Tritia — Сон мой
Антон изменился. Нет, ему никто не шепнул этого на ушко и не упрекнул в ходе ссоры — он заметил сам. Все вокруг стало странным. Даже мир заиграл иными красками, а что уж говорить об отражении в зеркале, которое стало казаться каким-то вычурным и неестественным. Оно наверняка выделяется из толпы, и своим поведением Антон — как полагает он сам — моментально выдает себя и порождает в головах окружающих подозрения, что с ним что-то не так. И среди ряда черных и белых ворон Шастун чувствует себя серебристо-перламутровой. Порой у него даже создается впечатление, что некий волшебник-хулиган отмотал ленту времени лет на семь назад, и Шаст снова вернулся в злоебучий подростковый возраст, когда кажется, что никто вокруг не способен тебя понять, потому что все на свете дураки, и вообще весь мир будто настроен против тебя. Он буквально ощущает на себе косые взгляды ребят, недоумевающих, почему общительный Антон вдруг абстрагировался от внешних раздражителей и помех, но, видимо, не решающихся спросить. Только значения никогда не придает. Потому что теперь смысл имеют взгляды только одного человека. Но Антон всякий раз стыдливо опускает голову, наткнувшись на один из таких. Пять стадий принятия как-то очень незаметно прошли мимо парня: не было ни гнева, ни отрицания, ни чего-то другого. Просто в один момент на голову свалилось осознание, что все — уже произошло. И теперь никуда не денешься. Хорошо подойдет цитата о сне и о том, как мы засыпаем: сначала медленно-медленно, а потом вдруг сразу. Так же и влюбляемся. Именно что-то такое и случилось с Антоном, и, наверное, он должен был обратить внимание на эти все подозрительные ступоры и тупежки перед ним прежде, чем все успеет зайти так далеко. А лучше сразу обратиться к врачу. Но сейчас момент безвозвратно упущен, и больше всего парня пугает это громкое слово «безвозвратно». Сколько это может продлиться? Две недели? Пять месяцев? Год? Или, быть может, всю жизнь? Никаких предположений, никаких гарантий. Есть только страх неизвестности и напуганный обстоятельствами Антон. Как ироничен факт, что первоначально парень затем и сунулся на проект: он, конечно, очень сильно это отрицал, даже перед самим собой, но глубоко в груди его все равно теплился огонек надежды встретить здесь кого-то, кто наконец пробудит в душе те самые чувства. И он встретил. Только вот теперь встала новая проблема: а что с этими чувствами делать-то? Ведь никто не предполагал, что они окажутся невзаимными и вообще… такими. Да что уж там — никто даже такого варианта не рассматривал. Все ведь должно быть как в книжке — идеально, безупречно. И Антон в дорогом черном костюме, а она такая красивая-красивая, в роскошном белоснежном платье, с фатой и букетом в руках. Но в детстве взрослые почему-то считали своим долгом читать книжки только со счастливыми концовками. А книгу, где говорилось бы о том, как бывает в реальной жизни, никто не удосужился даже написать. А здесь ведь все оказалось по-другому: и ответные чувства никто не гарантировал, и денег на дорогой костюм по любому не хватит. И она отчего-то вдруг оказалась им, что, пожалуй, стало самой обескураживающей деталью. А как быть, что предпринять и как действовать — вот в чем вопрос. Но задать его некому. И как его только угораздило угодить в эту западню? Все ведь было под контролем… ведь было? Антон не знает. Теперь он вообще ничего не знает, у него нет ни одного ответа, зато вопросов — вагон и тележка. Да что там вагон — целый железнодорожный состав набит вопросами до отказа, аж стены трещат, и пол ломится. Но выделить главный из них Шаст, пожалуй, все-таки способен: почему именно Арсений? С этим вопросом в голове Антон пробуждается по утрам. С этим вопросом в голове Антон засыпает по ночам. Именно этот вопрос гложет его сильнее всех остальных, он как первостепенствующий предводитель, как альфа среди других, «слабеньких» проблем. Ведь самая наиглупейшая ирония заключается в том, что Шаст с самого начала понял, что Арсений никому не оставляет шансов не влюбиться в себя. Однако самостоятельно поддаться его чарам и угодить в зыбучий омут чувств он уж никак не планировал. Но злодейка-судьба распорядилась совсем иначе, решив, что больно спокойная у Антона жизнь и пора бы разбавить привычную стабильность каплей сущего безумства. Зато теперь избитых нервов у парня хоть отбавляй. Более того, чертова несвоевременная — как выяснилось — влюбленность тесно переплелась с участием в конкурсе, отчего моральное давление усилилось вдвое. Если раньше было волнение сугубо насчет выступлений, то теперь оно перемешалось с волнением в духе «а что подумает он», и все пошло внахлест. Нечеловеческие дозы кофеина перестали восприниматься организмом как средство взбодрения и отныне лишь добивали и без того искалеченное во всех смыслах сердце. Эпопея со сном и несном превратилась в нескончаемый порочный круг, в котором безоговорочно действовало единственное условие: спишь — видишь его глаза во сне, не спишь — невольно думаешь о них. Но если реальность можно было контролировать еще хоть как-то, то в Царстве Морфея правителем был отнюдь не Антон. А сам Морфей, видать, заделался заядлой свахой и иных образов, помимо Арсения, даже не предлагал в качестве вариантов. Даже в этот самый момент парень продолжает пялиться в потолок — в котором скоро образуется дыра, и если подставить стремянку, можно будет заглянуть, что делают соседи сверху, — и тщетно пытается перекрыть непрекращающийся поток мыслей, главным героем которых остается все тот же мужчина с глазами голубыми, словно океан, но обжигающими, словно пламя. Шаст будто попал во временную воронку — залетел туда прямо на своем подранном старехоньком раскладном диванчике, — которой не видно конца и края, выхода попросту не существует, а вокруг повсюду тысячи тысяч и миллионы миллионов одних и тех же глаз. Довольно жуткое зрелище, знаете ли. Напоминает сцену из какого-нибудь психоделического артхаусного фильма, только главный герой — ты сам. Нужно срочно обратиться к психотерапевту. Конечности слабеют и подкашиваются, а неугомонный четырехкамерный орган плавится, когда в голове в очередной раз звучит его голос. Такой обыкновенный, совершенно ничем не отличающийся от миллиардов других мужских голосов, но такой значимый и ценный просто потому, что принадлежит ему. И это еще один неадекватный, абсолютно невменяемый, ничем не обусловленный пунктик, который невозможно объяснить на словах и понять можно, лишь однажды пережив нечто подобное на собственной шкуре. Антон готов на край света пойти, за орбиту, за предел, заступить за черту, где кончается реальность, если Арсений только позовет. Сойти с ума и провалиться за грань, следуя за его голосом. Сделать все, что он прикажет, преодолеть препятствия любого уровня сложности, только бы услышать его хотя бы еще один разочек. Но снова и снова в черепной коробке раздается щелчок — напоминание, что Арсения ему нельзя, потому что брать чужое нехорошо. Антон мог бы применить грубую силу: вихрем ворваться в чужую жизнь, устроить разлад в механизме, сбить настройки системы, нахимичить эндорфино-окситоциновый взрыв и попросту отбить мужчину, но… Но. В любом, абсолютно любом, даже самом гениальнейшем плане по захвату мира всегда присутствует хотя бы малюсенькое, но токсичное «но», что является той самой ложкой дегтя, безвозвратно поганящей целую уйму сладкого переработанного пчелами нектара. И, знаете, как бы ни хотелось перетащить новый объект вожделения на свою сторону, желания делать это ценою чужой жизни не было никакого. А выздоровление Александры, судя по рассказу Попова, напрямую зависит лишь от его стараний. Наверное, нет смысла указывать, что будет стоять в приоритете в выборе между любовными чувствами и человеческой жизнью. Да и Шастун, в самом деле, не какая-то стерва-собственница, у которой глаза пеленой любви затянуло, и она уже мчит напролом к цели, сшибая прохожих на пути. Песня «Угонщица» вовсе не про него. Поступить так было бы не просто подлостью, а настоящим убийством. Именно поэтому Антон даже претендовать не смеет. Арсений должен остаться с Сашей — это не обсуждается. Но тяжело. Как бы ясно ни было понимание ситуации, как бы ни главенствовал здравый смысл над никчемными чувствами, все же внутренняя борьба, в которой главный противник — твое собственное сердце, — это трудно. Хотя никто и не обещал, что будет легко. Если самоконтролю в глобальных масштабах Антон все еще остается подвластен, то с мелкими, но гадкими пустяками — проблема. Таким образом, удержать руку на месте, лежащей на кровати, становится непосильной задачей, которую Антон с крахом проваливает. Он тратит на дотошное разглядывание каждой фотографии по меньшей мере по полминуты, пока из наушников льются слова намертво впечатавшейся в голову песни. А на утро снова будет делать вид, будто ничего этого не было. Не пойман — не преступник. В груди екает, когда вслед за смахивающим движением пальца на экран выезжает новое фото, отличное от предыдущих: на нем Арсений не один. Второй человек на снимке — невысокая девушка — стоит слишком близко и ластится к мужчине слишком уверенно, чтобы оказаться просто подругой. Рыжие, слегка вьющиеся локоны сразу бросаются в глаза, становясь одной из самых ярких деталей образа; по щекам и курносому носу щедрой рукой рассыпаны мелкие пятнышки-веснушки; губы красит искренняя улыбка, шепчущая о счастье ее обладательницы. Вот она, Саша. Та самая, что составляет для Арса половину мира и даже больше. Та самая, место которой Антону не занять,***
Thousand foot krutch — Be somebody
— А что вы можете сказать насчет Арсения Попова? Ваши товарищи по команде упоминали, что вы, Антон, единственный, с кем он общается за пределами проекта, и это достаточно неожиданно, учитывая вашу межкомандную конкуренцию. Как человек, знающий его ближе остальных, вы можете рассказать, каким Арсений бывает в условиях дружеской обстановки? По сердцу ударяет спазмом, и Антон думает, что если бы он сейчас проходил проверку на полиграфе, а не давал интервью, — моментально бы спалился на участившимся пульсе. Это, в общем-то, первое его настолько серьезное, полноценное интервью, большая часть которого выйдет в эфир, поэтому оплошать и ляпнуть лишнего никак нельзя. А зная шастунскую суперспособность начинать нести полнейший бред в минуту волнения, риск опозорить на всю страну и себя, и Арса, а заодно и всю команду Gazgolder в придачу, возрастает сразу в десяток раз. — Арсений Попов, он… достаточно скрытный. В общении с ним редко встречаются ситуации, когда человек вдруг решает самостоятельно что-то тебе рассказать, — неопределенно пожимает плечами парень. — Он даже может показаться замкнутым и порой резковатым, но, — он совершает рваный вдох, — на самом деле он вовсе не такой. Он… теплый. — Теплый? — смешливо переспрашивает интервьюер, но Шаст кивает, ничуть не смутившись. — Именно, теплый. Как солнце. Как солнце, скрывшееся за тучами, выходит, — он сам усмехается своим же словам и пару секунд молчит. –И из-за них Арс производит впечатление, будто он хмур и угрюм, но если эти тучи отогнать — только тогда вы увидите истинного его. — Как вам удалось подступиться к Арсению настолько близко? — подкрепляет беседу вопросами интервьюер. — На самом деле намеренно я ничего не делал, просто… просто нам приходилось работать над совместными выступлениями, а потом я вдруг осознал, что в какой-то момент мы сдружились, — а вот это уже чистокровнейшая ложь. Ну конечно, ничего не делал, как же. Ведь это совсем не Антон хвостиком ходил за Поповым на протяжении месяца, и вовсе не он добивался его расположения потом и кровью. — У вас с Арсением совсем непохожие друг на друга жанры, однако, как вы уже сказали, вас даже ставили выступать в дуэте. Вам нравится Арсений как исполнитель? — Да, Арсений определенно мне нравится. Даже очень, — стараясь скрыть нервы от собственного неоднозначного заявления, Шаст прячет руки и принимается методично бесшумно притопывать ногой по полу. — Будет глупо, наверное, сказать, что его музыка вдохновляет меня на собственные победы, но это действительно так. Я считаю, Арс один из тех, кто поистине заслуживает стать первым в этой гонке. И я уверен, он сможет этого достичь. Антон ловит себя на том, что барабанит пальцами по подлокотнику, и сразу же прекращает. Весьма умно было спросить у него именно про Попова, так еще и записать всю его внутреннюю истерику от начала и до конца на камеру. Неплохо бы валерьянки хряпнуть, а то сомнения берут, доживет ли он вообще до конца интервью. — Каковы ваши отношения с остальными участниками вашей команды? — наконец переводит щепетильную тему интервьюер, позволяя Шастуну перевести дух. Он поворачивает голову вправо всего секундой позже, чем за углом успевает скрыться высокая фигура, поэтому не замечает чужого присутствия. Арсений делает глубокий вдох, затем выдыхает, прислоняется спиной к стенке, в легком ступоре прокручивая в голове прозвучавшие слова, касающиеся его, и сильно закусывает губу, нахмурив брови в ответ на подкинутое мозгом до безумия странное предположение.***
Louis Tomlinson — Miss you
Палец дважды касается экрана, помечая сердечком очередную свадебную фотку бывшей однокурсницы, инстаграм которой со дня этого счастливого события вовсе перестал радовать подписчиков публикациями, на которых не присутствовала бы праздничная фата невесты или не был запечатлен процесс торжества. Антон продолжает как ни в чем не бывало листать ленту, старательно создавая видимость, будто его от слова совсем не интересует всеобщее замешательство, и даже тихонько намурлыкивает себе под нос что-то из репертуара Игоря Николаева. Репетиция была приостановлена на неопределенный срок, поскольку в студии звукозаписи встала проблема: кто-то перерезал провода аппаратуры. Им оставалось всего ничего: записать сольную песню Славы Slame’а, еще пару раз прогнать общую песню на сцене и с чистой совестью разойтись по домам. Но тут обнаружился хулиган, вернее, обнаружились только его проделки, а их автор предпочел остаться инкогнито. И кто бы подумать мог, что на подобную пакость способен добродушный, никому не желающий зла Антон Шастун, что так неприметно стоит в уголке и ковыряется в мобильнике. Честно признаться, парень и сам не собирался ничего портить, но планы вмиг поменялись, когда он ненарочно подслушал заявление дающего интервью Арсения, что его главный конкурент, пожалуй, именно Slame, а потом аналогичное суждение самого Славы, и напоследок подкрепление сих фактов самими продюсерами, тоже придерживающимися мнения, что оба эти рэп-исполнителя слишком активно претендуют на победу и, похоже, готовы разорвать друг другу глотки в случае неуступчивости. Да-да, стоит повториться, что все это было услышано совершенно нечаянно, и Антон отнюдь не рисковал своей хитрой задницей, припав ухом к двери. Вот тут-то у нашего благожелательного пай-мальчика, что и мухи не обидит, и налились глаза кровью. Забив огромный болт на факт, что он сам также составляет конкуренцию для Попова, и вообще ее никак не избежать, если ты пришел на конкурс, Антон принял смелое решение, что хотя бы самого главного противника Арса он устранить обязан, и затягивать с этим не стоит. Однако единственная идея, которую мозг выкинул в состоянии экстренной ситуации, впоследствии оказалась полнейшим абсурдом, по сути, лишь только замедлившим процесс записи песни. А если сисадмину удастся восстановить запись с также варварски сорванной камеры наблюдения, то Антон, считай, просто по-крупному проебется: и конкурента не устранит, и сам будет выдворен с проекта с большим позором. Осознание своего ну вообще нихуя не обдуманного и тем более не рассудительного поступка свалилось на голову лишь после его завершения, а затем наступила паника. Мысли непросеянным от бреда потоком полились в черепную коробку, и преобладающей стала идея, которая заключалась в доведении преступления до конца и вообще весьма точно соответствовала принципу «горит сарай — гори и хата». Одним словом, Антон решил догадить, чтоб наверняка. Уже и без того по-крупному подосрав работу всему коллективу, он с диким страхом — уже не находясь в состоянии аффекта и полностью осознавая происходящее — пробрался к рюкзаку Славы и украл нотные листы и все обнаруженные тексты неизданных песен. Мозг непроизвольно провел мерзостную параллель и подкинул Шасту идею сразу по завершении преступления отправиться в паспортный стол и сменить фамилию на Раскольникова, чтобы уж точно на все сто совпадать с книжным персонажем, с которым он так исключительно сошелся в плане осуществления своего злодеяния: сперва совершил одно, а после, додумав, дополнил его вторым. Руководствовался ли Антон своей влюбленностью или просто воспылал желанием взаимопомощи? Трудный вопрос. Вероятно, все смешалось и превратилось в единую композицию, что и подтолкнула парня на свершение подлости. Так или иначе, сейчас осталось только ждать, пока ее обнаружат. — Ребят, никто мои ноты не видел? — вбегает в студию Слава, и без того обеспокоенный, что возможность записать сольник оборвалась именно на нем. — У тебя ноты пропали? Может, ты их дома оставил? — хмурится Арсений, и на него обращается более половины взглядов. «Дурак, дурак, дурак! Идиот!» — думает Антон и мысленно нервно зарывается пальцами в волосы. — «Я для чего здесь вообще стараюсь? Чтобы ты к себе лишние подозрения приклеивал, что ли?» — Я точно помню, что брал, — утверждает Слава, тут же растерявшись и усомнившись в своих словах. — Так еще и текст самой песни проебал. Но он был там, в рюкзаке, отвечаю, я его положил. — Хочешь сказать, что записывать нам не только не на что, но еще и нечего? — раздраженно вздергивает бровь звукорежиссер Илья. И пока потерянный рэпер пытается подобрать слова, дабы объясниться, Антон ловит на себе строгий взгляд, принадлежащий не кому иному, как Арсу. Шаст сглатывает, не смея отвернуться, а когда замечает, что мужчина сдвигается с места и решительно направляется в его сторону, спешно прячет глаза в телефоне, делая вид, будто он вообще ни к чему не причастен. — Шастун, на пару слов, — тоном, не терпящим возражений, сообщает Попов ему на ухо, чтобы остальные не могли подслушать, и разворачивается, шагая к выходу. Сперва запаниковав, Антон сначала даже подумывает дать деру и заныкаться где-нибудь в кабинке туалета, но позже, рассудив, что он и так превысил лимит детских поступков на сегодня, все-таки следует за мужчиной. — Твоих рук работа? — сразу с напором набрасывается на парня Арс, гулко захлопывая дверь и припирая ее самим Шастуном, схватив того за воротник. — Не понимаю, о чем ты, — выбирает Антон самую банальную отговорку, которая, по законам фильмов, обязательно означает, что произнесший ее человек лжет. — Да ты что, — рычит рэпер, крепче впивается пальцами в ворот и выкручивает его так, что ткань натягивается на шее парня и немного придушивает его. Шаст дергается и вытаращивает глаза от резко наступившей асфиксии. — А если получше подумать? — Я просто хотел помочь, — хрипит Антон, тщетно пытаясь схватить напирающего Арсения за руки, но всякий раз соскальзывая из-за своих вспотевших ладоней. — И ты помог! — рэпер отпускает парня, чтобы всплеснуть руками, но как только тот собирается сделать шаг вперед, снова толкает его в грудь, впечатывая в дверь. — Только почему-то от твоей помощи лучше не стало. — Да что тебя не устраивает-то? Спасибо лучше бы сказал, что конкуренцию тебе устраняю, — гримасничает Антон, рыпаясь в чужих руках, и отпихивает от себя Попова, заставляя отступить на шаг назад, однако сам остается на месте, чтобы снова не спровоцировать у супостата агрессию. — Что меня не устраивает? — возмущенно восклицает мужчина. — Что меня не устраивает? — повторяет он вдвое тише. — Меня не устраивает, что теперь из-за твоих ребяческих выходок все подозрения свалятся на меня. — С чего ты это взял вообще? Кто угодно мог такое сделать. Я не пошел бы на риск, если бы был шанс, что нас могут спалить, — огрызается Шастун, окидывая взволнованным взглядом Арсения, вновь подступившего непозволительно близко. — Никаких «нас» не было и не будет. Ты меня в это говнище не вплетай, — предупреждает мужчина и хлопает раскрытой ладонью по стене, прямо рядом с лицом парня. — Если сисадмин восстановит запись с камеры, и тебя поймают, я тебя защищать не буду, уяснил? За свои косяки сам поясняй. — Я это ради тебя сделал вообще-то, — напоминает Антон, однозначно обидевшись на такое небрежное отношение. — А я тебя просил? — парирует Попов, а у Шаста голова кружится от осознания, что в какой-то момент лицо мужчины оказалось чересчур близко к его собственному, и теперь ничтожность расстояния между их губами просто выбивает из колеи. — Почему ты каждый раз пытаешься оказать помощь там, куда тебя не звали, а потом предъявляешь претензии, почему я отказываюсь ее принимать? — Да потому что мне не похуй! — кричит Антон и повторяет лишь немного тише, разделяя предложение на отдельные обособленные паузами отрывки: — Мне. На тебя. Не похуй. Самую малость оторопев, Арсений не сводит с оппонента немигающего взгляда и задает очевидный вопрос: — Почему? И одним словом выбивает из грудной клетки весь имеющийся там воздух. Наружу рвутся слова. Правильные, честные. Неуместные. Те, на которые Антон вряд ли когда-либо осмелится, и совсем не те, каких ожидает Арс. — Потому что я неравнодушный, — наконец находится с ответом Шастун. — Если вижу, что могу оказать посильную поддержку, — не колеблясь, делаю это. А ты нуждаешься в помощи, и даже не смей этого отрицать. Они неотрывно смотрят друг на друга около десяти секунд, и в этих взглядах бушуют такие бури различных эмоций, что не описать словами. В итоге Попов сдается первым. — Ладно, — сговорчиво соглашается он, уступчиво склонив голову вниз и пробежавшись глазами по шнуровке на своей обуви. — Если хочешь помогать — дерзай. Только делай это менее палевно, окей? Потому что иначе как минимум себе самому нагадишь, а оно тебе надо? Уверен, что не настолько, насколько ты думаешь. Он уже тянет руку к дверной ручке, но Антон не спешит отступать в сторону, таким образом преграждая Попову путь внутрь. Шаст хватается за протянутую руку в области запястья, вынуждая мужчину посмотреть на него. — Мы справимся, ясно? — глядя четко в голубые блеклые глаза, ровным тоном говорит он. Арсений останавливает долгий задумчивый взгляд на их соприкасающихся руках, затем проходится сканирующим взором по лицу вокалиста и выдает, смешивая слова воедино с тяжким вздохом: — Я бы все отдал, лишь бы твои слова оказались правдой, — и торопливо юркает обратно в помещение, на ходу проглатывая подступивший к горлу ком.