Скриптонит feat. Charusha — Космос
Арсения хочется вдыхать. Наполнять им легкие до отказа, пока перед глазами не поплывет, потому что Арсений сильнее любого наркотика, и если однажды попробовать — уже никогда не слезешь. У Антона голова кругом от одной мысли, что он дышит с Арсением одним воздухом, но когда он зарывается лицом куда-то мужчине в шею и медленно втягивает через нос запах его кожи — это гарантированная смерть, это не выжить, это где-то за пределом. Может, это относится к какой-то разновидности фетишей — сходить с ума от запахов, но Антона ни от чьего больше так не пьянит. Самое очевидное объяснение сего факта — фетиш у него не на запахи, а на Арсения. Что бы тот ни сделал, Антон уже валяется у его ног готовый на все. А когда его губы — на губах Антона, руки по всему телу, дыхание нестабильно, учащенное сердцебиение — как удары кулаком под дых, взгляд голубых глаз размытый, подернутый дымкой влечения, и каждой клеточкой тела излучается дьявольское желание, — то это прямая дорога в психиатрическую клинику для Антона, потому что выбраться отсюда в здравом уме ему точно не удастся. Состояние чем-то напоминает опьянение, только роль алкоголя на себя взял Арс. Антон бы спился на одном Арсении, проебал свою жизнь и сдох где-нибудь в подворотне — да с радостью, — если бы только мог взять его столько, сколько нужно, чтобы заполнить все свободное пространство внутри. Арсений — гребаное адское пламя, в то время как Антон — тонкая свеча. И шутка этого мира в том, что с Арсением Антон горит, но безвозвратно сгорает. Он бы до углей истлел, превратился в пепел и никогда больше не возродился, ведь так далек от мифических фениксов, но он бы позволил сжечь себя заживо, преодолевая неописуемую боль, если бы огнем, в котором он погибнет, был Арс. И даже сейчас он добровольно подписывает контракт на собственную смерть, одурело улыбаясь при этом. Понимает: назад не вернется, потому что все пути отступления размыты и сожраны Богами смерти. Но Арсений ведет за руку туда, в глубины Преисподней, а значит, Антон идет. Без вариантов. — Я бы так хотел заполучить тебя всего, — Шаст задыхается, захлебывается собственными словами, когда мужчина кладет его на кровать, нависает сверху и проводит по шее языком, а после слегка прикусывает зубами, оставляя на этом месте багроветь небольшую ассиметричную отметину. — И ты получишь меня уже совсем скоро, — сладко мурлычет Попов, заодно обводя кончиком языка краешек уха, затем спускается обратно к шее и покрывает всю ее поцелуями горячих губ. — Нет, ты не понял, — слабо старается оттолкнуть его Антон, потому что ясно знает: ничего не выйдет. Это выше его сил. — Я хочу тебя ц е л и к о м. От кончика твоего вздернутого носа и до самой маленькой родинки — да-да, я видел, что у тебя в них вся спина. Я хочу тебя всего от… от твоего строптивого характера и до пустых прозрачных глаз, когда ты говоришь о чем-то действительно важном, и сквозь них можно увидеть тебя настоящего. Арсений смотрит внимательным взглядом, проявляет реальное уважение и не перебивает отвлекающими поцелуями. — Я бы все отдал, ты только пальцем ткни в то, что тебе нужно, и я тебе это дам, клянусь, — взгляд отчаянный, как у загнанного испуганного зверя, словно парень сейчас разрыдается, но он продолжает говорить, невзирая на ком в горле. — Ты только скажи, что мне сделать, чтобы ты остался. — Антон, — хрипит Арс, и ему приходится прокашляться и на время прекратить ласкающие прикосновения пальцев к чужой щеке. — Ты… блять, зачем ты постоянно так усложняешь простое? — раздражается он. — Я отдаюсь тебе до последней капли, даже конкретно в эту самую минуту, но ты снова считаешь, что я где-то далеко от тебя! — его голос становится немного громче, но в общей тишине комнаты эта разница ощущается значительно. Антон замечает, как доселе туманный взгляд приобретает жесткость, будто фильтр четкости на фото установили на максимум. — Ты зачем-то посвящаешь мне песни на выступлениях — да, я понял, что она была для меня, — ведешь себя, как будто тебе все еще нужно меня завоевать, чтобы побыть рядом! Спрашиваешь, можно ли приехать, как будто я когда-то тебе отказывал! Зачем? Зачем, Антон, ответь? — его голос резко приглушается, словно он находится на грани истерики. — Ты как будто слепой, Шастун, — Арсений чуть ли не задыхается от возмущения, дыша прерывисто и рвано. — Увидь же меня наконец, вон он я, я здесь, я реален, не голограмма! Потрогай! — он хватает чужую руку и кладет себе на грудь. — Ты чувствуешь, как стучит? Это называется сердцем, и оно находится у меня в груди, потому что я живой, и меня больше не нужно добиваться, я рядом, блять, с тобой, смотри же! Что еще тебе нужно? Арсений останавливается и затихает, когда наконец замечает, что парень под ним буквально замер весь то ли от испуга, то ли от растерянности и лишь смотрит ему в глаза виновато и несмело, а розовые губы слегка приоткрыты, и грудь быстро вздымается. — Я уже, блять, так чертовски с л а б т о б о ю, а ты как будто этого совсем не замечаешь, — уже отчаявшись что-либо донести до парня, шепчет Арс, но Антон вдруг делает надрывный вдох и на одном дыхании выдает: — Я тоже люблю тебя, Арс, — и припадает к губам со всей болью, разъедающей нутро, словно надеется разделить ее с мужчиной. Наверное, это именно то, чего так жаждал услышать Антон. Именно то, ради чего было это все; ради чего был он. Именно то, что он преследовал с самого начала своей безумной гонки. Наверное, именно эти слова означают, что Антон своей цели достиг. Наверное, не зря отдал всего себя, принес столько жертв, вывернулся наизнанку и внутренне умер, напоследок прошептав, что посвящает эту жизнь мужчине с самыми голубыми глазами и дурацкой ухмылкой. Антон продолжит отдаваться и дальше. Без остатка.Навсегда, навсегда. (Навсегда ли это?) В космос ты — в космос я.
У него внутри что-то переворачивается, когда Арсений стягивает с него майку, покрывает весь торс темно-алыми отметинами и тут же зализывает поврежденные места. Что-то переворачивается и наконец становится правильно, потому что вверх ногами оно перевернулось еще тогда, когда в день кастингов один опоздавший на съемки незнакомец толкнул его плечом, торопясь поскорей оказаться на сцене. Вроде бы задел совсем несильно, а переворотил всю жизнь. Антон не верит в происходящее, когда Арсений снимает с него штаны вместе с бельем, а затем полностью раздевается сам. Бедра мужчины оказываются между раздвинутых ног, и он припадает обратно к губам, он буквально не отлипает от них, словно никак не может насладиться. — Я правда заслужил это? — неуверенно уточняет Антон, останавливая руку мужчины, которой тот тянется за лубрикантом. — Оставь эти «заслужил — не заслужил» и вообще забудь об этом, — осаждает его Арс, глядя укоризненно, но без злости, и договаривает, заставляя сердце парня зайтись в безумном ритме: — Я сам хочу этого. Воздуха рядом с Арсением Антону перестало хватать еще с первых минут знакомства: сначала — от возмущения из-за его хамства, после — от чувств, сейчас — от движений его руки, которой мужчина все-таки юркнул между его ног и теперь творил с парнем нечто невообразимое, подготавливая того для себя. У Шаста глаза от удовольствия подкатываются, а боли, вопреки ожиданиям и предрассудкам, совсем нет. Да и разве сможет когда-нибудь сравниться физическая боль с душевной? От второй не придумали лекарств, и ее длительность может равняться длине жизни. — Давай, — просит Антон, когда понимает: готов. Готов ощутить разрушение во всех его проявлениях. Готов впустить Арсения в тело, потому что в душу впустил уже давно и даже подарил дубликат ключей. Готов достичь точки невозврата. Арсений раскатывает по члену презерватив и медленно толкается бедрами, придерживает чужие ноги и все это время отвлекает поцелуями от боли. Он спускается ниже и скользит языком по кадыку Антона, ощущая, как вибрирует его горло, когда парень болезненно стонет, но крепкой рукой сжимает затылок Арса и просит продолжения. Попов соприкасается с Шастом лбами и наращивает темп, чувствуя, как в его бицепс сильно впиваются чужие пальцы. Арсений намеренно берет грубо, не церемонясь, но и не скупясь на поцелуи — однако, такие же бо́льные, кусающие. Он будто старается вытрахать из Антона всю его гребаную любовь, показать, каким мудаком он бывает, какую невыносимую боль может доставлять; показать, как с ним, черт возьми, бывает плохо, и как тяжело его такого любить. Арсений проводит эксперимент: на сколько парня еще хватит? Неужели он реально будет молча терпеть и так ни слова и не скажет только потому, что боится, что Арсений уйдет? Антон смыкает зубы на ключице мужчины, подавляя в себе крики, и расцарапывает Арсу всю спину, и даже в полутьме комнаты, освещенной лишь старым торшером, в уголках его глаз явно видно поблескивающие слезы, поэтому парень зажмуривается, пытаясь спрятать их. — Почему не говоришь ничего? Вижу же, что больно, — строго говорит Арсений, хмурясь, и останавливается, полностью выходя из тела под собой. — Потому что я готов терпеть ради тебя, — дрожащим голосом отвечает Антон. — Продолжай, — говорит он, а Арсений в этой интонации явно слышит «добей». Но он, блять, не хочет добивать. — Ты гребаный мазохист, Антон, и я при всем желании никак не могу тебя понять, — тяжело вздыхает Арсений. Он толкается снова, но уже гораздо мягче, меняет угол проникновения и двигается так, чтобы приносить удовольствие, а не боль, которой и так принес слишком много. — П-почему ты замедлился? — рычит Шастун, цепляется руками за спину Попова и сильно надавливает, буквально вжимая его в себя. — Потому что не хочу доставлять тебе боль, даже если ты сам, дурак, этого никак не поймешь. — Лучше доставь физическую, — горько усмехается Антон, и они оба прекрасно понимают, о чем он. Антону нужно чувствовать Арсения. Через боль, через ненависть, выплескиваемую на него, через бесконтрольную ярость. Только так он сможет наконец осознать, что Арсений действительно рядом, что он реальный и не мерещится ему. Как бы Шаст ни старался, поверить в Арса у него никак не получается. В недосып, в собственную невменяемость, в слишком правдоподобную галлюцинацию — во что угодно, кроме него самого. Арсений не принадлежит Антону и принадлежать не может. Это какая-то ошибка. Должно быть, он всего лишь плод его больного сознания, потому что настоящий Арсений выше этого, он не Антона и никогда бы не стал его. Это просто не может быть правдой. — Я ненавижу тебя, ты знал? — дикий оскал искажает лицо мужчины. — Я ненавижу то, во что ты превратил мою жизнь и самого меня. Но я, черт возьми, заставлю тебя увидеть нас. Арсений не занимается любовью — он вымещает злость. Он сам не знает своей конечной цели — убить чувства в Антоне или наконец доказать глупому мальчишке свои, — но он по максимуму выкладывается, едва ли не крича своими движениями «я настоящий, почувствуй меня наконец!». Он издевается над телом парня так, как только может: срывается на бешеные отрывистые толчки, сжимает бедра до синяков, уродует — или все-таки украшает? — ключицы и шею яркими отметинами, даже отвешивает пару пощечин, царапает молочную кожу, терзает губы.— Поверь. В меня. Блять.
Антон кричит от нездорового мазохистского наслаждения, тесно переплетенного с болью, сам оставляет уйму следов на теле Арса и задыхается после каждой новой отметины, оставленной Арсением на нем, потому что хочет з а п о м н и т ь. — Я не хочу тебя отпускать, — одними губами, искусанными и кровоточащими, шепчет парень, прежде чем всхлипнуть и задрожать всем телом от эйфории, судорожно изливаясь себе на живот синхронно с Арсением. — Ты худшее, что происходило со мной, — загнанно дыша, усмехается мужчина, выходя из тела под собой и стягивая презерватив. — Кто вообще позволил тебе ворваться в мою жизнь и разъебать ее в щепки? — задает он риторический вопрос, адресованный скорее Вселенной, чем Антону, и ложится рядом, притягивая Шаста к себе. — Изначально я этого не планировал, — со смешком объясняется парень. — Ненавижу тебя, — повторяет Арсений. — Ненавижу тебя и все, что с тобой связано. Ненавижу этот город, этот проект, эту квартиру и твои блядские глаза. Они у тебя цвета грязного болота, тебе говорили? И фигура у тебя несуразная. Нахуя ты такой длинный и худющий? Отвратительно выглядит же, смотреть невозможно, — и вопреки собственным словам, прижимает Антона к груди, обнимает до хруста костей, утыкается носом в пшеничные волосы, прикрывает глаза, вдыхая его запах, а после оставляет невесомый поцелуй на макушке. — Ты невозможный, невыносимый человек. Я таких, как ты, никогда не встречал и думаю, никогда и не встречу. Арсений все проебал. Все, ради чего он изначально сюда приехал, похерил и оставил внутри себя лишь выжженную землю, а может, и вообще нихуя не оставил. Арсений потерял свою силу, обретя взамен разрушительную, смертоносную слабость.***
Клава Кока — Ненавижу-Обожаю
Антон не хочет вставать. Он мог бы не двигаться еще тысячу лет, даже глаза не открывать, если это будет условием, чтобы Арсений остался рядом. Мог бы вечность смотреть на его подрагивающие в полудреме ресницы, приоткрывшиеся губы, слушать размеренное дыхание и, ухом прильнув к груди, считать ровные удары сердца, один за другим, один за другим. Лежать так близко, что с ума сойти можно, тонуть в его объятиях, проскользить рукой по торсу и дотронуться до колючей щеки, провести по ней осторожно, неторопливо, со всей любовью, которой настолько много, что грудь с силой распирает изнутри. Смотреть бесконечно долго и не отводить взгляда, потому что слишком. Потому что здесь все в избытке: рядом с ним словно каждый нерв натягивается струной, все чувства обостряются, и кислород становится таким ядовитым на вкус, что задохнуться можно. Антон поджимает губы, нехотя отрывает глаза от силуэта, окруженного темнотой, и грустно смотрит на настенные часы. Арсений никогда не оставляет его на ночь, поэтому воспользоваться его усталостью и просто позволить себе уснуть рядом, ничего не сказав, было бы как минимум невежливо. — Арс, — охрипшим от долгого молчания голосом шепчет парень. — Арс, вставай, уже полночь, я домой пойду, тебе надо дверь за мной закрыть, — поняв, что простые слова особого эффекта не дают, Антон касается чужого плеча и немного шевелит мужчину, пытаясь разбудить. — Мгм, — мычит Арсений во сне, морщится, когда его пытаются растолкать. — Мне пора идти, Арсений, — снова пытается объясниться Шаст. — Не надо никуда идти, отстань, — шикает на него Попов, закидывает на Антона руку и подминает его под себя. — Я должен уходить, Арс, — совершает еще одну попытку высвободиться Антон, хотя высвобождаться, по правде, не хочется до слез. — Оставайся и спи, — бормочет сквозь дрему мужчина и, поворочавшись, наконец удобно укладывается, повернувшись на другой бок и, таким образом, оказавшись к парню спиной. Антон затаивает дыхание и уже собирается судорожно выдохнуть от эмоций, захлестнувших с головой, как вдруг Арсений добавляет: — Спи, Саш. Внутри Антона что-то погибает.***
Слот — Круги на воде
Сегодня обычный, ничем не примечательный четверг, предпоследний день весны. Кто-то по уши погружен в рабочую рутину и не знает счета дням, лишь мечтая об отпуске, до которого еще пахать и пахать. Кто-то потонул в зубрежке, готовясь к экзаменам, и уже не выходит из дома третий день — некогда. Кто-то еще совсем маленький, поэтому просто беспечно гуляет днями напролет, уже начав свое лето и, конечно же, понятия не имея, какое сегодня число. Антон же до сегодняшнего дня минуты, секунды отсчитывал. Неделя с предыдущих съемок пронеслась стремглав, но это вовсе не значит, что она ничем не запомнилась. О не-е-ет, вспомнить Антону как раз-таки очень даже есть что. Например, бессонные ночи и не менее суетливые дни, когда они буквально жили в студии, перебиваясь малым количеством еды и парой часов сна в промежутках между изнурительными репетициями. Их осталось шестеро человек и четверо претендентов на победу, так как парней из Tritia принято считать всех вместе, за одного. Бок о бок, плечом к плечу они шли к своей цели, которая у всех единая, но достичь ее удастся только одному. Свое соперническое пренебрежение друг к другу никто уже не скрывал — могло бы быть по-другому, но слишком много подрывающего доверие дерьма успело случиться, поэтому на лицемерные любезности запала уже не хватало. Антон из-за конкуренции с Амчиславским и рокерами не волновался: их рейтинги сильно упали, и был явно заметен существенный отрыв. Теперь все конкуренты Арсения были устранены и опасности не составляли. Все, кроме одного. Главного конкурента. Антон все это время метался, не зная, как лучше поступить, поскольку понимал: вылететь с проекта ему нельзя ни в коем случае, потому что он должен оставаться рядом с Арсом, а значит, придется стараться тоже завоевать любовь зрителя. И, кажется, немного перестарался. Интернет кишел спорами фанаток, кто лучше, и все они были сосредоточены исключительно вокруг парней на «А». Девушки буквально развязали ожесточенную войну, в которой невозможно было определить однозначного победителя. Антон локти кусал, потому что нет, нет, нет, нет, он не может стать тем, кто заберет у Арсения его победу (читать: все). Арсений искусно делал вид, что все в порядке, однако Антон видел: все-то он замечает, понимает и волнуется похлеще него, просто все это внутри себя переживает. Шаст так и не сумел научить Арса выплескивать эмоции, а не держать в себе, позволяя им сжирать тебя изнутри. Вот такой юмор: геройствовал, раздвигал конкурентов локтями, вытаскивал Арсения на первое место, а в итоге сам стал его главным соперником, который может уничтожить все выстроенное ими двоими. Арсений ведь свою часть договора порядочно выполняет. Только Антон совсем запутался и уже не знает, договор ли это до сих пор. Арсений либо слишком хороший актер, незаслуженно обделенный Оскаром, либо что-то пошло не так. Как еще объяснить все его попытки заверить Шаста в искренности своих чувств? Тягу постоянно касаться парня? Горящие взгляды? Секс, черт возьми, который за эту неделю стал регулярным событием, и инициатором которого всякий раз становился именно Попов? Его плавные, бережные движения, словно он не желает поскорее закончить и отделаться, а сам наслаждается процессом? Антон потерял сознание, где жизнь, а где игра. Антон никогда и не играл. Осталось только разобраться, до сих пор ли Арсений стоит за штурвалом корабля или уже давно его бросил и пустился вплавь. Но сейчас это вовсе не имеет никакого значения, поскольку Антон видит, как его мужчина методично качается вперед-назад, сидя на пуфе и глядя пустым взглядом сквозь пол, будто находится на грани истерики или же уже сражается с ней внутри себя. — Ты как? — Шаст присаживается возле и по-дружески кладет руку на плечо коллеги, не имея возможности воспользоваться каким-либо другим жестом или способом утешения на людях. Рэпер поднимает глаза, и Антон понимает: лучше бы не спрашивал. Арсений боится. Настолько боится узнать итоги, что скорее готов просидеть здесь вот так еще три тысячелетия, чем выйти на сцену и услышать имя победителя. Для него это не просто конкурс — он говорил об этом с самого начала. Но только теперь Шастун в полной мере понимает, что Попов имел в виду. — Арс, так или иначе, ты будешь первым, ты же это знаешь. Мы сделали для этого все, по-другому и быть не может. Мы на сцене должны через две минуты стоять. Поэтому ты сейчас соберешься и как взрослый самоуверенный мужик выйдешь забрать свою награду, а не будешь растекаться здесь, на диванчике, как зеленая сопля, понял меня? — у Антона хоть и небольшой опыт бесед с зашуганными детьми, но выкручиваться как-то приходится. Арсений быстро кивает, поджав губы, и на подкашивающихся ногах встает с пуфа, немного придерживаясь за Антонов рукав. — Ты ведь помнишь, что я обещал всегда быть рядом, чтобы ни случилось? Так вот сейчас я тоже буду. В буквальном смысле. Хочешь — подойти и за руку меня возьми, — настойчиво инструктирует Шастун, глядя прямо в отведенные в сторону голубые глаза, и, фыркнув, с саркастической серьезностью добавляет: — На репутацию все равно уже поебать — мы внутри-то сгнили дотла, какая тут уже репутация. Арсений снова молча соглашается, и вот тут-то актерские способности сдают: видно, что никакие разговоры не помогают, сколько бы раз он ни кивал, мол, ага, я спокоен, ага, я пойду сейчас на сцену, как настоящий мужик-нессыкло. Поэтому Антону не остается ничего, кроме как вывести его, как тряпичную куклу, из штаба, а там уж дальше отлипнуть и отойти, напоследок шепнув, чтобы сам шел следом за остальными. Они стоят на сцене вшестером. Как выжившие в кровавом бою, как команда разбитых, но не сломленных. Чуть позади — ребята из команд, не достигшие финала и, наверняка, не понимающие своего счастья. Среди них и приглашенный из вежливости Исаков — парень, который вполне мог бы стоять впереди, с ними, с финалистами. Будь они изображены художником-сюрреалистом, их картина вышла бы примерно такой: шесть людей — как шесть падших ангелов, четверо из которых — с перерубленными крыльями и кровоподтеками на спине, с ног до головы перемазанные грязевыми разводами. Один из двух, стоящих справа, если смотреть со стороны зрительного зала, — крылатый, в чисто-белом одеянии, застегнутом под горло, опрятный и ухоженный. Но сквозь прозрачно-светлую рубаху просвечиваются шрамы, много шрамов, тысячи шрамов, изрезавших все тело и постоянно кровоточащих, но не марающих ткани. На левой стороне груди зияет несквозная дыра размером с два кулака, по ее краям с внутренней стороны торчат обломки желтоватых косточек — ребер, а в глубине пустует место, где должно находиться сердце. Под его светлыми, как небо, глазами — подтеки черной туши, серыми дорожками протягивающиеся по всем щекам, огибающие нижнюю челюсть и заворачивающие к шее. В руках своих, черных от кончиков пальцев и до локтей, ангел крепко стискивает вырванное сердце, но не свое. Длинные нити вен и артерий от этого сердца через всю сцену тянутся на другую ее половину, где рядом с тремя бескрылыми стоит еще один крылатый ангел. Тонкие связующие сосуды уходят в точно такую же, как у первого, дыру в голой груди и крепятся где-то внутри, из последних сил удерживая украденное сердце. Его крылья чернее ночи, но не от природы своей — они измазаны пеплом и копотью. В одной руке ангел держит окровавленный клинок, а под ногами у него валяются четыре пары отрубленных крыльев. В его второй руке — картонный макет сердца, мастерски подделанный под настоящее. И обе руки черные от пальцев до локтя, как и у того ангела, что стоит на другом конце сцены. Но пока никакого художника здесь нет, они — лишь шесть парней, лишь шесть обыкновенных парней. Антон не заостряет свое внимание на решении продюсеров, с кем они заключат контракт: дела ему до того нет. А когда контракты улетают Амчиславскому и Tritia, даже радуется — им нужнее. Они действительно, блять, заслужили. Не то что некоторые. — Все речи сказаны. Далее оттягивать самый важный момент просто нельзя. Рядом со мной, с двух сторон, стоят финалисты, и для каждого из них сейчас происходит главный момент в жизни. Еще недавно у этих никому не известных ребят были только талант, мечта, вера в себя и свое дело. А сейчас кто-то из них войдет в историю как победитель второго сезона шоу «Песни». И станет богаче на шесть миллионов рублей. Давайте начнем с четвертого места,* — говорит Павел, держащий в левой руке статуэтку для победителя и стоящий между двумя командами, в центре сцены, впереди всех. Он — как вершитель судеб, да только от самого́ вершителя этого нихуя не зависит. Да и ни от кого конкретного тоже: с каждого по голосу, как по капле на ту или иную чашу весов. Что бы сейчас ни произошло на этой сцене — никто в том не виноват. А если зачинщик некого влияния на итоги и есть — то это только апластическая анемия. Остальное — лишь вытекающие последствия. — Четвертое место в финальном зрительском голосовании достается… Оператор по очереди берет крупным планом лицо каждого из финалистов, затем продюсеров, пока ведущий выдерживает обязательную интригу. Пока волноваться вроде не из-за чего, однако Антон на всякий случай задерживает дыхание, боясь услышать то самое имя. — Amchi! Шаст выдыхает. Пока что выдыхает. Буквально на несколько секунд. Аплодисменты, крики, поздравления — ага-ага, а можно перемотать? — Третье место в финальном зрительском голосовании занимает… Тук-тук. Тук-тук. Павел не считает нужным выдерживать слишком долгую паузу, пока дело касается только призовых мест, поэтому достаточно быстро раскрывает карты: — Группа Tritia! Ведущий хвалит парней-рокеров, публика шумит, а у Антона кровь к голове приливает от волнения, а сердце ухает в пятки, теперь судорожно пульсируя где-то там. — Я попрошу двух оставшихся лидеров подойти ко мне. Антон на ватных ногах подходит к ведущему и поднимает голову. Напротив — два мертвых океана. Антон бы без раздумий утопился в них, чтобы только избежать этого выбора, если бы только мог. Арсений смотрит загнанно, все тем же взглядом, что и там, в штабе, и у Антона даже складывается впечатление, будто мужчина еще не до конца осознает реальность происходящего. Они становятся по обе стороны от ведущего, как тот и просил. Они — как два падших ангела с почерневшими от грехов руками, мертвечески пустыми глазами и вырванными сердцами. Они — как отчаявшийся спаситель и тот, кому пришлось сделаться слишком сильным, чтобы стать слабостью первого. — Арсений Попов. Антон Шастун, — еще раз представляет музыкантов ведущий, поворачиваясь к каждому. Аплодисменты начинают порядком подбешивать. Антону не хочется всей этой помпезности — вы просто скажите ему, каков итог, и толкните уже спиной прямо в пропасть. Сейчас. — Итак, сейчас мы хотим узнать имя того, кого выбрала вся страна. И для зрителей это решение было непростым. Но в итоге обладателем шести миллионов рублей и победителем шоу «Песни на ТНТ» с минимальным перевесом зрительских голосов становится… Арсений вспоминает детство. Перед глазами картинки, как он, маленький мальчишка, привередничает, отказываясь есть мамин борщ, как сбивает коленки, получает типичные для ребенка травмы, бегая по гаражам и падая с деревьев. Вспоминает школьных товарищей, помнит, как сбегал с пацанами с уроков через окно на первом этаже, как целовался со Светкой из восьмого «Д», спрятавшись под раскидистым деревом, названия которого так и не узнал, поскольку ни черта не учил биологию. Как впервые курил за углом школы одну сигарету на пять ртов, а потом со всеми вместе драпал от застукавшего их охранника. Как учился играть на гитаре в кругу друзей, поддатый, но пиздец веселый. Как опоздал на вступительный экзамен в институте и чудом вообще попал на него, не без пиздюлей от экзаменационной комиссии, конечно. Вспоминает, как встретил Сашу… Сашу, Сашеньку, Александру Романову, или, как он зачастую ее в шутку звал, Ромашкину. Свою Ромашку. А дальше — пыльная буря, различимы в которой лишь ее голубые глаза и веснушки, россыпью покрывающие щеки. Он вспоминает, как горели ее глаза, когда он встал на одно колено, вспоминает трепетное планирование свадьбы, вспоминает, как счастливы были, вспоминает, как сильно любили… Вспоминает два слова, которые вот уже восемь месяцев стараются убить его любимую. Два слова, благодаря которым Арсений вот уже восемь месяцев как сам мертв внутри. Апластическая анемия. Вспоминает, ради чего он здесь. Ради кого. Понимает, что никогда не посвящал ей песен. Твердо решает, что обязан это исправить. Он только однажды в шутку напел припев «Незабудки», изменив название одноименного цветка на ромашку. А сейчас понимает: зря ей ничего не сочинял. Да и в тексте «Незабудки» теперь, после всего пиздеца, пришлось бы изменить слишком много…Ромашка ее любимый цветок. И первый поцелуй станет самым горьким. Он в душе говорит: «Я тебя не люблю». Любит он только одну лишь девчонку.**
И песня уже, выходит, посвящена не совсем Саше… Все всегда сводится к Антону. Любая мысль, как бы отдалена от него она ни была, приводит к нему, заставая Арсения врасплох. И уже сомнения берут, а о Саше ли Арсу больнее всего думать, или все же есть тема похлеще. Антон хороший. Антон слишком хороший, чтобы его не любить. До безумия самоотверженный — всего себя отдаст и самому себе же ничего не оставит. Такие обыкновенно донорами крови становятся или деньги в фонды помощи больным жертвуют. А Антон вот, не найдя себе достойного пристанища, где мог бы выплеснуть всю свою доброту, встретил Арсения. На свою голову встретил, надо сказать. В голове любой план всегда выглядит идеально: без учета внезапных поворотов событий, без помех, без отличных от задуманного исходов. А потом начинаешь воплощать в жизнь, смотришь на получившееся, и шапку с головы хочется снять, приложив к груди, — суровая реальность на твоих же глазах убивает твои замыслы. Вот и Арсений думал: идеальные обстоятельства. Ему руки марать не хочется, а тут паренек в симпатии к нему погряз по уши и в грудь себя бьет, крича, мол, на все для любви готов. Чего сто́ит погулять с ним за ручку недельку, если взамен — победа в кармане? А потом все равно разъедутся по городам, и пацан его и не вспомнит. А теперь рассмотрим все неувязки. Ошибка первая: не в симпатии Антон погряз, а любви, блять, первой, самой отчаянной и бесконтрольной, почему-то запоздавшей подростковой любви. Ранен. Ошибка вторая: гулянки за ручку кончились, даже не начавшись, и Арсовы игры в кукольный театр зашли слишком далеко. Осталось только предложение руки и сердца сделать. Ранен. Ошибка третья: победа-то будет, только у кармане у кого? Кто-нибудь рассматривал вариант, что они с Антоном и окажутся главными конкурентами в битве за первое место? Ранен. Ошибка четвертая: пока не обнаружена — может, Антон и правда Арсения и не вспомнит. Только вот Арсению Антона уже никогда не забыть. Ранен. Не убит. Не убит. Пока что только снова ранен. В область сердца, но не смертельно. (Кто вообще разрешал Попову рисовать гребаные пятипалубники, безбожно поганя условия игры, которая старше него самого?) Арсению двадцать восемь, а он уже однажды умирал и рискует вот-вот сделать это снова. Слишком много для его-то годов, не находите? Уже имея опыт и зная, насколько моральная смерть больна, он с дрожью во всем теле ждет итога финального зрительского голосования, чтобы узнать, придется ли ему побывать в Аду во второй раз. Он поднимает глаза на Антона и смотрит с грустной усмешкой, как бы говоря «ну что, Шаст, кто кого?». Два разбитых о скалы ангела стоят