Lover In Low Light / Любимая в приглушенном свете

Уже далеко за полночь, и потребность во сне зудит во всем теле и вьется на краю сознания, но звезды слишком яркие, чтобы Лекса захотела закрыть глаза. Трава под ними влажная от росы и прохладная, а воздух достаточно холодный, чтобы превратить их дыхание в облачка пара, но выражение лица Кларк, ее слегка приоткрытые губы и широко раскрытые глаза, любующиеся огромным пространством, слишком красивы, и Лекса не хочет отрываться от наблюдения за девушкой и идти в дом. Она смотрит на Кларк так же, как Кларк смотрит на небо: внимательно и с благоговением. Взгляд Лексы скользит по каждой линии на лице Кларк, создавая воображаемые созвездия от ресниц к губам, от бровей к подбородку, и Лекса чувствует, как у нее перехватывает дыхание от этого взгляда на давно знакомые черты. Она знает наизусть каждую черточку. Каждое выражение. Каждый миллиметр. То, как ее грудь расширяется, почти болезненно растягивая ребра, от чувств, которые вызывает у нее эта потрясающая, энергичная девушка, выстроившая дом в ее сердце — это лучший вид боли, который Лекса когда-либо испытывала. Она чувствует себя живой, ощущая, как эти эмоции растут и крепнут; она чувствует себя живой, все больше познавая то, что значит любить Кларк и быть любимой Кларк, и это прекрасно. Это так невероятно прекрасно. — Каждый раз, когда мы приезжаем в коттедж, я хочу нарисовать миллион вещей, — говорит Кларк, встряхивая тишину. Ее слова поднимаются в воздух белыми облачками, и Лекса видит, как они слетают с ее губ и уносятся к звездам. Хотя и быстро исчезают, не успевая подняться высоко. Кларк сжимает пальцы Лексы. — Здесь так красиво. Ее волосы шелестят на траве, когда она поворачивает голову и улыбается, голубые глаза сияют в лунном свете, и Лекса вдруг чувствует, что все, что было с ней раньше — каждая разбитая, ухабистая тропинка, по которой она шла; каждая ночь, которую она провела, мечтая о семье; каждый раз, когда она шептала себе не сдаваться, никогда не сдаваться — все это привело ее сюда. К этому. К Кларк. Она чувствует себя тяжелой и невесомой, заземленной и парящей одновременно. Облизнув губы, Лекса открывает рот, чтобы согласиться с Кларк, но то, что она произносит, удивляет их обеих: — Я люблю тебя, Кларк. Это всего лишь шепот, быстро растворившийся белый туман, но улыбка Кларк становится шире, и Лекса чувствует то, что сказала, всем своим существом. Они растут вместе, всегда растут. Из-под земли, как росистая трава. К звездам, как их нежное дыхание. — Ты ведь знаешь, что я тебя люблю? — шепчет Лекса, сжимая пальцы Кларк. — Знаешь? — Я знаю. * * * — Лекса? Моргнув, Лекса вырывает себя из транса и поднимает взгляд на дверь. Первая мысль, которая вспыхивает в ее голове — что вернулась Костия, но она быстро угасает, и Лекса трет глаза, качая головой. Она знает этот голос. Она пытается заставить себя пошевелиться, освободиться от одеяла, в которое куталась, сидя на диване, но, похоже, не может заставить свои конечности работать, а ее мозг, кажется, совсем отказывается с ней сотрудничать и посылать импульсы движения в тело. — Дверь была открыта, поэтому я вошла сама. Лекса откидывает с лица все еще влажные от дождя пряди волос. Плотнее завернувшись в одеяло, она тихо вздыхает и снова переводит взгляд на меняющиеся огоньки на рождественской елке. — Я здесь, — говорит она, хотя знает, что ее голос настолько слаб, что его почти не слышно. Ее глаза затуманиваются свежими слезами, когда она слышит приближающиеся шаги, а затем диван рядом с ней прогибается, и нежная рука обхватывает ее плечи. — Ох, милая, — произносит Эбби, притягивая ее ближе, и Лекса позволяет себе погрузиться в теплое объятие. Она прижимается к груди Эбби, и вздох, вырвавшийся у нее, провоцирует новые слезы. Они стекают по ее щекам и подбородку, и Лекса не может заставить себя поднять руку для того, чтобы вытереть их. — Костия уехала, — говорит она через мгновение, слова приглушены одеялом и свитером Эбби. Лекса поворачивает голову, делает резкий вдох и долгий, тяжелый выдох. Ее голос напряженный и тихий, когда она продолжает: — Она забрала свою одежду и почти все вещи. Я пыталась до нее дозвониться. Я звонила и звонила, но она не… Она замолкает, чувствуя, что ее губы предательски дрожат, а голос вот-вот сорвется, и прижимает руку к влажным глазам. Через мгновение Лекса делает глубокий вдох, прочищает горло и пытается снова. — Она не вернется. Рука Эбби выводит нежные успокаивающие круги на спине Лексы поверх одеяла, и Лекса закрывает глаза от тепла этого повторяющегося действия. — А ты хочешь, чтобы она вернулась? Лекса поднимает голову и смотрит на Эбби. — Я хочу все сделать правильно, — отвечает девушка, вытирая щеки. — Именно для этого я вернулась домой. Именно поэтому мне нужно было с ней увидеться. Я должна все сделать правильно. Кивнув, Эбби убирает прядь влажных волос за ухо Лексы и спрашивает: — И как бы ты это сделала? — Что ты имеешь в виду? — Я имею в виду — что ты собиралась ей сказать? — лицо Эбби мягкое, понимающее, и ее голос остается таким же нежным. — Что именно ты собиралась сделать, возвращаясь сюда, чтобы все исправить? Лекса лишь растерянно смотрит на Эбби, шевеля губами, прежде чем ей удается собраться с мыслями и заговорить: — Извиниться, — выпаливает она. — Я хотела извиниться. — Хорошо, — снова кивает Эбби. — Что еще? Немного выпрямившись и усевшись поудобней, Лекса натягивает одеяло на плечи и устремляет взгляд на рождественскую елку. — Я хотела объяснить, — говорит она. — Я хотела сказать ей, что она была права. Она изначально была права насчет всего этого — насчет меня, насчет того, что я чувствую, насчет того, что я всегда чувствовала. — Насчет того, что ты чувствуешь к ней? — уточняет Эбби, и Лекса отрицательно качает головой. — К Кларк. — Ох. — Угу, — Лекса чувствует, как ее тело оседает, плечи опускаются, спина ссутуливается, и девушка обессиленно опускает подбородок на грудь. Она медленно качает головой, все внутри сжимается от чувства разочарования и от вины, которая слишком долго кипела и бурлила в ней. — Она была права, — шепчет Лекса. — И боже, я должна была понимать, что делаю с ней, с собой. Я должна была… — ее голос снова срывается, трескается на языке, а потом совсем затихает. Ее глаза наполняются слезами, и она отчаянно пытается проглотить комок, растущий в горле, но он отказывается проходить вниз. — Я хочу быть с Кларк. Я всегда хотела быть с ней. Я никогда даже не представляла себе, что проведу жизнь с кем-то другим, даже после того, как потеряла надежду. Но я не хотела причинять боль Костии. Я никогда не хотела причинять боль Костии. Я никогда никому не хотела причинять боль. — Я знаю, — Эбби проводит пальцами по влажным волосам Лексы. Когда они зацепляются за спутанные узелки, девушка морщится и Эбби нежно улыбается. — Мне нужна расческа. Тут у нас полный бардак. — В ванной, — отвечает Лекса. — Дальше по коридору, справа. Дверь открыта. Эбби встает с дивана и выходит из комнаты. Через мгновение она возвращается с большой квадратной расческой Лексы, и снова садится на диван, повернув девушку спиной к себе. Она осторожно начинает расчесывать все еще немного влажные волосы, и щетина расчески успокаивающе царапает кожу головы Лексы с каждым проходом. — Так приятно, — говорит Лекса, и Эбби тихо согласно мычит. — Помнишь, как я расчесывала тебе волосы после того, как вы с Кларк купались в озере? — спрашивает она, и легкая улыбка появляется на губах Лексы, несмотря на то, что ее глаза затуманиваются свежими слезами. — Ты всегда жаловалась, что Кларк слишком грубо обращается с расческой. — Так и было, — неровный смех срывается с дрожащих губ Лексы. Она вытирает нос тыльной стороной ладони и всхлипывает. — Она выдирала мне больше волос, чем распутывала. Их тихий смех мягко сливается в единый звук, прежде чем медленно раствориться в тишине, и в комнате снова все замирает, кроме меняющихся цветных огоньков и равномерного шуршания зубчиков щетки по волосам Лексы. Девушка позволяет себе на мгновение расслабиться, чувствуя, насколько легче ей переносить тяжесть этого вечера, когда рядом Эбби, а не когда она одна. Затем она тихо спрашивает: — Как я могу все исправить, Эбби? Как я смогу все сделать правильно, если она не отвечает на мои звонки? Эбби тихо вздыхает и кладет щетку на кофейный столик. — Я думаю, лучшее, что ты можешь сделать, это отпустить ее и двигаться дальше, — говорит она, когда Лекса поворачивается на диване лицом к ней. — Что хорошего может принести разговор с Костией, если все, что ты можешь ей сказать, это то, что она была права? — В каком смысле? — Я имею в виду, какая от этого будет польза или как это сможет помочь Костии? — Она должна знать, что была права во всем. — Милая, она знает, что была права, — говорит Эбби. — Поэтому она и уехала. У нее разбито сердце, Лекса, но она сделала правильный выбор для себя. Ты звонишь ей и хочешь увидеться только для того, чтобы сказать: «Ты была права, Костия: я люблю Кларк и хочу быть с ней», но этим ты только сделаешь ей еще больнее. — Но… — Ты хочешь сделать это для себя, — прерывает ее Эбби, качая головой и кладя руку на накрытое одеялом колено Лексы. — Ты чувствуешь себя виноватой, и это разъедает тебя, и ты думаешь, что признание своей вины перед Костией заставит это чувство исчезнуть. Ты хочешь завернуть это в маленький аккуратный конверт, чтобы убрать его с глаз долой и сказать: «Ну вот, все закончено. Я позаботилась об этом. Теперь я могу двигаться дальше к тому, чего действительно хочу». Но, милая, так не бывает. В реальной жизни не все так просто. Голос Эбби остается мягким и понимающим, таким же, какой она использовала с Лексой тысячу раз, даже когда объясняла ей ее ошибки. Суровые истины тоже всегда звучат мягко из уст этой женщины. — Мы не всегда получаем шанс на прощение, — продолжает она. — Как бы сильно мы этого ни хотели. Жизнь не всегда дает нам возможность сказать то, что мы должны сказать. Или же она делает это, но мы просто не пользуемся этим шансом, потому что слишком напуганы или слишком горды, или потому что думаем, что будет еще один шанс позже. Но, даже когда мы решаемся и пользуемся подаренной нам возможностью, люди, которым мы причинили боль, не обязаны освобождать нас от нашего бремени своим пониманием, Лекса, или прощением, или благословением, или еще чем-то, что мы хотим от них получить. С чем-то нам просто приходится жить дальше, — Эбби грустно улыбается, чуть склонив голову набок. — Ты ведь это и сама понимаешь. Внутри Лексы все переворачивается, когда смысл этих слов захлестывает ее и проникает внутрь. — Я старалась не делать больно Костии, — говорит она, облизывая губы и чувствуя на них соленую влагу слез. — И я старалась не сделать больно Кларк, — она прерывисто вздыхает. — В итоге я причинила боль им обеим. — И себе тоже, — Эбби поднимает руку и стирает свежую струйку слез со щеки Лексы. — Но ты можешь простить себя. Ты можешь пообещать себе, что впредь будешь поступать и действовать лучше. Это не значит, что ты снова не облажаешься, потому что ты это наверняка сделаешь, и Кларк тоже. Вы обе еще не раз налажаете. Но пока вы в состоянии признавать свои ошибки и каждый день работать над собой, чтобы становиться лучше, все это будет иметь смысл. Кивнув, Лекса переворачивается, чтобы лечь. Все еще закутанная в одеяло, она кладет голову на колени Эбби и тихо вздыхает. — Я рада, что ты здесь, — говорит она, после небольшой паузы, а затем хмурится, когда до нее доходит смысл собственных слов. — Погоди, а почему ты здесь? — Твоя сестра, — говорит ей Эбби, мягко усмехнувшись. Она сжимает плечо Лексы через одеяло. — Судя по всему, Костия позвонила ей перед отъездом. Ания не хотела, чтобы ты была одна, поэтому дала мне твой адрес. Она сказала, цитирую: «Лексе срочно нужна мама». И вот я здесь. — Ох, — Лекса закрывает глаза, ее желудок сжимается, когда события дня снова стремительно проносятся в ее голове. Она подавляет это чувство и облизывает губы. — Я была с Кларк. Я имею в виду до того, как я вернулась сюда. — И? — Эбби вопросительно выгибает бровь, когда Лекса поворачивает голову у нее на коленях, поднимая на нее взгляд. — За нее мне тоже стоит переживать? — Думаю, она знает, что я уже с ней, — шепчет Лекса. — Мне просто нужно… — Быть только с ней, — заканчивает за нее Эбби. Лекса тяжело вздыхает и кивает. — Я не хочу, чтобы что-то между нами было запятнано, — Лекса снова закрывает глаза. — Я не хочу, чтобы во время нашего первого поцелуя, когда мы впервые по-настоящему обнимем друг друга… не хочу чувствовать себя виноватой или грязной, или как будто я предаю кого-то или что-то. Я хочу сделать все правильно, потому что любить ее — это самое чистое, что я когда-либо делала. Это самое чистое, что у меня когда-либо было. Тошнотворное чувство снова подступает к горлу Лексы, когда она вспоминает глаза Кларк в этой буре, полные боли и отчаяния, понимания и грусти. — Она ведь знает, что я люблю ее, да? — спрашивает она, и ее слова едва слышны. — Она знает, — улыбается Эбби. Медленно кивнув, Лекса тихо вздыхает, и Эбби снова гладит ее по руке. — А теперь, — произносит женщина. — Давай тебя оденем. Одеяло — это не одежда. Губы Лексы растягиваются в легкой улыбке, но она исчезает, когда девушка думает о своей пустой спальне. Боль, которую она причинила Костии, накатывает волнами, и она колеблется. Эбби, кажется, все понимает, потому что она просто снова похлопывает по руке Лексы и произносит: — Подожди здесь. Я соберу тебе сумку. Ты можешь переночевать сегодня у меня. Она целует Лексу в лоб, прежде чем выскользнуть из-под нее, и сердце девушки наполняется благодарностью и любовью. Она никогда не думала, что у нее будет мать, которая хоть и любит яростно и безоговорочно, и никогда не позволит тебе забыть об этом, но она все же любит, и это прекрасно. Это так невероятно прекрасно. * * * Когда ее рука находит только пустые простыни, Кларк моргает и трет глаза. Она одна в постели, но слышит шум воды в ванной, поэтому знает, что Лекса еще не ушла на занятия. Притянув подушку брюнетки к своему лицу, она зарывается носом в наволочку и вдыхает знакомый запах Лексы. От этого ощущение самой приятной тяжести появляется у нее в груди, как будто она медленно наполняется, наполняется и наполняется, и становится настолько полной, что может просто лопнуть. Кларк выскальзывает из кровати, открывает дверь спальни и идет по холодному бетонному полу в ванную. Улыбка быстро растекается по ее губам, сонная, но широкая, когда она видит Лексу, стоящую у раковины, голую, если не считать ее зеленых трусиков, с пеной зубной пасты, украшающей ее губы. Зеркало в ванной покрыто паром, и в воздухе стоит дымка от горячего душа, который только что принимала Лекса. Ее длинные волосы мокрые, но собраны в свободный узел у основания шеи, чтобы не попадали ей на лицо, пока она заканчивает утренние процедуры. Девушка, кажется, не замечает Кларк, поэтому блондинка тихо прислоняется к дверному проему и наблюдает, как Лекса раскачивается взад и вперед на носочках и тщательно чистит зубы, напевая какую-то песню, играющую у нее в голове. Грудь Кларк снова становится тяжелой, наполняясь и наполняясь, и девушка с удивлением понимает, что в ее глазах появляются слезы. Она вдруг осознает, что значит быть с кем-то вот так, видеть вечное совместное будущее в таких простых моментах, в этой повседневной рутине, в пене от зубной пасты на губах, во влажных волосах и подушках, которые пахнут как любимая и как дом. Кларк бесшумно заходит в ванную и обнимает Лексу сзади. Она чувствует, как брюнетка слегка вздрагивает от неожиданного прикосновения, но затем Лекса расслабляется в ее руках, и Кларк прижимается обнаженной грудью к голой спине Лексы. Она прикладывается ухом к лопатке Лексы, закрывает глаза и прислушивается. Когда вода выключается, Кларк слышит сердцебиение Лексы. Оно ровное, сильное, и Кларк улыбается этому звуку. Слезы соскальзывают с ее ресниц и катятся по щекам, сливаясь с уже влажной кожей Лексы. Пальцы Лексы мягко барабанят по руками Кларк, и ее голос слегка приглушен пеной во рту, когда она спрашивает: — Ты в порядке? Кларк крепче обнимает Лексу за талию и кивает ей в спину, ее щека трется о влажную кожу, и она отвечает: — Знаешь, ты — любовь всей моей жизни. * * * Подушка под ее щекой влажная и липкая, когда Кларк зарывается глубже в старый матрас и натягивает одеяло на голову. Ее глаза устали, грудь болит, и Кларк вяло думает, что из носа у нее, наверное, текут сопли, но ей все равно. Все в ее сознании размыто и запутанно, но, в то же время — невероятно, болезненно ясно. Она все еще чувствует холодное прикосновение кончиков пальцев Лексы, жар ее дыхания на коже своего лба. Слова Лексы давят и пульсируют у нее в ушах, бьются между ее ребрами. Кларк, ты — любовь всей моей жизни. Чувство, которое она испытывала, когда смотрела, как Лекса уходит, такое же сильное и живое, как и образ удаляющейся любимой в голове Кларк, и от этого ее дыхание становится тяжелым и острым. Она вздрагивает, когда дверь в ее студию внезапно открывается. Укрывшись с головой одеялом, она не слышала, как кто-то вошел в лофт. Кларк резко принимает сидячее положение, ее тело напряжено, но быстро расслабляется, когда девушка видит свою мать, стоящую в открытом дверном проеме. Рот Эбби приоткрывается, пока она ошарашено осматривает стены, и Кларк вздыхает. — Сюрприз, — сухо усмехается блондинка, устраиваясь поудобнее и снова натягивая одеяло на голову. — Вот что я прятала здесь все это время. — Ну, я вижу, — после короткого молчания изрекает ее мать. — Это полноценное место поклонения, я знаю. — Это уж точно. — Не смейся надо мной. — Милая, мой шкаф до сих пор наполовину заполнен одеждой твоего отца, — говорит Эбби с нежным смехом, и Кларк слышит, как она передвигается по комнате. — И я все еще иногда брызгаю его одеколоном на свою подушку. Кларк закрывает глаза под одеялом, грустная улыбка касается ее губ от возникшей перед мысленным взором картины того, как Эбби проводит пальцами по рубашкам Джейка. Горло Кларк сжимается, а глаза начинают гореть, когда она чувствует, что одеяло приподнимается и, секундой позже, матрас прогибается под весом Эбби. Слезы пробиваются сквозь ресницы и капают на нос, исчезают в волосах и подушке, когда мама прижимается к ней сзади и обнимает ее за талию. — Слышала, ты излила свою душу, — шепчет Эбби, поднимая руку, чтобы погладить волосы Кларк, а затем целуя дочь в затылок. — Прямо посреди шторма. С губ Кларк срывается смешок сквозь слезы. Она шмыгает носом и вжимается в объятия матери. — И это привело меня к тому, что я рыдаю в подушку, скорее всего, в начальной стадии простуды. — И это привело меня к тому, — парирует Эбби, — Что я невероятно горжусь тобой за то, что ты достаточно храбра, чтобы сказать девушке, которую любишь, что ты ее любишь, даже несмотря на то, что сейчас все немного запутано. — Она прекрасно знает, чего хочет, — говорит Кларк, — Но она не может просто пойти на это, потому что чувствует себя обязанной перед Костией. Она сначала должна все закончить с ней, прежде чем мы сможем начать все сначала или типа того, и в этом, конечно же… — Есть смысл, — заканчивает за нее мысль Эбби, и Кларк кивает в подушку. — Это не было отрицанием или неприятием, мама. — Я понимаю. — Я знаю, — говорит Кларк. — Просто уточняю. — Ладно. — Она просто… ну, ты знаешь, какая Лекса. — Знаю. Кларк вздыхает и вытирает нос о покрывало, делая мысленную пометку бросить его потом в стирку. — Она слишком хорошая. — Я знаю. — Она такая хорошая, — шепчет Кларк, перекатываясь на спину и стягивая одеяло с лица. Прохладный воздух комнаты приносит облегчение, и она делает глубокий вдох. Эбби немного сдвигается, чтобы приспособиться к новой позе Кларк. Ее рука находит руку Кларк, и нежно сжимает ее. — И ты тоже, милая. — Я совсем другая, — говорит Кларк, качая головой. — Я — человек сердца. Я доверяю тому, что чувствую, и позволяю этому вести меня, а Лекса… она — человек разума. Она всегда все анализирует. Всегда старается поступать правильно, даже когда не знает, как это сделать, потому что в ее жизни было так много боли. В ее жизни было так много боли, и она не хочет сама быть причиной чьих-то страданий. Свежие слезы катятся по вискам и исчезают в ее волосах. Кларк смотрит в потолок и сжимает руку матери, которая напоминает ей, что она не одна. — Иногда она кажется такой жесткой и суровой. Она возводит вокруг себя стены, но, если тебе удается сломать эти баррикады и проникнуть внутрь — ты узнаешь, что Лекса на самом деле такая нежная. Она такая хорошая, добрая и ласковая, и она не задумываясь пожертвует собой, пытаясь любить и защищать людей, которых она впускает в свое сердце. Она уничтожала себя, стараясь никому не сделать больно, стараясь не навредить Костии или мне, и я никогда еще не видела ее такой измученной. И я не… — ее голос срывается. — Я не хочу быть причиной того, что она сейчас так себя чувствует. — Все было слишком сложно, — говорит Эбби, сжимая ее руку. — И именно поэтому она разрывается, и ты — часть этого, да. Но, Кларк, ты и то, что есть у вас, что есть между вами — это причина, по которой она знает, что справится и пройдет через это. Прерывисто втянув воздух, Кларк переворачивается и прижимается к груди матери. Ее нос утыкается в мягкую ткань свитера Эбби, и девушка чувствует ее знакомый и родной запах, но, в то же время она замечает и запах Лексы. Он переполняет и успокаивает ее, и Кларк крепко зажмуривает глаза. — Лекса в порядке? Эбби долго молчит, ее руки бесшумно поглаживают волосы и спину Кларк. Затем она тихо произносит: — Костия ушла от нее. Вспышка уже такой знакомой боли пронзает грудь Кларк. Она вспоминает отражение этой же боли в глазах Финна, когда она рассталась с ним, и представляет себе точно такую же боль во взгляде Костии. Она прекрасно понимает, что Лекса в данный момент изводит себя всеми доступными ей способами, и от этого Кларк становится еще больнее. — Она на какое-то время останется у меня, в твоей комнате. Слегка повернув голову, Кларк прижимает ухо к груди матери и прислушивается. Ровный ритмичный стук сердца Эбби обволакивает ее, и все тело девушки расслабляется от этого успокаивающего звука. Она снова чувствует себя маленькой. Маленькой и защищенной. — Все так запутано, — бормочет она, ощущая усталость каждой клеточкой своего тела. Эбби проводит одной рукой вверх и вниз по спине Кларк, а другой нежно почесывает ее голову. — Вместе вы с этим разберетесь. — Я хочу, чтобы она вернулась домой, мама. Эбби крепко обнимает ее и целует в макушку, а ее следующие слова успокаивают Кларк так же, как и звук ее сердцебиения. — Она вернется.