Транзистор

Рад чувствовал себя отвратительно. И дело не в погоде — дождливая ночь была ему нипочём. Молодого человека всё никак не отпускали мысли о только что сделанном, и Рад в первый раз не чувствовал облегчения, вырвавшись из-под родительского крова. И теперь, сам этого не осознавая, шёл к любимому клубу, понятия не имея, зачем. Настроения развеяться у него не было совершенно. — Нет, нельзя ведь было объяснить всё по-мирному, — расстроенно ругал он себя, — можно ведь прямо сейчас вернуться, всё объяснить, пока я не ушёл совсем далеко! Нет, вернуться нельзя, — вспомнил он холодные слова Вилла, — домой меня уже не пустят. А разве у меня нет больше дома? — Тихо вопросил он тьму. — У меня есть Энг. Милый ангел, единственная моя отрада, — вздохнул Рад, с нежностью представляя лелеемый в сердце облик. Именно Энгу он доверял все свои терзания и сомнения, только с ним не боялся показать себя настоящего. И Энг, пожалуй, знал о Раде больше, чем его собственные родители. Виллу и Каену Рад никогда особенно не доверял, хоть и любил их. А Энг — синеглазый ангел — понимал его лучше, чем кто бы то ни было. Они познакомились в "Голубом Серафиме" — клубе, который для Рада стал роднее, чем отчий дом. Здесь у него были друзья, поклонники, любовь — а дома? Часто Рад и домой боялся возвращаться, а в клубе был готов проводить дни и ночи ради признания и внимания одного-единственного человека, при воспоминании о котором сердце дрожало от сладкой нежности. Они познакомились совсем недавно, но Раду казалось, что он знает Энга тысячу лет — настолько сильной оказалась симпатия первого впечатления и привязанность молодых людей друг к другу. В "Голубого Серафима" Энга привели друзья — и Рад, знавший в лицо всех завсегдатаев, сразу заметил нового посетителя. Энг, в синем костюме с искрой и серебром на шее, невольно приковывал к себе все взгляды, но стеснялся, прячась за весёлых шумных друзей. Рад — развязный, лоснящийся, с непреходящей улыбкой — поначалу смущал его, но Энг вскоре поддался обаянию незнакомого человека. Тогда, в первый вечер, Рад увел его за дальний столик, и угостив текилой понравившегося сердцу юношу, понял, что не сможет расстаться с ним просто знакомым. На изящные намёки Энг заливался нежным стыдливым румянцем, не веря и не решаясь признаться себе в том, что Рад понравился ему с первого взгляда. Энг не знал, что так можно — любить человека своего же пола. Для Рада же это было естественно. Он никого и ничего не стеснялся, поражая всех прямолинейностью и неистощимой любовью к жизни и людям. Энгу этого было не понять — словно упавший с небес, он не понимал земных законов. Кто-то за это называл его странным, но для Рада он был настоящим ангелом, сохранившим в своих глазах чистоту небесных чертогов. Раду было жаль осквернять это эфирное создание своими прикосновениями — но Энг сделал первый шаг. И хотя раньше Рад многих подпускал к своему телу, Энгу единственному он разрешил стать с собой единым целым. Думая о возлюбленномм, Рад не заметил, когда успел одолеть длинную дорогу и остановиться на пороге клуба. Несмотря на глухую полночь, за синим стеклом огромного знания, устремленного в небо, горели голубые и золотые огни. Ещё не заходя, Рад знал, что здесь все его друзья, но сейчас он нуждался только в Энге. Благодаря лёгкой руке Рада, Энг получил место в клубе и пользовался большой популярностью, которой очень стеснялся. Как всегда, народу тут только прибавилось — Рад с трудом продрался через пестрых людей, пахнущих духами и алкоголем. Его не сразу узнали — но в дружеской поддержке Рад нуждался меньше, чем во взгляде своего любимого. Почему-то сейчас молодой человек боялся, что Энга не будет на месте — но тот вопросительно взирал на него с высоты сцены и собственного недюжинного роста. Энг, известный всему городку стриптизер, был в сверкавшем блёстками костюме, и Рад нахмурился, боясь, что их пара привлечет ещё больше внимания. Спиной он уже чувствовал любопытные косые взгляды, и переминался, молясь, чтобы окружающие не пристали с вопросами. — Рад? — удивился Энг, когда возлюбленный на глазах у всей публики стащил его со сцены и повёл в тесную гримёрную. Энг только и успел скинуть мешающие кружевные крылья. — Ты же говорил, что ушёл, — растерянно произнёс Энг, спешно переодеваясь. Полетело в сторону серебро ткани, и Энг стоял посреди гримёрной голый — и оттого маленький и дрожащий. В зеркале отражалась усыпанная родинками бледная спина и волнующееся лицо Рада. — Да, но я вернулся, — возразил Рад, закусывая чёрные губы. Помада совсем размазалась, отчего на месте рта, казалось, был один тёмный провал. Обычно беспечный и самоуверенный, Рад в эту минуту выглядел таким подавленным, что Энг не знал, как себя повести — но чувствовал, что поддержка будет нужна не только моральная. — Я потом объясню, — прибавил он, замечая растерянный вид возлюбленного. И смутился сам, представляя, сколько нужно будет рассказать. Хотя Энг уже догадывался, перебирая самые худшие предположения. — Возьми сигареты, — попросил Рад, когда не к месту суетливый Энг наконец-то собрался. Что ему не нравилось в Раде — так это его манера приказывать исполнение каждой мелочи. Это было неприятно, но Рад явно не собирался исправляться, навсегда закрепив в себе черты нелюбимого Вилла. Однако Энг без возражений положил требуемое в карман, и боясь заговаривать первым, открыл дверь на улицу. За порогом ни зги было не видно, и Энг немного спасовал, не готовый вступить в объятия ночи. Но Рад не терпел возражений, и заставлять его страдать Энг никогда бы не хотел. В полном молчании они шли вдоль автомагистрали, слегка дрожа в лёгкой одежде. Рад шёл насупившись, не зная, как начать разговор, должный быть неприятным — мысли, одна мучительнее другой, так и крутились на языке. Энг не решался заговорить — то ли от природной деликатности, то ли от страха перед мрачным видом Рада. Он никогда не видел любимого таким. Но молчать казалось Энгу подлостью. — Так ты убежал из дома? — спросил он осторожно, как будто продолжал давно начатый разговор. — У меня больше нет сил там оставаться, — подтвердил Рад. Молодому человеку хотелось забыть тех, кто подарил ему кусочек своего сердца, но память, как на зло, подсовывала самые приятные и нежные воспоминания. Очень давно, когда Рад только начинал себя помнить, они всей семьёй сидели на берегу какой-то речки и ели мороженое. Раду было весело, и он, во все стороны размахивая ручкой с вафельным стаканчиком, не заметил, как уронил холодную сладость в траву. Вилл, чей костюм благодаря Раду был уже весь в розовых потеках, только покачал головой, скрывая улыбку в каменных чертах. Каен мягко улыбнулся в ответ на долгий грустный взгляд сына. И не колеблясь, отдал малышу своё мороженое. — Они мне теперь совершенно чужие, — продолжал Рад, внутренне рыдая. Всё это время он гордился собой, когда вырывался из-под гнета родителей. Но теперь ему было противно от самого себя. — Отныне у меня больше никого нет, кроме тебя, — вздохнул Рад. Энг болезненно улыбнулся, стискивая тонкими пальцами широкую руку, и тихо спросил: — А они знают, что у тебя есть я? — Каен знает, — прошептал Рад одними губами. — Виллу я бы никогда не стал говорить, что полюбил. Потому что он критикует в пух и прах всё, кроме собственной любви. Но теперь это уже неважно — мы с тобой одни во всём мире. За время их знакомства Энг заметил, что о Каене Рад всегда отзывался с такой теплотой, что становилось завидно. Если Вилла Энг боялся даже по рассказам возлюбленного, похожим на страшные сказки, то доброму, но безвольному Каену всегда симпатизировал, радуясь, что у Рада есть человек, которому тот может довериться. О родителях Рад говорил мало, словно немного стеснялся их — но Энгу было бы интересно услышать больше. Сам молчаливый, он любил чужие рассказы, особенно, если кто-то говорил о себе. Но сейчас Энг нахмурился, не поддаваясь влажному взгляду Рада — разговор всё равно казался напряжённым. Каждый понимал, что именно сейчас нужно сказать что-то действительно важное, но оба молчали, не зная, что именно это должно быть. Энг иногда взглядывал на Рада исподлобья, и в темноте огромные голубые глаза казались холодными звёздами. — Давай закурим, — неожиданно мягко предложил Рад и сел на дорожную ограду. У Энга устали ноги от темноты и волнения, и потому он с радостью опустился рядом, прижимаясь к могучему плечу Рада. Тот закурил — в ночном мраке на мгновение вспыхнул рыжий огонёк, и сизый дым взвился причудливой арабеской. Несмотря на холод, Энг вдруг почувствовал себя очень уютно — сигарета показалась целым костром в его слабых глазах. Хотелось сидеть так долго-долго, слушая шум совсем близкого леса и дыхание возлюбленного. Сами того не заметив, они ушли за город, и теперь поняли, что оказались действительно одни. — Ты про меня знаешь достаточно, но иногда я вижу немой вопрос в твоих глазах, — внезапно начал Рад, продевая руку Энгу за спину. От губ Рада пахло дымом, как от горящего полена. — Я знаю, что ты хочешь дать людям свободу говорить то, о чём они думают, — прошелестел Энг, и сонные глаза его на мгновение загорелись. — Знаю: ты прячешь свои стихи, надеясь, что в будущем они станут песнями, вдохновляющими людей. Но о тебе самом я не знаю ни-че-го. — Да, это странно, — Рад горько усмехнулся, — я считаю тебя самым близким, а к своей душе не подпускаю. Но сегодня особенный день, начало новой жизни — стало быть, я что-нибудь расскажу. — Расскажи, — Энг сощурил глаза, став похожим на маленького котенка, и оставлять возлюбленного в неведении насчёт собственной персоны Раду стало неловко. Но и от самого этого короткого слова в голове звенела пустота. — Тебе, наверное, интересно, почему оба мои родителя — мужчины. Было бы глупо предполагать, что кому-то из них пришлось делать операцию, чтобы дать мне увидеть свет, — вдумчиво начал Рад, наткнувшись на первое воспоминание, и с силой затушил окурок. Последние струйки дыма рассеялись в темноте, становившейся всё гуще и гуще. — На самом деле, я и понятия не имею о своём роде-племени, и сыном своих родителей я никогда не был, — продолжал он, неохотно вставая. Так Раду становилось легче говорить. Энг, сонный и дрожащий, смотрел на него, прищурив глаза — казалось, что Рад далеко-далеко, а блестящий камешек на запонке рубашки словно бы отражал свет луны. — Мне было пять, когда Каен и Вилл нашли меня в магазине радиотоваров. Они и догадаться не могли, как я там очутился — оборванный, голодный и больше всего мечтающий о тёплых заботливых руках. А в магазин я зашёл погреться — на улице был лютая стужа. Но торговец посчитал, что я отпугиваю посетителей — и как только заметил меня, выставил обратно на снег. Меня до сих пор мороз дерет по коже, когда я вспоминаю этот зимний пасмурный день. Помню, что торговец накричал на меня, но уходить от магазина я не решался — а то бы совсем окоченел. А потом я услышал два голоса и увидел две пары глаз — мои будущие родители осторожно переглядывались, взглядывая на меня, но на их лицах я наблюдал непривычное сострадание вместо насмешки или презрения. Лиц моих спасителей я не запомнил, только позже смог рассмотреть их до мелочей — и мне жаль, что я не смогу воспроизвести нашу встречу в деталях. Мои родители были люди одинокие и потому не стали медлить, обсуждая мою судьбу — вскоре меня взяли на руки и куда-то понесли, пытаясь согреть дрожащим дыханием. И знаешь — мне больше не было ни страшно, ни холодно. Я как будто знал, что эти люди меня никогда не оставят. Я не знал, за кем осталось последнее слово, чтобы взять меня — но я уверен, что это был Каен. И что это он нес меня до самого дома, где я обрёл покой и тепло. До сегодняшнего дня. И я любил их, — вздохнул он и, отвернувшись, прибавил: — Да и сейчас люблю... И после этой фразы Энг встрепенулся, подлетая к застывшему Раду, который смотрел на дорогу, потерявшись в собственных мыслях и мотивах. — Так почему же ты ушёл из дома, если любишь их?! — Рад никогда не думал, что Энг может так кричать. Но тот кричал, будучи в отчаянии и самому себе непонятной ярости. Рад вздрогнул, отстраняясь, и в поиске ответа не услышал рёва подъезжающей машины. Энг бросился к возлюбленному, боясь, что тот сведёт счёты с жизнью. Но Рад оттолкнул его. Энг зажмурился, ослеплённый рыжим светом фар. И после визга резко затормозившей машины не смог вспомнить уже ничего.