Шесть снов

Вокруг почти неуловимый запах благовоний. Взгляд как будто затуманен, но это точно комната под крышей на источниках, в оазисе неподалеку от Сунагакуре. За окном между небом и зеленью сада можно увидеть песчаную полосу горизонта, над которым медленно заходит красное круглое солнце, жестокое там, в пустыне, но здесь — мягкое, рассеянное полупрозрачными занавесками с витиеватым узором. Взгляд скользит по стене вслед за солнечным лучом, гладит пол, взбирается на невысокий край футона, где солнечная дорожка нежно касается смуглой кожи Аку. Аку — очень красивый парень, и Какаши рад, что они снова оказались на этих источниках в одно и то же время, и оба, кажется, не против его хорошо провести. Парень совсем молодой, у него черные глаза, магнетически-симметричное, нездешнее лицо, темные кудри на изящно посаженной голове; он сидит на футоне расслабленный, смотрит из-под тяжелых, как будто сонных век. — Давно не виделись, Какаши, — говорит с сильным, немного гортанным акцентом. От него пахнет морем — хотя моря здесь нет на тысячу километров вокруг. Он говорит просто, даже не заигрывает — правда, давно не виделись. На нем тонкая узорчатая юката, розовая — цвет перекликается с розовеющим небом за окном. Одежда выглядит чужеземной, хотя вряд ли сшита где-то за границей. В носу у Аку маленькое золотое колечко — тоже что-то совсем нездешнее. И от этого всё становится проще. От того что Аку такой: чужой и красивый. Сам Какаши привычно в куртке и форменных штанах, миссия завершена, и ему очень легко, куда легче, чем если бы Аку был шиноби, сказать: — Я рад тебя видеть, — проходя вглубь комнаты. — И я, — он склоняет голову немного набок и улыбается, прикрыв глаза. — Иди ко мне. И Какаши идет. Идет по ковру — ботинки уже успел где-то оставить, наверное, у порога — и ковер мягкий и теплый там, где его касаются полосы солнца. Аку поднимается на ноги — движение напоминает волну, и Какаши думает, проводя кончиками пальцев от его запястья вверх, в рукав, собирая гладкую ткань, что Аку совершенно спокоен, и это — в каждом его тихом размеренном выдохе. В нем нет войны. Там, откуда он приехал, люди строят корабли, а дети учатся управлять парусными лодками. Аку расстегивает его куртку, и Какаши думает о том, что его руки знают на ощупь все корабельные снасти. Куртка падает на ковер — ладони Аку скользят по плечам. — Ты устал, — говорит он тихо, специально так близко к шее — согревая дыханием. Какаши не отвечает, тянет конец пояса Аку вниз — тяжелая ткань скользит, узел развязывается, одно движение ладонями вверх по груди — юката стекает к его ногам, и Какаши улавливает быстрое движение смуглой стопы, откинувшей розовый шелк чуть назад, но долго не следит — рука Аку спускается вниз, расстегивает штаны. Его волосы касаются шеи сквозь тонкую ткань, но он не трогает маску — Какаши сам не знает, почему. Что-то новое пришло ему в голову, видимо. Он ловит руку Аку и касается носом запястья. Вдыхает. Спать с ним — как будто плыть в теплой воде — каждый сантиметр тела участвует в этом, и можно забыть обо всем — только останется это ощущение, будто что-то оставлено за границей поля зрения. Секунду Какаши чувствует — когда понимает, что Аку хорошо — что и сам может кончить, но потом — снова не чувствует, с ним такое бывает, когда стоит уже почти механически, и концентрация, и весь момент распадается, так бывает почти всегда, даже с Аку, что и говорить о других. Он знает — момент уже не поймать — нужно просто довести себя до разрядки, поэтому опрокидывает Аку спиной на футон — руками тот держит свои ноги и тихо стонет от каждого движения до тех пор, пока они не становятся совсем быстрыми, и все равно никуда не уходит это мучительное чувство, что все ускользает, как бы Какаши ни хотелось, чтобы им обоим было просто хорошо, все эти волны, море, украшения, запах кожи, все становится как будто плоским и больше не касается его, как в то первое время после смерти Рин, когда он выходил из дома и казалось, будто деревья возле дома — нарисованные. И тут Какаши не видит — чувствует движение на периферии зрения — он смотрит направо, туда, откуда сам пришел — и разом вспоминает все. Он видит лицо Обито, чуть покрасневшее, его смертельно красивые длинные пальцы, особенно бледные на фоне темной ткани, скрещённые руки, лёгкие контуры мышц, разворот плеч, и нос — скульптурно правильный, ловит совершенно непроницаемый взгляд чёрных глаз (а чертов Обито ни на секунду не отводит взгляд), и толкается особенно глубоко и сильно, Аку стонет громко, во весь голос, и Обито — это совершенно точно — закусывает губу, на одну секунду, прикрывает глаза, это не могло показаться, а потом чуть откидывает голову назад — в небрежной позе, не разрывая зрительного контакта. Глубоко вдыхает, так что контуры ключиц особенно сильно прорисовываются под водолазкой, и это просто… Однако всё — одна секунда, а потом Аку исчезает, и вместе с ним — все чужеземные украшения и запахи, за окном — уже не оазис возле Сунагакуре, а какой-то самый обобщенный пейзаж из возможных, футон со смятыми простынями вырастает в жесткий неудобный диван — такие бывают в приемных всяких начальников, а Какаши снова одет. — Черт, прости, что пришлось видеть это, — он смотрит на свои руки. — Я не помнил о тебе, это было как будто… Обычный сон. До всего, то есть. Обито как-то (как — Какаши не успел отследить) оказывается на диване рядом — сидит, скрестив ноги. — Ничего. Это я слишком поздно приш… — он обрывает сам себя. — В итоге это было даже красиво. Они молчат, наверное, целую минуту. — Ты все это время был тут? — Наверное, не с самого начала, — отвечает очень быстро, ерзает на месте. — Кто этот парень? Он есть… В реальности? Какаши сложно сначала понять, о чем вообще идет речь — и он дивится сам себе — возбуждение никуда не делось, и близость Обито, его дыхание, всё это действует так… сильно. Наконец отвечает: — Аку… Мы как-то пару недель провели вместе на Источниках. То есть, я с ним спал, да. В реальности. Обито смотрит на свои руки (и Какаши тоже на них смотрит, конечно, разве может смотреть на что-то другое). — Он красивый, — говорит задумчиво. — Да, да, — туманно отвечает Какаши. И тут Обито смотрит ему в глаза. С какой-то такой обескураживающей прямотой — что Какаши снова не может отвести взгляд. — Ты очень красивый, — говорит он зачем-то, сам не понимая, что же это его тянет за язык. Обито дышит чаще обычного, двигается ещё ближе — и голова у Какаши как будто заполняется ватой и звоном — Обито подцепляет кончиками пальцев край форменной водолазки и ведет рукой вверх по его животу. — Ну и что ты делаешь? — спрашивает Какаши тихо, чувствуя, как бешено ускоряется сердце. — Не знаю, — так же тихо отвечает Обито. — Продолжаю твой сон? Какаши сбивается со звука на выдох, когда пальцы Обито касаются его груди. Он не может толком заставить себя пошевелиться, он мысленно весь — под кожей, в месте прикосновения, скользящего вверх, через ключицу, по шее. — Я хочу снять маску. Какаши все равно. Он смотрит и не может унять сердцебиение, у него к глазам подступают слезы, это даже не возбуждение, это просто все, все сразу, но Обито ждет его ответа — он действительно думает, что Какаши может быть против чего-то, что он захочет сделать? Кивает с трудом. Обито сжимает губы от волнения, у него чуть дрожит рука, и наконец он тянет маску вниз и смотрит, смотрит, Какаши, кажется, видит, как расширяются его зрачки — хотя в таких темных глазах сложно отличить зрачки от радужки. — Ну конечно, — тихий смешок. — Чего я еще ждал от идеального Какаши Хатаке? Какаши удивленно поднимает брови. Видимо, это комплимент такой. — Ты себя-то давно в зеркале видел? По лицу Обито пробегает тень. Он чуть отдаляется, смотрит вниз. — Черт, в смысле, ты вообще такой красивый, что я не могу на тебя смотреть иногда, мне кажется… — Перестань, — Обито говорит как будто рассерженно, но на самом деле улыбается. — Хорошо, — почти шепотом отвечает Какаши и сам себе не верит — разве он знал, что так сильно любит его, что вот все, что ему когда-либо было нужно, и возвращает соскользнувшую было руку Обито себе на ребра, туда, где особенно чувствуется сердцебиение. Обито понимает все — ладонью слушает, а второй скользит вверх, снова задирает водолазку, — Какаши быстро стягивает её через голову — останавливается на соске на пробу, большим пальцем — совсем немного шершавым — поглаживает, раз за разом задевая самую верхушку, и Какаши просто не понимает, что ему делать, потому что, кажется, это самое лучшее, что было с ним в сексе за всю жизнь, а секса у него было достаточно, но сейчас он просто смотрит на сосредоточенное лицо Обито, опущенные черные ресницы, и чувствует, что ему нужна секундная передышка, потому что иначе он кончит прямо сейчас, просто прямо… — Обито, — он выдыхает, хватаясь за его руку. Обито смотрит ему в глаза и вдруг разом понимает, что Какаши имеет ввиду, он понимает, до какого состояния довел его за несколько секунд, и краснеет — он такой бледный, что румянец всегда заметен — а в глазах у него появляется хитрый блеск. Он слезает, Какаши выдыхает с облегчением и разочарованием одновременно, и чувствует, как Обито заводит его руки за спину, заставляя почти ровно сесть, опираясь спиной о подлокотник дивана. — Придумай какую-нибудь веревку. Какаши послушно придумывает, и через пару умелых прикосновений к запястьям уже не может пошевелить руками, и вообще оказывается в каком-то ужасно уязвимом положении: немного неестественно развернутые плечи — слишком открытая грудь, никакой маски, полная беззащитность, и он бы освободился, если бы не знал, что даже если Обито сейчас воткнет к него раскаленный нож — это будет лучше, чем как-то ему противиться. Обито — только легкий румянец смущения на щеках выдает, что для него все происходящее — тоже не самая рутинная вещь на свете — заканчивает с руками Какаши и садится на диван рядом, опускает ладонь на его бедро. — Я хочу, чтобы ты, — он видимо, думает, как сформулировать, а Какаши ужасно отвлекает рука на бедре, она как будто становится все горячее с каждой секундой. — Что угодно, — выдыхает Какаши, просто чтобы Обито поверил наконец, что он согласен на все, на любую исходящую от него идею. — Я хочу, чтобы ты говорил мне, когда почувствуешь, что скоро… И он скользит взглядом — физически ощутимым взглядом вверх от ног до лица, и наконец смотрит прямо в глаза. Какаши облизывает пересохшие губы. — Хорошо. Я понял. И Обито расстегивает его штаны — методично стягивает их вниз, сначала до колен, смотрит. Член выскальзывает, задевает живот — Какаши прикрывает глаза. Обито касается его. Четырьмя пальцами обхватывает ствол, а большим делает круг по головке, чтобы собрать смазку. — А-х-х-х, — Какаши выдыхает снова, не дает себе простонать в полный голос, и Обито это замечает. Он делает движение вверх-вниз, второй рукой возвращаясь к соску, медленно, как будто в размышлении. Он совершает одни и те же движения, и от этого неразнообразия, от того что прикосновение раз за разом неумолимо повторяется, Какаши подается бедрами вперед насколько позволяют связанные за спиной руки. — Спокойнее, — говорит Обито, останавливаясь. — Издеваешься? — выдыхает Какаши. — Пока нет, — у Обито глаза странно блестят, он слишком сосредоточен, точно сам себе не верит — все еще покрасневшие кончики ушей выдают волнение. — А вот сейчас, — он стягивает штаны Какаши до конца, берет с пола смазку (которую Какаши на всякий случай придумал вместе с веревкой) — пузырек тихо булькает, — а потом пальцы Обито скользят вниз, не проникая, только массируя слегка, а вторая рука почти неощутимо касается ствола, размазывая гель, — Издеваюсь. — А-а-х, — стонет Какаши, и это, кажется, все, что он может ответить, когда палец Обито наконец-то входит в него; снова подается вперед, выгибается, плечам больно — но это позволяет немного, совсем немного продлить это прикосновение. — Я же сказал, спокойнее, — тихо говорит Обито, он все еще медитативно сосредоточен и двигает пальцем внутри, чуть-чуть сгибает и разгибает его — и это просто пиздец, Какаши сильно кусает нижнюю губу, чтобы не застонать снова, а когда Обито вновь двигает рукой на члене, шипит: — Стой, стой, — он помнит, о чем его попросили. Обито улыбается удовлетворенно, тотчас убрав руку. Теперь он просто гладит его по груди — жесткая теплая ладонь. А потом, как только Какаши пару раз выдыхает глубоко, снова учащает движения внутри и снова дрочит ему, быстро, как будто хочет позволить… Проходит меньше минуты, и Какаши стонет: — Сейчас, — и руки пропадают, на этот раз обе. Обито соскальзывает вниз, встает на колени рядом с диваном и гладит Какаши по голове, откидывая с лица волосы. У него все пальцы в смазке — и волосы тоже мигом становятся липкими. У Обито взгляд как-то странно перемещается с места на место, он ведет рукой по лицу Какаши вниз, останавливается на губах — как будто в нерешительности — и Какаши пропускает его пальцы в рот, длинные красивые пальцы — указательный и средний — боже, он мечтал только коснуться их, а тут — такое. Обито закрывает глаза и толкается пальцами глубже. Сил как-то обдумывать происходящее не остается, это все сон, и как же хорошо, что это снимает любую ответственность. Во сне можно все. Обито возвращается назад — садится на бедра Какаши, и тот чувствует его возбуждение, и ему страшно хочется хотя бы коснуться в ответ на всё это, но Обито, кажется, все устраивает. Он сцепляет пальцы в замок на члене Какаши и большими пальцами снова растирает смазку, и Какаши стонет во весь голос, и просит, вообще уже не понимая, что происходит: — Пожалуйста, Обито… Тот отзывается на просьбу, и Какаши с трудом сдерживается, чтобы не подаваться навстречу каждый раз. — Вот, вот сейчас, — и Обито в третий раз убирает свои проклятые руки. — Пожалуйста, Обито. — Что пожалуйста? — он гладит его по груди, смотрит в глаза. Какаши выгибается снова, случайно потирается о его штаны, запачкав смазкой. — Пожалуйста, я хочу кончить, — просит он, и Обито выдыхает, и сам ерзает на его бедрах, как будто это ему нравится, возвращает руку, смыкает пальцы, наклоняется чуть ниже, говорит тихо: — Проси еще раз. — Пожалуйста, дай мне кончить, — шепчет Какаши. Обито не отвечает, но наконец двигает рукой, а второй — снова входит, двумя пальцами, теперь он трахает его рукой, своей чертовой самой красивой на свете рукой. Меньше минуты — и Какаши накрывает оргазм, такой силы, что в глазах темнеет, капли попадают на руки Обито, на его штаны, но он, кажется, не против, он просто смотрит завороженно и часто дышит, и Какаши, приходя в себя, освобождается от веревки — это же его сон, он здесь хозяин, он хочет притянуть к себе Обито, хочет поцеловать его, что-то такое сделать, но тот вдруг почему-то смотрит прямо в глаза и отталкивает его коротким резким движением, от которого Какаши падает назад на диван и просыпается. Это все уже не кажется смешным — он всерьез думает о том, что сходит с ума, ведь этот сон, кажется, был реальнее всех последних десяти лет жизни вместе взятых.