Искупление

Кроули редко видел сны. Иногда в особо стрессовых ситуациях он просыпался по ночам либо от кошмаров, либо от абсурдной, психоделической и совершенно бессвязной галиматьи. К примеру, как-то он пытался скрыться от разъярённого Хастура в зазорах между атомами телефонного кабеля, а после запер его на кассете доисторического автоответчика. В другой раз он ехал в Тадфилд на горящей машине и, если честно, абсолютно не переживал по этому поводу. Наконец, однажды он побывал в шкуре желтоглазого демона, на чьи плечи возложили невыполнимую миссию — предотвратить Армагеддон при помощи Азирафаэля и такой-то матери, и когда Кроули проснулся, он не знал, что было смешнее — одиннадцатилетний святошин крестник в роли Антихриста или тот факт, что они справились и с концом света, и с самим Люцифером. Вернувшись из полицейского участка, он, матерясь и ворочаясь, пытался заснуть на чертовски неудобном диване в ангельской гостиной. Могло статься, именно это ложе и стало подспорьем для кошмаров — либо оно, либо их неловкая и не увенчавшаяся успехом попытка поговорить после долгой разлуки. Так или иначе, его сон превзошёл все ожидания. Кроули был змеёй, — или, если угодно, Змием, — и упрямо полз по церковному полу прямиком к исповедальне. В глазах рябило от царящей повсюду белизны и святости, тяжёлая голова гудела, с клыков капал разъедающий собственную плоть яд, а гладкий камень нестерпимо жёг брюхо — чешуйки ссыхались и тлели, оставляя позади след из крови и пепла. Змию казалось, его пытка будет длиться бесконечно. Скованный болью и ужасом, он мог прекратить свои страдания в любую минуту — для этого ему достаточно было принять свою участь и перестать ползти, замерев в ожидании скорой смерти. О, он знал, что умрёт быстро, а ещё он знал, что не имеет права сдаться, ведь в конце пути его ждёт искупление, которого он так жаждет. Он окончательно выбился из сил — тяжёлое измученное тело вплавлялось в пол и почти не слушалось, набат в голове, с каждой секундой набирающий громкость, стал просто невыносимым. Прошла целая вечность, прежде чем дверь исповедальни вдруг затрещала и распахнулась пред ним. Он почти дополз. Опустив голову, он закрыл ныне бесполезные, окончательно затянувшиеся мутной плёнкой глаза и сделал рывок, а после свернулся кольцами на прохладном деревянном полу и провалился в чёрное небытие. Кроули стряхнул с себя оцепенение, когда почувствовал, как чужие тёплые ладони мягко гладят его чешую, исцеляя от ран. Он медленно открыл глаза и увидел своего спасителя — Азирафаэля, что уложил его к себе на колени и тихонько молился, даже не пытаясь скрыть слёз. Он не боялся Змия, не боялся яда и крови, что впитывались в его белоснежное одеяние, не боялся запачкаться в чужих грехах и пасть, потеряв присущие ангелам чистоту и невинность. Он просто хотел спасти измученную душу, и не важно, каким способом — он целовал Кроули в обезображенную теперь морду, шептал его имя и мягко касался его тела, принося долгожданные тепло и спокойствие. — Азирафаэль… — Тише, — сказал он. — Я рядом. Это просто сон. Кроули распахнул глаза и с ужасом понял, что ангел действительно сидит на полу рядом с ним и гладит его по растрепавшимся волосам. Вокруг было чертовски темно, а потому он мог не беспокоиться за выражение своего лица, однако он всё равно дёрнулся, спугнув тёплую успокаивающую ладонь, и попытался сесть. — Сколько времени? — хрипло спросил он. — Ещё ночь. Тебе снился кошмар, а я… — Снова влез не в своё дело, — мрачно буркнул Кроули, пытаясь скрыть досаду. Дьявол, он столько лет выстраивал броню из злости не для того, чтобы в один день показать ангелу, насколько на самом деле уязвим! — Да что с тобой не так? — спросил Азирафаэль. Так и не дождавшись ответа, он поднялся с пола и пересел в кресло. Его возмущённое сопение можно было услышать и с чёртова Галлифрея — он был обижен и зол, и Кроули, наконец, понял, что с самого начала ждал от него именно этих эмоций. — Ну же, давай, — тихо сказал он. — Что? — Скажи всё, что ты обо мне думаешь. — Ты действительно этого хочешь? Тогда Кроули впервые узнал, как много граней имеет отчаяние. — Конечно! Расскажи, что ты чувствовал, когда я уехал! Расскажи, с какими мыслями ты потом шёл проповедовать в свою грёбаную церковь, или лучше расскажи, что ты думаешь сейчас, когда я… вернулся! Дьявол, я ведь вернулся не ради тебя, я просто собираюсь выставить дом на продажу и свалить обратно в Лондон! Это с тобой что-то не так, ангел, ты должен меня ненавидеть, а не по головке гладить! — Но я тебя не ненавижу. — Врёшь. — Нет, не вру. Хочешь знать, что я чувствовал? Тебя не было полгода, и я падал. Полгода падал в ад, Кроули. Поначалу было тоскливо, ведь ты даже номера мне не оставил, так что я спивался и ждал — вдруг ты вернёшься? Я остановился, когда вся чёртова гостиная была заставлена пустыми бутылками, и с тех пор я не пью. Совсем. Тогда я отчаялся ждать и начал злиться — представлял, что душу тебя, или что наматываю твои чёртовы волосы на кулак и сую член в твой грязный лживый рот, а потом ухожу, ведь так ты поступил со мной? А потом я… раскаялся. Пришёл на исповедь и вымолил прощение. — У Гавриила?! — У Господа, разумеется. Отец Гавриил всего лишь посредник, но он помог мне справиться со всем, что на меня навалилось, пускай и… скажем, своими методами. Сейчас я успокоился и рад тебя видеть, пусть даже ты приехал не ко мне. — Рад? После всего этого ада? — Да! Тебе сложно понять, но я правда рад. Мы ничем друг другу не обязаны, в конце-то концов. Я не просил от тебя любви или понимания, или… чего-то другого. — Нет, ты просил тебя трахнуть, а я так и не смог отказаться. — Это правда. Ты выполнил мою просьбу, а больше ты мне ничего не обещал, так что наши «отношения» закончились вполне логично. — Логично? — пробормотал окончательно опешивший Кроули. — Да. Лучше скажи, зачем ты вообще начал этот разговор? Тебе обязательно нужно чувствовать себя сволочью? Тебе так проще жить? — А если и так? — Если так, то мне незачем тебя ненавидеть, ведь ты сам прекрасно с этим справляешься. — Но я сделал тебе больно! — Сделал. Но ты ведь тоже раскаиваешься. Ты коришь себя за то, что поддался на мои уговоры, а потом уехал. Ты сидел и думал, как буду чувствовать себя я, когда мне придётся снова идти в церковь. И ты представлял нашу встречу и боялся, что я прогоню тебя. Может, пару месяцев назад я бы так и поступил, ведь мне было больно. Мне больно до сих пор, но теперь я тебя прощаю. — Почему? — Потому что в мире должен быть хотя бы один человек, который будет любить тебя, Энтони. Пускай им буду я. Азирафаэль поднялся с кресла, мягко поцеловал Кроули в макушку и вышел из тёмной гостиной. Он на секунду застыл в дверях и добавил: — К слову, я могу договориться с Сандалфоном… это мой знакомый риэлтор, он ходит в нашу церковь. Думаю, он согласится встретиться с тобой и обсудить сделку. — Ангел, я… чёрт… — Если это было «спасибо», то не за что. Поговорим завтра, хорошо? Я что-то устал. Остаток ночи окончательно ошарашенный и потерявшийся Кроули провёл сидя на диване — пялился в потихоньку светлеющее небо и пытался переварить всё, что с ними случилось. Но как он ни старался, ему так и не удалось привести в порядок царящую в голове мешанину из эмоций. Структура рушилась, мысли панически бились друг о друга и разлетались по сторонам; хотелось то подняться к Азирафаэлю и благодарно целовать каждую косточку на его мягких пальцах, то позорно сбежать посреди ночи в единственный приличный бар в Тадфилде и больше никогда не возвращаться в этот дом. Разумеется, он так никуда и не пошёл, а с утра не растерявший ни капли благодушия ангел сварил ему кофе и даже попытался накормить нехитрым завтраком на скорую руку. — Я позвонил Шедвеллу и попросил его вскрыть твой замóк, у него есть некоторый… опыт в этом, — сказал он. — И вот ещё, возьми номер Сандалфона. Я предупредил его, что ты будешь звонить, он освободится после четырёх. — Ты самая классная секретарша в мире, — криво ухмыльнулся Кроули. — О, — улыбнулся Азирафаэль. — Это ещё не все мои способности. — Я догадался. — Тебе пора. Сержант тебя недолюбливает, поэтому он не будет ждать слишком долго. — Спасибо. — Пожалуйста. Заходи, если станет скучно. — Конечно. И ты тоже. Давай я оставлю тебе свой но… — Не стоит, — мягко оборвал ангел. — Я найду тебя, если будет нужно. — Ладно. Шедвелл действительно обнаружился у дверей — он копошился в замке с видом настоящего мастера, и хотя, по его словам, его пальцы растеряли былую ловкость, он вскрыл нехитрый замок всего за пятнадцать минут. Кроули пожал ему руку и нехотя позвал пропустить стаканчик виски в качестве благодарности, но он потребовал оплатить свой труд деньгами и предупредил, что не принимает карты. Пришлось отдать ему все имеющиеся наличные, которых, к слову, было не так уж и много. Оказавшись в родных стенах, он почувствовал разочарование и тоску. С тех самых пор, как он разобрал бóльшую часть вещей, разложил их по коробкам и оттащил в гараж, его дом превратился в пустое и безжизненное недружелюбное пространство. О том, что здесь жили люди, напоминали лишь томик Берроуза, позабытый на журнальном столике, бутылка давно прокисшего вина, да пугающего вида нечто, которое когда-то было пирожными, а теперь представляло собой куски болотного цвета плесени. Кроули безжалостно выкинул их в мусор, а затем выкинул следом и тарелку. Наверху было не лучше. В ванной до сих пор висел церковный балахон и брюки, — кажется, из-за спешки Азирафаэль тогда ушёл домой в его одежде, — а разворошённая постель в спальне с удовольствием подкинула воспоминания о том, как хорошо им было тем далёким осенним вечером. Кроули уселся на край стола, машинально прижимая чёрную хламиду к себе, и тяжело вздохнул. Признавать, что он чертовски соскучился по своему ангелу, было страшно. Ещё страшнее было представлять, чем бы закончилась их история, если бы они вопреки всему остались вместе. Дьявол, у них ведь мог быть другой финал, счастливый, один из тех, на которые он вечно жаловался, когда смотрел кино или читал книги. Жаль, в настоящей жизни для таковых не было места. Однажды, лет в десять, он подгадал момент, когда мать выпьет пару бокалов вина и расслабится, а затем спросил, куда делся отец. «Ушёл, когда тебе было полгода», — грустно ответила она. «Неужели он совсем тебя не любил?» «Любил, разумеется, любил — и меня, и тебя… но всякая любовь однажды заканчивается. Это не кино, Энтони, в жизни все люди рано или поздно расстаются, притом одному из них всегда больнее, чем другому». Позже, будучи наивным подростком, Кроули на собственной шкуре почувствовал, насколько же его мать была права. Он влюблялся и хотел, чтобы его любили в ответ, подставлял голову под любую протянутую ладонь и ждал чуда, а потом, когда его в очередной раз брали за шкирку и выкидывали из своей жизни, он с упоением пил и учился ненавидеть. С тех пор он старался никого к себе не подпускать и никому не верил, и его стратегия работала безотказно. До появления в его жизни Азирафаэля, разумеется. — Будто на тебе свет клином сошёлся, — мрачно сообщил он балахону. Тот предсказуемо не нашёл, что возразить. От одиночества и депрессии его спас тот самый Сандалфон, что заявился к нему домой под вечер. Он оказался круглым и лысоватым, и производил впечатление на редкость неприятного типа — он слюняво и крайне заискивающе улыбался и вместе с тем жёстко и безапелляционно гнул свою линию, разбивая все аргументы потенциального клиента вплоть до последнего возражения. В любой другой ситуации Кроули не стал бы с ним работать, но у него не было альтернатив и даже времени на их поиск, к тому же, любой специалист из Лондона содрал бы с него в три раза больше денег, а деньги, как известно, никогда не бывают лишними. После того, как их утомительный диалог, наконец, закончился, Кроули отклонил предложение отметить будущую сделку — Дьявол, он бы скорее подарил букет пионов Лигуру, чем согласился пить с этим мерзким типом. Однако выпить хотелось нестерпимо, так что Кроули, на всякий случай выждав пару часов, дошёл до вышеобозначенного единственного приличного бара в Тадфилде и уселся за стойку. Он успел выпить две или три порции виски прежде, чем к нему подсел мрачный, но решительный Гавриил. — Какого чёрта ты тут делаешь? — Не твоего ума дело. — Убирайся из нашего города! Азирафаэль мне всё рассказал. Он покаялся и получил прощение… — От кого, от тебя, что ли? — перебил Кроули. — От меня и от Господа нашего! Так что не вздумай к нему лезть, грёбаный ублюдок. — Катись к чёрту. — Ты — пропащая душа, Кроули. Ты вечно будешь гореть в аду, и я не позволю тебе утянуть его за собой! — И как это я раньше жил без твоих ультиматумов, ума не приложу. Определённо, этот вечер претендовал на звание худшего в жизни. Кроули едва сдерживался, чтобы не врезать зазнавшемуся выскочке, решившему, что он может распоряжаться чужими судьбами, и не сделал этого только потому, что их драка обязательно расстроила бы ангела. — Я не собираюсь принимать решения за него, — выплюнул он. — И тебе не советую, твоё «божественное влияние» и так достаточно испортило ему жизнь. Скажешь ему ещё слово — будешь иметь дело со мной. — Господь покарает тебя, помяни мои слова! — Дозвонись до него сначала. Или служебку пошли, как ты обычно это делаешь. Гавриил схватил его за воротник рубашки и ударил по лицу, едва не свернув нос — это стало его второй ошибкой, первой же был их разговор в целом. Кроули почувствовал, как кровавая пелена застилает глаза и позволил ярости захлестнуть разум. Кое-как вывернувшись из чужой хватки, он встал на ноги и со всей силы пнул Гавриила коленом в живот, а затем добавил кулаком в челюсть. Он хотел уничтожить его, стереть спесь с надменного лица, сделать так, чтобы он больше никогда не смел и близко подойти к Азирафаэлю, не говорил с ним и даже не смотрел в его сторону… к сожалению, их почти сразу разняли. Гавриил выскочил из бара так быстро, будто за ним гналась стая адских гончих, а Кроули хоть и зажимал пальцами разбитый нос, зато, наконец, чувствовал настоящее удовлетворение. Машинально стерев пятно крови с барной стойки, он заказал ещё виски и осушил стакан в два мощных глотка. Он напивался вплоть до закрытия бара, а потому почти не помнил, как попал домой. Завалившись на диван, он некоторое время переключал каналы, пытаясь найти хоть что-то пристойное в бесконечно скучной и однообразной утренней сетке, но так и не преуспел. Хотелось швырнуть пульт в телевизор и отрубиться, да только чёртов поток мыслей окончательно вышел из-под контроля, обезумел и так сильно давил изнутри на стенки черепа, что у Кроули разболелась голова. «В мире должен быть хотя бы один человек, который будет любить тебя», — вспомнил он слова ангела. И мрачно усмехнулся. — Прямо сидишь и сосредоточенно любишь, как же, — пробормотал он. — Заняться тебе больше нечем. «— Дорогой, где ты шлялся полгода? — Делал вид, что тебя не существует. — Ну ты и мудак, Кроули! Бог такого не одобряет». Да что уж там, Кроули и сам себя не одобрял. Он никогда не размышлял о том, как бы повернулась его жизнь, выбери он иной путь. Что толку тратить время на пустые мечты, когда решение уже принято? Но отчего-то сейчас он в красках представил, как они с Азирафаэлем переезжают в Лондон, ходят в кино или просыпаются в одной постели, и вдруг ему стало так тоскливо, будто он собственными руками закопал лучшие моменты, которые могли бы случиться в его жалкой жизни. «Кроули втрескался», — расхохотался воображаемый Хастур. «Ты его любишь, приз-знай уже это, бз-заебал», — вторила Вельзевул. Голоса в голове решительно не собирались замолкать, так что он нашёл единственный способ прекратить это безумие. — Да, люблю, — сказал он и устало закрыл глаза, провалившись в темноту. Первым, о чём он подумал по пробуждении, стало это проклятое «люблю». После пришли мысли о похмелье, раскалывающейся голове, пустом желудке и тошноте, однако первая занимала сильнее. Он потратил несколько долгих минут, дабы разобраться, что испытывает теперь, после того, как надобность врать самому себе отпала, и с удивлением осознал, что ему стало легче. Он по-прежнему не был уверен, что Азирафаэль до сих пор его любит, и уж тем более сомневался, что действительно прощён, но, кажется, теперь он был готов сделать всё, чтобы получить второй шанс. И всё-таки решиться на этот разговор было непросто. Кроули придумал тысячу поводов отложить их встречу — тем вечером он мучился похмельем и не хотел в столь важный для них обоих момент дышать на ангела перегаром, затем над Тадфилдом стояла отвратительнейшая погода, грозившая испортить не только причёску, но и весь настрой, потом к нему снова заглянул Сандалфон, чтобы сообщить новости по поводу дома… На четвёртый день внятные отговорки закончились, и их сменил панический страх — тот самый, от которого подгибаются ноги, потеет спина и дрожит голос. К сожалению, Кроули слишком хорошо понимал: до его отъезда остаётся всё меньше времени, и сегодня последний день, когда он может всё исправить. Лучшей возможности у него просто не будет. С этими мыслями он и вышел из дома. Он полз в церковь, будто на собственную казнь, с каждой минутой замедляя шаг, а под конец и вовсе застыл у тяжёлых деревянных дверей — всё глядел на выходящих людей и думал над тем, под каким бы предлогом сбежать обратно домой. Можно было сходить за сигаретами, которые он забыл в багажнике, ведь ему нестерпимо хотелось курить, но оттягивать неизбежное было некуда. Как и в своём сне, он сделал глубокий вдох и решительно зашёл в церковь. Служба давно закончилась. В исповедальне сидела последняя жаждущая спасения душа — кажется, это была та же дамочка, что и в прошлый раз, однако сейчас Кроули был бы крайне ей признателен, просиди она там до глубокой ночи. Ему нужно было время, чтобы собраться с мыслями и решить, что же он собирается сказать Азирафаэлю, но времени не осталось — она как назло закончила наслаждаться сеансом психотерапии и вышла, неизменно вытирая полные слёз глаза кружевным платочком и бормоча благодарности вперемешку с молитвами, оставив Кроули в гордом одиночестве. Он сделал глубокий вдох и огромным волевым усилием скользнул в тесную тёмную исповедальню. — Святой отец, я согрешил. — Кроули? Что тебе нужно? — Помнишь, ты как-то сказал, что если я приду снова, ты снова мне поверишь? Я готов, я хочу покаяться, если ты захочешь меня слушать. — Разумеется. Говори. — Я… я делал много зла, постоянно разочаровывал всех вокруг, причинял людям боль и страдания. Чёрт, ты всё правильно сказал, я сам себя ненавижу, поэтому жду, что остальные тоже будут меня ненавидеть. За мной тянется слишком много грехов, но главный — не в этом. Он замер, не зная, как продолжить, и Азирафаэль мягко спросил: — В чём твой главный грех? — В том, что я полюбил ангела. Знаю, я не имею на это права, но я больше не хочу тебя отпускать. Поначалу слова давались с трудом, но под конец пропитанного отчаянием признания он вдруг почувствовал долгожданное облегчение и продолжил: — Прости меня за то, что я уехал, что не объяснился, что побоялся стать для тебя даже другом. Прости за то, что мучил тебя. Прости, что вернулся только сейчас и… что вообще вернулся. — Кроули, полгода… — тяжело вздохнул Азирафаэль. — Прости меня. — Ох. Сейчас не время и не место, но… — Пожалуйста, я прошу тебя, дай мне ещё один шанс. — И ты больше не уедешь? — Я должен. Послезавтра. Но я хочу взять тебя с собой в Лондон. Там тоже есть церкви… или мы можем открыть книжный, как ты и мечтал. Всё, что угодно. — Давай обсудим это вечером. Я не могу вот так разом бросить всё, но я хочу выслушать твои аргументы. — Да… то есть, хорошо, конечно. Кроули бы премного удивился, если бы ему сказали, что у них не будет красивого счастливого конца, в котором они выходят из исповедальни и целуются на глазах у разъярённого Гавриила, а затем уходят в закат, крепко держась за руки. Фактически Азирафаэль дал ему ключи от своего дома и велел ждать там, а сам остался в церкви, дабы прибраться и закончить кое-какие дела. Вечером они снова разговаривали обо всём, что между ними произошло, и на следующий день тоже. Ангел серьёзно сказал: «Думаю, тебе нужно сходить к психологу», а Кроули не стал спорить только для того, чтобы его не расстраивать. Однако теперь они спали в одной кровати, и Азирафаэль трогательно прижимался к его боку и по утрам даже не жаловался, что они сплетаются всеми доступными конечностями так, что не выпутаться. Более того, в итоге он согласился переехать в Лондон, но и это получилось не сразу — Кроули пришлось кататься к нему на выходных в течение мучительно долгого месяца и помогать запаковать вещи и старые книги, а затем искать для них место в собственной небольшой квартире. После они с горем пополам открыли книжный магазинчик в Сохо, недалеко, буквально в пятнадцати минутах ходьбы от их дома, и Азирафаэль начал пропадать там, обустраивая рабочее место. Прошло ещё полгода прежде, чем у них выдался по-настоящему спокойный вечер, когда они, наконец, могли расслабиться и поговорить о чём-то кроме осточертевших налоговых деклараций или эффективных способов вести бизнес (бывало, они даже ссорились, ведь упрямому ангелу категорически не нравилось мнение, что он должен продавать книги, а не коллекционировать их, распугивая и без того редких покупателей). Кроули, подперев голову рукой, сидел за столиком в Ритце и смотрел, как Азирафаэль уплетает блинчики. Снова. — О, это были просто превосходные блинчики, — мечтательно улыбнулся он, аккуратно отложив столовые приборы и промокнув губы салфеткой. — Ты знаешь, что я тебя люблю? — Да? — ухмыльнулся Кроули. — Я что-то запамятовал. Во время нашей прошлой ссоры ты кричал, что я тебе даже не нравлюсь. — Долго ты будешь мне это припоминать? — насупился ангел. — Ты же знаешь, я был на взводе, налоговая чуть не устроила нам настоящий Армагеддон… — А я говорил, что стоило нанять бухгалтера! В конце концов, ты мог бы сказать мне, я бы помог тебе разгрести этот чёртов завал… — О, дорогой мой, давай не будем заходить на второй круг, мы только помирились! Кроули собирался возразить, но посмотрел на своего ангела и улыбнулся. Поднял бокал шампанского и сказал: — За мир? — За мир, — тепло отозвался Азирафаэль.