Johnyboy — Когда мы взлетаем
Антону с трудом удается протиснуться между фанатками, чтобы пробраться к входу в Главкино. Ему улыбаются, с ним здороваются, незаметно пытаются потрогать руками, зачем-то спрашивают, как дела. Слава настигла — хотя правильнее будет сказать подкралась — неожиданно. Вроде только вчера был обычным парнем из Воронежа, учился в местном институте и курил дешевые сигареты, а сейчас его уже узнают на улице и просят сфотографироваться и дать автограф. Так странно. Он ведь и не заметил совсем, в какой момент количество подписчиков в Инстаграме возросло до приличного такого числа так же, как и количество дам, атакующих личные сообщения с целью познакомиться. Хотя это и не удивительно, учитывая, что весь свет клином сошелся на одном человеке, и до других дела не было ровным счетом никакого. Да и ко вниманию Антон привык еще с малых лет, поэтому состояние приятного удивления настало только тогда, когда он понял, что вдруг стал настоящей звездой. Нельзя сказать, что не было приятно, однако задирать нос и зазнаваться парень как-то не планировал. В конце концов, среди всех этих тысяч ему нужно внимание только одного человека. Но, как известно, когда жизнь нам что-то дает — обязательно что-то придется отдать ей взамен. Таким образом, в некогда дружном коллективе «Песен» появилось недоверительное напряжение и теперь держалось между музыкантами на постоянной основе. Небеспричинно: основания для подозрений были. Взять хотя бы случай с Артемом Амчиславским — фотографии ведь были сделаны в павильоне. Мариночку Лисичкину, под псевдонимом которой Антон промышлял своими грязными делишками в Инстаграме, знали, наверняка, все поголовно, а посему места для шуточек и непринужденных разговоров на репетициях не осталось. Во-первых, был риск, что Мариночкой может оказаться кто-то из своих, а во-вторых, в целом было неприятно ощущать, что эта додельная профурсетка в любой момент может обналичить и вытащить твоих шкафных скелетов на всеобщее обозрение, а от этого появлялась тревожность. И, что самое важное, у Амчиславского и Tritia резко рухнули рейтинги. Песни их авторства внезапно спустились в чартах на более низкие места, по результатам голосования недели они занимали последние места. В то время как Антон и Арсений преимущественно лидировали. С Арсением же у них последнюю неделю все было на удивление стабильно: регулярные встречи, украденные друг у друга поцелуи в перерывах между репетициями, пока никто не видит, милые разговоры ни о чем и одновременно обо всем, а также парочка интимных случаев, в результате которых оба оставались довольными и умиротворенными. Но и в этих, казалось бы, райских встречах нашелся свой минус: Антон перестал различать, где правда, а где актерская игра. Не соврал Арсений — играл он и вправду не то что мастерски — профессионально. И Антон, черт возьми, верил. Постоянно пытался осечь себя убеждениями, что Попов просто притворяется ради собственной выгоды, и доброта его, и до жути милые словечки, и все касания — всего лишь заслуга учителя в театралке. Но стоит только Арсу включить режим своего любимого ласкового полушепота, уткнуться носом в шею или макушку парня, прижаться к груди, начать покрывать его всего медленными поцелуями, поглаживая спину теплыми руками… и Антон пропал. Он так отчетливо понимает, что Арсению нельзя верить, но ему, блять, так сильно хочется верить, так хочется закрыть глаза и хотя бы на мгновенье представить, что это все по-настоящему, от чистого сердца, по доброй воле. Что Арса тоже влечет к Антону, и он так льнет к груди не потому, что должен, а потому, что сам того хочет. Что вся химия, творящаяся между ними, — не просто игра. Антон не хочет, чтобы это было игрой, потому что тогда его автоматически уже сейчас можно считать проигравшим. Антону много не нужно — просто его бы рядом. Не нужно нежных поцелуев, не нужно медленных прикосновений к рукам, лицу и шее, не нужно теплых слов, не нужно груди, на которой так уютно лежать головой, не нужно ничего. Антон согласен жить как в музее, где он посетитель, а Арс — экспонат, к которому нельзя прикасаться руками. Он бы не трогал. Он бы выдержал, просто любовался бы часами напролет. Просто находиться рядом. Просто дышать им. Однажды Шаст, еще не отошедший от оргазма и находящийся уже на полпути ко сну, сказал Арсу, что жизни своей без него не представляет. И хотя и задремал у того на груди буквально через минуту, все равно отчетливо помнит, что мужчина лишь тепло улыбнулся, но ничего не ответил. Потому что Арсений боится слов. Как бы там ни говорили, все равно словам уделяется чересчур много внимания, зачастую даже больше, чем поступкам. Ведь сколько за девушкой ни ухаживай, она все равно с нетерпением будет ждать конкретизирующего признания, чтобы удостовериться, что все — теперь наверняка. Делать — в его случае означает сыграть роль. А сказать — означает соврать. Чувствуете разницу? А еще Арсений никогда не оставлял Антона на ночь. Не то чтобы Шастун особо просился — но был точно не против, — однако Попов и не предлагал остаться и всегда лишь поднимался прикрыть за парнем дверь, когда тот собирался домой. Антон может его понять. Одно дело спать с кем-то в смысле трахаться или отсасывать там — ведь до секса у них пока не дошло, — но совсем другое спать в значении спать. Спать — значит доверять. Остаться перед человеком нагим не в прямом смысле, а в переносном. Ведь во сне мы особенно уязвимы, а значит, спать — это добровольно быть слабым рядом с кем-то. Для Арсения слабость — больная тема. У него только два варианта — оставаться сильным всегда, везде и при любых обстоятельствах, либо проиграть. А когда уязвимость — это то, что досталось Саше, то он просто обязан компенсировать ее слабость своей силой, чтобы защитить. Он не может не быть сильным рядом с ней. Соответственно и ни с кем другим тоже. Поэтому если он позволит себе спрятать когти хотя бы рядом с Антоном, это незамедлительно приведет к разрушению, и Арсений попросту рассыплется. Засыпать рядом с кем-то он не готов. Что угодно, но не это. Проникнув в Главкино, Антон без труда находит его среди других, пробежавшись глазами по лицам. Вон он — в гримерском кресле красоту наводит, подставляя личико под кисточку с пудрой. Готовится к выходу на сцену. Они никогда не приезжают на репетиции или съемки вместе и всегда расходятся поодиночке, безо всяких там провожаний и поцелуев на прощание. Хотя в Главкино практически все время если и не проводят вместе, то хотя бы крутятся неподалеку друг от друга. — Арс, — не подходя, с расстояния окликает мужчину Антон. Тот открывает глаза и улыбается, в качестве приветствия махнув рукой. Шастун отвечает тем же, но даже этот незатейливый жест провоцирует волну мурашек по спине. Сегодняшний концерт имеет особенную значимость для Антона. Сегодня он сделает на сцене то, на что долго не решался наедине.***
Amchi — Хижина
Вдох-выдох. Антон на ватных ногах поднимается на сцену, будто впервые, подрагивающими руками принимает от Павла микрофон, с трудом удерживая тот в мокрой ладони. Внутри — истерика, сердце сейчас рванет и выйдет из строя, развалившись на запчасти.— Ведь мы падаем вверх. Мы убежали от всех людей, И я готов провести с тобой вечность. Мы больше Вселенной всей.
Взгляд — прямо в камеру, а чувствуется, как будто ему в глаза. Знает же, что Арсений сейчас там, в штабе, смотрит, слушает и, скорее всего, все понимает. Антону хочется верить, что понимает. Ведь это значило бы, что он делает все это не просто так. Слова женского рода, обращенные как будто к девушке, режут слух, звучат неправильно, отстраненно от реальности. Но по-другому никак, а смысла они все равно не изменят — песня слишком сильная, чтобы тот, кому она адресована, ее не понял.— Тишина, тишина, тишина, И весь мир ниже нас, ниже нас, ниже нас. Огромный космос, в нем плывет наша хижина, И я дарю это все тебе.
Даже несмотря на мощность микрофона, слышно, что голос звучит будто приглушенно, хоть и глубоко: Антон словно рассказывает большой секрет всему миру, отрывая от сердца нечто потаенное и очень важное. Но на самом деле поет лишь для одного слушателя, и они оба это знают. Только они это знают.— Пусть знают все: у нас больше, чем, Больше, чем любовь.
К сожалению, Антон никогда не узнает, что где-то там, всего в нескольких метрах от него, через пару стен, в груди у Арсения что-то ощутимо екнуло. Куплет парень заканчивает как в тумане. Вокруг все размыто, как бывает от сигаретного дыма, даже лица замерших и притихших зрителей сложно разглядеть. Комментарии Тимати и Басты слышатся, как сквозь вакуум, словно Шаст — глухая на одно ухо селедка под водой, а продюсеры кричат ему с берега. Да и, если честно, их реакция и решение — последнее, что волнует сейчас парня. Единственное, что он понимает, так это то, что он прошел. А этого более чем достаточно. Он отдает микрофон первому, чья фигура появляется в поле зрения, на предательски подгибающихся ногах спускается со сцены, крепко сжимает и разжимает кулаки, впиваясь в ладони ногтями, пока возвращается в штаб. К горлу будто бы даже подступает чувство тошноты от осознания, что там сейчас будет он, Антону придется смотреть ему в глаза, а может быть, Арсений даже подойдет поговорить или еще что-то, и Шаст просто не выдержит и рухнет в обморок от нервов. Стоит только завернуть за угол, как глаза сами на автомате находят голубые, смотрят боязливо и с вопросом, а у Арсения у самого взгляд немой и лицо без эмоций, потому что буквально минутой ранее случился эмоциональный взрыв. Слов нет — они все были потрачены только что на сцене; сказано даже больше, чем нужно, и больше объяснять нечего, даже вопросов не осталось. Антон только что признался Арсению в любви.***
One Republic — Apologize
Во внерабочее время Главкино выглядит жутковато: мрачные коридоры, нет привычной суматохи, минимум работников, большинство которых все равно сидят по кабинетам. Антон смутно помнит, сколько раз и в какую сторону должен свернуть, чтобы добраться до пункта назначения, поэтому двигаться приходится скорее интуитивно, чем по памяти. Однако нужную дверь не заметить просто невозможно: крупная золотая табличка с выгравированной на ней надписью «Юнусов Тимур Ильдарович. Продюсер лейбла Black Star» виднеется со всех концов коридора и с любого ракурса. Парень делает глубокий вдох, восстанавливает дыхание, хочет даже перекреститься напоследок, но решает не терять зря времени на всякую ерунду и робко стучит, в душе молясь, чтобы продюсера не оказалось на месте. Его будто вернули в школьные годы — ощущение то же, как когда стучишь в кабинет директора, прибыв получать пиздюлей, вот ей богу. Твердое «войдите» доносится из-за двери, и Шастун несмело нажимает на ручку, приоткрывая дверь и заглядывая внутрь. — Тимур Ильдарович, здравствуйте еще раз. Могу я… — начинает было он, но мужчина, узнав подопечного, мигом сменяет деловое выражение лица на улыбку и кивает головой на стул для посетителей, стоящий через стол от его собственного кресла. — А, Антон, это ты. Проходи, конечно. Присаживайся. Почувствовав благоприятное расположение наставника, Антон значительно расслабляется и, последовав его указанию, присаживается на стул. — Ты хотел о чем-то поговорить? — спрашивает Юнусов и отодвигает в сторону подписываемые им бумаги, теперь сосредотачивая все свое внимание на посетителе. — Да-да, — быстро кивает молодой вокалист, сразу как-то засуетившись и выпрямившись на стуле струной. — Тимур Ильдарович, я хотел кое-что сказать, вернее, показать. Посмотрите, вот, — он протягивает продюсеру некий файл с вложенным в него единственным листом и затихает, скромно сложив руки на коленках. — Что это? — хмурится Тимати, склоняется над документом и пробегает глазами по печатным строкам. — Контракт на сотрудничество? — Подписанный от имени Вячеслава Исакова, — вкрадчиво поясняет Шаст и закусывает губу, контролируя глазами каждое движение наставника. — Копия, если быть точнее. Юнусов медленно поднимает на него голову. — Парень, а ты, должно быть, неплохо постарался, чтобы откопать эту бумажку? — улыбка сползает с его лица, и Антону становится как-то не по себе. — Это ведь прямое нарушение правил участия в проекте, а я просто вершу правосудие, — пожимает плечами он, уклоняясь от прямого ответа: ему и правда многого стоило достать этот документ. — Я считаю, что все должно быть честно. — А закладывать товарища — это честно? — серьезно спрашивает продюсер, глядя прямо в глаза. — Он мне не товарищ и никогда им не был, — резковато отвечает Шастун. — Мы все здесь конкуренты, поэтому если я вижу перед собой возможность подставить кому-то подножку — я это сделаю. А самого в холод бросает, потому что в своих словах узнает слова Арсения, которые тот произнес еще в самом начале, когда Антон только кидал ему первые запросы на дружбу. Антон никогда раньше не придерживался подобной точки зрения. А теперь изменился, блять, поддался на влияние Попова и стал думать, как он. Даже, наверное, на какую-то долю и сам стал им. Загрубел и потерял себя в погоне за одобрением этого мужчины. Наставник качает головой и прячет документ в стол, негромко благодарит Антона и обещает во всем разобраться. Антон свою работу сделал. Уже покидая здание Главкино, он сует руку в карман и достает злосчастную бумажку и карандаш. Парень вычеркивает имя Slame’а, а под языком расползается едкая горечь, и тяжелый ком к горлу подступает.«— Все собрал? — Все. — Какой ценой? — Ценой всего*.»
Усмехается: он ведь совсем не лучше. Разломать мечты стольких людей ради своей одной — кем нужно быть вообще? И сам же сразу отвечает на свой вопрос: нужно быть любящим. Сойти с ума, рехнуться, послать собственные принципы, прогнуться, поддаться и переть до конца, до упора, ради любимого человека. Стать сверхчеловеком покруче, чем их рисуют в супергеройских фильмах, горы свернуть и солнце потушить, а если он захочет — и звезду с неба достать и приволочь ее ему в руках, посжигав к хренам все ладони. Влюбленные люди зачастую описывают свое состояние таким словом, как окрыленность — чувство легкости во всем теле, когда легко дышится и хочется летать. У человека отчаянно любящего все примерно так же, только гиперболизировано: все тело сковывает адской болью, кожа на спине в области лопаток лопается и из образовавшихся кровоточащих ран прорываются два перьевых окровавленных крыла. Окрыленность? Фактическая. Возможность летать? Ха, еще какая! Это даже не то что возможность — необходимость, обязанность. Хочешь не хочешь, невыносимо больно и тяжело, сдувает ветром и лупит дождь в лицо — похуй, все равно попиздуешь за гребаной звездой, руки, ноги, крылья, хвост, всего себя в кровь сотрешь, но ты ее достанешь, выдерешь с корнями из ебучего неба, оставив неопрятную дыру в космосе, и принесешь к его ногам только потому, что он захотел именно эту, а значит, ты в лепешку разобьешься, но сделаешь его, блять, самым счастливым на свете, чего бы тебе это ни стоило. Влюбиться — это легко, это приятное разнообразие, перемены, и это ни к чему не принуждает. Это долгие объятия, медленные поцелуи и конфеты с карамельной начинкой. Любить — это, блять, сдохнуть ради него, это стереться в порошок, но все равно улыбаться сквозь кровь и слезы, потому что улыбается он. Влюбиться — это гулять по набережной, мило держась за ручки, быть вместе и только рядом, не отлипая друг от друга ни на минутку. Любить — это убить. Свою гордость, себя и любого, кто намерится причинить твоему человеку вред. Любить — это озвереть. Растратить остатки человечности, ощетиниться, отрастить когти и клыки. Это стать диким животным ради своего человека. Любить — это смириться с тем, что ты не один такой желающий; что помимо тебя у твоего человека может быть кто-то еще, и совсем не факт, что он выберет тебя, а не его. Любить — это знать, что твой человек никогда в полной мере не станет твоим, но все равно быть готовым на все ради него, за него, для него. Антон осознанно выбрал любить. Знает: в конце пути — летальный исход. И все равно рвется прямо в пекло. Полоумный сорвиголова. 20:35 — Арс, можно я приеду? Мне нужно тебя рядом. «Желательно, навсегда», — добавляет в голове. Хотя прекрасно понимает: навсегда — это не для их истории.***
Homie — Моя искра
— Мы отпускаем всех вас и просим на этой сцене остаться Вячеслава Исакова. Певцы и певицы в замешательстве оглядываются на вышеупомянутую личность, но подчиняются указанию наставника и медленно покидают сцену, сама же личность с растерянным видом выходит в центр сцены, не понимая, что он сделал. Только Антон не оборачивается. Потому что и так все знает. Потому что стыдно смотреть в эти испуганные глаза. — Слава, — начинает Тимати, разводя руками, — с две тысячи семнадцатого года у тебя есть действующий подписанный продюсерский контракт… Продолжение речи наставника Антон не слышит. Может, потому что уже находится в штабе, а может, и потому, что опускает голову и закрывает ее руками, таким образом спрятав и уши, и глаза, чтобы не слышать и не видеть того, что происходит на сцене и транслируется на большой экран. Он чувствует, как пуф рядом прогибается под чужим весом, когда кто-то присаживается рядом, и Антону даже смотреть не нужно, чтобы понять, кто. Сгорбленной спины касается рука, опускается полной ладонью, проезжает выше, добираясь до плеча, многозначительно сжимает. Шастуну приходится поднять голову, волосы на которой взлохмачиваются об рукав толстовки и теперь торчат в разные стороны. — Не убивайся ты так из-за этого. Ты же помнишь, что ты всего лишь посредник? Заказчик-то все равно я, — вполголоса говорит Арсений, так, чтобы слышал только Антон. Он поднимает глаза выше и хихикает, сразу протягивая руку и принимаясь приглаживать волосы взъерошенного коллеги. — Скажи, ты сможешь как-то разрешить возникшую проблему? Какие твои обязательства по контракту? — доносится голос ведущего из телевизора. — Боюсь, что по условиям договора я не имею права расторгнуть его раньше истечения срока действительности, поэтому… — отвечает Slame, так и оставляя предложение незаконченным. — Ну ты же понимаешь, что мы в ситуации такой, что по условиям проекта мы не можем дальше сотрудничать? И нам очень жаль, потому что ты нас всех поразил, и зрители все очарованы, — более или менее снисходительным тоном говорит Вакуленко, разводя руками. — И приходя на какой-то проект, нужно быть честным, — дополняет Юнусов. — Ну, понятно, что он просто хотел заниматься музыкой и, скорей всего, даже не задумывался о том, чтобы кого-то обманывать, но… увы, прости, но удачи тебе. — Спасибо тебе за твою музыку, за твою бешеную энергетику, спасибо, — Тимати поднимается с кресла, начиная хлопать. Зрители быстро подхватывают его инициативу, и теперь зал провожает выбывшего конкурсанта звонким гулом аплодисментов. — Ребята, думайте, что подписываете,** — натянув улыбку, отшучивается Слава, обращаясь к публике, и пожимает руку подскочившему со своего места Паше. Антон роняет лицо в ладони. — Ненавижу себя, — бормочет он, сердито сопя. — Просто терпеть не могу. — Почему же себя, а не меня? — наклонившись к нему, интересуется Арс. Антон не отвечает ничего, а Арсений не допытывается, потому что Слава появляется на входе в штаб и с грустной улыбкой разводит руками, будто ощущает вину перед приятелями за свой уход. Остаток съемочного дня проходит в напряжении, причем не только для Попова и Шастуна, но и для остальных ребят. Воздух будто бы разряжен и в любой момент может шибануть молнией. Недоверие, обида за товарища, страх перед моментом, когда наставники определят будущих финалистов — все смешивается в единый ком негативных эмоций, что давит своим весом и ломает хребет. Время бежит чересчур быстро, одно выступление сменяет другое, подталкивая все ближе к жерлу вулкана, где кипит и пузырится раскаленная лава. Перед смертью не надышишься, поэтому Антон глазом моргнуть не успевает, как они с другими полуфиналистами уже стоят выстроенные в шеренгу, как приведенные на расстрел. У Шастуна отчего-то коленки подрагивают, когда Павел становится между участниками двух команд и начинает вещать, намеренно тянет интригу — очень классно придумано, ага, самое то, когда нервы и так как канат. — После прошлого концерта, как всегда, открылось онлайн-голосование. Но в этот раз вы выбирали не просто лидеров недели, а счастливчиков, которые попадут в финал вне зависимости от решения продюсеров. Так давайте же узнаем их имена, — говорит Павел, и зал взрывается аплодисментами. — Лидером команды и первым финалистом от команды Gazgolder становится… Ведущий замолкает, и включается тревожная музыка, заставляя нервы закипать в два раза быстрее. Над сценой загораются красные прожекторы и начинают быстро вращаться, мажа своими лучами по сцене. В зале стоит мертвая тишина, становится страшно даже дышать. — Антон Шастун! — восклицает Павел, озвучив имя, также высветившееся и на экране позади участников. Зал взрывается неодиночным женским визгом и аплодисментами. Антон вроде бы и выдыхает, отвечая на объятия кого-то из девчонок-сокомандниц, однако тут же напрягается снова — самое волнующее еще впереди. — А теперь мы узнаем, кто занял верхнюю строчку и еще одно место в финале от команды Black Star. Кровь приливает к голове, и Шасту мерещится, что он сейчас куда краснее всех этих прожекторов. Кулаки непроизвольно сжимаются и разжимаются, и все тело начинает чесаться от нервов. Он находится от Арсения так далеко, на другом конце сцены, так как они в разных командах, и это невероятно тяжело — не мочь взять его за руку в такой волнительный момент. А Антон понимает, что мужчине сейчас куда страшнее, чем всем остальным вместе взятым. — Арсений Попов! — выдох. Вот теперь можно дышать. Хочется даже закричать, кинуться к рэперу и повиснуть у него на шее, целуя в щеки и губы бессчетное количество раз, но Антон понимает, что это не лучшая идея. И пока мужчину стискивают в объятиях всей гурьбой его товарищи по команде, Антон может лишь с легкой улыбкой смотреть в его сторону, мысленно отпуская тревогу сознания и пуская его в свободное плаванье до следующего раза. До момента, когда случится ебаный взрыв — независимо от исхода. Наставники выбирают в качестве остальных финалистов Amchi и группу Tritia, Антон зыркает на Арса сомневающимся взглядом, но тот едва заметно мотает головой, говоря, мол, не страшно, неопасны. Шасту кажется, что он испытывает чуть другое чувство радости, нежели остальные финалисты. Это сладкая эйфория, некоторое успокоение, пускай и недолгое, ощущение надежности хотя бы на эту неделю. А затем — последний рывок, но думать об этом сейчас не хочется. Хочется просто уснуть и отдохнуть от всей этой суматохи. Выйти на воздух оказывается лучшим решением на данный момент. — Я так устал, — измотанно сообщает парень, когда замечает Арсения, крутящегося неподалеку от входа в здание. Обыкновенно он уходит сразу после окончания съемок, а тут почему-то остался и, если Антон еще не бредит, даже дожидался его у входа, пока тот, как самый главный лицемер, со всеми вместе обнимал Славика на прощание. — Вымотался за время съемок? — удивляется Попов, но Шаст отрицательно мотает головой. — Устал от этого всего, — поясняет парень, зачем-то очерчивая рукой окружность вокруг себя. — Устал быть таким подлым и видеть, как по моему велению рушатся мечты людей, — Арсений ничего не отвечает, просто медленно шагает рядом, глядя себе под ноги, поэтому Антон продолжает: — Я просто хочу отдохнуть. Надоело круглые сутки ощущать себя моральным уродом. — Поехали домой, — внезапно предлагает Арс, находит руку Антона и сжимает в своей. — Ничего не говори, просто поехали. Антон неотрывно смотрит на мужчину несколько секунд и кивает, а внутренне почему-то грустно усмехается, потому что ему-то и ехать никуда не нужно — свой дом он уже нашел.