Позднее лето

Красный. Сознание возвращалось постепенно, не принося за собой ничего внятного, за что Сакура могла бы ухватиться и защитить себя от потенциальной угрозы. Она знала, что проснётся не в своей постели, знала, что набивающаяся в ноздри пыль и липкая, угнетающая жара, от которой платье липнет к телу в неудобных местах, говорят не о доме. Но пока что она видела только красный цвет. С приглушённым стоном девочка перевернулась. И даже от столь незначительного звука горлу стало больно. Царапающая боль потянула за собой воспоминание о том, что её породило: продолжительные крики во всю глотку. Потому что она стала свидетельницей того, как Саске погибал снова и снова, как его спину жестоко кромсало матовое лезвие. Смаргивая пыль с ресниц, которые разлеплялись с трудом от горя и грязи, Сакура осознала правду. Гендзюцу. Очевидно, что Саске никак не мог умереть больше одного раза и всё не могло происходить по одинаковому сценарию. На неё подействовал Мангекё Шаринган, надо было сразу догадаться. Пускай даже Какаши-сенсею в своё время не удалось избавиться от его влияния. Наконец, Сакура полностью открыла глаза. По-видимому прошло не так много времени. Полуденный свет всё ещё просачивался сквозь хлипкие окна, становясь грязно-жёлтым. И всё же что-то стучалось в её сознании, что-то страшно неправильное во всей ситуации, что-то упускаемое. Саске-кун! Она поняла, что её запястья и лодыжки связаны, когда попыталась сесть. Импровизированные металлические наручники неприятно впивались в чувствительную кожу, и едва она успела привыкнуть к этому ощущению, как вдобавок ко всему несколько прядей ужасно испачканных розовых волос упали на лицо. Раздражённо дунув, чтобы смахнуть их, Сакура осмотрелась вокруг. Её глаза, давно приспособившиеся к тому, чтобы отыскивать Саске всегда и везде, и теперь моментально его обнаружили. Хотя она не знала всего, что здесь произошло, да и представить в силу своей относительной неиспорченности не могла, но у неё были глаза, чтобы видеть. И она увидела. Его тело, более тонкое и хрупкое, чем когда-либо, лежало обнажённым в путанице плохо отстранённых простыней. Их белизна и рядом не стояла с бледностью его кожи. Голова покоилась в изножье кровати, повёрнутая под неудобным углом, а блестящие чёрные волосы не топорщились колючками, как обычно. Они ещё больше затеняли и без того тёмные глаза. Сакура пережила минуту страха, глядя на человека, которого любила и чьей женой всегда надеялась стать в один прекрасный день. Он выглядел сломленным, и она задержала собственное дыхание, насколько смогла, дабы зафиксировать взгляд и убедиться, что он дышит. — Саске-кун… — голос вышел похожим на хриплое карканье, совсем тихим из-за страха и затяжного горя в надорванной глотке. Тело на кровати не пошевелилось. От внезапного громкого хлопка в другом конце комнаты девочка подпрыгнула и ударилась головой об угол стола, к которому прислонялась. Может, звук и не был до такой степени громким, но Сакура всё равно перепугалась. И всё же при всей безнадёжности ситуации в ней всё-таки осталась надежда, что это пришёл Наруто и сейчас спасёт их от творящегося безумия. Но это оказался не Наруто, если только он не добавил парочку футов в росте, не отрастил длинные тёмные волосы и не обзавёлся пугающе холодными, почти чёрными глазами, которые оказались красными с чёрной окантовкой, когда Итачи вышел на свет, пока что явно ей не интересуясь. После нового недавнего возникла необходимость сполоснуться, хотя очень жаль было полностью смывать с себя запах страха младшего брата и его противоречивого вожделения. Итачи появился из маленькой ванной в одном лишь полотенце на бёдрах, и тусклый солнечный свет подчёркивал подтянутые волчьи мускулы на его груди и животе. Куноичи таращилась на него с разинутым ртом. Интересно, она хоть догадалась, что здесь произошло, или дело просто в том, что ей ещё не доводилось видеть взрослого мужчину без рубашки? — Что ты сделал с Саске-куном? — довольно резко спросила она, несмотря на очевидный страх, который был настолько явственным, что ощущался на вкус. Тот самый вкус, который Учихе никогда не приедался — пусть даже это пресный страх слабачки вроде неё. Страх его младшего брата был куда насыщеннее и пикантнее; густой и бархатный… Суровые черты лица Итачи тронула ухмылка, не коснувшаяся только глаз и глубоких борозд под ними. — Спасибо, что спросила. Я трахал его до тех пор, пока не порвал, а потом ещё некоторое время. Сакуру шокировала не столько грубость слов, сколько их смысл, преподнесённый в лоб, без всяких эвфемизмов. Она резко захлопнула себе рот ладонью, звучно клацнув зубами. — Не волнуйся. Я не заинтересован сделать с тобой то же самое. Сакура покраснела. — Как ты мог? — слова были робкими, совершенно бесполезными. Она и так знала ответ. Ничего не ответив, Итачи сел на ту значительную площадь кровати, которую Саске оставил незанятой, когда свернулся клубочком в позе эмбриона, распознавая голос аники даже во сне. Итачи протянул руку и в обманчивой ласке коснулся тыльной стороной пальцев его румяно-бледной щеки. — Просыпайся, младший брат. На мгновение, ещё не пробудившись до конца, Саске подался под прикосновение. Так много лет без ласки, без хоть чьей-нибудь любви в физическом или эмоциональном выражении. Когда между век наконец образовались тёмные щёлочки и Саске понял, кому принадлежат пальцы, он шарахнулся прочь, разбивая сердце наблюдавшей за этим Сакуре. Она всегда ходила за ним хвостом, обнимала при всякой возможности, пыталась украсть поцелуй. Его отказы списывала на обычное нежелание каких-либо контактов. И видеть теперь, насколько он на самом деле этого хочет, но вот просыпается и понимает, что всё это — отрава… Итачи мысленно усмехнулся. Только что очнувшийся Саске был, пожалуй, милее всего на свете, в этом пограничном состоянии, когда из тёмных глаз ещё не исчезла сонливость, а ярость уже нарастает, как умирающий за окном день. — Лучше будь поосторожнее с Чидори в окружении постельного белья. Саске зарычал на него. Ему до смерти хотелось ответить «пошёл нахуй», но он решил, что этим лишь усугубит свои мучения. Ему было ужасно больно, так больно, как не бывало ни после самых изнурительных тренировок, ни при пробуждении на больничной койке после Тени Танцующего Листа, ни после воздействия Проклятой Печати. Легче не становилось и от того факта, что тупая боль сконцентрировалась преимущественно в левой руке и заднице, как будто после приземления на неё с большой высоты. А вишенка на торте заключалась в том, что сейчас он был слаб, как котёнок: после длительного использования Чидори не осталось ни капли чакры, применимой в бою. Точно снимая салфетку с подноса деликатесов, Итачи приподнял простыню, что частично прикрывала Саске спину. К своему удовольствию он увидел, что сливочная плоть до сих пор кровоточила, а на бёдрах, ляжках и даже на члене остались синяки от его железной хватки. Тепло тела Саске хранило уже застоявшийся запах секса. Мальчик был ещё слаб и не способен ни на что, кроме как бросаться свирепыми гневными взглядами. Итачи похлопал его по заднице, и это было бы совсем не больно и могло даже сойти за ласковый жест, не будь нежная плоть усеяна красными, постепенно наливающимися синевой пятнами. Саске болезненно поморщился. Поднявшись с кровати, Итачи встал напротив куноичи, которая, несмотря на грубые металлические оковы, смогла чуть удобнее разместиться на коленях. Она моргнула, глядя на него с неприкрытым гневом, но в то же время и с сильнейшим страхом и беспомощностью. Итачи присел на корточки, чтобы оказаться с ней на одном уровне и рассмотреть получше. Сакура попыталась было отвернуться, когда он схватил её за подбородок, но чужая рука насильно вернула её голову в прежнее положение. Его глаза — с шаринганом или без — внушали тревогу, в особенности сейчас, когда на смену абсолютной пустоте пришло нечто более коварное. — Поначалу я думал, что твоя компания будет только раздражать, но возможно, даже такая беспомощная малышка сможет разнообразить наше веселье. Лежащий на кровати Саске сумел развернуться, несмотря на боль, отозвавшуюся в каждом нерве. Он процедил сквозь сцепленные зубы, но на удивление бойко: — Оставь её в покое. Итачи опустил руку, отчего Сакура слегка клюнула головой, прежде чем оправиться от парализующей силы страха. — Повторяю, я не собираюсь делать что-то с ней, — в мелькнувшей за окном тени — вероятно, от пролетевшей птицы — на его лице возникло что-то с намёком на улыбку. — Сейчас в её же интересах быть посговорчивее. Возвратившись к кровати, Итачи схватил Саске за кожу на загривке. Несмотря на сопротивление, мальчик всё равно оказался приподнят всем телом над кроватью, представая полным ужаса глазам Сакуры. — Судя по тому, как ты к нему обращаешься, он тебе не безразличен. Туго сглотнув, Саске накрепко зажмурился. Такого стыда он в жизни своей не испытывал. Если он когда-то и считал, что на чувства Сакуры ему плевать, то сейчас понимал, что в каком-то смысле врал сам себе. Он был весь избитый и помятый, точно игрушка, истерзанная жестоким ребёнком. К пущему своему ужасу Саске ощутил, как тёплая и грубая рука старшего брата погладила его в области паха, пальцы обвились вокруг члена, который, по идее, должен был обмякнуть от боли, изнеможения и мощнейшего оргазма, пускай и нежеланного. Вот только предательское тело отозвалось на побудительные ласки в этом месте, заставляя орган твердеть и увеличиваться прямо на глазах, которые тоже становились шире. Сознание Сакуры было затуманено, но всё же работало. — Я люблю его и всегда буду любить, — произнесла она, пускай сейчас уже не была уверена в собственных словах, наблюдая, как Саске возбуждается от запретных прикосновений — тот самый вечно холодный и отстранённый Саске, который никогда даже не опирался на её плечо дольше необходимого. Итачи хмыкнул. — Что ж, кто знает. Быть может, он сейчас думает, что по-другому впечатлить тебя уже не сможет, ведь ты столько раз видела его в состоянии побитого щенка. Саске отвернулся, не в силах больше выдержать взгляда Сакуры. — А что касается тебя… — Итачи лениво поиграл с чувствительной зоной под головкой его члена, потирая большим пальцем отверстие уретры. Саске подавился вздохом удовольствия, ощущая подступающую к горлу желчь. — Думаю, не ошибусь, если скажу, что ты её не любишь. Мы ведь знаем твой грязный секрет, знаем, как тебе нравится, когда тебя безжалостно имеют. Так что, возможно, тебе больше по вкусу тот парнишка, блондин, — ядовитая насмешка в шёлковом голосе не получила иного отклика, кроме едва заметного румянца на высоких скулах Саске. — А может, ты бы предпочёл их обоих одновременно? Саске упорно молчал. — Если спать с товарищами по команде, можно нажить много неприятностей. Но если ты меня удовлетворишь, быть может, я позволю тебе насладиться ей, пока сам буду восстанавливать силы. Сидевшая на полу всего в паре шагов от кровати Сакура задрожала. Причиной этому должно было стать отвращение, и в какой-то степени так оно и было. Однако сильнее чем когда-либо прежде, даже после того, как стала свидетельницей унижения Саске, она хотела его, хотела, чтобы он нашёл в ней утешение. Настолько сильно хотела, что ей пришлось задержать дыхание, ощутив изменения в интимных частях тела, прижатых к неумолимо твёрдому полу. Саске прикусил внутреннюю поверхность губы до крови и боли, пытаясь за счёт этого заставить себя не возбудиться ещё сильнее от реакции сокомандницы. Ему никогда не было дела до её чувств, он знал только, что что-то в нём вызывает у неё трепет. Понимание, что она до сих пор его хочет даже после всего случившегося, придало ему сил, вот только все они ушли в плоть, набухающую в едва ощутимом захвате руки старшего брата. — Славно, что вам обоим по душе такой сценарий. Впрочем, сейчас для этого не время. Саске не стало бы легче увидеть, что сейчас произойдёт, будь у него Бьякуган или лишняя пара глаз на затылке. Итачи подвинулся назад, схватив его за бёдра, чтобы поднять, бесчувственно, с почти игривой ожесточённостью впиваясь в пальцами в наливающиеся пурпурные следы вокруг нанесённых раннее порезов, в то время как Саске вырывался в попытке спасти от насилия своё красивое тело и достоинство, бывшее неприкосновенным до сегодняшнего дня. Отстранённо он задался вопросом, будет ли ему так же больно, как в первый раз, если мучительная боль будет идти бок о бок с блаженством, пускай и насильственным. Саске ещё не восстановился после жёсткого и болезненного секса; крики выпили из него все силы. Сейчас он мог лишь вяло сопротивляться, когда Итачи втянул его к себе на колени, давая прочувствовать свою нарастающую твёрдость сквозь дешёвое потёртое гостиничное полотенце. Мальчик перестал дышать, прочувствовав размер и вспомнив, каково это, когда он таранит и рвёт тебя изнутри, до разноцветных взрывов в мозгу и всплывшей в памяти, услышанной на улице много лет назад похабной шутки о том, что размеру елды Учих позавидовал бы и телефонный столб. Саске поморщился, когда поразительно острые зубы вонзились ему в заднюю сторону плеча, пуская кровь и тут же высасывая. Дыхание на травмированной коже было жарким, влажным, и в какой-то мере успокаивало, хотя то, насколько учащённым оно было, давало понять, что страдания только начинаются. Итачи запустил руку под изношенную подушку, где — как и всякий профессиональный шиноби — держал кое-что; впрочем, ещё никому не удавалось достаточно близко подобраться к нему в ночи, чтобы Итачи вынужден был этим предметом воспользоваться. Его пальцы сомкнулись на кунае, металлические края которого впились в кожу, но он даже не почувствовал. Все рецепторы его тела были слишком сосредоточены на ощущениях от сидящего на нём воплощения цветущей и испуганной юношеской красоты, которая усмиряла в нём жажду убийства. Саске даже не дёрнулся, ощутив холодный твёрдый металл на своём животе. Это было нечто, с чем он мог примириться, нечто, чего он время от времени ожидал все эти годы, иной раз и сам того не осознавая. Сейчас Итачи мог убить его и положить конец страданиям; пускай Саске и не удалось отомстить брату, но это и рядом не стояло с тем, чтобы продолжать жизнь в качестве его игрушки. Отчаяние затмило разум, и мальчик сам подался навстречу лезвию. Оно прорезало тонкий слой плоти, вызывая колющую боль вместе с тонкой, как игла, полоской крови. — Сделай это, — сказал он хриплым голосом, таким хриплым, какого у него не бывало после ночей криков и рыданий, гнева на богов, глухих к мольбам и вопросам маленького мальчика и его просьбам о хотя бы капле справедливости. Итачи насмешливо, мурлыкающе хмыкнул ему в кожу. — Сделаю. Но не то, что у тебя на уме, — лезвие впилось чуть глубже. Саске закричал в голос от жгучей боли в животе, который разрезали сантиметр за сантиметром. Лезвие, разрезая кожу и частично мышцы, вычерчивало борозды, образующие символ Деревни Листа в подсыхающем рубиновом цвете. Итачи позволил себе запачкаться в крови страдающего мальчишки, смакуя её тепло и липкость на кончиках пальцев. Когда кровь побежала по ладоням и длинным сильным пальцам, Итачи решил, что этого будет достаточно, и завёл руку за спину брату. — Ты мне ещё спасибо скажешь. Сидевшая буквально в нескольких шагах Сакура не могла оторвать глаз от происходящего. Ей было больно за Саске с самого начала и до сих пор, но то, как он запрокинул голову, как вороные пряди завились у него на плечах, как блеснули белизной зубы в сгущающихся сумерках… Она запоздало осознала, что именно таким его воображала: как он нависал бы над ней, взмокший, пронизанный оргазмом от их занятия любовью. Это пришпорило её, заставляя прижаться разбухшими половыми губами к твёрдому полу в невыносимой жажде чего-то более эротичного, чего ей не дано было получить, даже будь она развязана и обнажена. В неудовлетворённости и в экстазе, она откинула назад голову, с глухим стуком ударяясь затылком о ножку стола. — Саске… Он услышал, как кто-то простонал его имя, но не знал, кто именно, да и не желал знать. Свободная рука Итачи резвилась в крови, всё ещё текущей из глубокой, пусть и не смертельной раны на его животе, прежде лишённом каких-либо шрамов, провела по тёплому месиву убегающей жизненной жидкости, чтобы в очередной раз обхватить член Саске и погладить по склизкости крови, из-за которой ласки доставляли ещё большее наслаждение. А тем временем пальцы другой руки беспрепятственно раздвинули полушария ягодиц вопреки усилиям Саске сжать их вплотную. Его позиция была слишком уязвимой, и противопоставить что-то превосходящей силе Итачи было нечего. — Ммм, даже после всего, что было, ты до сих пор такой тугой. Саске закусил нижнюю губу изнутри, понимая, что это правда. Старший брат, не церемонясь, ввёл в него палец на длину одной фаланги. От режущей боли Саске заголосил и забрыкался с новой силой, даже когда палец в нём согнулся и задел то сладкое распухшее местечко внутри, зарождая прилив удовольствия, эйфорическим льдом проносящегося сквозь жгучую боль. Член набухал в травмирующей и вместе с тем восхитительной хватке старшего брата. Внезапно палец исчез, оставляя Саске со странным ощущением пустоты, которое было абсолютно правильным и ужасно неправильным одновременно. Судя по всему, Итачи почувствовал этот его внутренний конфликт, потому что Саске вновь ощутил на коже вибрации его рокочущего, густого как смола голоса: — Не волнуйся. Обещаю, я не оставлю тебя ненаполненным, Саске. — Пошёл ты, — слова сами вырвались, когда Саске на секунду забыл о своём положении. Итачи неприкрыто рассмеялся. — Да, прямо в тебя. Сильные руки раздвинули мальчику ноги. Головка члена, гладкая и твёрдая как сталь, упёрлась во всё ещё мучительно тесный вход, точно собственное тело намеревалось принести Саске как можно больше страданий. Даже самая головка, казалось, готова была порвать его ещё раз, заново раскрыть совсем свежие раны, вновь оставить его умирать в крови и стыде. Ведь расчёт именно на это, не так ли? Саске сглотнул горечь. Не было времени безвольно сокрушаться о себе несчастном, в то время как пульсирующая твердость уже проникала вглубь его тела, а задница сжалась ещё сильнее, когда Итачи своей непреодолимой силой свёл ему ноги, приподняв их к животу. Сакура, наблюдавшая за этой эротической пыткой, была уже вся в поту, волосы у неё приклеились к липкой коже. Давным-давно она уже слышала такие крики от Саске — крики ужасной муки, причиняемой Проклятой Печатью, что пожирала его тело. Тогда она держала его в объятиях. Он надрывал голос в точности так же, однако сейчас кое-что обстояло совершенно иначе. Малейшее движение посылало покалывающие волны удовольствия по всему её телу, начиная от клитора, набухшего и давящего на пол даже через шорты, которые она носила из скромности. Она во все глаза наблюдала за эмоциями, проносящимися по лицу Саске. Здесь была и агония от беспощадного проникновения, и экстаз от истязающих лаской пальцев. Были и все промежуточные эмоции, о сущности которых она могла лишь догадываться. Её соски настолько затвердели, упираясь в ткань платья, что она боялась: они могут остаться такими навсегда. Саске осознал, что опять кричит — и неспроста. Боль была немыслимой, но теперь раскалённой скорее докрасна, чем добела, как раньше. До него вдруг дошло, что именно кровь облегчила проникновение, вновь терзающее его на части. Будь фрикции не такими сильными — хотя чувство растяжения всё равно продирало от груди до паха, а горячая головка вытравляла внутри неизгладимое клеймо — и можно было почти поверить, что ему просто привиделся ночной кошмар. Да, всего лишь кошмарный сон. Вот только нет. Саске который раз всадил себе зубы в нижнюю губу, да так сильно, что по подбородку хлынул миниатюрный алый водопад. Внутренности горели, истязаемые безжалостным старшим братом, которого не заботило ничто, кроме собственного удовольствия и почти чрезмерных ощущений от проникновения в кого-то слишком юного и тугого, мягкого и твёрдого одновременно, кого-то, кто истекал кровью, кричал и плакал — того, кого он без иронии мог назвать маленьким братом. Итачи остановился практически на самом пике, почти выйдя из тела Саске, и при помощи своей невероятной силы фиксируя его в таком положении, заставляя прочувствовать, как плотно мышечные стеночки обхватывают чудовищный ствол, вопреки тому что каждый нерв умоляет о прекращении боли. В отличие от первого раза стоя у стены, в нынешней позе проникновение получалось глубже, когда Итачи вновь насаживал Саске на свой неумолимо стальной член, входя насколько глубоко, что Саске почти хотелось этого. Он ощущал жар по всему животу, но сильнее всего в области члена, когда старший брат работал умелыми пальцами над его нежной мошонкой, вызывая вспышки насколько насыщенного удовольствия, что не отличить от боли. Жёсткие толчки всё ещё приносили ужасные мучения, тысячи игл всё ещё пронзали задницу и внутренности, однако вкупе с ласками всё это превращалось в нечто не поддающееся описанию. Одно Саске знал наверняка: он должен бороться, должен вырваться, пока для него всё это не превратилось в нечто морально более сложное, чем жестокое изнасилование бесконечно ненавистным старшим братом. — Нет! — единственное слово началось с шипения, а окончилось криком. Сакура, закусившая язык, лишь бы заглушить собственные вопли неудовлетворённого желания и противоречивого экстаза, задушенно охнула, когда белая молния с треском пробудилась к жизни. Она была уверена, что так проявился её собственный оргазм, но потом поняла, что ещё не кончила, а треск и сверкание исходили от Чидори, которую Саске каким-то образом сумел вызвать во всё ещё окровавленной левой руке. Всего одним слитным движением Итачи вытянул руку и схватил бунтарку за запястье. Саске нервно сжался, ожидая нового хруста и перелома, ожидая боли, которая, быть может, перекроет расплавленный и одновременно каменно-твёрдый жар, терзавший его сзади на части. Однако старший брат лишь рассмеялся, и от его тёплого смеха мороз продирал по коже. — Одно из сильнейших дзюцу в Конохе, но даже не может уберечь тебя от изнасилования, — давление его пальцев на запястье Саске даже не было настолько сильным, как давление пальцев другой руки на его член, методичными поглаживаниями подводивших Саске опасно близко к краю. — Жалкое зрелище. Но в этот раз я открою тебе нечто новое, — с этими словами старший Учиха переменил их братом положение. В Саске до сих пор было очень тесно, так что Итачи не лишился ни дюйма восхитительного давления на свой член, когда заставил младшего брата наполовину свеситься с изножья кровати. Чидори с треском растворилась в воздухе, когда Саске чуть не потерял равновесие, а член брата, казалось, протаранил его до самой глотки. Стиснув зубы от колющей боли, с которой проникновение стало ещё чуть глубже, Саске вдруг осознал, что таращится прямо в огромные океаново-зелёные глаза сокомандницы. Он скривился в лице. — Сакура… Она была совсем близко, настолько близко, что он мог ощутить остаточный запах клубничного мыла от её кожи. Она была так близко, что чувствовала на своём лице его горячее дыхание, всколыхнувшее обвисшие пряди волос, когда Итачи вошёл брата слишком резко, с размаху. Между тем пальцы не прекращали своих ласк. Грубых и безжалостных, расчётливых, но таких сладких. — Сакура! Сколько лет она мечтала, что он прокричит её имя вот так? Ей хотелось наклониться вперёд, сцеловать кровь с его губ, проглотить звук его оргазма или же запечатать в памяти, чтобы потом воспроизводить в голове снова и снова. Сакура сделала усилие и немного подвинулась вперёд, прикладываясь лбом к его лбу, пока он пытался отдышаться после пережитого. Явственный мускусный запах его семени щекотал ей ноздри. Его глаза были крепко зажмурены, словно бы от предельной сосредоточенности. Наблюдение за сложным взаимодействием боли и удовольствия, ненависти и желания, сопротивления и подчинения — оказалось для Итачи последней каплей. Как только Саске излил итог очередной вечности разочарования на и без того грязную простыню, ногти в чёрном лаке впились в нежную кожу его ягодиц, и Итачи излился в брата собственной эссенцией. — И ты туда же, — выдавил Саске на выдохе. Её поцелуй должен был показаться ему омерзительным, а то, как она слизывала всё ещё сочащуюся кровь с его губ — корыстным. Но поцелуй Сакуры был нежным, заботливым — в противовес тому, как стальной член старшего брата всё ещё находился внутри, занимая в его теле больше места, чем оно способно было вынести. Саске до сих пор был слегка возбуждён, ощущая отметины-полумесяцы на и без того измученной коже ягодиц, ощущая натёртости внутри и подсыхающую кровь со спермой снаружи. Итачи наклонился, чтобы поставить укус на его невозможно мягком загривке, в то время как Сакура уже гораздо напористее исследовала рот Саске, бессовестно насилуя языком в угоду собственному неудовлетворённому желанию. Итачи вытащил из брата ещё полутвёрдый член. Густая, пока что тёплая жидкость вытекала и капала Саске на кожу, заставляя содрогнуться. С такой непосредственностью, точно осушал руки кухонным полотенцем, Итачи вытер член о его ляжку с задней поверхности. Затем он встал и вновь обернул полотенце вокруг бёдер, после чего запустил пальцы в шёлковые чёрные волосы брата и задрал ему голову, заставляя посмотреть в глаза, так похожие на его собственные. — В этот раз, младший брат, ты кончил первым. Саске поморщился от тянущей хватки, сильнее желая убежать от правды, чем от дискомфорта. — Катись в ад. — Непременно. Но я ещё не завершил твою экскурсию, — Итачи сделал паузу, бросая взгляд через плечо. — Наслаждайся своей подружкой-предательницей, пока можешь. Твой ад только начинается.