Fond de l air

"Признайся себе в том, что ты - жалкий трус, " - так бы сказал его отец, если бы имел возможность созерцать эту картину теперь. Уилл боялся разных вещей, начиная с фобии темноты, которая, казалось, родилась в один день и в одну секунду вместе с ним, и заканчивая совсем уж нелепым страхом перед мертвыми. Когда ему было семь лет, тетушка Мариетт скоропостижно скончалась, что, по правде говоря, мало кого огорчило, учитывая ее дурной нрав и привычку швырять в людей всем, что только попадалось ей под горячую руку. Бедняжку убили даже не сигареты, без которых она не представляла своего существования, а все те... дайте-ка припомнить, да-да, "вынужденные нервные траты", так она сама называла это явление, на самом же деле заключавшееся в проявлении вспыльчивости тетушки и ее каком-то удивительном, упорном нежелании мириться с положением вещей в окружающем ее мире. Сам Уилл редко видел Мариетт, а когда она приезжала к ним, старался скрыться в своей комнате и притвориться невидимкой, поскольку всегда опасался столь массивной и властной женщины. Ко всему прочему, от тетушки еще и всегда исходил невыносимо терпкий аромат приторно-сладких духов, которые, кто бы спорил, были очень дорогими, высшего сорта, но просто невыносимо, как думал тогда Уилл про себя, "вонючими". Так что смерть пусть уж и не такой далекой родственницы мало что изменила в сознании семилетнего мальчика. В смысле, он совсем не испугался трупа. Все та же массивная и властная, утянутая в какое-то уродливое черное кружевное платье Мариетт теперь казалась намного привлекательнее, чем при жизни, поскольку рот ее наконец-то был закрыт, и никто уже не опасался, что оттуда выльется поток очередных оскорблений и претензий. На поминках Уилл откровенно скучал и просто болтал свешенными со стула ногами, мечтая о том, как они с мамой и папой наконец-то вернутся домой. И вот надо же было именно в этот момент возникнуть пузатенькому Мистеру Плимптону, прогнусавившему: "Эх, Элли, если быть до конца откровенным, то я думаю, что старуха прямо сейчас смотрит на нас с небес и цедит проклятия сквозь свои неровные зубы." Для семилетнего мальчика подобное высказывание стало шоком - ни больше ни меньше. Что это значит, "смотрит с небес"? А что же, мертвые умирают, но не до конца? Не до окончательного конца, то есть? То есть умирают понарошку, не совсем умирая... Если всему человечеству проще полагать, что внутри их тела суетится хоть какая-нибудь, но душонка, то для Уилла Грэма признание подобной теории было равносильно развитию новой фобии. Неужто тетушка Мариетт теперь так и будет наблюдать за каждым его шагом? Будет видеть, как он выливает остатки недоеденного супа в раковину, когда этого не видит мама, как он ковыряется в носу, как моется в душе? Никому не понравится жить, зная, что одиночества и уединения не существует. Не понравилось и Уиллу. И если вначале он опасался лишь того, что кто-то из мира мертвых будет тревожить его покой, то вскоре понял кое-что куда более страшное. Беспрестанное наблюдение эфемерных родственников вполне терпимо в сравнении с тем, что мертвецы, любой из них, всегда могут подобраться к тебе так близко, как захотят. Нельзя и задумываться о таком, сталкиваясь с работой в ФБР. Потому что никому не понравится жить, зная, что каждое утро в твоей гостиной тебя будет встречать застреленный тобой любитель расчленять девочек. Что трупы, покрытые грибами и плесенью, хрипят под твоей кроватью, пока ты предпринимаешь жалкие попытки уснуть. Что человек, горло которого использовали как виолончель, теперь ходит за тобой по пятам. Нет, никому это не может понравиться. Еще до того, как перешагнуть порог собственного дома, Уилл почувствовал нарастающую в нем панику. Уже несколько раз он увидел в толпе прохожих изувеченную Снежную Королеву, беззвучно шевелящую губами. Каждый раз Грэм старался отвернуться побыстрее, сделать глубокий вдох и убедить себя в том, что все происходящее - лишь плоды его богатого воображения. Слишком высокая цена за наличие фантазии, если честно. Но Снежная Королева возвращалась. Отражалась в витринах магазинов и проходила по улице мимо. И все потому, что Уилл больше не чувствовал себя в безопасности. Пожалуй единственным местом, которое Уилл мог бы назвать полностью комфортным, был кабинет Ганнибала, где царила особая атмосфера. Будто от огромного мира отрезали маленький-премаленький прямоугольный кусочек, обставили его дорогой мебелью и стеллажами с книгами и назвали его Личной Утопией Уилла Грэма. У любого путника должен быть небольшой оазис в пустыне. У каждого страдальца свое исцеление. У Уилла свои песочные замки, кажущиеся прочной крепостью. Это следовало признать давно, но быть честным даже с самим собой - непростая задача. Грэм чувствовал себя хорошо только в пределах кабинета своего Доктора. Там и только там. Любые слова Ганнибала. Любые прикосновения Ганнибала (последнее Уилл вспоминал, слегка вздрагивая, одновременно испытывая стыд и желание улыбнуться). Спокойствие - это и было то, что мог обеспечить ему Доктор. Даже если иногда им обоим приходилось переступать границы дозволенного, а массаж явно был далек от обычного сеанса. Во всяком случае, в глубине души Грэм надеялся, что такой близости в общении Лектор достиг с ним одним, и это не было каким-нибудь очередным психологическим приемом, призванным всего лишь навести порядок в голове очередного свихнувшегося на работе. Ну и, раз уж пошел такой откровенный разговор, иногда Уиллу хотелось, чтобы Ганнибал не принимал никаких других пациентов вовсе. Дети не хотят делиться своим леденцом. Дети вообще не любят делиться. А Уилл Грэм всегда был отчасти семилетним ребенком, не желающим мириться с тем фактом, что тетушка Мариетт не померла окончательно и бесповоротно, и отказывающимся впускать кого-то в свое личное пространство (тут главное не обмолвиться случайно, что Лектор, несомненно, успел стать частью личного пространства своего друга, возможно, даже большей его частью). Половица скрипнула, дверь закрылась с протяжным стоном. Когда Уилл пришел домой, сердце трепыхалось внутри его грудной клетки, как перепуганная до смерти птица. Избавиться от образа Снежной Королевы было невозможно, всюду ее бледное лицо и пустые, почти ничего не выражающие глаза. Уилл прошел по всем комнатам, щелкая выключателями. Конечно, свет не является панацеей от его заболевания, но это помогает. В детстве помогало. Разговаривая по телефону с Кроуфордом, Грэм несколько раз упоминал о том, что в совершенном преступлении куда больше символизма, чем все они думали. Правда, Кроуфорд почти не слушал, видимо, все еще взбешенный поведением подчиненного, и больше нечленораздельно мычал в трубку, чем отвечал на реплики Уилла. Еще одна детская концепция поведения. Если приглядеться, то вся наша планета - это огромный детский сад, где одни дети воображают себя воспитателями, а другие предпочитают не обманывать никого и соглашаются с тем фактом, что они еще слишком малы для "взрослой" жизни. Наличие же истинного воспитателя незримо и весьма сомнительно. Дойдя до гостиной, Уилл остановился, тяжело дыша. На улице гремел гром. Сквозь форточку в комнату струился прохладный свежий воздух. А на освещенном электрическом светом диване прямо между двумя собаками восседала Снежная Королева, положив ногу на ногу и хитровато улыбаясь. Грэм сглотнул слюну, почувствовав резкую боль в районе диафрагмы. Он прожил не один десяток лет и успел понять, что от собственных страхов не спасет ни натянутое на голову одеяло, ни включенный свет. Сделав несколько нерешительных шагов, Уилл присел прямо напротив мертвенно-бледной девчушки. В конце концов, его собственная фантазия не может принести ему физического вреда. Наверное. Один из псов заунывно завыл, заслышав раскаты грома за окном. Снежная Королева не повернула голову в сторону собаки. Она продолжала гипнотизировать Грэма взглядом пустых глазниц. Укоряющим взглядом. Как будто бы Уилл мог спасти ее, мог предотвратить то, что с ней сделали. Все они, мертвецы, так думают. Что им еще могли помочь. Что окружающие просто приложили недостаточно усилий. Эта вечная, посмертная обида, ее никуда не денешь. Они сидели в тишине, разбавляемой только поскуливанием питомцев Уилла. Тех решительно не волновало присутствие в их обиталище пустого места, в которое так упорно вглядывался хозяин, а вот раскаты грома стаю сильно смущали. Грэм на минуту прикрыл глаза. Голова снова гудела. Вспоминая сегодняшний день, он приложил пальцы к вискам, массируя их круговыми движениями. Нужного эффекта не было, впрочем, об этом он знал и заранее. Над ним не совершали никакого магического обряда, движения Доктора были крайне простыми, но от массажа Лекора стало легче, а сам Уилл не мог справиться с болью. Раздражение внутри снова разрасталось, как сорняк на чьей-нибудь идеальной клумбе. Такое противное, мерзкое раздражение от бесконечно ноющей головы. Уилл даже прикусил нижнюю губу, почувствовав непонятный прилив жалости к самому себе. Он был всего лишь маленьким ребенком, потерявшимся в огромном супермаркете и отчаянно ищущем хоть какую-то родственную душу. И кто был виной тому, что на бесконечных полках, окружавших его теперь, лежали не бытовые средства, полотенца, фрукты, овощи и молочные продукты, а отрубленные конечности и чьи-то гниющие органы? Открыв глаза, Грэм властно прошипел Снежной Королеве, не изменившей своей позы: - Говори, что хотела. И та беззвучно прошептала, едва двигая оледеневшими губами. Два слова, которые могли бы быть ключом к истине. *** Он мерил комнату шагами. От угла до угла и обратно. Душа его пела так сладко и звонко... Какая благодать! Спящая Красавица так и не проснулась, так и не посмотрела в его сторону, но можно ли ее в этом винить? Она не понимает, не понимает... поймет! Он сделает для этого все! Будет для нее кем угодно, Он может быть кем угодно! Такого она и искала! Ах, до чего хороша! Эти черные волосы, уложенные идеальными локонами, эта точеная фигурка! И она ведь еще не слышала истории! Он схватил с полки старую книгу, любовно стирая рукавом пыль с обложки. Здесь, на этих страницах, написано все о них двоих. Кто бы мог подумать, что так бывает... - Вы уже знаете эту историю, душенька? - воскликнул Он, восхищенно глядя в пустоту. - Как... Не знаете...не знаете... Ну что ж! Тогда я вынужден рассказать Вам, только слушайте внимательно! Ах, какое удивительное пение в его душе! Он не мог стоять на месте,он чувствовал удивительный поток энергии, пульсацию внутри. Он танцевал, танцевал, танцевал вдоль комнаты, прижимая к сердцу книгу. - Жил-был цирюльник, слушайте, душенька. Он был наивен, душенька. Да, то и был его главный порок, наивность греховна, преследуема и наказуема! Цирюльник, наш наивный цирюльник, он даже и не видел, как городской судья смотрел пожирающим взглядом на его молодую и красивую жену! Красивую, восхитительную жену... Он остановился в центре комнаты, низко опустив голову, и театрально-трагически прошептал: - Так наш наивный цирюльник отправился в ссылку. То были долгие годы каторги, которые обеспечил бедняге судья... Секундная пауза, и Его лицо вновь засияло: - Но цирюльник вернулся в город спустя много лет. Изменившимся. Черствым. но готовым встретить... встретить Вас, Миссис Ловетт. Красивые женщины. Красивые женщины меняют наш мир! Заставляют нас по-другому смотреть на мир! Что поделать, наш наивный цирюльник даже взглянул по-другому на слово "месть"... Месть бывает разной, и это объяснили ему Вы, Миссис Ловетт! Он припал на одно колено, целуя невидимую руку и представляя перед собой Спящую Красавицу. - Миссис Ловетт была чудесна! Хороша! Собой! - Он закружился в обнимку с книгой. - Она обеспечивала свое существование тем, что пекла пироги, отвратительнешией в своем роде пироги. Бедность - вот и все, что было в ее мире до появления цирюльника. Но Он...Он принес с собой что-то особенное, клянусь, с того момента, как Он переступил порог ее пекарни, все изменилось!!! Цирюльник поведал ей свою историю, доверился ей... И Миссис Ловетт поняла его, можете ли вы себе это представить, душенька, она полюбила Его! Она прочувствовала всю его боль, приняв эту боль на себя! Она решила мстить за него треклятому судье. И не только судье... Танец прекратился так же внезапно, как и начался. Он упал на колени, запрокинув голову. - Отомстить всему миру!!! Вы слышите, душенька?! Кто эти люди вокруг? Лишь куски мяса, годные для пирогов, но никак не годные для жизни. Одним грязным человеком меньше, одним больше - не вижу разницы. И они, душенька, тоже не видели! И, знаете, с тех самых пор пироги в пекарне Миссис Ловетт сделались изумительно вкусными. Аппетитными. Сочными. Одним больше, одним меньше, душенька. Не в кровопролитии дело... А в том, что все это происходило на... *** - Флит Стрит, - пробормотал Уилл в трубку, - если я правильно помню историю. - Хм... - На том конце провода Ганнибал коснулся указательным пальцем подбородка, задумчиво глядя в одну точку. - Ты считаешь, что убийца намекает на Суини Тодда? - Абсолютно уверен, это просто не может быть совпадением, - Уилл все еще старался выровнять дыхание. Снежная Королева растворилась в воздухе, выполнив свое предназначение. - Он намекает нам на свое следующее убийство. На новую историю, очередную театральную постановку. Думаешь, стоит позвонить Кроуфорду? - Прямо сейчас? Думаю, Уилл, тебе стоит отправляться в постель. Уже очень поздно. Вы обсудите это утром, а тебе надо расслабиться. "Расслабиться," - он мысленно передразнил Ганнибала. Как будто Уилл мог расслабиться в этом кошмарном доме. Однако вместо того, чтобы сказать это, Грэм промолчал. После недолгой паузы голос в трубке услужливо спросил: - Ты ни о чем не хочешь попросить, Уилл? - Нет, спасибо, что выслушал меня. - В таком случае, спокойной ночи. - Спокойной, - Уилл положил трубку и тяжело выдохнул. Он предвещал новый кошмар.