятую на срединном сгибе. Пестрое изображение, изобилует красками, несмотря на привычную серость пленки. Первое, что способен уловить взгляд — насыщенный наряд, похожий на длинное платье с запахом. Бумажный зонт, грациозно раскрытый за спиной бледной девушки, едва ли не прокручивается в ее тоненьких руках. Все, начиная от деревянной диковинной обуви до причудливой прически с цветастыми заколками, кричат об ювелирной работе умелых рук. И несмотря на обилие деталей, выглядит как нельзя гармонично и чувственно. — Çok seyahat ettim ve bir sürü güzel kadın gördüm⁴… — продолжает старик, с некой нежностью приглаживая подол кимоно, какие Микаса уже видела на изображениях, любезно продемонстрированных Кийоми Азумабито. Обычная открытка, используемая в качестве совершенно привычных для мира сувениров из далеких стран, отзывается замершим дыханием. Микаса как наяву впитывает запах спелых слив, розовые лепестки цветов которых ей доводилось держать в руках лишь раз, с позволения посла Хизуру погрузив пальцы в плетеную корзину. — … Ama hiçbir şey harika Asyalı kız şarkı yener⁵. — Похоже, ему уже попадались привлекательные азиатки, — без утайки выдает свое предположение слегка отрезвевший Армин, так же с любопытством приросший к фотокарточке. Застыв на месте, Леви все еще удерживает уголок шатра, за которым скрылся немногим ранее. Воцарившийся сумрак едва различается несфокусированным взглядом, пока в спину дышит тепло хмельного воздуха от реплик оживившихся подчиненных. — Lütfen bize şarkı söyle⁶. Старик распахивает руки, совершенно не готовый принять отказ примеченной им гостьи. — Я… нет, — неспешно качнув головой, отпирается Микаса, не понимая, что от нее хотят. — Спасибо, но… — Думаю, он хочет, чтобы ты спела. Эрен смотрит напрямую, ошарашивая. От неприкрытого взгляда пальцы прихватывают подол юбки, пока Микаса борется с навязчивым желанием отвести глаза, способные проецировать самые глубинные мысли на истончающихся радужках. — Давай! — с неким теплом кивает он в сторону пожилого мужчины. — Не красиво будет отказывать. Мы же в гостях. Казалось, впервые за весь вечер Эрен обращается именно к ней. Впервые за целую вечность. Застыв на мгновение, Микаса всматривается в непроглядное вино, успевшее вскипеть до пузырей в ее руках. После чего, решительно притянув чарку к губам, делает несколько быстрых глотков. — Это лишнее, — придержав за кисть, Армин ненавязчиво забирает тару. Аккуратно пригладив нижнюю губу подушечкой пальца, едва ли растирая остатки спиртного, отливающие соблазнительной бургундией, Микаса молча поднимается на ватные ноги. Взгляд с долей критики изучает импровизированную сцену, отделенную ящиками с провиантом. После чего тонкая подошва бесшумно скользит по песку, напарываясь на остывшие угли. — Это обязательно? — едва ли укрывая вспыхнувшие скулы, с призрачной толикой мольбы в голосе уточняет она. — Отсюда тебя будет лучше видно. Микаса интуитивно прикрывает веки. Не самое сложное задание, которое ей приходилось выполнять. И все же холодок от навязчивых взглядов, провожающих ее до намеченного места, вяжет кишки в ком, катающийся вверх-вниз от кончиков волос до пальцев ног, коснувшихся деревянных подмостков. Одно дело выступать перед привычной публикой в лице уцелевшего сто четвертого. И совершенно иное перед толпой зевак, с иной культурой, языком и традициями, что воспринимают ее как диковинную куклу. — А ты куда? — замечая покачивающегося из стороны в сторону Жана, решает уточнить Конни, взгромоздив онемевшую щеку на собственный кулак. — Не оставлять же даму в беде, — с улыбкой ловеласа, проговаривает тот, наклоняясь к сидящему у сцены мальчишке. — Могу я одолжить это? Сделав небрежный щипок по струнам, мальчишка с небольшой заминкой протягивает лютню. Уцепившись за деревянную шейку, Жан проходится пальцами по грифу, делая несколько волнообразных движений. — Должно получиться, — сделав несколько плавных переходов по струнам, тихо заключает он, устремляя ожидающий взгляд на сцену. — Есть предпочтения? — Давай «Очи соловья», — подает голос Саша, не забывая закинуться очередной порцией вина в компании задорно свистящего Конни, зажавшего пальцы во рту. Микасе хватает лишь кивка и согласного взгляда, чтобы Жан принялся ломать пальцы, вспоминая ведущие аккорды. Немного смазанного бренчания — и спустя недолгое время стройное звучание лютни пропитывает всю атмосферу разбитого лагеря. В воздухе застывает тишина. — Очи соловья — какая тайна кроется за их роскошью?Nightingale's eyes — what secret lies in their worth?
Лица размываются в неразличимые пятна, пока язык самим собой воплощает знакомый мотив в явь, демонстрируя тончайшую работу со звуками, плавно разливающимися из уст. — Они плачут вороньими слезами, но в это самое время нежно лгут и следят за тобой…Raven's tears they cry, but all the while they softly lie and spy on you…
Микаса осязает на себе сотни глаз, не способных упустить ее из виду. Зажатые плечи едва ли расправляются под накрахмаленной рубашкой, пока подол юбки упорно сминается до складок.Nightingale's eyes — what will they find left behind? Очи соловья — что, как им кажется, останется позади?
Craven master spy, with heart remiss for those who could not find the truth. Малодушные мастера шпионажа с сердцем, безразличным к тем, кто не может увидеть истину…
Ее молчание отдает дурманящим отзвуком неги, позволяя уловить эйфорию тишины ночного прибоя и шороха потревоженного ветром песка. После чего застывшие пальцы вновь теребят натянутые струны.We're blinded, so we're hiding dying to be. Мы ослеплены, поэтому мы прячемся в жажде жить.
We're hiding from the fighting, longing to see. Мы прячемся от сражения, страстно желая прозреть.
We're waiting for someone to speak and set us all free. Мы ждём того, кто заговорит и освободит всех нас.
Уголки губ натягиваются сами собой, пока серые глаза застывают на месте, пересекаясь с зелеными радужками. Эрен не отводит взгляд. И все же в полумраке от его внимания становится не по себе. Несмотря на отчетливую улыбку, в потускневших глазах просматривается токсичный отблеск пустоты.Nightingale's eyes can free the ties on our hands. Очи соловья могут развязать узлы на наших руках.
Craven master spies — can they find the key that can unlock the past? Малодушные мастера шпионажа — смогут ли они найти ключ от прошлого?
От завороженных лиц присутствующих рябит в глазах, отгоняя тревожные мысли. Микаса решает окунуться в происходящее с головой, не запасаясь обилием воздуха. Тихое пение исходит и вовсе откуда-то из-за грудины.We're hiding from the fighting, longing to see. Мы прячемся от сражения, страстно желая прозреть.
We're waiting for someone to speak and set us all free. Мы ждём того, кто заговорит и освободит всех нас.
По щелчку пальцев тёплый вечер преобразовывается в переплетенную череду событий, различить которые в памяти просто невозможно. Бурные овации, ненадолго поднявшиеся в воздух, постепенно теряются в оцепеняющей дымке, плотно окутывающей разум. Победоносное завершение "номера" обозначилось глотком вина, обжегшим горло. После чего вспоминается лишь беспричинный смех и навязчивая улыбка, то и дело напрашивающиеся в разговорах, отчего лицевые мышцы ноют не меньше икроножных после интенсивной тренировки, за время которой удается не раз пропотеть до нитки. Первые очертания реальности вновь проступают в узком коридоре особняка Кийоми Азумабито. От навязчивого света керосиновой лампы Микаса укрывается в воротнике рубашки, интуитивно прижимаясь к напряженному плечу. Даже сквозь ткань форменной юбки можно прощупать тепло горячего пульса, бьющего у основания жилистой кисти, пока чьи-то пальцы едва придерживают ее бедра. Тусклое освещение коридора вливается в небольшую комнату, позволяя уловить лишь чуть взъерошенные прядки волос на макушке, пока ее продолжают нести на руках. Они уснули рядом. Как и в прежние времена, когда, проснувшись в лагере беженцев после падения стены Мария, Микаса с облегчением рассматривала немного более расслабленные черты Эрена, время от времени ворочавшегося на подстилке. Сопение под боком оказывало не менее успокаивающий эффект, навевая приторный привкус спокойствия, когда она высматривала пшеничную копну волос за его спиной. Семья вновь в полном составе. Едва различимый скрип жесткой кровати вытягивает из зыбких дум, пока она интуитивно скользит пальцами по родному плечу, в очередной раз ощущая проявление братской заботы. Может, все же не только семья? Почему от невесомых прикосновений рук, закинувших ее ноги на кровать, сердце забивается под ребра? — Тебе тоже стоит отдохнуть, — приглушенность тона дает оттенок ласки, пока Микаса сквозь сомкнутые веки устало притягивает пуховую подушку. И все же забродившее вино заметно ударило по захмелевшей интуиции. — Я непременно учту твой дельный совет, как только разгоню весь ваш пьяный сброд по койкам. Раздражение в хрипловатом голосе можно резать ножом — настолько оно явно. Прикрытые веки едва приподнимаются, позволяя уловить строгую линию тонких губ, уголки которых нравоучительно склоняются вниз. — Капитан?.. Бухчание ерзающей под боком Саши отдает едким перегаром. После чего Микаса едва вздрагивает, получая ощутимый пинок между лопаток, пока Брауз неуклюже натягивает на голову подушку, простонав нечто невнятное. Резиденция Кийоми содержит немного гостевых комнат, способных уместить немногочисленных гостей с острова. Оттого им с Сашей выделили одну из каморок для прислуги с небольшим шкафчиком и двуспальной кроватью. — Спасибо скажете Онъянкопону за то, что встретите рассвет хотя бы на перине. В нахмуренных бровях, подчеркивающих куда более острый взгляд металлических радужек, читается порицание. Микаса уже не помнит, когда последний раз ей доводилось ловить подобное отчуждение. И, вероятно, тонкий аромат пренебрежения. Тем не менее, несмотря на недовольство, Леви продолжает изображать саму сталь в ее наиболее холодной форме. Раздражает. Флегматичность его взгляда, по каплям увеличивая всякое желание и вовсе стереть ее с его лица насильно. — Почему?.. — Микасе претит собственный голос, заметно пошатнувшийся в своем здравомыслии. Присохший к небу язык лениво переваливается во рту, пытаясь воплотить нужные звуки. — …Вы осуждаете нас? Звучит не очень убедительно. — Сейчас разговаривать бессмысленно, — холодно пресекает ее неумелый допрос Леви, в привычной манере поправив смятый воротник. И, судя по отсутствию Эрена вокруг, именно ее пальцами. — Однако одной истиной я все же поделюсь, — лоск его радужек, с небольшим прищуром обращенных к ней, пробирает до мурашек. — Так сказать, в помощь познанию огромного мира. Подготовленный на его воспитательные реплики протест разбивается о приступ мигрени, пронзившей виски и затылок, в мгновение рухнувший на тонкую подушку. И все от одного рывка его руки, которым Леви элегантно выдергивает одеяло из-под ее лопаток, едва тревожа помутненный алкоголем разум. Вынужденная встряска казалась незначительной в сравнении с маневрами на УПМ. И тем не менее, гораздо ощутимей, пронзив до мерзкой тошноты. — Пить — плохо, — с нескрываемой толикой сарказма заключает он. — Не умеем учиться на чужих ошибках, будем на своих. Звон внутри черепной коробки оглушает, едва стихая потирающим движением ее холодных пальцев, притянутых к раскалывающемуся от боли лбу. — Больше не буду, — едва качнув головой, что отозвалось очередной волной мигрени, тараторит Микаса, пребывая в полной уверенности, что Леви все еще ждет вразумительный ответ. — Верное решение. Мазнув взглядом по строгому профилю, она вновь испытывает мучительную дрожь на кончиках пальцев. Почему он всегда такой... сухой? Невозмутимый? Микаса инстинктивно нахмуривает брови, не сразу замечая потерю контроля над собственными действиями. Пока ее пальцы со звонким отзвуком не опускаются на его щеку. — Какого… — на выдохе рычит Леви, на мгновение и вовсе опешив. Впервые за их многочисленные встречи. — Вам не надоело это кислое выражение лица? И этот… монотонный взгляд? — притупленный инстинкт самосохранения уснул где-то в уголках сознания, совершенно позабыв о своей функции. Женские пальцы, едва прихватившие щеку, легонько оттягивают кожу, совершенно не замечая потемневших радужек. — Вы были бы заметно привлекательнее, если бы хотя бы иногда улыбались. Его рука довольно грубо отдергивает ее пальцы, стягивая кисть до ноющей болезненности. Щека сильнее прижимается к подушке, пока Микаса смотрит на него открыто, прямо в глаза, и не думая рассматривать вариант ретироваться. Все же алкоголь придает смелости. Пусть Леви не меняется в лице — ее рука по-прежнему на близком расстоянии от его скул. Отчего Микаса вновь предпринимает интуитивную попытку прикоснуться. На сей раз куда мягче и деликатнее. И если бы не его противодействие, выражающееся в мертвой хватке, у нее бы получилось. — Останьтесь. Микаса говорит почти беззвучно, ощущая как по бедрам скользит атласная лента мурашек, закручиваясь в тугой узелок ниже живота. На ум приходит мысль, что именно его присутствие способно отогнать все чаще навеваемые на ум кошмары. Вот так наивно и так просто. Прямо как в детстве. Большой палец едва касается уголка его рта, пробиваясь несильным натиском. После чего Леви медленно приковывает ее руку к кровати. Решительно и радикально. — Пора проспаться. Щемящая в груди досада едва и вовсе не выливается в истерику. Что с ней происходит? Глаза героически выдерживают натиск, не давая слабину. Только не сейчас. Только не здесь. И если бы не резко оживившаяся Саша, едва успевшая перевалить через нее, Микаса могла не сдержаться. Опорожнение желудка не контролирующей себя разведчицы приходится как раз под ноги Леви, опешившего за злополучный вечер уже дважды. Должно случиться чудо, чтобы капли омерзительной субстанции не замарали его начищенные туфли. И чудо не произошло. — Капитан, простите… — болезненным голосом ноет разбитая вдребезги Саша, вновь опускаясь на подушку. Неловкость царящей атмосферы можно собирать горстями. И скрип мужских желваков в тишине приобретает наиболее пугающий оттенок. — Будьте милосердны и просто убейте, — доносится бурчание из-под шороха одеяла. Чересчур медленно выдохнув, Леви, не теряя самообладание, в умеренном темпе выходит из комнаты, ни разу не опустив взгляд на испорченную обувь. Иначе не сдержаться. Лишь только едва уловимая дрожь кипельно-белых костяшек, стиснутых в кулак, нарушает его не прогибаемое внешнее спокойствие. До рассвета они доживут. А дальше — как повезет...