Birdy — Strange birds
Вот уже пятнадцать минут Арсений с чрезвычайным любопытством наблюдает за Антоном. И единственный вывод, который он смог сделать за это время: Шаст однозначно чего-то недоговаривает. Сперва, когда они только вернулись в штаб и расселись на пуфах в разных его концах, парень вел себя вполне прилично, но затем украдкой — как он думал — обернулся и глянул прямо в глаза Попову с таким видом, будто ему далеко не впервой бросать на коллегу такие короткие взгляды. А когда опомнился и заметил за собой обратную слежку, буквально дернулся от неожиданности, что, конечно же, не было упущено Арсением. С тех самых пор относительно спокойного Антона как подменили: он всячески ерзал, крутился, время от времени снова беспалевно зыркал на рэпера и опять начинал все по новой. Словом, места себе найти не мог и истерзал весь несчастный пуф в попытках усесться наконец нормально. Добавкой к странному поведению Шастуна стали его недавние слова, что были еще слишком свежи в памяти, а оттого наталкивали на множественные размышления. Что это вообще значит — «мне на тебя не похуй»? Как понимать прикажете подобные заявления? А можно, пожалуйста, один русско-шастунский словарь? А то у Арса затруднения с переводом возникли. Впрочем, понять этого взбалмошного пацана — ну не поворачивается у Арсения в такие моменты язык назвать Антона взрослым парнем — всегда было задачей не из легких, однако сейчас он прямо-таки в ступор вгонял. Складывается впечатление, что он на победу Попова сильнее надеется, чем на свою собственную. Кретин самоотверженный, блять, бесит. Арс промаргивается и возвращается в сознание, наспех пытаясь сориентироваться, что успело произойти, пока он млел в морях раздумий. В стороне, поодаль от остальных, типичный сисадмин Валерий — небритый мужик лет тридцати на вид, одетый во что-то до мозга костей офисное, даже, можно сказать, ботанское, носящий очки с толстыми линзами и всклокоченный, как искупавшийся в пыли воробей, — активно размахивая руками, что-то усердно втолковывает время от времени кивающему Вакуленко, в то время как в паре метров от них Юнусов с не самым милым выражением лица беседует со Slame’ом — по-видимому, отчитывает. «Мда уж, хуево получилось», — думает одна сторона Арсения, в то время как другая задорно щебечет на ухо, что ему это только на руку, и вообще Шастунчик классно сработал. Арс пропускает мимо ушей обращенную к ним речь наставников, решивших прокомментировать сложившуюся ситуацию, и только из последовавшей реакции ребят понимает, что продюсеры явно настроены враждебно по отношению к заведшейся в коллективе крысе, кем бы она ни оказалась. Мужчина мысленно пробивает лоб рукой. Главное, чтобы Шастун из-за своей глупости и сумасбродности — и из-за Арсения — себе проблем не нажил. Какого черта он вообще сунулся в это дерьмо, Попов понять не может и, наверное, не сможет никогда. Потому что Антон по сей день остается элементарной загадкой без ответа, и Арсу остается только путаться в собственных догадках, не надеясь на их подтверждение или опровержение. Правда одна мысль, более или менее похожая на правду, в темноволосую голову все-таки закралась. Слишком смелое и рискованное предположение, резкое, провокационное, но единственное, достойное права зваться логичным основанием для действий Шаста. Может, Арсений и дурак — этого никто никогда не отрицал. Но он, во всяком случае, далеко не слепой, а не заметить многочисленные взгляды-прикосновения-просьбы-намеки мог бы только человек незрячий. Конечно, он не собирается так сразу рубить с плеча и говорить категорично, не удостоверившись в собственной правоте, однако… раз за разом поступки и поведение Шастуна наводят на мысль, что Попов не ошибается. Антон Арсу нужен,***
Sam Smith — Him
Несмотря на возникшие неприятности, порча аппаратуры даже не сбивает график репетиций, и следующий прогон происходит ровно в назначенный задолго до недавнего происшествия день. Антон старается вести себя максимально неподозрительно, отчего еще больше становится похож на хуево скрывающегося преступника. Параллельно с проделыванием простых житейских действий он высматривает новую «жертву», которая станет следующей в очереди на получение подставы, и одновременно с тем раздумывает, а не пойти ли лучше добивать бедного Славика, чтоб уж наверняка обезвредить хотя бы одного конкурента. Наверняка, если Slame станет косячить со слишком завидной регулярностью, наставников это не устроит, и для него эта история не кончится ничем хорошим. Зато Шаст поможет Арсению в достижении его цели и, быть может, даже прочнее укрепится в коротком списке людей, которым мужчина доверяет. Невероятно трудно балансировать на тонкой нити, натянутой меж островом притворности и островом правды. Струна то и дело раскачивается то в одну сторону, то в другую, вожделея скинуть Антона и нарушить выстроенную им гармонию, и ему чудом удается держаться на плаву и не преступать черту близкой дружбы, но также и не отдаляться слишком сильно. Антон знает, что должен оставаться достаточно близко, быть все время рядом, если хочет оказывать помощь и поддержку, но, черт, как же легко сорваться, как же немыслимо сильно хочется стать для Арсения большим, чем просто товарищ, разорвать все правила и границы, швырнуть запреты наземь и потоптаться сверху грязными ботинками. Как же непреодолимо желание завоевания, присвоения. Но остатки разумного мышления подсказывают, что так нельзя. Так мужчину никогда к себе не приблизить. Только через долгий и муторный способ, только в обход, в неугоду себе, помогая потенциальной конкурентке, и тогда, быть может, Шаст станет удостоен желанного внимания со стороны Попова. А иначе, если ринуться диким зверем напролом — все, погиб, подстрелят. Здесь больше приветствуется хитрость лисицы, чем сила медведя. Выдержка и стойкость должны стать соратниками Антона, если он желает покорить установленную высоту и окаменевшее сердце Арсения. Ведь сколько бы ни было убеждений, что он помогает спасти Александру из доброты душевной, и ежу понятно, что на деле это лишь способ обратить на себя внимание Попова. Как бы Антон ни боролся с тягой заполучить мужчину себе — все время сражался с ветряными мельницами. Знал же, что это влечение уже давным-давно победило — еще когда только зародилось. Все противоборствования бессмысленны, а убеждения — бессильны. Пустая трата энергии. Антон не Саше хочет помочь. Антон хочет занять почетное место в сердце Арсения. Антон знает его единственную слабость. И сколько бы он того не отрицал, Антон до безумия хочет стать его слабостью. Антон. Все равно. Хочет. Его. — Перерыв полчаса! Слава яйцам, наконец долгожданная передышка. Шаст думал, не доживет. Первым делом руки тянутся в карман за пачкой сигарет, поскольку, в свете последних событий, курить хочется все чаще, а устроить перекур можно все реже. Лицо обдувает прохладным, отнюдь не майским ветром, стоит только приоткрыть дверь «на волю». Из здания Главкино в последнее время действительно стали выпускать гораздо реже, чем полагалось, ввиду регулярных муторных репетиций. Съемочная площадка «Песен» стала вторым — а может и первым — домом, и Антон начал подумывать, а не зазря ли он до сих пор платит за съемную квартиру: все равно почти там не появляется. В какой-то момент павильон «Песен» заимел слишком большое значение, приравнимое к значимости отчего дома, а Шаст этот момент проморгал. Теперь мысли о том, что буквально через месяц это место придется покинуть, страшили и нагоняли тяжелую пелену тоски. По коже пробегает стадо мурашек, но не от накинувшегося кусачего ветра, а от замеченного в стороне силуэта, не узнать который уже физически невозможно. Ноги сами несут к мужчине, а глаза боязливо оглядывают пространство вокруг в надежде не наткнуться на лишних свидетелей. В этом плане везет: благо, что Антон — впрочем, как и Арсений — заимел привычку выходить курить через черный ход, а не через парадный. — Легкие отвалятся столько дымить, — подойдя со спины, с ходу и без предисловий заявляет Шастун, выхватывая из пальцев мужчины еще не подожженную сигарету и быстро обхватывая ее губами, пока не отобрали назад. — Как раз об этом я хотел с тобой поговорить, — поворачивается к нему Арсений, но, на удивление, не перечит и прячет пачку в задний карман, откладывая перекур до лучших времен. — О сигулях? — поднимает брови Шастун, чиркая колесиком зажигалки. — Я ослышался, или ты назвал сигареты сигулями? — кривится Попов. Антон пожимает плечами с видом «ну да, а что не так-то?». — Боже, Шаст, тебе что, одиннадцать лет? И нет, я не о них. — О чем же тогда? — беспечно интересуется парень. — Я хотел поговорить о твоем чрезмерном беспокойстве обо мне, — бьет словами под дых Арсений, внимательно наблюдая, как Шастун заходится в кашле, поперхнувшись табачным дымом. — О чем ты вообще? — на висках выступают капельки пота, а к лицу стремительно приливает кровь. Сигарета уже забыта и без дела тлеет меж двух пальцев опущенной вниз руки. — И снова ты прикидываешься, словно ничего не понимаешь, — с наигранной досадой вздыхает рэпер и без предупреждения берет руку Антона в свою, что, по сути своей, является ультразапрещенным приемом. Колкий удар приходится ровно в солнечное сплетение, отдает во внутренние органы и разносится по конечностям тянущей болью. Если Арсений обо всем догадался — это пиздец. Жутко пугающий, но неимоверно долгожданный пиздец. — Или ты хочешь сказать, что крутишься все это время вокруг меня просто так? Неужели ты так упорно стараешься влезть в мою жизнь из тяги к товариществу со мной, м, Антох? — рука скользит выше, уже достигает предплечья и с успехом минует его, ложась на заднюю часть шеи. Антон слова из себя вытащить не может, когда сильная рука притягивает его ближе, как малого щенка, а он и против ничего сказать не смеет — всю храбрость парень растерял еще по дороге сюда, к Арсу. — И помогать с завоеванием первого места ты мне тоже решил из мужской солидарности, да, а не потому, что хотел почаще быть со мной рядом? — не умолкает ни на секунду Арсений, с каждым новым словом делая все больнее и больнее и не оставляя после себя ни единого живого места на теле. — Замолчи, — наконец выдавливает Шастун, положив на произношение этого слова все нашедшиеся силы. Он вздергивает руку с покоящейся в ней сигаретой и зажимает ту между зубов, тем самым перекрывая себе возможность сорваться и выложить мужчине все свои чувства как на тарелочке. Ну или же харкнуть в лицо. Тут уж смотря в какую сторону эмоции поведут. — Я-то замолчу, а вот ты давай, скажи это, — противно ослепляя белозубой широченной улыбкой, глумится Арс. Он наступает на Антона, и тому приходится попятиться назад и в итоге оказаться припечатанным спиной к стене. — Ну же, скажи, Антон! Признайся, и тебе сразу станет легче. Помнится, ты сам же советовал мне этот способ. Чего же теперь трусишь? — Пошел нахуй, — шипит парень сквозь стиснутые зубы, выглядя уморительно — если посмотреть глазами Попова — с сигаретой, плотно сжимаемой пухлыми губами. — Тебе больше заняться нечем, кроме как меня провоцировать? — а в глаза упорно не смотрит, потому что знает: только взглянешь — и все, конец. — Может, и нечем, — Арсений напоминает акулу-убийцу с этой своей маниакальной улыбкой. — У нас вообще-то перерыв получасовой, если ты не забыл. А своим свободным временем я могу распоряжаться, как мне вздумается. — В таком случае отъебись и катись куда подальше со своими приколами, — посылает его Антон и тут же ахает от неожиданности, когда хватка на затылке становится в два раза крепче, а свободная рука Попова по-хозяйски властно опоясывает талию, и теперь парень оказывается в буквальном смысле прижатым, практически приклеенным к Арсению. Дыхание учащается, как и пульс, когда парень ощущает, как внизу живота завязывается узел. Ох, как несвоевременно! — Не ври, что тебе не нравится, когда я так делаю, — мурлычет на ухо мужчина, а Антон разрыдаться прямо здесь от досады готов, потому что он прав. Так чертовски прав, что внутренности узлом скручивает, и каждую клеточку тела, словно мощнейшим магнитом, притягивает к телу напротив. И хочется ближе, и хочется дольше, и совсем не хочется уходить. Антон ненавидит Арсения за его правоту и ебучую догадливость. — Отпусти меня немедленно, — уже не требует, а умоляюще шепчет Шаст, и это выглядит жалко. — Ты бы видел себя сейчас, — едко усмехается Попов. — Умоляешь меня, как последний слабак, как будто ты не двухметровая шпала, и у тебя не хватит сил меня оттолкнуть. А знаешь, почему? Потому что ты не хочешь. И даже когда просишь отпустить, продолжаешь надеяться, что я этого не сделаю, — он заглядывает в зеленые глаза и с особой ядовитостью произносит следующие слова: — Ты хотя бы себе самому не ври, Тох. Глупо же выглядишь. — Арсений, ты отвратительный! — шипит Шастун и по наставлению мужчины грубо пихает его в грудь, заставляя разжать хватку и отступить на два шага назад. — Ты можешь убежать от меня, обматерить и послать, только вот от себя никогда не сбежишь, Шаст, — подняв руки вверх ладонями к Антону, бросает ему вдогонку Арс, а через мгновенье раздается звучный хлопок двери, означающий, что он остался на улице один. Антон вернется — Арсений знает. Может, не сегодня. Может, нехотя. Но теперь, когда рэпер точно удостоверился в правоте своих предположений, он уверен: Антон уже никуда от него не денется. Пообижается, подуется, но в итоге все равно снова будет рядом, а там уж дело за малым: всунуть вперед награду, а затем получить желаемое. Вообще раз плюнуть.***
Amchi feat. Ternovoy — Прочь
Антон ошибался. Причем слишком во многих вещах сразу: в сути чувств, в своей неприметности. В Арсении. В трехтысячный раз он задается вопросом, почему никто не предупредил, что будет так трудно. И в три тысячи первый понимает, что никто и не был обязан. Сам влип — сам виноват. На практике любовь оказалась отнюдь не такой, какой ее показывают в сопливых мелодрамах. На практике любовь оказалась полным дерьмом и мигом отбила у Антона желание быть влюбленным. Только вот обратную дорогу уже замело метелью. Первое, что заставило парня насторожиться — это то, что быть влюбленным далеко не равняется быть любимым. А когда он осознал, что из-за своих чувств также можно испытывать целый букет неприятных эмоций, таких как стыд, неловкость, вину, тоску, — сразу ринулся наутек, однако ворота уже были закрыты на амбарный замок. Но самым главным разочарованием в светлых чувствах стала истина, что объект обожания имеет свойство огорчать и вообще не соответствовать ожиданиям, созданным твоим сознанием, а из-за этого наступают мучения. «Мучения» — именно такое название Антон дал своему нынешнему состоянию, когда тело распластано по кровати и не может пошевелить ни ногой, ни головой, мысли в последней находятся в состоянии полнейшего раздрая, и вообще присутствует ощущение, что тело лежит недостаточно сильно, и хочется лежать сильнее. Ну и, конечно же, совсем распоясавшиеся в последнее время пальцы правой руки по наитию тянутся к телефону, потому что привязанность выигрывает у гордости «в сухую». Кажется, Антон Арсения ненавидит. Когда снова оказывается на его странице. Когда по десятому кругу листает фотографии. Когда на предложение телефона ввести сообщение судорожно печатает текст, стирает, печатает, стирает, переписывает с сотню раз, в конце концов так и не находит подходящих слов и гасит экран, со злостью швыряя мобильный куда-то в темные ебеня комнаты, лишь по характерному стуку гаджета об пол определив, что посадка произведена успешно. Когда прячет лицо в руках, но все равно не может избежать преследования его ебучими образами в своей же голове. Когда вспоминает жаркие прикосновения к своему телу и отчаянно стонет в ладони, понимая, что его снова накрывает волной возбуждения, как тогда, днем, у черного входа в Главкино. Когда, наплевав на неимоверную усталость, вскакивает с кровати, находит телефон, удачно упавший на ковер между шкафом и тумбочкой, на ходу срывает с себя штаны, возвращаясь на треклятый аккаунт, плюхается на кровать и запускает руку в боксеры. Когда яростно надрачивает, глядя на очередное фото с обнаженным торсом, и чувствует оглушающее головокружение, представляя вместо собственной руки рот Арсения. Когда за каких-то семь с половиной минут доводит себя до разрядки при помощи одной только руки, нескольких особенно вызывающих фотографий и бессчетного количества мыслей о нем и его теле. Кажется, Антон без Арсения не может. Когда весь потный и взмыленный, одурманенный и разомлевший после оргазма, проклиная и себя, и Попова, и глобальную сеть Интернет, таки набирает сообщение, которое только сейчас выглядит адекватным, но наутро наверняка заставит ненавидеть весь мир. 23:44 Если я скажу, что ты был прав, в наших взаимоотношениях что-то изменится? Кажется, Арсений Антона погубит.