Искупление

Сторонний человек, впервые взглянув на Кроули, мог бы предположить, что он в некоторой степени сволочь. Весь секрет был в том, чтобы время от времени плотоядно ухмыляться и кидать полные сарказма взгляды из-под тёмных очков, ведь оба этих компонента и по отдельности производят не слишком хорошее впечатление, а уж в совокупности и подавно. Познакомившись с Кроули поближе, тот же сторонний человек очень скоро бы убедился, что он не сволочь — он много, много хуже. Он сволочь редкая и изобретательная, способная на такое, о чём среднестатистический добряк с окраины не смеет и помыслить. Одних это пугало, других восхищало, а третьи и вовсе распускали о нём слухи, потому в офисе он часто слышал за спиной нестройный хор несмолкающих шепотков: «Боже, это мистер Кроули? Тот самый Кроули? Вы же не хотите, чтобы вас консультировал мистер Кроули?» «Тот самый Кроули» абсолютно не отрицал, что он редкая сволочь, и даже собой гордился, не упуская ни единой возможности напомнить всем, кто поневоле оказался рядом, об «особенностях» своей душевной организации. Ибо, во-первых, это никоим образом не сказывалось на качестве его работы, а во-вторых, ему претила сама мысль о том, чтобы вести образ жизни рядового клерка. Если бы он вдруг перестал быть сволочью (например, вследствие сильного удара головой о тупую поверхность), его жизнь стала бы много, много скучнее. Как растянутый в вечность поход в церковь. Впрочем, сейчас Кроули как раз находился в церкви, — читатель ведь помнит про его изобретательность? — и уже полчаса ждал, когда печальная прихожанка в летах покинет исповедальню. В иной ситуации он бы использовал любой способ, чтобы вытащить засевшую намертво дамочку, которая явно путала понятия «психотерапевт» и «викарий», но он и так замыслил недоброе, и ему абсолютно не хотелось, чтобы кто-то (Гавриил) или что-то (пожарная сигнализация) сорвало его планы. Наконец, прихожанка вышла на свет божий, вытирая красные от слёз глаза кружевным платочком и бубня под нос благодарности вперемешку с молитвами. Кроули послал ей вслед парочку проклятий, в последний раз оглянулся, дабы убедиться, что вокруг больше никого нет, и шмыгнул в кабинку. — Святой отец, я согрешил. — Кроули? Что тебе нужно? — Что значит, что мне нужно? — его возмущение было столь искренним, что на секунду он сам себе поверил. Правда, только на секунду. — По-твоему, я не могу прийти и покаяться? — Боже, прости, я не думал… говори, сын мой. «Неужели купился? — с тоской подумал Кроули. Будем честны, он ждал, что ангел сразу заподозрит неладное и взашей выставит его из церкви, а вечером они встретятся и хорошенько посмеются над абсурдностью ситуации. Его всегда приводили в восторг маленькие скандальчики, они хорошо освежали отношения и, главное, надолго оставались в памяти. Впрочем, Кроули здраво рассудил, что ещё не всё потеряно — если он смог изобразить падение графика акций, то сможет изобразить и искреннее раскаяние. — Я… в последнее время у меня в голове постоянно крутятся странные мысли, святой отец. Греховные. — О чём ты думаешь? — Хочу соблазнить кое-кого. Не в смысле трахнуть… — Кроули! Не забывай, где ты находишься! — Прости, прости. Переспать, заняться любовью или как вы, святоши, там говорите. Не в этом смысле. Искусить, понимаешь? — Пока не понимаю. — Я познакомился с одним чертовски идеальным святым отцом, и с тех пор не могу перестать думать о нём. Он такой правильный, что я хочу довести его до грехопадения. Как Змий. — Постой… — Азирафаэль запнулся, но быстро взял себя в руки и продолжил: — Зачем тебе это? — О, да как ты не понимаешь? Мне скучно спиваться одному, глупый ангел! — простонал Кроули. — Ты у меня уже четыре дня не появляешься, я с ума схожу! Ну подумай сам — жизнь коротка, а мы всё ещё трезвые! Азирафаэль не ответил. — В общем, я купил пару бутылок вина и жду тебя вечером. Из соседней кабинки по-прежнему не доносилось ни звука. Сперва Кроули коварно ухмылялся, довольный своей выходкой, но пауза затягивалась всё сильнее, чем портила и впечатления, и настроение. Если честно, он даже испугался, что довёл несчастного святошу до сердечного приступа, и почти серьёзно поклялся себе, что если всё обойдётся, он извинится. — Ангел?.. — Пошёл вон. Обошлось. Кроули выдохнул и разулыбался. — Но ты придёшь? — Пошёл вон! В семь часов вечера Азирафаэль стоял на пороге дома Кроули и то порывался постучать, то снова прятал руку за спину. На этом пьеса под названием «Нерешительность» не закончилась — во втором акте ангел вдруг ссутулился, опустил голову, развернулся и сделал пару робких шагов к калитке, но всё же передумал и вновь застыл у двери. Кроули наблюдал его мучения с первых рядов партера — точнее, из окна кухни, — но не стал реагировать, резонно рассудив, что Азирафаэль должен сам расставить приоритеты и решить, что для него важнее — тяга к хорошей компании или обида за невинную выходку. Смотреть на то, как его обиженный ангел не может решить, зайти или нет, было больно. Едва ли не впервые в жизни Кроули действительно испытывал нечто сродни стыду и искренне раскаивался в том, что предал доверие Азирафаэля, пускай в этом и заключался весь смысл содеянной им маленькой шалости. Ещё минута — и он бы не выдержал и пошёл устраивать сцену, похожую на те, что он подглядел в испанской мелодраме в один из скучных трезвых вечеров. О, с каким удовольствием он бы тянул его за руку, с трагизмом крича на всю улицу: «Дон Азирафаэлло, ты не можешь так со мной поступить!» Однако Азирафаэль, наконец, постучал, и с плеч новоявленного Дона Антонио будто свалился огромный камень. Кроули собрал всю свою волю в кулак, сделал несколько глубоких вдохов, приходя в себя, и нацепил на лицо привычную ухмылку. В ближайшие тысячу лет он не собирался даже заикаться о том, что видел эту пантомиму. Ангел ведь не был идиотом и неплохо читал человеческие эмоции, (кроме тех моментов, когда Кроули напивался и глазел на него с вожделением), а потому мог легко сложить два и два и догадаться, что где-то в глубине чёрной, пропитанной ненавистью и сарказмом души Кроули раскаивается. Допустить такого он не мог. — Заходи. — Твоя бизнес-схема не сработала, — заявил Азирафаэль вместо приветствия. — Весь приход завален печеньем, которое никто не хочет покупать. — Да прошло-то всего… сколько, чуть больше недели? Тем более, вы даже рекламу не дали. Уж не знаю, на что рассчитывал твой Гавриил, но… — Отец Гавриил в ярости и запретил тебе появляться на нашей территории. — О, тогда понятно, почему он чуть не испепелил меня взглядом, когда мы столкнулись в винном. Он тоже алкоголик? У вас это профессиональное? — Ему же нужно чем-то запивать печенье, — улыбнулся ангел. — Чёртову уйму печенья. — Это объясняет, почему он резко поправился. — Я, между прочим, тоже. — Правда? Не заметил. Ангел тяжело вздохнул и чинно уселся на диван, сложив руки на коленях. — Кроули, насчёт сегодняшнего. Кроули запрокинул голову на спинку дивана и отчаянно застонал: — Ну ведь смешно же вышло, ангел! — Нет! То есть, да… то есть, нет! И дело не в этом. Послушай, я хотел сказать, что я на тебя не сержусь. — О. Что ж… благодарю тебя, отец Азирафаэль, оплот человеческой добродетели и всепрощения, — закатил глаза Кроули. — Я поступил плохо, бла-бла-бла, раскаиваюсь и всё такое. Брось, я думал, ты знаешь меня достаточно хорошо, чтобы понять, чего от меня можно ждать. Мне нельзя верить. — Да, думаю, я тебя знаю, — продолжил ангел. — По крайней мере, знаю твоё отношение к религии и к моей работе. — Так какого чёрта ты вообще обиделся?! — Обиделся? Боже, нет! — Тогда в следующий раз будь так добр, заходи в дом сразу, а не пляши гавот на пороге. — О. Сперва Азирафаэль действительно удивился — он явно не ожидал, что Кроули случайно или нарочно будет пялиться в окно, ожидая его прихода. Затем в его ангельской голове заскрипели шестерёнки; раздался щелчок и пазл, наконец, сложился. — Так значит, ты видел, как я хожу туда-сюда. — Ну конечно, я видел, у меня ведь есть чёртовы глаза! — И ты испугался, что я всерьёз на тебя обиделся. Меньше всего Кроули хотелось говорить о своих чувствах — нет, нет и ещё раз нет, по крайней мере, не на трезвую голову. Будь его воля, он бы, не медля ни секунды, ушёл из собственного дома, сел в машину и попытался уехать так быстро и далеко, как это возможно (к примеру, на Альфу Центавра). Вместо этого он сходил за вином и, мрачный, как посланник ада, разлил его по бокалам. Азирафаэлю не потребовалось много времени, чтобы понять, что его собираются игнорировать, однако ему не хватило ума оставить всё, как есть. — Кроули, послушай. Я знаю, что в глубине души ты хороший человек и способен на раскаяние. Если ты придёшь ко мне в исповедальню ещё раз, я снова тебе поверю. — Не мои проблемы, — буркнул он. — И я не приду. — Хорошо, это твоё право, но, я надеюсь, ты меня услышал. Что ж, давай оставим эту тему и выпьем за примирение. Пожалуй, ещё ни разу в жизни Кроули так не радовала перспектива выпить. Он осушил свой бокал одним мощным глотком и потянулся было за бутылкой, но Азирафаэль мягко отстранил его руку и виновато улыбнулся. — Честно говоря, перед тем, как зайти к тебе, я стоял и думал, сходить ли мне в магазин. — Что? — Дорогой мой, у тебя дома нет никакой еды, поэтому я думал купить продуктов и состряпать что-нибудь, но потом я понял, что не знаю, что ты любишь, да и готовлю я не очень, поэтому… — Прекрати тараторить, я ни черта не понял. — …поэтому мы могли бы сходить куда-нибудь поужинать. — Что? Ты из-за этого мялся под дверью? — Разумеется! Я думал, не будет ли это слишком наглым с моей стороны, или… впрочем, не важно. Позволь мне искусить тебя ужином. Получасом спустя Кроули, подперев голову рукой, сидел в местной кофейне и смотрел, как Азирафаэль уплетает блинчики. За соседним столиком щебетали влюблённые студенты, в дальнем углу накачивались дешёвым пивом малолетние неформалы, а около стойки крутился потрёпанного вида мужик, тщетно пытавшийся добиться внимания официантки постбальзаковского возраста. Ангел чинно восседал на колченогом шатающемся стуле и орудовал ножом и вилкой с таким видом, будто они ужинают в Ритце, а не на отшибе деревеньки в грязной забегаловке с гордым названием «Hell&Heaven». — Ты часом не из королевской семьи? — мрачно ухмыльнулся Кроули. — Может, потерянный родственник или чей-нибудь внебрачный сын… — Нет, с чего ты взял? — улыбнулся Азирафаэль, аккуратно отложив столовые приборы и промокнув губы салфеткой. — Среди моих родственников были лорды, но это было очень, очень давно. Мой прапрадед женился на кухарке, за что его лишили наследства, а после… Кроули, почему ты так на меня смотришь? У меня сироп на лице? Кроули из последних сил сдерживал желание расхохотаться. — Всё с тобой в порядке, — ответил он. — Наслаждайся своим ужином и пойдём отсюда. — Разве мы куда-то спешим? К тому же, я собирался попробовать десерт… Одному Всевышнему было известно, сколько сил и терпения потребовалось Кроули, чтобы дождаться окончания трапезы. Когда он расплачивался, на них пялились буквально все посетители, а официантка даже шепнула: «Вы очаровательная пара, но проводить медовый месяц в Тадфилде — это немного странно, не находите?», за что удостоилась полного презрения взгляда и, как ни странно, щедрых чаевых. — Превосходные блинчики, — улыбнулся Азирафаэль. А затем нахмурился и заметил: — Но меня беспокоит, что ты так ничего и не заказал. — Я заказал кофе. — Кофе — не еда! Чего бы тебе сейчас хотелось? Кроули в последний раз оглянулся на покосившуюся вывеску кофейни, проигнорировал официантку, что продолжила бессовестно пялиться на них из окна, и сказал: — Алкоголя. Чрезвычайного количества алкоголя. После вышеоговорённого чрезвычайного количества красного вина жизнь вновь начала налаживаться. Чуть раскрасневшийся и невероятно довольный ангел рассказывал забавные истории из своей жизни, а Кроули смотрел на него, почти не отрывая взгляда, и, как и много лет назад, размышлял, где и как таких делают. Совершенно очевидно, что у обыкновенных родителей получаются обыкновенные дети, а это искрящееся добром и любовью чудо должно было быть зачато в церкви, не иначе. — …а потом она сказала, что пойдёт со мной на выпускной, только если я её поцелую. — И ты поцеловал? — Ну… не совсем. Вряд ли это можно было назвать поцелуем, я едва коснулся её губ. — Но ведь она была красивая, ты сам говорил. — Пожалуй. Но я ведь её не любил, и как я мог… — Подожди, — перебил Кроули. — Ты вообще хоть с кем-то целовался? Ангел перестал улыбаться и слегка побледнел. — Да, однажды. — Однажды?! Сколько тебе, двадцать шесть? А как же секс? — Двадцать восемь. И давай не будем об этом. — Нет, подожди! Я ни черта не понимаю. Ты ведь можешь найти себе какую-нибудь глубоко набожную дамочку и жениться на ней, вашими правилами это не запрещено, так в чём проблема? Ангел спрятал взгляд в своём бокале и тихо и совершенно обречённо ответил: — В том, что это должна быть, как ты выражаешься, дамочка. — Дьявол, так ты… — Молчи! Закроем эту тему. Пожалуйста. Кроули замолчал и задумался. Теперь, после признания, сам факт того, что Азирафаэлю могут нравиться мужчины, казался настолько очевидным, что был бы заметен и слепому. Однако Кроули, чертовски проницательный Кроули не сумел разглядеть это за праведным фасадом! О, он просто не мог поверить, что грёбаный святоша, столь идеально вписывающийся во все церковные каноны, волей судьбы (и генетики) мечтает предаться содомскому греху… вернее, подавляет желание предаться оному, и подавляет до такой степени, что не хочет даже говорить об этом. И это тот, чьи детские фотографии наверняка печатали на рождественских открытках. Тот, кто единственный среди всего этого балагана подходит под описание идеального священника. С ума сойти. — Если ты не знал, у нас разрешены однополые браки. Всё-таки мы не в каменном веке живём. — С чего ты взял, что я об этом не знал? — ответил Азирафаэль. Он вдруг поднял глаза и уставился на Кроули так, будто это он виноват во всех его бедах. — По-твоему, я ни разу не задумывался об этом за всю свою жизнь?! По-твоему, это так просто — закрыть глаза на то, что я содомит?! Сам знаешь, что написано в Священном Писании о таких, как я. Каждый раз, каждый чёртов раз я спрашиваю: «Господи, почему ты создал меня таким?» и не нахожу ответа. Сколько себя помню, я молю его об одном — дать мне сил пережить всё это! Я не могу, не имею права выбирать между любовью к мужчине и любовью к Богу. Если бы я только мог измениться… — Но этому не бывать! Ты же такой умный, как кто-то настолько умный может быть таким глупцом?! Азирафаэль отставил недопитое вино, поднялся с дивана, поправил слегка помявшуюся одежду и направился к выходу. Кроули, не колеблясь ни секунды, побежал за ним. — Не уходи, ты не можешь уйти! Извини. Ну прости меня, я не это имел в виду! — Это ты меня прости. Но, боюсь, я всё равно не могу остаться, уже поздно, а у меня есть кое-какие дела дома. Кроули не знал, что ещё сделать, как заставить ангела выслушать то, что он так не хочет принять. Он схватил его за руку, и в тот момент, когда Азирафаэль поднял на него свои большие перепуганные глаза, он склонился к его губам и легонько коснулся их своими. — Видишь? — тихо спросил он. — Небеса не разверзлись, в тебя не ударила молния, а архангел Михаил не проткнул меня копьём. — Это не… ты не… — Да послушай ты меня! Просто скажи мне, ангел, как любовь может быть чем-то плохим? — Это неправильно, — ответил Азирафаэль, но в его голосе порядком недоставало былой уверенности. — Ты ведь помнишь про содомский грех. — Помню. Только Библию писали люди. Глупые консерваторы, не способные видеть дальше своего носа. А твой Господь учил, что любовь — это едва ли не главное в мире. Ну, по крайней мере, он учил этому в те моменты, когда не пытался утопить весь мир, кроме Ноя. Бедняга Ной, представляю, какая вонища стояла на ковчеге — все эти парнокопытные, птицы, скунсы… — А если он просто проверяет мою веру? — Даже не представляю, как связаны ежедневные молитвы и половая жизнь. — Значит, ты правда думаешь, что я смог бы построить с кем-нибудь отношения? — Дьявол, ну конечно! Я ведь не говорю тебе пускаться во все тяжкие и вести образ жизни, как… в общем, похожий на мой. — Что не так с твоим образом жизни? — Ну, я не гнушаюсь перепихнуться без любви. Чисто ради обоюдного удовольствия, знаешь ли, — ухмыльнулся он, глядя, как ангел краснеет. — Кроули… — Ладно, я к тому, что ни одни мои отношения не длились дольше полугода. Но ты не такой, как я, так что у тебя точно получится всё это: «долго и счастливо, и пока смерть не разлучит вас». — Я подумаю над этим. — Подумай. Пойдём, я из-за тебя снова почти трезв, а я совершенно не планировал встречать завтрашнее утро без похмелья. Кто знает, случайно или нарочно, но Азирафаэль так и не выпустил его ладонь из своих цепких ухоженных пальцев.