Lover In Low Light / Любимая в приглушенном свете

— Это хорошо, — говорит Эбби, прогуливаясь вместе с Кларк по огромному магазину матрасов. — Это хороший шаг. — Ты это уже говорила, — протягивает Кларк, закатывая глаза, когда Рейвен с размаху плюхается на очередной матрас и раскидывается на нем, словно ребенок, который собирается сделать снежного ангела. Эбби слегка подталкивает Кларк локтем, прежде чем обнять ее за плечи. — Я просто хочу, чтобы ты была счастлива. — Я в порядке, мама. — Ты это уже говорила, — дразнит Эбби, и Кларк смеется. — Ты хирург, мама, а не психиатр, и я все время говорю, что я в порядке, потому что я в порядке. — Ага, Эбби, она в порядке, — встревает Рейвен со своего огромного двуспального матраса, и закатывает глаза, чтобы показать, что она тоже не особо-то верит Кларк. — И она будет в еще большем порядке, когда мы купим ей один из этих матрасов с эффектом запоминания формы. — С эффектом запоминания? — Кларк выгибает одну бровь и наклоняется, пробуя матрас на ощупь. Ее пальцы продавливают его и оставляют небольшие вмятинки, которые медленно исчезают, когда она убирает руку. — Зачем мне вообще нужен матрас с эффектом запоминания? — Из-за воспоминаний, Кларк, — невозмутимо говорит Рейвен. — И потому, что ты меня любишь. — Так ты хочешь, чтобы я купила матрас для тебя? У тебя есть своя кровать в твоей квартире, Рейвен. — Но я у тебя ночую чаще, чем у себя. — Что это говорит о твоей жизни, малышка? — дразнит ее Кларк, невероятно похоже изображая голос своего отца. Она улыбается про себя при этой мысли и замечает крошечную тень улыбки на лице своей матери. — Это говорит о том, что у меня есть лучшая подруга, у которой всегда полный холодильник, и которая всегда готова выпить со мной под Netflix, — парирует Рейвен. — Почему бы мне и не проводить у тебя все свое время? Ты даже растираешь мою культяпку, когда она ноет. Кларк фыркает и качает головой. — Звучит двусмысленно и почти пошло. — Звучит определенно пошло, — возражает Эбби. — Тут не прослеживается никакой двусмысленности. Рейвен только ухмыляется и подмигивает им обеим, вызвав одинаковые взрывы смеха у Эбби и Кларк. — Ты должна выбрать матрас, который ты хочешь, милая, — говорит Эбби, снова сжимая плечо Кларк и возвращая их внимание к текущей задаче. — Это для тебя. Ты делаешь новые шаги, меняешь вещи вокруг себя, стараешься снова стать собой. — Стараюсь снова стать сама по себе, ты хотела сказать, — говорит Кларк и Эбби вздыхает. — Нет, это не то, что я имела в виду, но тоже подходит. — Я просто покупаю новую кровать, мама. В этом нет ничего грандиозного. — И превращаешь свою спальню в студию, — добавляет Рейвен со своей новой локации на горе подушек, сваленной на кровати через несколько матрасов от них. — В которую ты до сих пор меня так и не пустила. — Потому что ее переделка еще в процессе, — парирует Кларк и отворачивается от своей подруги и матери, якобы внимательнее присматриваясь к матрасу прямо перед собой. Ее грудь болезненно сжимается, когда она думает о запертой двери в своем лофте, и Кларк не может заставить себя смотреть им в глаза. Лгать им обеим невероятно сложно, но Кларк не может больше выносить печальные взгляды Эбби и полуночные мотивационные речи Рейвен о том, что нельзя сдаваться и нужно снова вернуться в мир живых. Понадобилось больше года, чтобы они перешли от фраз «может быть, вы рано или поздно снова будете вместе» к робким предложениям, вроде «может быть, тебе стоит подумать о том, чтобы отпустить некоторые вещи и попробовать повстречаться с новыми людьми», и Кларк знает, что Эбби все еще надеется, что они с Лексой сделают все правильно, вне зависимости от того, что она говорит. Она все еще переживает о том, что Кларк большую часть времени проводит во мраке и унынии, а Кларк ненавидит заставлять свою маму беспокоиться. Она уверена, что еще абсолютно не готова начать встречаться с другими людьми, но Кларк надеется что этого — этого одного малюсенького — шага будет достаточно, чтобы заставить их подумать, что она наконец-то начинает восстанавливаться, достаточно, чтобы успокоить свою семью. — К тому же, — добавляет она. — Рабочий процесс художника должен быть приватным, а следовательно и его студия. — Да, но ведь рано или поздно, ты позволишь мне посмотреть, верно? Вздохнув, Кларк игнорирует этот вопрос и указывает на большой матрас, лежащий перед ними. — Как насчет этого? Рейвен быстро подлетает к матрасу и плюхается на него. — Черт, да, — говорит она с шумным выдохом погружаясь в него. — Отличный выбор. — Хорошо, — говорит Кларк, готовая к тому, чтобы уже покончить с этим. — Тогда на нем и остановимся. Мы уже прошли три магазина. Я устала выбирать. Эбби кивает, улыбаясь. — Я рада, что мы все-таки определились с этим сегодня. — Ну, не то чтобы у нее был выбор, — смеется Рейвен. — Она уже избавилась от своего старого матраса. Она же не может спать на полу. Кларк смеется, и этот звук гулом отдается в ее груди и на языке. Она старается не думать обо всех тех вещах, о которых не говорит. О тех вещах, о которых они не знают. * * * Тишина в лофте оглушает, когда Финн стоит перед Кларк, его глаза влажные и покрасневшие, и он не сводит их с девушки. Она чувствует как с каждым ударом болезненно сжимается сердце, в то время, как она твердо выдерживает его взгляд и ждет — ждет, когда он скажет что-нибудь. Хоть что-то. Она ожидала увидеть его гнев, его замешательство, но не ожидала, что все пройдет так быстро. Она не ожидала, что гнев испарится всего через несколько минут, сменившись этим тяжелым молчанием, этой напряженной, глухой, тихой болью. — Я не понимаю, — шепчет он после такой мучительно долгой тишины, и на глаза Кларк набегают слезы от прерывистого темпа его голоса. Она облизывает губы и быстро вытирает глаза, поднимаясь на ноги и вставая напротив мужчины, который разделял с ней ее жизнь на протяжении последних десяти месяцев. — Мне очень, очень жаль. — Почему она? Почему… что она значит для тебя? Кларк не знает, что ответить. Она не знает, что должна ответить. Сказать Финну, что это решение было как-то связано с Лексой не входило в ее планы, но он догадался сам. Он сам пришел к этому, заговорив о том, как изменились их отношения после того вечера в галерее — как мало она стала с ним общаться, как избегала его прикосновений, избегала ложиться в его постель или позволить ему лечь в ее. — Все, — шепчет Кларк через мгновение, потому что она слишком много лет лгала об этом, слишком много лет скрывала правду, а Финн заслуживает правды. — Она — это все. — Все? — его голос дрожит вокруг горького, сломленного смеха. — Она — это все? Тогда кто же я для тебя? Просто способ скоротать время? — Нет, — быстро возражает Кларк, мотая головой. — Нет, Финн. Я не это имела в виду. Ты — особенный человек для меня. — Но Лекса — это все. — Это сложно, — говорит Кларк, отчаянно пытаясь найти правильные слова, чтобы объяснить. — Мы… с ней все было иначе. То, что было между нами, это было… — Всем, — вздыхает Финн, заканчивая мысль за нее. Он задирает ворот своей красной рубашки, чтобы вытереть щеки, прежде чем позволить ей, слегка помятой, снова опуститься на его плечи. — Тогда скажи мне вот что, Кларк, — говорит он. — Почему я даже не знал о ее существовании? Кларк пристально смотрит на него, не зная, как ответить, но Финн не дает ей такой возможности. — Я понял, что у вас были отношения, и они были замечательными. Она была твоей первой любовью. Это я тоже понял, — говорит он, делая шаг вперед и беря ее за руку. — Я понимаю, что встреча с ней через столько лет ошеломила тебя, и ты взбудоражена этим, но в этом-то все и дело Кларк. Это адреналин и ностальгия, — его голос снова срывается, когда он сжимает ее руку, и Кларк зажмуривается от этого звука. — Но это временно. — Это не временно, Финн, — шепчет Кларк, качая головой и забирая свою руку из его ладони. — Мне очень жаль, но это не пройдет. — Мы были вместе десять, почти одиннадцать месяцев, и за это время ее имя даже не упоминалось. Ни разу. Ты не думаешь, что это что-то значит? — он отворачивается от нее и начинает мерить шагами комнату. — И ты, очевидно, прекрасно обходилась без нее. Прошло пять или шесть лет. Не знаю. Но ты обходилась без нее, так что она не может быть настолько важной. Я имею в виду — ты выходишь в свет. Ты все так же веселишься. Ты не разрушена и не сломлена, Кларк. У тебя есть жизнь. Хорошая жизнь. — Я знаю, что у меня есть жизнь, — качает головой Кларк. — Я не говорю, что не могу жить без Лексы. Могу. Я живу так уже много лет, и жила так до того, как познакомилась с ней. Я говорю, что я не хочу жить без нее. У меня может быть жизнь без нее, но это не та жизнь, которую я хочу. Вздохнув, Кларк проводит рукой по волосам и жестом приглашает Финна следовать за ней. В дальнем конце лофта, она снимает с крючка у двери в студию связку ключей и отделяет маленький серебряный ключик. Она отпирает висячий замок и, распахнув дверь студии, отходит в сторону. — Давай, — говорит она, махнув рукой на вход. — Убедись сам. Финн на мгновение застывает на пороге студии, его взгляд мечется туда-сюда между Кларк и открытой дверью. — Ты никогда раньше меня туда не впускала, — говорит он, и Кларк кивает. — Знаю. Но ты должен это увидеть. Еще мгновение поколебавшись, Финн проходит мимо нее в маленькую студию, и Кларк слышит его тихий вздох секундой позже. Она заходит вслед за ним и смотрит на него — на его открывшийся в изумлении рот, на распахнувшиеся и влажные глаза. Холсты различных размеров украшают три стены комнаты, одно и то же печальное, прекрасное лицо, смотрящее с большинства из них, перемежается с новыми заказанными работами и картинами для галереи. Старые фотографии и билеты с разных выставок прикреплены к большой пробковой доске, установленной над рабочим столом. Кусочки Кларк застывшие во времени и цвете: вот Ания и Лекса, смеющиеся вместе, вот Рейвен, указывающая на ее имя в списке участников осеннего выступления в университете, вот Кларк обнимает Лексу и прижимается к ее губам. На всем свободном пространстве студии размещены различные сувениры: старые украшения, футболка с концерта Аланис Мориссетт, о котором Лекса трещала неделями, сувенирчики из спонтанных поездок по городам, и цветные стикеры, все еще украшенные витиеватым почерком ее бывшей возлюбленной. Зеленые глаза Лексы следят за ними почти с каждой поверхности, с холстов и картин, с шаржей и зарисовок, и самое большое изображение брюнетки висит прямо над небольшим матрасом, лежащим в дальнем углу студии. Темно-серые простыни и две потертые подушки украшают импровизированную кровать, на которой Кларк спит, когда остается дома одна, кровать, которая — Кларк может поклясться — до сих пор хранит запах Лексы. Войти в эту комнату — словно вернуться назад во времени, это способ для Кларк при каждом удобном случае проскользнуть в прошлое, и она понимает. Она понимает, как это должно выглядеть для кого-то, кто не может увидеть, что происходит у нее внутри, для кого-то, кто не понимает и никогда не сможет ее понять, но Кларк уже так ужасно, невыносимо долго не чувствовала себя собой. Все эти маленькие кусочки, все эти воспоминания — это напоминания о том времени, когда она была по-настоящему счастлива, когда она знала, кто она и чего хочет, к чему идет, когда все было так, как должно было быть. Окружая себя всеми этими частичками, окружая себя прошлым, Лексой, она чувствовала свою связь с ней, чувствовала себя вдохновленной, творческой, живой. Даже если это причиняет ей боль, это заставляет ее чувствовать, что она дома. — Я никогда не рассказывала тебе о ней, потому что я никогда не говорила о ней, — слабо вздыхая бормочет Кларк, скрещивая руки на груди и прислоняясь к дверному косяку. — Я никогда не говорила о ней, потому что говорить о ней больно. Больно, потому что я все еще хочу быть с ней. Я никогда не переставала хотеть быть с ней. У нас были планы на будущее. У нас была жизнь, которую мы должны были прожить вместе, но все так запуталось, а потом… Дыхание Кларк застревает между ее зубами, жжет в горле, когда она смаргивает слезы. — Когда все развалилось, для меня это не было просто расставанием. Это было потерей, потерей части себя. Она была не просто моей первой любовью, Финн. Она была моей родственной душой. Она и есть моя родственная душа, и невозможно объяснить, каково это, когда это пространство внутри тебя заполняется полностью, а затем этот кусок вырывают, оставляя зияющую дыру. — Вот почему ты никому не позволяешь сюда входить, — шепчет Финн, продолжая взглядом блуждать по комнате. Его рот все еще приоткрыт, а в глазах все так же стоят слезы, и от этого вида в груди у Кларк болезненно пульсирует. — Я думал, ты меня любила. — Это так, — говорит Кларк, поднимая руку, чтобы вытереть влажную дорожку от слез на своей щеке. — Я люблю тебя, Финн, но не так, как я люблю ее — иначе. Я хотела полюбить тебя так же. Я пыталась, но я никогда не смогу заставить себя отказаться от нее. Я никогда не смогу заставить себя отказаться от всего этого — от жизни, которая у нас была, и от жизни, которая у нас должна была быть, — она машет рукой, указывая на расположенные в беспорядке предметы в комнате. — Часть меня никогда не переставала надеяться, что она вернется домой и мы продолжим с того места, на котором остановились. Прислонившись головой к дверному косяку, Кларк тяжело вздыхает. — Прости меня, — шепчет она. — Я не должна была… я хотела попробовать. Я хотела снова что-нибудь почувствовать, а ты был так добр и мил со мной. Это и сейчас так, и я правда хотела почувствовать к тебе то же, что чувствовала к ней, но я просто не могу, и мне очень жаль. Они молчат в течение нескольких долгих, напряженных секунд, Финн стоит к ней спиной, а грудь Кларк уже готова разорваться в клочья, выливая из себя все содержимое на пол. Когда Финн, наконец, поворачивается к ней, он двигается быстро и резко, и Кларк с удивлением ощущает как его руки нежно обхватывают ее щеки, а его лоб прижимается к ее лбу. — Я люблю тебя, Кларк, — шепчет он, приподнимая голову ровно настолько, чтобы поцеловать ее в уголок губ. Он держит ее лицо в своих руках так, словно пытается запомнить мягкость ее кожи, и Кларк закрывает глаза. Она поднимает руки и обвивает пальцами его запястья, ласково поглаживая, делая все возможное, чтобы задержать этот момент, это прощание. — Никого другого никогда не будет достаточно для тебя, да? — тихо спрашивает он и Кларк слышит, как ломается его голос, и этот звук проникает в нее, вскрывая трещинами ее сердце, оставляя на нем шрамы. — Меня никогда не будет достаточно для тебя. Свежие слезы прорываются и катятся по щекам, когда Кларк отпускает запястья Финна и прижимает одну ладонь к его груди, прямо над его добрым сердцем. — Прости меня, — снова шепчет она, и надеется, что он знает, насколько она искренне сожалеет, и насколько долго эти слова будут эхом звучать внутри нее.