Hurts — Rolling Stone
Если раньше Антон не понимал только Арсения, то сейчас он не понимает еще и себя. Крышка ноутбука распахивается практически насильственным путем, бедная клавиатура едва не продавливается внутрь, когда по кнопкам с жесткостью бьют длинные пальцы. Из списка высветившихся по его запросу композиций, парень выбирает несколько самых знаменитых и достойных и включает первую, настраивая громкость на компьютере на средний уровень. Он закидывает руки за голову, позволяет себе положить скрещенные ноги на журнальный столик, откидывается на спинку дивана и принимается жутким взглядом таращиться в потолок, пытаясь обмануть собственное взбудораженное тело посредством принятия расслабленной позы, но мышцы все равно остаются в напряженном состоянии. Ритмичный речитатив резвится в голове, но по окончании каждой песни покидает ее, не оставляя после себя и следа. Шастун не сдается и включает снова, снова, снова, «пробуя» разных исполнителей, темп, настроение, языки композиций. Но ничего. Не цепляет, не берет ни в какую, ни одна. Зато в черепной коробке неустанно крутится переебучая «River», кавер на которую всего пару часов назад им с Арсением довелось исполнять на большой сцене. Только вот соло Eminem’а почему-то раз за разом внятно и отчетливо исполняется голосом Попова, и именно от этого Антона косоебит, как ненормального. Шаст гневно рычит, вновь стучит пальцами по клавиатуре, оказываясь на странице напарника Вконтакте, и открывает его плейлист. Знакомая музыка заполняет комнату, словно приятная морская вода, выливается из приоткрытого на проветривание окна, течением подхватывает парня на гребень волны и топит в потоках божественного баритона. Голос окутывает, словно теплый плед в пасмурный день, он согревает изнутри, оставляя тепло в твоей душе в качестве подарка. Можно ли назвать это чувством дежавю или нет, Антон не знает, но он очень явно помнит, что на сцене испытывал нечто идентичное. Музыка Арсения заставляет оцепенеть и слушать с замиранием сердца, чтобы не пропустить мимо ушей ни единого слова или аккорда. Как ему удается добиться подобного эффекта, Шастун в душе не ебет, да ему и не интересно, но вот идея стоять как дурак с открытым ртом всякий раз, когда Попов берет в руки гитару или микрофон, парню не симпатизирует от слова совсем. Шастун зло фырчит — не понимать, что с тобой происходит, — это, знаете ли, чувство не из самых приятных, — и борется с желанием по-детски топнуть ногой, поскольку от подобного действия с колен наверняка опрокинется ноутбук. Он рывком скрещивает руки на груди и обиженно отворачивается к окну, чтобы даже не видеть голубых глаз, весьма реалистично глядящих на него с главной фотографии на странице Арсения. А еще они так и не поговорили. Все планы на адекватную беседу после выступления разом обломались, когда парень окликнул Арса на улице, подошел, а ничего сказать толком так и не смог — лишь промямлил нечто нечленораздельное, покраснел, замялся, занервничал и, сославшись на срочные дела, поскорее дал оттуда деру. Да, да, да, позорно сбежать и спрятаться в домике из-за странного рода эмоций по отношению к коллеге — это очень мужественно и смело, именно так и поступают все взрослые двадцатидвухлетние парни. Посему здесь и врачебного диагноза не нужно, и без того ясно: с Шастом что-то не так, раньше такого не бывало. И снова же причиной тому Попов. Куда ни глянь — всюду он. Порой Антону даже кажется, что с того самого дня, когда они впервые встретились, все его проблемы теперь каким-либо образом связаны с Арсением. Но пока он даже не подозревает, что сам Арсений и есть его главная проблема.***
Антон ненавидит находиться в состоянии конфликта. Антон ненавидит недосказанность. Антон ненавидит знать, что кому-то, возможно, требуется помощь, но бездействовать. Антон ненавидит не спать допоздна без видимых на то причин. Антон, кажется, по уши влюбился в музыку и голос своего бесючего, заносчивого, невыносимого напарника. 2:03 — Арс, можем мы завтра встретиться? Я хочу обсудить кое-что важное.***
— Горю интересом узнать, что же за чудо-причина у тебя нашлась на то, чтобы притащиться в эту забегаловку в единственный свободный от репетиций день, — проходя следом за парнем, вещает Арсений. Ведет он себя как ни в чем не бывало, и Шаст не знает, на руку ему это или нет, потому что такое поведение можно трактовать только двумя способами: либо рэпер уже на него не злится, либо у него в кармане нож. В половину второго дня бар еще пустует, лишь два молодых человека примерно одного с Антоном и Арсением возраста потягивают пиво за столиком в самом дальнем углу помещения, и одинокий мужчина лет пятидесяти опрокидывает в себя шот за шотом у барной стойки. Антон стушевано кусает губу и всячески избегает взгляда напарника (зато недобро косится на карман его черных джинсов), потому что знает: мужчине его причина однозначно не понравится. Скорее, она даже выведет его из себя и заставит погнать Шастуна прочь от себя при помощи любых средств, которые только попадутся под руку. К примеру, даже этой витиеватой кованой вешалки. Складывается впечатление, что Арсений зачем-то опять напялил маску милого добряка — что странно, поскольку с Шастом он обычно наоборот ее срывает, скалится и обнажает ровные белые клыки, — потому что перед Антоном сейчас не тот Арсений. Не тот, какой нужен, каким он может быть и какой он настоящий. Потому что Антон примерно знает, каково истинное лицо Арсения. Он видел. Шаст не спешит растрепать Попову все кишащие у себя в голове мысли, терпеливо ждет, пока тот неторопливо пролистает меню напитков и закусок, присмотрит себе что-то по душе и подзовет официанта. — Шастун, меня только что посетила одна сомнительная мысль и теперь никак не собирается покидать мою голову, требуя, чтобы я немедленно задал тебе вопрос, — замысловато говорит Арсений, провожая глазами удаляющегося от их столика парня в униформе. — Честно говоря, я немного корю себя за то, что не подумал об этом раньше, поскольку мне, очевидно, следовало это сделать… — Ты можешь ближе к делу, Арс? — не желая слушать весь поток вычурно сформулированных мыслей мужчины, обрывает его Антон. Попов сканирует его долгим взглядом, возможно, самостоятельно проясняя для себя что-то, а затем выпаливает слова, от которых у собеседника по другую сторону стола непременно вывалилась бы челюсть, если бы подобная функция была предусмотрена анатомией человеческого организма. — Это ведь не свидание? Антон отчаянно краснеет и, сам не понимая, зачем и почему, начинает как-то по-дикому истерически смеяться, и если бы мимо проходил кто-то посторонний, не знающий ситуации с начала и до конца, он наверняка бы подумал, что бедный паренек задыхается, и ему требуется незамедлительная помощь. — Что? — наконец выдавливает из себя Шастун, но вместо своего привычного баритона слышит тонкий голосок подростка, у которого он только-только начал ломаться и еще слишком часто срывается на высокий тембр. — Что за хуйню ты себе надумал, Попов? Нет, конечно, что за бред! — возмущается парень, искренне недоумевая, как такое вообще могло взбрести в голову. — Ну не знаю, — задумчиво тянет Арсений, окидывая напарника скептическим взглядом. — Ведешь ты себя больно подозрительно: краснеешь, нервничаешь там. И не вспыхивай ты так, я же просто спросил, так, для перестраховки, — заметив, как Антон уже открывает рот для нового негодующего высказывания, утихомиривает его рэпер и, помедлив и побарабанив задумчиво по столу, переспрашивает: — Так точно не свиданка? — Блять, да нет же, русским языком тебе сказали, Арсений! — раздосадованный тем, что на него посмели такое подумать, Антон экспансивно дергается всем телом, едва не сбив со стола ни в чем не повинную салфетницу. — В таком случае, правильно я понимаю, что раз ты привел меня в заведение, где девяносто процентов всего меню составляют алкогольные напитки, но идеи затащить меня в койку у тебя в планах не было, значит, разговор предстоит действительно серьезный? — любопытствует мужчина, закинув ногу на ногу в виде перевернутой «4». — Так и есть, — согласно кивает Шастун, немного успокаиваясь. Если Арсений понимает, что Антон не о природе да погоде пришел побазарить, — это уже большой плюс, заметно облегчающий ведение беседы. Остальная надежда возлагается на благоприятно расслабляющее действие алкоголя, и если тот поможет Попову дойти до необходимого уровня искренности и раскрепоститься, то диалог пройдет более чем удачно. — Эм… а ты так и будешь молчать? Или все-таки поведаешь хотя бы тему твоего невъебаться какого важного разговора? — спустя некоторое время задает вопрос мужчина, заметив, что парень, сложив локти на стол и сгорбившись, потерянным взглядом таращится сквозь мебель. Шастун переводит не менее странный взор на его лицо, и мужчине даже становится немного не по себе от того, как зеленые глаза, не моргая, без стеснения сверлят в нем дыру. Арсений неуютно ерзает на стуле, но тоже не торопится отрывать глаз от чужого лица, непреднамеренно вступая в дуэль взглядов, в которой абсолютно точно не будет ни победителя, ни проигравшего. Песок в часах мирового времени начинает сыпаться все медленнее и медленнее, а затем и вовсе замирает, и ни одна крупица больше не смеет упасть вниз. Секунды постепенно превращаются в минуты, часы, дни, и когда достигают вечности, вдруг резко меняют свое направление и принимаются стремительно отматываться в обратную сторону. Перед глазами — чужие глаза, и никакие помехи не заметны, а в лишенной света глубине зрачков разворачиваются все пройденные вместе мгновения, и кажется, словно их было настолько много, что жизни не хватит, чтобы сосчитать. Антон ощущает жгучую вспышку внутри и понимает, что хочется еще больше. Несмотря на весь букет гадостных качеств Арсения, почему-то хочется и дальше продолжать точно так же — где-то неподалеку, поблизости, почти бок о бок. — Ты чего? — вкрадчиво интересуется рэпер, чуть наклонив голову набок. Звук его голоса взмахом лебединого крыла разрывает бессчетное количество переплетенных временных нитей, нарушив запреты, врывается в грудь, распахивает тяжелые двери, срывая замки и засовы, и касается хрупкого солнца, что тщательно спрятано под ребрами и греет изнутри. Арсений — электропроводник, причем настолько мощный, что даже на расстоянии полуметра и без непосредственного контакта шибает так, что чудом удается остаться в живых. На Попова нужно повесить табличку «Не влезай — убьет!». А еще «Опасно!» тоже неплохо было бы. Да что уж там мелочиться: его с ног до головы следует предупреждающими знаками обклеить, чтобы какой-нибудь дурак ненароком не попался в его паучьи хитровыдуманные сети и не сгинул. Только вот Антон в них уже угодил и теперь понятия не имеет, как выбираться, и возможно ли это вообще. — Я ничего. Когда алкашку принесут, жду, — старается как можно более сухо и невозмутимо отозваться парень, но голос дрожит, так не вовремя, так предательски, сука, дрожит, и руки начинают трястись, прямо как тогда, после второго этапа и волнительной стычки с жюри по поводу спасения Арсения. Прямо как в тот самый раз, когда они с Арсом выясняли отношения у входа в Главкино… Вдруг по голове словно ударяют обухом под названием «осознание», отчего зрачки резко расширяются, и зеленые глаза становится почти невозможно отличить от напуганных кошачьих. В черепной коробке запускается активная деятельность: начинают крутиться шестеренки, работать застоявшиеся механизмы, и мелкие кусочки пазла против воли хозяина выстраиваются в верную картинку, что пугает своей реальностью и горькой правдивостью. «Блять, нет, да быть такого не может». Попов старается игнорировать интерес, так и подначивающий спросить у напарника, что с ним сегодня не так, и просто молча барабанит пальцами по столу, терпеливо ожидая, пока Антон осмелеет и наконец заведет свой серьезный разговор, не терпящий отлагательств. Официант возвращается с подносом, и когда их вновь оставляют наедине (только на этот раз уже с алкоголем), вокалист отхлебывает для храбрости из высокого бокала и прокашливается, как перед началом важной речи. — Я хотел извиниться, — и низко опускает голову, поджав губы. — Уже интереснее, — вполне спокойно, не злясь, комментирует Арсений. — А за что? И вот так всегда. То ли он уже реально давным-давно позабыл о том случае, то ли повыебываться решил — и попробуй, разбери этого Попова. — Ну, мне показалось, я задел тебя тогда, ну, у тебя дома, помнишь?.. — неловко перебирая нагревшиеся от трения об кожу кольца, говорит Антон. — Это типа… гложет меня теперь, что ли, и ходить с непрерывным чувством вины за свои необдуманные слова — чувство не из лучших, знаешь, — он оставляет в покое украшения и переключает свое внимание на ногти, начиная колупать уже их. — Извини, в общем, если я сказал что-то не то… — Просто забей на это, — отмахивается рэпер, понимая, что если он вовремя не остановит коллегу, тот пойдет на второй круг. — Да нет, я все понимаю, я проебался, походу… — Я сказал, не парься. Нормально все. Это все, о чем ты хотел поговорить? Взвесив все за и против, вспомнив легендарное выражение «кто не рискует, тот не пьет шампанское» и решив, что, в общем-то, терять ему совсем нечего, Антон несогласно качает головой. — Нет. Нет, это далеко не все, Арсений. Еще я хотел бы наконец добиться какого-то равновесия в наших с тобой взаимоотношениях. Мы то сремся, то ты беспричинно злишься и гонишь меня из дому, хотя сам же туда и пригласил, то снова общаешься как ни в чем не бывало. Может, мы все-таки придем наконец к однозначности, что ли, и проясним хотя бы какие-то конкретные моменты? А то заебало каждый день гадать, как ты сегодня ко мне относишься. Это выматывает, знаешь, — разом выпаливает Шастун все, как оно есть. — Нахрапом решил действовать, да? — окончательно теряя так долго державшуюся на губах улыбку, задает риторический вопрос Арс. — Окей, и какого же прояснения, в таком случае, тебе хочется? Задавай вопросы, я отвечу. Антон аж дар речи теряет. «А что, разве так можно было?» Честно признаться, к такому повороту событий он ну уж никак не был готов, поэтому даже никаких опорных вопросов не придумал и не репетировал ни разу, как любит это делать обыкновенно — все же постоянные выступления перед публикой оставили свой след, намертво привив молодому человеку привычку подготавливаться заранее ко всему, к чему вообще технически возможно подготовиться. Работа сценическим артистом и все нюансы, из нее вытекающие, — это уже под кожей, это уже в ДНК. — Эм… ну… раз можно, тогда ты не расскажешь мне, почему так гонишься за победой? Это же не просто ради интереса, ты ведь преследуешь какую-то конкретную цель? — Верно подметил, — фальшиво улыбается Попов, — именно этого я тебе и не расскажу. И вообще впредь запомни, а зная тебя, лучше запиши и приклей себе на лоб, чтобы не забыть: эту тему я предпочитаю обходить стороной, поэтому максимум, к чему могут привести разговоры подобного рода, — так это к ссоре. — Значит, проблема все-таки есть? — Значит, есть, — не отрицает Арсений, и это уже что-то. — И тебе что, правда никогда не хотелось ни с кем поделиться? — Антон лишь смачивает горло алкоголем и в основном налегает на выбранную ими закуску, которая по виду смахивает не то на бутерброды, не то на канапе, что совсем не имеет никакой разницы, в общем-то: жевать что-то вкусненькое — это вам не батиным ядреным борщом (который по сути своей скорее напоминал сборную солянку, чем борщ) закусывать. Плавали, знаем. Оттого и не жалуемся. — Ну, выговориться типа, чтобы на душе легче стало. Это хорошо помогает, если ты вдруг не в курсе. — В моем случае легче не станет, — хмуро отзывается Арсений, который даже не притронулся к еде и только «на сухую» глотал жгущий глотку алкоголь, — хоть целый день без умолку об этом говори. Он делает глубокий вдох и, кажется, собирается сказать что-то еще, но его опережает звук телефонного звонка. Антон поклясться готов, что голубые глаза стремительно теряют цвет и сереют, когда мужчина читает имя звонящего. — Мне нужно отойти, это важно. Сиди здесь, — кратко инструктирует он, прежде чем подняться и удалиться в сторону уборной, на ходу отвечая на звонок. Шастун высиживает от силы секунд двадцать, а после не выдерживает, встает и следует за напарником, переживая, как бы тот не натворил чего плохого.***
Poets of the Fall — Sleep, Sugar
— Поймите, я смогу внести необходимую сумму не раньше, чем через полтора месяца. Она ведь уже сумела продержаться полгода… — вполголоса надрывно тараторит Арсений, спотыкаясь чуть ли не на каждом слове. Вид белой напольной плитки вгоняет в еще большую панику, так как она выглядит чересчур схоже с больничной. — Вот именно, мы и так уже слишком затянули с операцией, — как можно более ровным тоном отвечает врач, стараясь не расшатать еще сильнее нервы мужчины, который, кажется, и так находится на грани истерики. — Вы же знаете, здесь каждая минута важна, а вы мне о каких-то неделях. — Но как, по-вашему, могу повлиять на это я? — вспыхивает Попов и несколько повышает голос, точно зная: доктор не обидится. Он все понимает. — Среди нас двоих врач вы, а значит, именно вы должны сообразить какой-то препарат или инъекцию, которые помогли бы ей продержаться еще немного. Не я. — Мы не бездействуем, — голос доктора становится строже. — Мы и так делаем все возможное, но если раньше этого хватало для поддержания функций жизненно важных органов, то со временем организм привык к постоянному медикаментозному воздействию, и теперь единственное, что нам остается — это операция, — он с горечью вздыхает. Слышно, что врачу и самому его же слова даются нелегко, но он стойко продолжает: — Простите, Арсений, но лучше вы будете знать всю правду, какой бы ужасной она ни была, чем я скрою ее от вас и тем самым сделаю только хуже. На другом конце провода становится настолько тихо, что в такой звенящей тишине почти реально расслышать бешеное биение сердца. Попов, кажется, даже не дышит, но после длительного молчания все-таки подает голос: — Прошу вас, удержите ее еще немного, Дмитрий Темурович. Я постараюсь прилететь в течение двух дней. Он сбрасывает вызов раньше, чем доктор успевает что-либо ответить, поворачивается вокруг своей оси, дабы направиться на выход из уборной, и застывает. — Вот теперь тебе однозначно придется мне все объяснить, — твердо произносит стоящий в дверном проеме Антон.