***
Проявление слабости — это вовсе не по-мужски. Синонимы слова «мужество» — это сила, воля, отвага. А вот плакаться кому-то в жилетку на свои проблемы — однозначный признак немужества. Так Арсений рассуждал раньше. Только тот, кем он был раньше, уже давно не является одним целым с настоящим, нынешним Арсом. Поначалу он планировал лишь самую малость рассказать — чисто символически, дабы создать у Антона ложное впечатление, якобы ему доверяют. А затем… словно язык развязался. И в забвении начал вываливать неопрятной кучей все скопившееся за полгода грязное белье, на которое самому стыдно смотреть было, а теперь вот так — почти чужому человеку, в красках и эмоциях, со всеми подробностями и мелочами, не заботясь о последствиях. Будучи в дурмане, Арс упустил из виду, в какой момент сидящий на другом конце стола Антон переместился на стул подле него, а крепкая рука в дружески утешающем жесте перекинулась через плечо. Клял себя всеми известными ругательствами, а после просто расслабился, смирился, позволил обволакивающему забвению оплести извилины головного мозга, принял как неизбежное, отпустил, выговорил все, что скопилось… и как камень с души рухнул. Сразу задышалось проще, даже приятнее и как-то по-новому необычно, словно раньше это происходило совсем по-другому, а теперь вроде бы даже удовольствие приносить стало. — Почему раньше боялся обо всем рассказать? — заботливо спрашивает Антон, когда пауза после последних слов Попова растягивается слишком надолго и начинает требовать уместного комментария. — Думал, не поймут? — Думал, сил в себе не найду, — хмуро выплевывает Арс, но Шастун знает: адресат этой злости не он. Быть может, мужчина сердится сам на себя или на беспощадную суку-судьбу. А возможно, это тот самый вид спонтанной злобы, когда и причины-то однозначной не было, и провокатора тоже, но неподвластная контролю эмоция рвется наружу, выпрыгивая сквозь грудь с биением сердца. — Но сейчас хотя бы легче стало? Арсений пожимает плечами, неопределенно качнув головой. Не потому, что не знает, а потому, что сложно признать: стало. Антон колеблется, балансирует между тем, чтобы наобещать мужчине лучшего конца и чтобы продолжать вздыхать тяжко и безнадежно, предпочтя промолчать, чем лгать, пророча то, в чем сам не уверен. Встает вопрос, а чего он тогда, собственно ожидал, если теперь не может оказать должной поддержки? Наверное, рассчитывал услышать тираду о неудачах на работе или карточных долгах, но никак не о… чем-то таком — небредовом, серьезном, поистине жизненно важном. А как помочь, что говорить — и шаблона такого не припасено, не случалось похожих ситуаций. Шаст в принципе не мастер утешений — по плечу может похлопать, многозначительно помолчать, потом залпом осушить бокал и сказать, что все нормально будет. Только сейчас совсем не тот случай, когда подобное поведение было бы актуально. — Тебе нужно было раньше мне рассказать, — говорит Антон. Арсений фыркает. Раньше — это когда же, интересно? Будто бы они уже пару-тройку лет знакомы, и на то была целая уйма времени. — И что бы от этого поменялось? — грустно хмыкает Попов и слишком по-девичьи наивно теребит в руках измятую салфетку. — Не пришлось бы в себе держать, — поясняет очевидное Шаст. — Когда есть возможность разделить свое горе с кем-то, становится не так тяжело тащить его на своем хребте. Мужчина немного резковато оглядывается на него через плечо и, в предупредительном жесте выставив вперед указательный палец, начинает, заметно понизив голос: — Если хоть одна душа… Ему не нужно договаривать, чтобы Антон понял. Парень вздергивает подбородок, встрепыхнувшись, с остервенением отрицательно мотает головой, округлив глаза, и сбивчиво шепчет одними губами: — Я никогда… никому, Арс, обещаю. Я не стану… ты что же… — к концу прерывистой речи энтузиазм спадает и перекрывается по-юношески неверящим разочарованием: Арсений ему не доверяет. И то, что Антон застал его врасплох и не оставил шанса не сознаться, еще не делает их лучшими друзьями без секретов друг от друга. Арсений протягивает руку и с целью прекратить сумбурный лепет прикладывает к пухлым губам указательный палец с грубоватой кожей на подушечке, натертой от частой игры на гитаре. У Антона воздух в легких кончается. По венам ударяет импульсом, сердце подстреленной птицей срывается и стремительно падает вниз, пульс обрывается на взлете, и ритмичные колебания стихают, превращаясь в неживую прямую линию на кардиографе. — Поклянешься? — с абсолютно серьезным выражением лица спрашивает Попов, и у Шастуна складывается четкое впечатление, что его берут на понт. — Без колебаний, — на выдохе отвечает он, сглатывая от чувства, как собственные губы мажут по подушечке чужого пальца. В висках стучит, и у линии роста волос выступают капельки пота. Палец исчезает так же внезапно, как и появился, Антон встряхивает головой, возвращаясь в сознание, и обещает себе на досуге разобраться с недвусмысленной реакцией собственного организма на своего напарника, потому что это все начинает сильно напрягать в последнее время. — Я постараюсь помочь тебе, чем сумею, — и, неуверенный насчет мнения Арса, добавляет: — Можно? — Каким же это, интересно, образом? — вопросом на вопрос отвечает Попов. Зеленые глаза некоторое время пытливо изучают его лицо, а затем Шаст понимает, что рэпер успел незаметно для него натянуть обратно маску самодовольного мажора и уже снова надменно вздергивает подбородок, и щемит чужое самолюбие горделивой ухмылкой, и хитро щурится, глядя будто бы свысока. Однако от помощи тоже не отнекивается, что может означать только одно: лишней она не будет. — Об этом пока можешь не думать и не волноваться: что-нибудь сымпровизируем. Ты, главное, помни, что теперь не один. Потому что отныне только вместе.Шестая часть
14 июля 2019 г. в 21:59
Примечания:
pyrokinesis feat. STED.D — Сага о маяках и скалах
Раньше Арсений улыбался.
Когда-то улыбка для него была чем-то обыкновенным, настолько естественным и привычным, словно старенькая любимая футболка, которую носишь, не снимая, а она не надоедает.
В своих кругах Попова знали, как придурашливого, отчасти обезбашенного, гиперактивного и всегда, всегда улыбающегося паренька. Словно любые невзгоды проходят сквозь, ни на миг не цепляя, растворяются для него раньше, чем хотя бы станут зримыми, и не успевают даже задеть, не то что заставить пошатнуться.
Неприятели долбоебом называли и пытались уколоть, угарая над вечным оптимизмом, но эти скользкие насмешки были скорее бензином, разжигающим пламя жизнерадостности лишь сильнее, вместо того, чтобы потушить. Арсения было не сломить.
Казалось, окажись он в Аду и трижды пройди все девять кругов, все равно вернется с весело растянутыми уголками губ и смешливыми морщинками в уголках глаз.
И никакие проблемы — не проблемы.
«А ну не унывать, прорвемся!» — по одному только этому выражению, услышанному откуда-то издалека, можно было хоть с закрытыми глазами определить, что где-то неподалеку находится Арсений Попов. Он использовал его чаще, чем моргал, наверное. Только разве что не чаще, чем улыбался. Мог в проблемах тонуть, погрязать, но всякий раз обещал прорваться, какой бы запущенной и безнадежной ни казалась ситуация. И ни разу не солгал — все равно выкарабкивался.
На него равнялись, он был сыном маминой подруги, он был примером для детворы со двора, был эталоном жизнеутверждающего мировосприятия.
Счастливицей, получившей редчайший подарок в виде возможности лицезреть лучезарную улыбку Арсения 25/8, стала миловидная Саша Романова — простая девчонка с россыпью веснушек на носу и щеках и непреодолимой страстью к полевым ромашкам.
Арс порой по-доброму коверкал ее фамилию и называл Ромашкиной, но вовсе не потому, что так хотел подразниться. Эта девушка и сама была похожа на этот нежный цветок — такая же простая, естественная, неприхотливая, без излишних понтов или пафоса, она хранила в себе некую часть солнца, она олицетворяла собою лето. И всюду, куда бы она ни пришла, становилось чуточку теплее.
Она словно действительно была предназначена именно для Арсения и только для него. И представить сложно было, возможно ли во всем мире сыскать ту, что подошла бы ему сильнее, чем его Саша. Тот случай, когда подружки говорили «вы так правильно выглядите вместе» не для того, чтобы сделать приятно подруге, а потому что это действительно так, и только слепой бы, наверное, не разглядел их идеальнейшее, исключительное совпадение.
Свадьба была запланирована на первый день календарной зимы, подготовка полным ходом, приятная предпраздничная суета, трепетное ожидание приближающегося счастья… а потом Александра заболела.
Болезнью, на лечение которой требуется не просто много — все, абсолютно все деньги, которые у тебя есть, и даже больше.
Болезнью со слишком высоким уровнем смертности, чтобы просто расслабленно дистанционно контролировать ее течение.
Болезнью, которую совсем не заслужила молодая девушка, у которой еще вся жизнь впереди.
Болезнью, которую никто не заслужил.
Болезнью, которая изменила абсолютно все.
Болезнью, которая носит ужасающее название «апластическая анемия».
Болезнью, чье название с самого начала прозвучало, как смертный приговор.
Потому что заболела анемией Александра, только вот убила она Арсения.
Потух, погас, затих. И если раньше влюбленной улыбки сдержать не мог, глядя на Сашу, то теперь чудом не позволял слезам боли потечь по щекам, наблюдая, как с каждым днем его солнце тускнеет и светит все слабее.
Это стало тем самым случаем, когда человек, никогда априори не дававший слабину, не умеющий сдаваться и дарующий всем окружающим надежду, вдруг опустил руки. Знаете это чувство, когда неутомимый весельчак, неиссякаемый источник радости, что беспрестанно поднимал всем настроение и не позволял терять веру в лучшее, сидит на полу и, выгнув спину дугой, навзрыд плачет, уткнувшись лицом в собственные ладони, а ты стоишь, как истукан, и помочь ничем не можешь, потому что в голове ошибка 404 и неверие, как могло произойти нечто насколько ужасное, чтобы даже его сразило? В тот самый день все близкие Арсения познакомились с этим чувством слишком тесно.
Тождество, в котором по одну сторону знака «равно» был Арсений Попов, а по другую — беспросветное жизнелюбие, потерпело крах и навсегда прекратило свое существование.
Диагноз был неутешителен, и каждый последующий день, уходя, забирал с собой по кусочкам остатки надежды, которая и без того теперь оказалась в огромном дефиците.
Арсений старался. Правда старался, изо всех сил переступал через себя и выдавливал улыбку, как бы пытаясь сказать Саше: «Все будет хорошо, я в тебя верю».
А сам не верил. И поделать с собой ничего не мог. А она это прекрасно видела, просто не говорила ничего: понимала, что ему и без того слишком трудно, и легче сделать вид, что ему действительно удается оставаться сильным, чем показать правду и добить его еще сильнее.
Четыре часа сна, две работы, подработка на половину ставки в оставшееся время, а потом к ней. Всего на пятнадцать минут, лишь расспросить о самочувствии, в который раз выслушать от врача прогноз, который дух из груди выбивает, а затем последний раз обнять ее хрупкое ослабевшее тело перед уходом, молясь всем известным богам, чтобы все-таки не последний. И шептать, шептать, шептать, что все будет хорошо, шептать, пока воздух в легких не кончится и в минус не уйдет, задыхаться, но шептать, всеми силами стараясь заставить поверить в это хотя бы ее, если себя самого не можешь. А потом домой, спать, уходя со свинцовой тяжестью на сердце, потому что голова понимает, что перед новой восемнадцатичасовой сменой нужно хотя бы немного набраться энергии, иначе просто от бессилия свалишься, а сердце все равно до умопомешательства сильно хочет остаться еще на немного. И все равно еще полночи придется мучиться от дикой мигрени, никак не успевая уловить тонкую нить сна и в отчаянии пытаясь перекрыть всю боль, все присутствующие ее виды, бесцельным зависанием в социальной сети, где так же пусто, как и во всем остальном мире, где тебе никто не нужен, и ты сам тоже не нужен никому.
Разорвать порочный круг Арсению помогло нечаянно встреченное на просторах интернета объявление о проведении кастингов по городам с целью набора участников для нового сезона песенного телешоу. Сначала фыркнул и чуть не пролистал, сочтя за бестолковую рекламу, верите? А потом заметил приписку снизу.
«Главный приз — шесть миллионов рублей!
Шесть миллионов. Сашина операция стоит два.
Поначалу возникшая в голове идея показалась полнейшим абсурдом — Арсению не тринадцать, чтобы кидаться воплощать в жизнь первый пришедший на ум бред, не подумав прежде.
Мужчина постарался просчитать риски, но в конце концов так и не понял, как правильно это делать, и пришел к выводу, что это лишь образное выражение, используемое в экшен-фильмах для красоты речи. И на самом деле главные герои вовсе не корпят не над какими бумагами с расчетами, а всего-то… берут и делают, просто-напросто осознавая, что могут как победить, так и проиграть.
Однако внутреннее чутье подсказывало, что конкретно в этом случае шансы немного другие, и Арсений может как проиграть, так и проиграть, или проиграть, а еще проиграть, и, конечно же, проиграть, а также проиграть, и, быть может, разве что только по чистой случайности, благодаря невероятнейшему везению, победить, что практически точно исключено.
Вдобавок к тому, проигрыш не просто обнулил бы возможные шансы, но еще и автоматически увел бы в минус, так как время на проекте — потраченное время, которого и так катастрофически не хватает, а если его трата не будет компенсирована большим денежным доходом, то считай, ты просто бездействовал целых два месяца, когда должен был пахать практически круглосуточно.
Но все-таки Арс решил рискнуть. Прекрасно понимая, что именно он поставил на кон.
Помнится, еще в подростковом возрасте в поздние нулевые годы юный Арсений, вдохновившись творчеством легендарного Децла, начал самостоятельно пробоваться в зачитке рэпа. Поначалу музыка, естественно, походила скорее на тараторимое нытье обиженного жизнью мальчишки, но в результате годов приятных сердцу тренировок речитатив перешел на новый, вполне неплохой уровень. Парень стал одним из тех, кто, несмотря на отсутствие специального музыкального образования — самоучка, если по-простому, — посредством заложенного природой таланта и упорных стараний достиг результата, что на зависть многим вокалистам-баянистам-укулелистам, что годами корпели над нотными тетрадями по указанию строгой мамы.
Игру на гитаре юноша освоил по старинке — в первом часу ночи, у костра за гаражами, под пивцо и в компании товарищей. На вокал никогда особого уклона делать не старался, хотя врожденные данные были и неплохие, но все же некогда навязанные двоюродной теткой семь или восемь — на большее мальчишки попросту не хватило — уроков по «поставке» голоса, на удивление, свои плоды дали, и исполнить что-нибудь простенькое Арсений все-таки мог.
Поэтический дар Попов открыл в себе совершенно неожиданно: толчком стала окрыленность, свалившаяся на голову вместе с первыми чувствами к самой крутой девчонке в классе. Отвергать еще один талант парень не стал, принял и начал активно им пользоваться, теперь стараясь исполнять большей частью не каверы на известные композиции, а песни собственного сочинения.
Написание текстов казалось стандартным увлечением на уровне футбола или карате, и кто бы подумать мог, что когда-нибудь от этого незначительного таланта и некоторого количества наработанных навыков будет зависеть жизнь дорогого человека.
Приходя на проект, Арсений ничего не ждал, ни на что не рассчитывал, был готов к провалу и только одно знал назубок: если все-таки пройдет — придется уже до конца.
А потом на втором же этапе едва не оступился и, что самое главное, впал в ступор, затормозил, черт возьми, и чуть не проебал момент, когда одной ногой уже был за порогом и вторую заносил для шага. Как сейчас помнит эту пелену перед глазами, когда и ребенку ясно: борись, цепляйся, если придется — умоляй, но не позволь отобрать этот сказочный шанс судьбы. А он лишь смиренно кивнул, словно за свой проигрыш вовсе не рискует поплатиться жизнью той, без кого и собственное существование мгновенно обесценивается.
В тот момент Арсений практически принял фиаско как неизбежное и так бы и покинул проект с горсткой пепла в кулаке, некогда бывшего драгоценным временем, которое он невозвратно проебал. Если бы на помощь не подоспел Антон.
До сих пор тот поступок так и не раскрыл секрет своего шифра окончательно. Арсений ночами думал, но так и не понял, зачем.
Неужели так бывает? Это же какой уровень благородства нужно иметь, чтобы безвозмездно протянуть руку помощи уходящему на дно конкуренту? Что вообще должно руководствовать человеком в такой момент? Арс не понимает.
С самого начала он запретил себе и словом обмолвиться с кем-либо на проекте о больной Саше. Не потому, что был таким гордым и стеснялся жалости. Просто понимал, что с подобным подходом жюри быстренько отсеют тебя в ящик второсортных, припершихся не ради музыки, а из-за денег, рассчитав на людское сострадание и неравнодушие. Да и не поверили бы наверняка — мало ли найдется таких умников, готовых напиздеть о болезни несуществующей девушки ради приобретения неплохой квартирки в столице?
Но почему тогда, совершенно не зная ситуации, Антон потащил его за руку из этой грязи, поручившись дотянуть до туда, до куда собственной тяги хватит? Неужели ему настолько не похуй на абсолютно чужого человека?
Арсений почувствовал болючий укол совести, которая словно на ухо вполголоса прошептала «хей, парень, не обозляйся на ни в чем не повинных людей из-за собственного горя».
Он никогда не хотел быть агрессивным, он никогда таким и не был. И каждая хлесткая пощечина, отвешенная дружелюбному Антону, раскатом боли отдавала по собственной бьющей руке и сопровождалась мыслью «что же я делаю?».
Держаться собранным и напряженным — это было скорее мерой предосторожности, чем реальным желанием. А иначе есть риск расслабиться и в итоге оказаться подмятым под чью-то тяжелую руку, тянущуюся к цели бодрее.
А за ебаной маской теперь крылась гримаса смертельной боли, что навсегда исказила некогда улыбчивое лицо. Банальнейшая из возможных ситуация: скрывать слезы под притворной грубостью. Потому что ничего лучше на ум не пришло, да и времени не было креативничать, когда на гребаном счетчике стремительно убывает время.
«Ни под каким предлогом не показывать правду», — твердо решил для себя Арсений.
Поэтому сейчас, когда непривычно серьезный Шастун застал врасплох, услышав все, что ему ни в коем случае нельзя было знать, защищаться остается только посредством нападения.
— Я же по-человечески попросил тебя ждать меня в зале, — с каждым последующим словом наращивая громкость голоса, рычит мужчина, нарочито тяжелыми шагами наступая на парня. — Какого хрена ты в таком случае делаешь здесь?
— Спокойнее, Арс, не нервничай, — твердым тоном просит Антон и вскидывает руки, вероятно, намереваясь поймать Попова за запястья, однако вспыливший мужчина дергается и отшатывается раньше, чем коллега успеет коснуться его, а затем накидывается по новой и цепко впивается пальцами в худые плечи. — Эй, держи себя в руках, парень.
— Что ты слышал? Отвечай немедленно! — срывается на крик Арсений, пропуская просьбу о спокойствии мимо ушей, стискивает футболку оппонента, ненароком обнажая ключицы того, рывком тянет на себя, от чего хлипкая хлопковая ткань жалобно трещит, едва не надрываясь. — Что именно ты успел услышать?
Дышит тяжело, надрывно, со свирепым придыханием, словно вот-вот вопьется зубами в оголенную тонкую шею, голубые глаза приобретают бешеный оттенок, бегают, как у дикого зверя.
Антон держится стойко, не вырывается и вообще старается резких движений не совершать, хотя такой Арсений, честно признаться, если не пугает, то доверия однозначно не вызывает.
— Достаточно мало, чтобы быть безжалостно приконченным прямо в этом сортире, но достаточно много, чтобы позволить тебе снова увильнуть от разговора и избежать подробностей, — непоколебимо отражает словесную атаку парень.
Попову только дай в таком состоянии хотя бы повод подумать, что он превосходит тебя хоть по какому-то из параметров, — страшно представить, чем эта история кончится.
— Ты хочешь сказать, я перед тобой еще отчитаться обязан, сука? — рычит Арс, дергается, кидается, но на этот раз Шастуну все же удается изловчиться, угодить в самое неожиданное мгновение и захватить руки буйного мужчины, сжать запястья до скулежа с целью усмирения и припереть спиной к ледяной стенке. — Отпустил меня, блять, быстро!
— Не отпущу, пока не буду уверен, что ты не собираешься причинить ни одному из нас вред, — Антон придерживается ровного тона, избегая отклонений в сторону крика. Будет гораздо сложнее угомонить человека, если уподабливаться его поведению.
Арсений дергается еще несколько раз, сопровождая действия грозным рычанием и пыхтением, но, будучи намертво зажатым между резко контрастирующими холодной стеной и горячим телом, лишь удостоверяется в правдивости слов напарника, а также в его силе, с виду совсем несвойственной для такого дрыща.
Одной рукой Шастун продолжает крепко удерживать Попова за руки на месте, а вторую ставит поперек его горла, не душит, но упирается в ключицы, в каждый момент безмолвно угрожая перекрыть доступ кислорода. Своими ногами он также обездвиживает ноги Арсения во избежание пинка по яйцам.
Мужчина со злым отчаянием с трудом преступает гордость и таки прекращает тщетные попытки рыпаться, последний раз люто рыкает, по-кошачьи недовольно фыркает и, поджав губы, упирает взгляд в злополучную больнично-белую плитку, делая вид, что он здесь один и никаких Антонов поблизости не заметно.
— Хотелось бы назвать тебя умницей, но, боюсь, за такое ты все же вмажешь мне, — посмеивается Шастун, однако, невзирая на добрую интонацию, хватки даже не ослабляет, не собираясь давать Попову считать, что он снова правит балом. Не в этот раз. И так слишком привык строить из себя не пойми кого и опускать Антона ниже плинтуса без видимой на то причины.
Настенная плитка холодит спину, покрытую лишь тонкой тканью футболки, прохлада приводит в тонус, бодрит мозги и маломальски фильтрует мысли, отсеивая лишние и нежелательные.
Ум проясняется, бедра и торс ощущают резкое тепло чужого тела, чья температура подобна прикосновению раскаленного под палящим солнцем камня и никак уж не тянет на тридцать шесть и шесть.
— Вы… выпусти меня, — хрипит Арсений, когда из-за надавливающего на грудь Антона становится тяжело сделать вдох.
— При условии, что ты мне все расскажешь.
— Расскажу, — через силу, сквозь стиснутые зубы, с трудом соглашаясь с поставленным ультиматумом.
Шастун моментально убирает от коллеги руки и даже делает широкий шаг назад, дабы продемонстрировать тому, что он абсолютно точно свободен. Попов пыхтит, разминая затекшие запястья, глаз не поднимается то ли ото зла, то ли от обиды, переступает порог, точно зная, что Антон пойдет следом.
И Антон идет, потому что не сомневается, что Арсений ждет.
И оба прекрасно понимают: если бы Арсений действительно хотел — он бы вырвался.