pyrokinesis — Могила светлячков
Надо бы посоветовать хозяйке квартиры задуматься о ремонте потолка: от времени побелка осыпалась настолько, что теперь трудно определить, какого цвета потолок был изначально, зато потребность в ремонте была заметна даже в полуночном мраке комнаты, куда прорывался разве что тусклый огонек уличного фонаря сквозь задернутые шторы. Такой вывод Антон делает после двухчасового таращения вверх, лежа на раскладном диване и для удобства подложив руки под голову. Думать об обшарпанном потолке — самое то для часа ночи, других ведь занятий в такое время у нас не нашлось. Хотя чего уж там таить: понятное дело, совсем не из-за проблемы старого ремонта Шастун не спит ночами. Тимур Ильдарович ему этого так просто с рук не спустит и устроит разнос, когда парень снова явится на репетицию — уже генеральную, последнюю перед отбором в команды — зевающим с периодичностью в одну секунду. Вакуленко — тот подобрее будет — старается особо Антона не трогать: мало ли, что у человека в жизни творится. Да и Тимати поворчит пару минут и затихнет. Шастун ценный, амбициозный участник — это и отрицать было бы глупо. Пускай он и тормозит слаженную работу коллектива своей сонливостью, но зато зрителю приятен. А решение зрителя, как известно, закон. На телевидении так заведено — выдвигать на передний план игрушки, которые больше приглянулись публике. Глядя на усугубившуюся табачную зависимость певца, продюсеры угрожающе пророчат скорейшие плохие последствия для вокального голоса, потому что нельзя, ну никак нельзя только-только набирающему популярность лирическому исполнителю выкуривать по пять сигарет за время каждой репетиции. Только разве же могут они понять, что дымит Антон вовсе не от нечего делать. Александра. Такое неприметное с виду имя, красивое и звучное. Разве могло кому-то в голову прийти, что именно так зовут единственную слабость неприступного Арсения Попова. Того самого, что ходит с гордо задранным носом. Того самого, что отгоняет от себя людей, словно надоедливых мух. Того самого, что выглядит неуязвимым, без сучка, без задоринки и изъяна. Но сомнений никаких: Арс за нее — горой, всем своим телом закроет и будет стоять, не подпуская опасность. Камнями кидай, палками бей, да хоть кислотой плесни — не сдвинется и будет защищать. Слишком уж намертво он к ней приклеился и отдавать никому не намерен. И сам отдаваться тоже не станет, ведь лично определил себя как принадлежащего лишь ей и никому больше. Шаст устало прикладывает руку ко лбу, ощущая тыльной стороной ладони исходящий от головы жар. Только температуры сейчас не хватало. А может, это просто от нервов. В последнее время с его организмом вообще зачастую творится такая неведомая херня, что аж страх берет. Антон чувствует себя последним глупцом. Он так долго считал Арсения толстокожим и бесчувственным мудаком, тысячу раз пытался найти у него хоть одно уязвимое место, всякий раз терпел крах, но начинал снова, пока наконец не разочаровался и не остановился на выводе, что у Попова слабостей нет. И души тоже. Он соткан из железных пластов и облицован людской кожей, а в холодной груди, под оцепью металлических ребер работает механическое сердце, если оно вообще у него есть. Так Шастун думал прежде. А в итоге ошибся так сильно, что теперь собственному отражению в глаза смотреть стыдно. Потому что Арсений оказался живым. Слишком живым, живее всех живущих на свете, и без единого железного болта. И сердце, оказалось, у него тоже есть, причем настолько мягкое, настолько трепетно и самоотверженно любящее, что дрожь пробирает. А железное обмундирование — не более чем броня для защиты от внешних повреждений, потому что хватит уже: и так изнутри все в мясо разворочено. И пусть свой скафандр мужчина не снимает почти никогда, все же существует одно средство, что способно разомкнуть металлические оковы и обнажить «заправдашнего» Арса пред глазами желающего. Его единственное слабое место, куда стоит бить при нападении, если хочешь обезвредить моментально. Его единственная уязвимость, что является ключом от кодового замка на заключенном в жестяную оболочку сердце. Его Саша. Если Арсений Попов все же имеет какую-то слабость, то это однозначно она. Шасту до слез обидно, что сразу не смог догадаться и неосознанно раз за разом жалил именно туда, задалбывая вечными вопросами о планах расхода денежного приза в случае выигрыша и причине неприятельского отношения к окружающим. В поисках он излазил все дно мирового океана в то время, как ответ крылся на самой поверхности — достаточно руку протянуть. Все оказалось настолько просто, что Антону искренне хочется попросить у мужчины прощения за то, что лез, куда не следовало. Если начистоту, Антону Арса жалко. Почему-то чувство жалости, вопреки всем законам логики, воспылало скорее именно по отношению к разбитому от отчаяния мужчине, нежели его больной даме сердца. Тащить такую ношу на себе без возможности выговориться и спросить совета — такого и врагу не пожелаешь. Каково Попову на душе в минуты единения с собой — остается только гадать, и Шастун правда искренне желает помочь. Потому что очень сложно лицезреть внутренние безмолвные мучения человека и продолжать бездействовать. По крайней мере, Антон так однозначно не может. Не так воспитан, по натуре другой. И, минуя возгласы подсознания о том, что его обладатель тронулся башней, парень четко решает для себя, что обязан прийти на помощь. Чего бы ему это ни стоило, сколько бы усилий и нервов ни пришлось на это положить. Антон должен помочь Арсению достичь главной цели хотя бы потому, что выздоровление Александры — это единственное, что может сделать Арса счастливым. Хотя бы потому, что теперь, когда Антон знает всю правду, он готов все отдать за то, чтобы увидеть его таким.***
Новое утро встречает холодом, чье ледяное пламя не способно притушить даже кутание в одеяло. Это вовсе не сквозняк, ворвавшийся в помещение через приоткрытое окно; не озноб от болезни; и отопление в квартирах все еще не отключили. Этот холод идет изнутри. Обмораживает легкие, заставляя чуть ли не стучать зубами, замедляет биение сердца и превращает сильное тело в хрупкую ледышку, что так запросто может сломаться от неловкого прикосновения. Арсений сожалеет. Он бы немедленно поднялся с постели и смастерил машину времени из чего угодно, что под руку попадется — хоть даже из палок и говна, — и отмотал течение жизни на сутки назад. Были бы только силы. Он буквально задыхается от ненависти к себе за то, что позволил себе сорваться, проболтаться, показаться слабым в чужих глазах. Не должен был, не мог посметь, но нарушил собственный запрет и сейчас сожрать себя готов, если бы только это было возможно. Нарушить собственное обещание — все равно, что предать себя. А откуда потом брать доверие к человеку, что виновато кусает губу, побитой собакой глядя с той стороны зеркальной поверхности? Врасплох застали, в прямом смысле прижали к стенке, не дали выбора, да он еще и под градусом был — и это все еще не тянет на достойное оправдание. Все еще не снимает с шеи удавку с камнем вины на обратном конце. Подняться приходится насильно, чуть ли не за уши вытащить себя из кровати и погнать чистить зубы, потому что именно сегодня никак нельзя остаться и похандрить дома: Баста с Тимати ждать не будут, и неявка на отбор станет прямой дорогой***
Максим Свобода — Выстрел в воздух
Антону неловко. Он догадывается, как выглядит, когда он вот уже на протяжении всех съемок глаз не сводит со своего коллеги. Арсению некомфортно. Потому что каждый пристальный взгляд Шастуна он буквально чувствует кожей, и оттого мурашки по спине. Антон порывается подойти. Каждой клеточкой тела ему хочется оказаться рядом и… что?.. поговорить? Обсудить вчерашний случай? Похлопать по плечу и наобещать, что все будет ништяк? Просто многозначительно помолчать? Он даже толком не продумал план действий — да что там, он и не старался — и понятия не имеет, как следует действовать в подобной ситуации, но некий теплый клубок трепещет в грудной клетке, канючит и просится к Арсению, и Шасту катастрофически сложно противостоять влечению. Арсений по-прежнему злится на себя за свою несдержанность, гнетется вязким, неприятно липнущим в глотке волнением, прекрасно понимая, что даже если ему удастся отсрочить разговор, избежать его совсем будет невозможно. А то, что Антон это так просто не оставит, — это факт. Попов нервно чешет ключицу, периферическим зрением явно лицезря прикованные к его профилю зеленые глаза, и отворачивается к плазменному экрану, где транслируется происходящее в студии. Шастун тягостно вздыхает и утыкается в телефон, принимаясь весьма заинтересованно листать меню, когда замечает направляющуюся в его сторону стройную фигурку. — Антон, у тебя все в порядке? Готов к выступлению? — любопытствует милая девушка по имени Ксюша Минаева, занимая место на пуфе рядом. — Ты выглядишь взволнованным. Парень натягивает улыбку и, неопределенно качнув головой, распрямляет спину, смерив девушку мимолетным взором. Та неторопливо заправляет светлые волосы за ухо и, сверкнув глазами, скромно отвечает на улыбку взаимностью. — Нет-нет, у меня все отлично, — легко мотает головой Антон, — просто… а ты как, готова? — он решает не посвящать соучастницу в курс происходящего: не хочется грузить других своими проблемами в такой ответственный для всех момент. — Я постараюсь выложиться по максимуму, а там уже останется только верить в лучшее, — оптимистично высказывается она и ловит Шастуна на еще одном брошенном вскользь взгляде на затылок Попова. — Боишься, что если он не угодит жюри, то и тебя отправят вслед за ним? — сходу попадает она прямо в яблочко со своим предположением. — Да ты не переживай, я думаю, это они так, просто запугивают. Ты слишком хорош и ценен для проекта, чтобы так запросто тебя удалить. Вы оба хороши. — Спасибо, — благодарно опускает ресницы Антон. — Я считаю, у тебя тоже все шансы попасть в команду, — и тепло улыбается, когда девчонка буквально расцветает прямо на глазах и становится так похожа на маленькое солнце, ослепляя своим сиянием всю округу. — Ты правда так думаешь? — шепчет Ксюша, придвигаясь ближе, словно собирается рассказать сокровенную тайну, которую никто больше не должен услышать. — Я в этом уверен, — на полном серьезе утверждает Шаст. Он любит подбадривать людей посредством небольших комплиментов или приятностей. Антону несложно, а это сделает их счастливее. Сразу после мысли о счастье глаза снова непроизвольно поднимаются на Арсения. — Поговори с ним, — вдруг раздается слева, и Антон вздрагивает, забыв, что рядом с ним есть кто-то еще. — Что? — переспрашивает он. — Я же вижу, что между вами будто черная кошка пробежала. Обычно вы как-то вместе, ну или хотя бы неподалеку друг от друга, а тут… ты, в общем, обсуди с ним то, на что никак не решишься. Не мучай ни себя, ни его: всяко легче станет, если вы поговорите, — задумчиво рассуждает Минаева, присоединившись к Антону в разглядывании спины Попова. — Ты правда так думаешь? — спрашивает Шаст, потирая предплечье и закусывая губу. — Я в этом уверена, — с улыбкой подмигивает Ксюша, продублировав недавние слова самого Антона, и удаляется к другим ребятам, оставляя парня наедине со своими мыслями.***
У Арсения в голове вакуум. Перед глазами мутится и плывет, словно какой-то волшебник-приколист ради смеха превратил его в рыбу и запустил в аквариум. Недостаток кислорода, между прочим, можно обусловить тем же. Его берут за плечи, его телом руководят, как тряпичной куклой, куда-то тянут, а затем Арсений чувствует объятия. И рефлекторно отвечает взаимностью, порывисто прижимая горячее, распаленное эмоциями тело ближе. Улыбается и хохочет громко, заливисто, щебечет нечто несуразное на ухо обнимающему и зарывается носом в чужую футболку, полной грудью вдыхая знакомый, но неузнанный запах, и комкая хлопковую материю в кулаках. Неужели смог?.. Неужели не шутят, и сейчас не окажется, что это все — лишь большой жестокий розыгрыш? Не уберут множественные декорации и не сообщат довольно, что Арса развели, как малого ребенка? Неужели правда получилось? — Арс, мы в командах! Слышишь? В командах! Ты же вообще понял, что сейчас произошло, да? Ты смог! Мы смогли! — знакомый голос прорывается сквозь плотину шоковой очумелости, а по груди и рукам, в местах соприкосновения с чужим телом, пробегает зябкая дрожь, когда объятия разрывают. — Шаст? — растерянно разглядывает Арсений улыбающееся лицо напротив, чьи черты по кусочкам воссоединяются в образ хорошо притершегося памяти напарника. — Я что, действительно прошел? — Да! — практически кричит Шастун, и он еще тысячу раз готов повторить, если Арсений переспросит: так невыносимо ему хочется донести до Попова эту радостную весть. — Да, да, да! Ты у Тимати, прикинь? Со стороны они выглядят скорее как две визжащие девчонки-подростки, только что узнавшие, что их кумир, чьими постерами увешана вся квартира, собирается посетить их город с концертом, но уж явно не как взрослые вполне уравновешенные мужчины. Правда сей факт мало кого волнует. Арсений даже совсем не фукает из-за сомнительно приторного «мы», коим Антон самоуправно ни с хуя как бы объединил их в дуэт, а Антон просто безумно рад впервые видеть на лице Арсения искреннее счастье.***
Как-то само собой получается, что покидают здание Главкино состоявшиеся музыканты вместе, продолжая на ходу делиться свежими зашкаливающими эмоциями. У Шаста ни с того, ни с сего екает в груди, когда коллега внезапно опускает руку на его плечо, заходясь в приступе смеха. Такая реакция его организма на прикосновения Арсения становится далеко не первой в своем роде, поскольку замечать подобные феномены Антон начал еще несколько дней назад, но это все равно на миг выбивает из колеи, заставляя растеряться и опасливо глянуть на ладонь мужчины. Парень достаточно долго ведет внутренний монолог на эту тему и отмечает, что некоторые догадки становятся слишком стабильными, чтобы зваться всего лишь догадками. Он обещает себе непременно обдумать все вновь, только на этот раз основательно и окончательно, чтобы дать себе наконец внятный ответ, а пока уверенности в собственном поведении нет никакой. Зато в одном Антон уверен точно: разговора-то, из-за которого он так волновался тремя часами ранее, и не требуется. Арсений не нуждается в заверении, что Шаст его не предаст и не проболтается, потому что прямо в эту секунду посредством языка тела он явно дает понять, что и без всяких обещаний доверяет. Может, ему и самому в новинку, но Антону удалось пробраться в неприступную крепость его души и наконец стать кем-то большим, чем просто «парень, который доебывается». — Арс, если я расскажу тебе один секрет, ты никому не расскажешь? — неожиданно для себя самого спрашивает Шастун. — Только если ты никому не расскажешь мой, — подмигивает Попов, и у Антона дух захватывает оттого, с какой легкостью и безмятежностью он произносит эти слова, будто они вовсе не несут громадной значимости. Будто ему вдруг стало немного легче. Парень согласно кивает и, с секунду помедлив, вкрадчиво шепчет: — Кажется, я влюбился. По-настоящему. Впервые, — и затихает, замерев на вдохе в ожидании реакции мужчины. — Ох ты ж, — хмыкает Арсений и окидывает коллегу долгим неоднозначным взглядом голубых глаз с промелькнувшим в зрачках странным блеском. — В твои-то годы и в первый раз? Ну даешь, конечно. И… кто же это? Кто-то с проекта? — Антон отвечает кивком головы. — Очень любопытно. Подробностей раскрытия личности, я так понимаю, пока что не будет? — Пока что нет, — лепечет Шаст, густо заливаясь краской, словно смущенная двенадцатилетка, услышавшая от старших слово «секс». — Хмм, — задумчиво тянет Арс, что-то тщательно обдумывая. — В таком случае, могу ли я поинтересоваться, почему твой выбор пал именно на меня? — В каком смысле? — немного испуганно переспрашивает Антон, нервно сглатывая подступившую слюну и стараясь унять резко участившееся сердцебиение. — Ладно, перефразирую, — вздыхает рэпер. — Почему ты решил поведать эту ужасную тайну именно мне? — он делает особый акцент на слове «ужасную», как бы слегка подстебывая собеседника за его стеснение перед заведенной им же темой. У Антона аж от сердца отлегает. Чуть было не начавшаяся паника отступает, и внутренний паникер стыдливо прячется обратно в чулан, откуда выскочил, уже собираясь закатить неконтролируемую истерику. — А, ну так… ты ж мне как друг стал. Вроде, — неуверенно добавляет Шастун, боясь, что мнение Попова на этот счет не сойдется с его собственным, и тогда выстроенное благополучие рухнет и разлетится осколками по всей округе. — А ведь в самом начале я пытался тебя к себе не подпускать, — горестно вздыхает мужчина, и Антон не понимает, как трактовать его слова: то ли Арсений имеет в виду, что был неправ, то ли, напротив, намекает, что Антону по-прежнему тут не рады и лучше бы ему убраться куда подальше. — Жалеешь? — вкрадчиво интересуется он. Рэпер поднимает ясные голубые глаза и безмолвно изучает лицо собеседника, как тому чудится, малость дольше, чем следовало бы по меркам дозволенного, а затем негромко отвечает: — Пока не понял. По телу теплым молоком разливается истома от взора синих океанов, и Антону так безнадежно сильно хочется, чтобы этот момент никогда не кончался. Он готов простоять так еще час, день, да хоть неделю, если только дождь не пойдет. В руке Арсения болтается упакованный в чехол черный зонтик, и если он согласится разделить его с Шастом, то парень и всю жизнь будет стоять на месте и разглядывать его лицо, находя все новые и новые поводы считать его бесконечно прекрасным. — И еще совет тебе: со своей любовью сильно не тормози, — по-доброму улыбнувшись, говорит мужчина. — Признайся, авось, наткнешься на взаимность. А если и нет, то все равно ничего не потеряешь. Но попытать удачу все же стоит, — и, взглянув на секунду вниз, добавляет: — Это я тебе как друг рекомендую. — Я обязательно последую твоему совету, друг, — вкрадчиво, вполголоса, на выдохе. Они прощаются чересчур скомкано, без капли уверенности пожимают друг другу руки, еще раз откланиваются и наконец расходятся. Улыбка не покидает губ, и весь мир вокруг становится в тысячу раз милее. Антон едва не вприпрыжку возвращается на съемную квартиру, ощущая всем телом небывалую легкость.