Шесть снов

День проходит мимо так быстро, как будто Какаши и не поднимался с постели. Под ногами — мягкая трава. Глаза закрыты, но он знает: Обито стоит рядом. Осталось ещё одно дело. Они идут под солнцем, мимо догоревшего костра, от воды пахнет речными водорослями. На том берегу поет птица. Короткое тонкое «фьють» раз в несколько секунд. Они садятся на каменистом берегу. Какаши опускает босые ноги в воду. Вода совсем холодная, потому что река течет с гор. — Я знаю, куда теперь, — говорит Какаши и спрыгивает в воду. — К рыбам? — интересуется Обито. — Конечно. Река становится шире, пока они заходят глубже. Вода все такая же холодная. В какой-то момент течение совсем замирает. Обито оглядывается. Какаши оглядываться не надо — он и так знает. Вокруг серое море. Бесконечное во все стороны. — Здесь нет никаких рыб, — говорит он. — Я уже понял, — отвечает Обито немного грустно. Ему тоже, наверное, холодно. Скоро они уже по горло стоят в мертвенно спокойной воде. Какаши чувствует, как холод входит внутрь, как всегда здесь. Точнее, этот холод никуда не девался с того самого дня. Обито под водой находит его руку и сжимает. У него холодные пальцы — даже такой теплогенератор не может согреться здесь. Но Какаши всё равно становится лучше. Он делает еще несколько шагов. И оказывается под водой полностью. Сердце громко стучит в ушах. Здесь всегда так — сложно решиться. Он сжимает напоследок пальцы Обито, а потом вдыхает. Впускает воду в легкие. Горло обжигает, тяжесть наваливается на грудь, и в глазах темнеет. А потом он открывает глаза. Это их с папой старая квартира. Серый коридор. Интересно, он правда был таким серым? Пахнет, как в детстве. Теперь от этого запаха тошнит — в жизни. Здесь, во сне, все это слишком живо. Какаши идет по коридору. Он вернулся из академии. День был тяжелый, но он справился со всем, только утром папа был какой-то грустный и никуда не пошел. Можно сейчас рассказать ему про тренировку. Может, его это порадует немного. Или про собаку, которую он видел во дворе неподалеку. Она лежала, высунув голову из-под забора, и смотрела на играющих детей. Огромная белая шерстяная голова. Грустные глаза. Какаши присел и погладил ее. Та не отреагировала — только носом немного пошевелила, принюхиваясь. Может, и хвостом вильнула — но хвоста видно не было. Какаши толкает дверь. И тут все как-то сразу сгущается, это воспоминание слишком большое, просто не влезает в голову. Поэтому он всегда видит сначала только ступни — почему-то босые, бледные папины ноги, болтающиеся в воздухе. Некоторое время он не может понять — почему это папиным ногам вздумалось так висеть? Или — почему папа решил так висеть? Бледные ноги, далекие, как в перевернутом бинокле. А потом он всегда, каждый раз поднимает глаза и видит папино лицо. Папа мертвый — висит в петле. Какаши вообще не знал, что так можно сделать, он до того дня не думал, что можно вот так самого себя повесить. Глупые вопросы лезут в голову. Интересно, как папа приделал веревку? И почему он босой? Давно он решил, что сделает так? Неестественно бодрые мысли мигают в голове. Какаши садится на пол, прижимается спиной к стене, обнимает свои колени, сжимается в маленький маленький комочек и смотрит, смотрит. В окно дует ветер. Папины пятки слегка покачиваются. Он чувствует что всё заканчивается. Ему сложно объяснить, что это значит, просто знает — заканчивается. Больше никогда не будет всего, что было раньше. Может быть, больше никогда ничего не будет. Он закрывает глаза. Перед глазами — темно. Открывает. Ступни с синеватыми венами в воздухе. Закрывает. Папы нигде нет. Он совсем один. Он совсем один. Мысленно обшаривает все закутки квартиры, все уголки собственной души, все, что знает, и понимает, что больше вообще никого нет. Мог ли он помочь? Может быть, если бы он спросил утром, почему папа грустит… Может быть, он мог спасти его на той глупой миссии? Ветер чуть раскачивает папино тело. — Эй, — тихий шепот над ухом. Обито садится рядом. Обнимает — уже почти привычно — поперек груди. И тут Какаши чувствует, как что-то твердое и холодное, что было в нем все это время, как будто вываливается из груди. Он чувствует себя маленьким и слабым. У него слезы в груди, внутри, горячие. И он плачет, сворачивается сжимаясь вокруг руки Обито, закрывает затылок руками, утыкается головой в колени. Его трясет. Он не умеет плакать, он не знает, как это делается, слезы льются так, как будто никогда не остановятся. Одиночество — его одиночество — заполняет всего изнутри. Вот что было с ним всегда. Обито второй рукой гладит его по волосам. Заставляет разжать пальцы. Тянет его голову, кладет себе на колени. Обнимает. Непонятно, сколько проходит времени. Но Какаши успокаивается. Просто лежит, чувствуя, как пальцы Обито перебирают его волосы. Иногда задевают ухо — это щекотно. Он думает о том, что понимает папу. Понимает его одиночество. — Я как будто и не уходил отсюда никогда, — говорит он наконец. Обито вдыхает — Какаши чувствует, как поднимается его грудь — и кладет руку ему на глаза. Становится тепло и темно. А потом возвращается шелест листьев. Они под деревом — солнце дробится в листве на маленькие блики. Какаши поднимается и вдруг видит прямо перед собой отца. Тот стоит — высокий и спокойный. У него на плечах солнечные зайчики. Они делают шаг одновременно. — Я должен идти, — говорит Сакумо. — Хорошо, — кивает Какаши. Сакумо обнимает его и хлопает по спине. — Ты со всем справился, сын. А потом он уходит. Скрывается за деревьями, и Какаши чувствует, что может вдохнуть глубоко. Он оборачивается — Обито сидит на прежнем месте, прислонившись спиной к широкому стволу дерева. Какаши садится рядом. Они долго молчат. — Теперь ты закрой глаза, — говорит Какаши. Обито закрывает. Один вдох — синхронный. Выдох — ветер на коже, дерево мостков. Они снова сидят на пирсе. Никогда раньше не получалось попасть сюда по своему желанию. А теперь вот. Получилось. Какаши оглядывается — за спиной стоит его Город. Небо розовеет — к закату. Обито совсем рядом. Какаши носом касается его шеи. Вдыхает. Обито гладит его по волосам, у него теплая рука. Какаши приподнимает голову — их лица оказываются очень близко. Перед поцелуем он ловит на своих губах короткий выдох. Оба закрывают глаза, а через полминуты открывают снова, потому что слышат шум. Это возвращается море. Обито улыбается широко и искренне. Один вздох — всего мира сразу, и море уже у их ног, огромное, мягкое, прохладное. Живое. — Идешь? — он стягивает с себя водолазку, а потом и штаны. Совсем как раньше, всегда готовый купаться. Какаши улыбается воспоминанию. «Тут неподалеку озеро», — говорит сэнсэй. «А в нём Обито», — заканчивает Какаши. Рин смеется. А куда иначе он исчез пару минут назад? Воду почуял. Плавать хорошо: вода прохладная, но согреться легко. Обито ныряет глубоко и достает со дна ракушку. Белую и пустую, с зубчиками по краю. А потом они снова сидят на пирсе. — Ты думаешь, она простила бы нас? — Думаю, она уже нас простила. На Город опускается летний вечер. Тепло и сумеречно, вода темная и сонная. За спиной, наверху, в Заповедном дворце стоит тишина. — Я чувствую, что пора просыпаться, — говорит Какаши. Прижимается губами к ямочке между ключицами Обито. Кожа соленая от морской воды. И теплая. Он вдыхает глубоко до боли, чтобы запомнить. — Ладно, — говорит Обито, рассеянно касаясь его затылка. — Спасибо, — говорит Какаши. Смотрит, запоминает. Мокрые волосы, прилипшие ко лбу. Лицо в полутьме. Шум воды у ног. Теплое дерево мостков под руками. — Я понял, что делать. Секунду перед пробуждением он как будто видит недоумение на лице Обито, но спросить тот не успевает.