В котором одной из фигур придётся принять участие в играх местной элиты, а второй — приготовиться к последствиям оных.
Непродолжительный лихорадочный сон бакалавра прервали утренние распоряжения Властей. На пороге показался посыльный, вручая в руки плотный запечатанный красным сургучом конверт. Помятый и разбитый, мужчина вяло развернул бумагу и замыленным дрёмой взором прошёлся по правительственным инструкциям: «Мы намерены в самом скором времени отправить вам в помощь санитарный поезд с медикаментами, оборудованием и специалистами. Инквизитор (по предположению, будет назначен Марк Карминский или Пётр Крой), движется своим ходом. Если поезд прибудет раньше, специалисты и оборудование полностью вступают в ваше распоряжение. Начальник экспедиции будет тщательно проинструктирован. Мы надеемся, что к тому времени вы будете иметь исчерпывающее представление о характере заболевания». Данковский глухо рыкнул, чувствуя, как на горло наступает жгучая бессильная злоба. Выходит, коллега не врал: поездка была лишь уловкой Властей, чтобы переложить на его плечи борьбу с эпидемией. “Какой изящный способ избавиться от неугодной фигуры. Очень в их стиле”, — мрачно улыбнулся Даниил, вспоминая прошлые гонения. Теперь, когда судьба “Танатики” зависит только от успеха этой борьбы, сопротивляться уже поздно. Однако складывалось мерзкое ощущение, что поздно стало с самого приезда в город-на-Горхоне. Впрочем, тягостные размышления мигом отошли на задний план, едва в руках учёного оказался утренний рапорт Рубина. Отчёт о численности жертв, очевидно, составленный в полевых условиях, представлял собой исписанный и грязный вырванный из блокнота лист: «Уважаемый доктор, Как мы и думали, болезнь уже показывает зубы. Спешу поделиться с Вами неутешительными данными: За минувшие сутки заразилось — двадцать пять человек, умерло — шестнадцать, пропавших без вести — пять. Количество умерших на текущий момент — тридцать два человека, заболевших — двадцать четыре. Единственный способ, которым можно противостоять этому злу, — скорейшее создание вакцины. Ваш преданный коллега, Стах Рубин». По телу Даниила прошёл лёгкий холодок: ситуация ещё плачевнее, чем казалось изначально, и требует срочных карантинных мер. Из груди вырвался тяжёлый вздох, за последние несколько дней сделавшийся неизменным спутником мужчины. Данковский медленно поднялся на мансарду, принимаясь за короткие утренние сборы. Где-то за окном с Соборных часов слетело шесть отрывистых ударов. Данковский неприязненно поморщился: в том, что он не ляжет до глубокой ночи, учёный не сомневался. Этот город был похож на бурный поток или же мёртвую петлю под самым горлом. Пошарив по саквояжу, он выудил бутыль новокаина и задумчиво повертел её в пальцах. Однако, покачав головой, убрал обратно, убеждённый, что способен обойтись без опиатов и местноанестезирующих средств. По крайней мере, сейчас. Пригладив взъерошенные волосы и повязав на шею шарф, сложил в дорогу самое необходимое. На лестнице его нагнал негромкий оклик Евы. Та с нескрываемым унынием сидела на краю постели и, вероятно, даже не сомкнула глаз. Об этом красноречиво свидетельствовали будто воспалённые, опухшие и покрасневшие глаза. Как только бакалавр показался в поле зрения, Ян подорвалась с места и кинулась к нему: — Это правда? — неожиданно громко обронила собеседница. Данковский встретил вопрос глухим непониманием — не собирался в подобном аврале отгадывать чужие недомолвки. — Правда, что Симон умер от песочной язвы? — чуть более осмысленно спросила Ева. — Коллега Рубин высказал такое предположение. Тело девушки передёрнула резкая судорога, и Ян почти согнулась пополам, а после, вскинув на мужчину блуждающий испуганный взгляд, пролепетала: —Тогда нам нужно бежать отсюда, Даниил! Хоть пешком по путям, но бежать. В степи мы, конечно, умрём, но не так мучительно. — Я не могу отсюда уехать, Ева, — холодным тоном отчеканил бакалавр. — Я тоже не уеду без тебя, — она с настойчивостью вперилась в Данковского, однако в следующий момент страх прихлынул с удвоенной силой: — Но оставаться нельзя. Ты знаешь, я не боюсь смерти. Однажды бросилась вниз с лесов строящегося здания и чудом осталась в живых. Но не хочу умереть от этого всего. Ты ведь поможешь мне? — Исключено! — безапелляционно протянул учёный. — Никто не покинет город, нужно объявить карантин. — Тогда мне остаётся только умереть, — в отчаянии заламывая руки, всхлипнула та. — Как только ты уйдёшь, я отправлюсь к Петру Стаматину и совершу болезненное самоубийство в его ванной. Лучше уж перерезать себе вены, чем это! Данковский ощутил, как дёрнулось веко, но взял себя в руки и подступил вплотную к девушке: всё же она была добра к нему всё это время. Одной рукой осторожно сжал её ладонь, второй мягко провёл по вымокшей щеке и произнёс ободряющим тоном: — Успокойся, Ева. Ещё ничего не решено. Я найду способ справиться с этим злом, обещаю. Какое-то время звучали лишь тихие всхлипы, затем, подавляя дрожь, она прошептала: — Ты прав. Прости мне мою слабость. Тогда попрошу только об одном: когда будешь в городе, раздобудь мне бутылку твирина. Так проще справиться с этим страхом. — Хорошо, — кивнул Даниил. — Как только расправлюсь с делами. Затем, уже спокойнее, оставил девушку и вышел во двор “Омута”. На улице царило обманчивое спокойствие, а город до сих пор окутывала утренняя нега. В мёртвой тишине был различим лишь одинокий плач отбившихся от стаи птиц и шелест опадающей листвы. Данковский, однако, отчётливо понимал: это безмятежное затишье — последняя агония спокойствия, за спиной которого уже таятся неминуемые ужасные потрясения.***
Гаруспик встретил новый день в доме Ольгимских, любезно отведших гостевую комнату. Не успело на часах пробить десять, как хозяин “Сгустка” пригласил его на разговор, огорошивая парой противоречивых новостей. Первая сводилась к тому, что вчерашние гонения сменило временное затишье и Бурах мог беспрепятственно вступить во владение наследством. Ключи от оного, по неясным обстоятельствам, оказались у Александра Сабурова. Вторая, более скверная, больше походила на предостережение. Невзирая на ручательство и покровительство Влада, Сабуров вознамерился во что бы то ни стало уничтожить степняка. Всецело доверяющий предсказаниям своей жены, Александр видел в нём угрозу и предвестника страшных кровопролитий. Самым неприятным во всём этом было иное. До сих пор городская власть принадлежала триумвирату правящих домов: Каиным, Ольгимским и Сабуровым, во главе с Патроном. Сейчас же, когда Симон оказался мёртв, складывалась новая конфигурация, и Александр вполне мог перетянуть одеяло на себя. Нужно только признание остальных домов. Впрочем, это был лишь вопрос времени. Из этого и вытекал тот неприятный факт, что притеснения Артемия отсрочены, но не прекращены. В процессе всего разговора Бурах постепенно осознавал, как сильно за минувшие десять лет в этом месте изменилась расстановка сил. Старые правители почили, оставляя за собой сумбур и хаос. В прошлом город-на-Горхоне направляла иная мощь. Пока главы домов занимались административной властью, защитой, законами и накоплением, их женщины, по природе чуткие к земле и вообще к степи, несли на себе бремя власти сакральной. В городе за женами глав трёх домов утвердилась негласная репутация могущественных телепаток, умеющих тонко обращаться с высшими и сверхъестественными силами. Тёмная Нина Каина, светлая Виктория Ольгимская и Катерина Сабурова между ними — вот как выглядело равновесие около десяти лет назад. Теперь, когда Нина и Виктория почили, а Мария Каина и Виктория Ольгимская-младшая лишь готовились войти в силу, город, лишённый и материнской власти, и могучего отца будто бы осиротел. Приём в “Стержне” и правда был далёким от радушного и тёплого. Сабуров не старался скрыть отвращения, напротив: кривился, склабился и прожигал Бураха грозным взором. — У вас хватило наглости явиться ко мне? Я думал, пришлёте кого-нибудь. Полагаете, я не осведомлён о ваших поступках — прошлых и будущих? — Будущих? — изогнув бровь, хмыкнул Бурах. — Это интересно. — Не притворяйтесь, Бурах, — осаждая глумливость гостя, процедил Александр. — Вы родились здесь. Здесь прошло ваше детство. Вы ещё застали противостояние Хозяек — Виктории и Нины. Вы знаете, как хозяйки видят будущее. — С каких пор свидетельство ясновидящих — основание для гонений? У вас нет доказательств. — Я знаю, что вы убийца, и посадил бы вас на свой страх и риск. Это в столице вы можете отстаивать свои гражданские права. Тут объём ваших прав определяется волей правителей. Артемий крепко сжал кулаки, подавляя закипевшую степную кровь, разом ударившую в голову. Ярость клокотала внутри, до пульсации в висках и скрежета в зубах. Однако Бурах понимал — нельзя идти на поводу у провокатора. Достаточно неосторожного движения и криво брошенного слова, малейшего намёка на агрессию: Сабуров непременно ухватится за них, использует как предлог, чтобы истребить мнимую угрозу. Когда негодование поулеглось, гаруспик сдержанно напомнил: — Я пришёл вступить во владение наследством. Брови Сабурова сразу сползлись к переносице, а на лице отразилось бессилие. Здесь и сейчас он не мог отказать степняку в этом праве. — Если бы не бакалавр Данковский, который рьяно убеждал меня в вашей непричастности к убийствам, я не пустил бы вас даже на порог “Стержня”, — наконец, отозвался он. — Исключительно из уважения к этому человеку я выдам вам наследство. Артемий с толикой удивления посмотрел на говорившего. Видимо, он был о бакалавре худшего мнения, чем тот того заслуживал. И хоть своим напыщенным высокомерием учёный не уступал местной элите, одно качество рознило его с оной — Данковский был честен. Наверняка, отстаивая непричастность степняка, тот действовал по совести и, вероятно, сам не понимал, какую ценную услугу оказал своим вмешательством. Сабуров между тем, ни на секунду не выпуская гостя из поля зрения, неспешно направился к бюро. Какое-то время шарил по ящикам, пока не обнаружилась искомая вещица. Тогда он подступил обратно к Бураху и нехотя подал крупный медный ключ. Однако едва мужчина потянулся за наследством, добавил ледяным чеканным тоном: — Я буду тщательно следить за каждым вашим шагом, не пытайтесь скрыться. — Следите, — почти с вызовом огрызнулся Бурах, вырывая ключ из чужих пальцев. — Можете вступать во владение, — выплюнул Сабуров. — Дела покойного вела особа по имени Оспина. Она живёт неподалёку, содержит притон в сырых застройках. Дорогу как-нибудь найдёте. Артемий ничего не ответил, повернулся спиной и направился к выходу, но уже на пороге его нагнала новая острастка: — Ваша виновность почти доказана. Быть может, сегодня вечером я, наконец, избавлюсь от оков, и ваш заступник Ольгимский не сможет сказать мне “вето”. Последняя часть фразы потонула за громким хлопком двери. Оказавшись снаружи, гаруспик улучил момент и рассмотрел полученный от Александра ключ. Уже было отступив от “Стержня”, мужчина, поражённый внезапной мыслью, отправился на задний двор, где находились покои жены Сабурова — Катерины. В нём шевельнулось необъяснимое желание взглянуть на виновницу своих гонений и узнать, что было в этих предсказаниях, столь безоговорочно убедивших Александра в его виновности. Супруга главы дома обитала в аскетично-тесном помещении, стены коего были обтянуты красным гобеленом. В изголовье ветхой односпальной кровати висело полотно в широкой позолоченной раме, изображавшее огромного тарантула, от края до края раскинувшего кружево своих сетей. Да и сама Катерина — простоволосая, в сером доходящем до пят уборе, с проседью в тёмных локонах походила на чёрную вдову. Единственная ныне живая из трёх Хозяек, она казалась тенью Нины и Виктории. Когда Бурах без приглашения показался на пороге, застал её за конвульсивными метаниями из угла в угол. На выцветшем, уже немолодом лице Хозяйки застыла болезненная гримаса, и женщина с протяжным стоном схватилась за виски: — Какая мука! Да где же эта дура? Почему не несут морфий!? Однако же, едва гаруспик подошёл чуть ближе, на нём задержались помутнённые стеклянные глаза, в которых сквозил неподдельный ужас. — Не приближайся! — Сабурова вытянула руку в защитном жесте. — Почему вы боитесь меня? — спокойно спросил Артемий. — Было пророчество… — с трудом выдавливая из себя каждую букву, простонала та. Затем осеклась, хватаясь за пылающую голову: — Тебе суждено потопить наш город в крови. Это точные слова. Ты принесёшь огромную кровавую жертву! — Пустые, напыщенные слова, — с сомнением покачал головой Бурах. — Боже, да что же это? Мне нужна инъекция, — выгибаясь в болезненном припадке, проревела Катерина. Глаза распахнулись ещё шире, чем до этого, и закатились так сильно, что из глазниц проступали лишь белки. — Прочь отсюда! Уходи! Я хочу ввести морфий! — Больное семейство, — пробубнил себе под нос степняк, оставляя женщину в покое. Теперь, когда препятствий не осталось, прямой наводкой он поспешил за наследством к сырым застройкам. Дом Оспины нашёлся далеко не сразу. Какое-то время Бурах блуждал между простенькими домишками, мечась от двери к двери, часть из которых была попросту заколочена. Нужное здание располагалось на отшибе — напрочь покосившаяся худая лачуга, внутри пропитанная сыростью и гнилью. По прелым половицам Артемий наугад миновал тусклый тесный коридор, с чьих стен сошёл последний слой штукатурки. Затем свернул в единственную целую комнату и очутился перед особой, на которую и указал Сабуров. Крошечная фигура утопала в грубой просторной робе. Низкий рост и короткие волосы цвета пшена роднили её с мальчишкой, но голос отдавал необъяснимой тягостной хрипотцой. Когда Артемий оказался рядом, та, будто мантру, твердила что-то под нос и, кажется, не обращала на него внимания. Гаруспик давно свыкся с этим бормотанием: подобное наблюдалось у половины города. Он обождал, когда та удостоит его разговором. — Вот каким ты оказался. Гаруспик, ойнон, один из тех, кто удостоен права делать разрезы, кто знает, как разделить сочленения тела, чтобы это было угодно Земле — один из семьи менху, — монотонно протянула Оспина, коротко обмолвившись о том, что чудом сберегла от власть держащих прощальный дар его отца. Затем кивнула на стоявшую подле деревянную шкатулку: — Владей, пользуйся. Надеюсь, ты сумеешь с ним разобраться. — Кто ты? Откуда столько знаешь обо мне? — не спеша кидаться к наследству, спросил Артемий. — Я злой дух. Сею тревогу и страх, пробуждаю тяжёлое чувство уходящего времени. Но к тебе дышу огромной симпатией. Гаруспик не сдержал усмешки: в этом городе слова симпатии были какой-то диковинкой, давно затерявшись за вменением ему всех смертных грехов и угрозами смерти. С благодарным кивком он подхватил наследство, отмечая, какой увесистой оказалась шкатулка, и, прощаясь с благодетельницей, поспешил покинуть ветхую ночлежку. Не в пример прошлому дню нынешний пролетел необычайно быстро — время к тому моменту почти перевалило за шесть, и небо постепенно начинало тускнеть. Артемий крепко сжал в руках наследство, готовый вернуться к Владу. Ещё с утра тот обмолвился, что сын его — Влад-младший, на случай очередных гонений направит степняка в новое убежище. А в том, что нападки продолжатся, сомневаться не приходилось. Однако, не пройдя и двух кварталов, гаруспик замер, примечая вдалеке знакомую фигуру. Дорогой франкский плащ отчётливо выделялся на фоне нищего, убогого окружения. — А он здесь за каким чёртом? — спросил себя Артемий, проследив глазами за учёным. В отличие от степняка бакалавр выглядел уставшим и потрёпанным: видимо, сегодня на его долю выпало куда больше трудностей. Данковский, плотнее завернувшись в плащ, торопливо двигался по Кожевенному кварталу, пока, наконец, не замер вровень с домом Исидора Бураха. Осмотревшись по сторонам, он проскользнул внутрь, оставляя гаруспика в ещё большем недоумении.***
Данковский, не в пример гаруспику, весь день не знал покоя. Беспрестанная борьба с неумолимо утекающим временем, нужда успевать и там, и тут напоминали танцы на вулкане. Несмотря на то, что он открыто заявил о грядущей эпидемии, власть имущие проявляли удивительную слепость. Единственным, кто видел необходимость в чрезвычайном положении, как ни странно, оказался Сабуров. Впрочем, без признания остальных домов и он был скован по рукам и ногам. — Всегда мечтал поучаствовать в разделе власти, — фонтанируя едкой иронией, в ответ на просьбу Александра фыркнул бакалавр: — Если вы не знали — я доктор, а не парламентёр. Однако ситуация не оставляла альтернатив: Сабуров входил в число тех немногих, кто был открыт к содействию и признавал надобность карантинных мер. Поэтому Даниил отправился налаживать мосты между правящими домами. Как и ожидалось, ни Каины, ни тем более владелец Проекта Быков — Толстый Влад, не пожелали уступить ни пяди власти, а о передаче полномочий и говорить не приходилось. Полдня учёный без какого-либо результата обивал пороги “Сгустка” и “Горнов”, но местная элита оказалась упряма. В конце концов, он осознал: для них угроза эпидемии — пустые слова, без весомых доказательств никто не шевельнёт мизинцем. А в нынешнем положении такое промедление недопустимо — каждый упущенный час приближает их к катастрофе. Лучшим свидетельством болезни мог стать Рубин с его заражёнными, но ученик Исидора упорно отмалчивался и не выходил на связь. Опрос местных жителей выдался в той же мере бестолковым. В довесок к этому, подгоняя и внося сумбур, соборные часы из раза в раз напоминали о себе. Почти отчаявшись, учёный вспомнил вчерашний разговор с Артемием, когда степняк упомянул отцовский заражённый дом. За эту мысль Данковский ухватился как за спасительную нить, с ней на одном дыхании пересекая половину города. Когда он добрался до Земли, перевалило далеко за пять. Вместе с тем вечерний ветер принёс из степи дыханье местных трав, напаивая воздух тяжёлым, давящим дурманом. По телу быстро расползлась волна отвратительной слабости. То ли непривычный к цветению твири, то ли изнурённый отсутствием сна он ощущал, с каким трудом даётся каждый вздох, как сильно тянет сердечную мышцу. Казалось, кто-то наступает на грудную клетку. Учёный сам не понял, как добрался до Кожевенного квартала. Однако там его ждало новое открытие: дом Бураха-старшего, ещё вчера ничем не отличавшийся от остальных лачуг, сегодня был покрыт отвратительными бурыми наростами. Данковский, поражённый внезапной метаморфозой, уставился на усеянную мясистой плесенью каменную кладку. Та больше походила на куски омертвевшей плоти, родня строение с живым организмом. От самого порога шли болезные пары. Предупредительно достав из саквояжа защитную ткань, бакалавр закрыл ею рот и нос, а после брезгливо взялся за ручку и ступил внутрь. Всё помещение опутывал густой слой мрака, а пробивавшийся из-под алых драпировок угасающий дневной свет накладывал на мебель и стены красноватый отблеск. Даниил отступил от порога, зорко следя за тем, чтобы не коснуться окружения: усеянный наростами коридор напоминал ему проход в преисподнюю. В полнейшем безмолвии до него доносились поскрипывание старых досок и тихий крысиный писк, пока откуда-то из комнат не раздался резкий вскрик. Бакалавр дёрнулся и бросился на звук. Окидывая помещение беглым взором, не сразу различил забившуюся в угол женщину. Она выстанывала обрывки слов и чужих имён и, стиснув голову руками, заходилась крупной дрожью. Однако при появлении Даниила вскочила на ноги и наугад протянула руку ко входу: — Кто это? Тут человек? Помогите мне! — заплетающимся языком позвала несчастная. — Я врач! — осторожно подступив ближе, отозвался мужчина, только теперь замечая, что та даже не видит его. — Дайте я осмотрю вас. — Так горячо и ужасно больно… Голова лопается, и кровь в жилах спекается от жара, — словно не слыша его, пролепетала дама. — Я стараюсь не кричать, чтобы дети не услышали… — Тут нет никаких детей, — Данковский невольно огляделся вокруг. — Я всё время слышу детские голоса… Мальчик и две девочки. Не пугайте их… — Вы бредите, — осадил учёный, ещё плотнее прижимая к лицу ткань. — Тут никого нет. — Прошу, не подпускайте их к нам, — настойчиво повторила женщина. — Мы все уже умираем. — К нам? — Я велела сёстрам не выходить на улицу. Они бродят по дому. — Хорошо, я приведу помощь, — отступая на шаг, бросил Даниил. Кажется, он нашёл неопровержимое доказательство грядущего мора. — Возьмите ключ, — в дрожащих руках показалась небольшая связка. — Если мы потеряем сознание, откроете дверь. Мужчина перехватил вещицу, устремляясь обратно к коридору. Однако прямо позади раздалось громкое стенание, и из-за драпировки выскочила пунцовая, бьющаяся в агонии фигура. Изнурённый последними сутками, он не сразу среагировал на это появление. Та же, прежде чем учёный успел отскочить, рухнула на пол, мёртвой хваткой цепляясь в полы его плаща. Данковский скрежетнул зубами, стараясь сбросить заражённую пинком ноги. В этот момент плечи сдавила ещё одна пара рук, и бакалавр ощутил прерывистое горячее дыхание у своей щеки. Брыкаясь из стороны в сторону, он призвал на помощь весь остаток сил и потянулся к сумке, пытаясь выхватить револьвер или, на худой конец, скальпель. Чужие горячие ладони между тем переместились на шею, сжимаясь прямо под кадыком. Учёный дёрнулся сильнее, но хватка окрепла, а на глаза набежали фиолетовые круги. Впрочем, даже так он продолжал бороться: метил локтем в повисшее на нём существо, на подкашивающихся ногах пятился назад, стараясь с этим живым прицепом дотащиться до порога. Где-то за спиной тихо скрипнула дверь, но Даниил списал всё это над предсинкопальный бред. Однако в следующий момент рядом раздался глухой удар, и хватка исчезла, наконец, позволяя продохнуть. Затем на запястье легли чьи-то пальцы — во всё ещё стоящей перед ним темноте учёный не увидел фигуры неизвестного — и Даниила потянули за собой. Лишь у порога с глаз опала пелена, и бакалавр различил крепкую фигуру степняка. Тот торопливо вытянул его на улицу, целя обрезом в бегущую за ними заражённую. — Не убивай! — хрипло попросил Данковский, почти повиснув у него на руке. Гаруспик удивлённо посмотрел на мужчину, но прислушался: оттолкнул несчастную прикладом, захлопывая дверь. Бакалавр же, не теряя времени, запер на ключ. Только затем позволил себе перевести дух. Уперев в колени руки, склонился над землёй, отходя от пережитого потрясения. Артемий терпеливо встал в стороне, искоса следя за тем, как судорожно вздымается грудь мужчины, как изо рта вырывается хриплый кашель. Ещё тогда, едва бакалавр переступил порог дома Исидора, гаруспик встал поодаль, выжидая возвращения Данковского. Когда минуло около десяти минут, а доктор так и не появился, у степняка почти не осталось сомнений, что тот ввязался в неурядицу. В другой ситуации он мог пройти мимо, но к отстаивавшему его непричастность бакалавру ощущал толику признательности. Пока он предавался этим размышлениям, Даниил постепенно приходил в себя. Наконец, мертвенно бледный, тот оторвался от земли; в какой-то прострации потянулся к саквояжу и нащупал внутри бутыль с новокаином; откупорив горлышко, сделал глубокий глоток. По лицу проскользнула мимолётная гримаса, но после, уже бодрее, он повернулся к Бураху. — Объяснишь, на кой чёрт полез в заражённое здание? — Артемий сложил руки на груди и выжидающе уставился на собеседника. — Власти в вашем захолустье, кажется, решили закрыть глаза на угрозу эпидемии, — прошипел Данковский так ядовито, будто и не задыхался десяток минут назад. — Нужны неопровержимые доказательства. — Ах, вот оно что, — протянул Бурах. Тогда, у двери, степняк решил, что мужчина спятил, но теперь просьба сохранить жизнь заражённым обрела смысл. — И чем я обязан своему чудесному спасению? — сделав небольшую паузу, наконец, добавил бакалавр. Было видно, что тот раздосадован всей прошлой сценой, а в голосе промелькнули почти враждебные нотки: — Ты ведь околачивался здесь по другой причине. Верно? — Именно так, — холодно протянул гаруспик. — Причина в наследстве отца. Данковский вскинул брови, лишь сейчас замечая увесистую лакированную шкатулку у него в руках. — В наследстве твоего отца могут быть записи? — Я только мельком заглянул в шкатулку. Там есть кое-какие бумаги. Во взоре напротив вспыхнул заинтересованный огонёк: — Я изучил материалы по Первой Вспышке. Если в завещании Исидора содержится хотя бы часть свидетельств о том, как одолеть это зло — ещё не всё потеряно. — Хочешь взглянуть, ойнон? — хмыкнул степняк. — Я, конечно, скептически отношусь к первобытной медицине… Но в нашем положении может пригодиться всё. Бурах, приоткрывший было крышку, демонстративно захлопнул её перед мужчиной. — Ладно-ладно, не кипятись, — подступая ближе, произнёс Данковский. — Я перегнул палку. Его собеседник на секунду обомлел: чего-чего, а уступок он точно не ожидал. Уже второй раз за день его представление об учёном резко пошатнулось. Откинув крышку, он вытянул шкатулку перед Даниилом, позволяя заглянуть внутрь. Тот, игнорируя лежащие внутри настои и сухие корешки, торопливо пробежался по бумагам. — Любопытно. То есть Исидор делал этакие природные реагенты. Дистиллировал или как-то иначе добывал из них химические вещества. Может, даже очищал ими кровь для сыворотки… чёрт их разберёт. Я ожидал большего, ну да ладно, — подытожил бакалавр, возвращая записи Артемию. — Многие готовы были отдать жизнь за секрет этих смесей, ойнон, — осадив учёного, гаруспик спрятал записи в шкатулке. Ответа не последовало: тот вновь задумался о своём, о чём свидетельствовал нахмуренный лоб. — Раз уж ты местный, — видимо, так ни к чему и не придя, как-то неловко начал Даниил. — Может, знаешь, где купить бутылку твирина? — Что, бакалавр, решил напиться после тяжёлого дня? — Не я, — без тени усмешки мотнул головой мужчина. — В паре кварталов отсюда есть кабак, там точно найдётся бутылочка. В принципе, мне в ту же сторону, могу провести. Данковский хотел что-то ответить, но вместо этого прикрыл веки и размял переносицу — на плечи разом обрушилась вся накопившаяся за день усталость. Какое-то время тот молчал, стараясь скинуть с себя её гнёт, Артемий же помимо воли задержался на измождённом расцвеченном закатным обликом лице. Однако не прошло и минуты, как Даниил, в зачатке подавляя проявление слабости, расправил плечи и поднял голову, с уверенной физиономией делая кивок.***
Кабак располагался в квартале Дубильщиков, чуть ниже дома Сабуровых, и бакалавр поразился тому, как вообще не приметил его яркой, выделявшейся на общем фоне таблички. То была трёхэтажная надстройка, ступени коей уходили под землю. Там, в подвальном помещении и находилось питейное заведение. Когда мужчины поравнялись со зданием, давно раздираемый жаждой Бурах поймал себя на мысли, что не прочь пропустить стаканчик. Недолго думая, махнул на всё рукой и двинулся за бакалавром. Так или иначе, другого пойла в городе просто не водилось. — Что, хочешь составить компанию? Я думал, у тебя свои дела,— видя, что тот до сих пор следует за ним, бросил Даниил. — Много чести. Я здесь по своей нужде, ойнон, — огрызнулся гаруспик, впрочем, теперь почти беззлобно. Словесные перепалки с обеих сторон, кажется, стали частью их диалога. Данковский только пожал плечами и торопливо сошёл по ступеням. В подвале по глазам резанул яркий искусственный свет. На секунду прищурившись, мужчина отошёл от порога. Помещение, пожалуй, выбивалось из всего, что тот прежде видел в городе: стены были обтянуты пёстрой аляповатой тканью, а кое-где в узких рамах висели абстрактные картины голых девиц. Недалеко от входа располагалась деревянная стойка с выпивкой, где отстранённо протирал стаканы сутулый мрачный торговец. Вдоль стен, отгороженные друг от друга настолько же цветастыми ширмами, стояли столики, за коими лакали твирин праздные горожане. Бурах же с удивлением заметил, что в глубине помещения на небольшом подиуме исполняет свой развратный танец молодая девица — наготу оной скрывал лишь откровенный наряд, будто сделанный из пучков травы. Насколько помнил сам мужчина, девы в подобном одеянии принадлежали Степи и звались твириновыми невестами. По местным поверьям на них лежала обязанность звать твирь из земли. О том, что одна из невест забыла в этой распивной, предположений у него даже не водилось. Впрочем, с самого порога гомон пьяных голосов и непонятную, вводящую в транс музыку перекрывал настоящий балаган. Он исходил из угла кабака: там у одной из ширм стояли два высоких мужчины. Первый, облачённый в батистовую наполовину расстёгнутую рубашку и чёрные кожаные брюки, наступая на полы длинного пальто, нетрезво пошатывался из стороны в сторону и смотрел в никуда замутнённым хмелем взором. Длинные чёрные волосы доходили до середины шеи и, свисая по бокам, закрывали раскрасневшуюся у носа физиономию. Второй носил вызывающий по местным меркам наряд: батистовая кофта была заправлена в лосины, а сверху сидел вязаный кардиган со стоячим воротом. Чуть менее поддатый, он время от времени проводил по своим короткостриженым волосам. Если бы не было столь разительных отличий в одеянии и причёске, а также незначительной разницы в росте, эти двое были бы схожи как две капли. Однако даже так отчётливо прослеживалось их родство. Данковский сразу же узнал в них братьев Стаматиных — столичных архитекторов, по неясным для него причинам перебравшихся в эту глубинку. Со старшим — Андреем, был лично знаком ещё в студенческие годы. Рядом бешено металась Мария Каина и вела отчаянный спор с близнецами. Тот, что был трезвее, зубоскалил в ответ, превращая перепалку в ещё большую какофонию. — Вы не можете просто так взять и покинуть город! — исчерпав все аргументы, девушка прибегла к последнему доводу: — Не после всего, что мы, Каины, сделали для вашего семейства! — Это решённый вопрос, Мария. Мы с Петром уезжаем прочь из этого заражённого места. И имущество раздадим, пропади оно пропадом. Пусть достаётся хоть Каиным, хоть этим пьянчугам, — Стаматин-старший высокомерно кивнул на местных за стойкой. Мария гневно топнула ногой и нервно заломила руки, однако, завидев на пороге Даниила, кинулась к нему: — Скажите хоть вы им, доктор! Скажите архитекторам, чтоб не уезжали. — Никто не покинет город, — выдёргивая рукав плаща из цепкой хватки Марии, Данковский с серьёзным видом вышагнул вперёд. — В ближайшее время будет объявлен карантин. — Данковский, — сверкнув глазами, глухо бросил Андрей. — Не ожидал увидеть в моём кабаке. Я слышал, ты остановился у Евы? — Где я остановился, не твоё дело. — Напротив. Ева — трепетное, отзывчивое создание. Не переусердствуй с её добротой. — У меня, в отличие от некоторых, есть дела поважнее, чем волочиться за дамскими юбками, — бакалавр поджал тонкие губы. — Не зарывайся, Даниил! — взвинчено отчеканил Стаматин и дёрнулся вперёд. — То, что мы знакомы со студенчества, не сделает тебе поблажек. Помнишь ведь нашу общую попойку и пьяную драку после? Тогда мы махали кулаками по одну сторону. Хочешь испытать, каково быть на другой? Гаруспик уже успел пригубить стаканчик крепкой твириновой настойки и наблюдал со стороны за этой перепалкой. Однако, когда Стаматин, стиснув кулаки, подступил к Даниилу, выбрался из-за стойки: вряд ли без поддержки бакалавр выйдет победителем из грядущей потасовки. Да и алкоголь подталкивал вмешаться и встать на сторону мужчины. Однако едва степняк поравнялся с Данковским, по нему, пригвождая к месту, разрядом молнии прошёл суровый взор. Оный безо всяких слов говорил о том, чтобы тот не вмешивался, что учёный справится без помощи. Артемий пристальней всмотрелся в карие глаза, в которых подымался ворох искр, а после отступил: понимал, что рискует навлечь на себя смертельную обиду и нажить в его лице врага. Пусть сама вражда и не пугала, Бурах решил не попирать гордость столичного доктора. Едва он выполнил эту молчаливую просьбу, краем глаза уловил на чужом лице подобие благодарности. — Хочешь приложить меня разок-другой? Ну, попробуй, — Данковский, наконец, ответил архитектору. — Но ты об этом пожалеешь. Я действую от лица Александра Сабурова. В ближайшее время он получит абсолютные полномочия, и тогда пеняй на себя. Стаматин-старший яро скрежетнул зубами. — Надеюсь, когда протрезвеешь, нас ожидает более осмысленный разговор, — кинул на прощание бакалавр, а после, выкупив у торговца бутылку твирина, оставил всех участников разборок. Уже уходя, он бросил Артемию: — Не знаю, как ты, а я задерживаться в этом курятнике не намерен. Бурах лишь отмахнулся и вернулся за стойку, где пропустил ещё стаканчик крепкого настоя. Только затем, расплатившись с торговцем, выбрался на улицу. Данковский до сих пор стоял у кабака и, погружённый в свои мысли, с лихорадочным блеском в глазах глубокими затяжками поглощал никотин. Над городом окончательно разлилась мгла, и на присутствие мужчины указывали тёмный силуэт и мелкий оранжевый огонёк. — Стало быть, теперь пойдёшь в “Стержень”? — поравнявшись с бакалавром, между делом бросил Бурах. Тот, вырванный из размышлений, неспешно перевёл на него взгляд. Выпустил изо рта облачко дыма и стряхнул с истлевшей сигареты пепел, отвечая осипшим тихим голосом: — Нужно как можно быстрее предоставить доказательства инфекции, — а затем, поморщившись, добавил с укоризной: — Я и так позволил себе задержаться. — Как только полномочия окажутся в руках Сабурова, он не преминёт от меня избавиться. Ты ведь в курсе, ойнон? — Это единственный способ начать карантинные меры, — упершись взором в землю, Даниил покачал головой. — Здесь я бессилен. — Без толку корить себя в этом: пусть враг у нас общий, каждый преследует личные интересы. На твоём месте я поступил бы сходным образом, — бесстрастно напомнил гаруспик. — Тем более Ольгимский предвидел нечто подобное и отвёл место под убежище. Я отправляюсь к его сыну, он проведёт меня туда. Последнее, что уловил Данковский, прежде чем фигура степняка скрылась из виду, было негромкое: “Береги себя, ойнон”. Даниил сделал последнюю затяжку, а следом не глядя швырнул окурок под обувь и, разметав по земле вереницу искр, притоптал подошвой.***
Остаток дня прошёл всё в той же суматохе, и бакалавр в глубине души был рад подобию передышки у кабака. Как только Даниил передал Александру ключ от заражённого дома, тот кинулся к нему как коршун, а завладев, добавил с полным торжества горящим взглядом: — Теперь никто не посмеет чинить мне препятствий! Осталось лишь установить факт заражения перед группой свидетелей. Я немедленно отправлю нарочных Владу и Георгию. Зайдите ко мне через несколько часов, уверен, нам будет, о чём поговорить. Дело оставалось за малым: обойти два правящих дома и удостовериться, что передача власти — вопрос решённый. Данковский слегка выдохнул и, перейдя мерно журчащую “Жилку”, двинулся к особняку Ольгимских. Время близилось к девяти, и привычные маршруты постепенно становились опаснее, заставляя перекраивать весь путь: теперь мужчина избегал любых тёмных уголков, перемещаясь от фонаря к фонарю; пальцы неизменно сжимали рукоять револьвера. Влада он застал в сквернейшем расположении духа, с порога наталкиваясь на глухую затаённую злобу. — Видите, что вы наделали, доктор. Уехать вам не удастся: город закрыт, — мстительным тоном бросил глава. — Я передал свои полномочия Сабурову. В знак признательности, — слово “признательность” тот произнёс с особым презрением, — он отвёл мне должность интенданта. На моём попечении оснащение и обустройство лазаретов. — Я и не собираюсь уезжать, уважаемый интендант, — не удержавшись, Даниил наградил ответной порцией яда. Георгий Каин, не в пример Ольгимскому, оказался в высшей степени миролюбив: принёс всяческие извинения за прошлое неверие и причинённые тем самым неудобства. И хоть Судья направил в подчинение Александру своих людей и выделил средства на борьбу с эпидемией, всё это перечёркивал другой, неутешительный факт — в городе не водилось ни врачей, ни санитаров. Единственными сведущими в медицине людьми являлись ныне покойный Исидор и Станислав Рубин, от которого уже полдня не поступало вестей. Оставался ещё Бурах-младший, но помощь степняка Даниил отмёл почти что моментально. Пусть бакалавр и был самонадеян, размышления о том, как противостоять эпидемии столь скромными силами помимо воли повергали в ужас. Радовало, впрочем, то, что дело сдвинулось с мёртвой точки. Выйдя из “Горнов”, он нехотя взглянул в сторону Земли. На секунду решил, что визит к Александру мог бы подождать и до утра. Дорога в “Стержень” лежала через весь треклятый город, тогда как “Омут” находился всего в пятидесяти шагах. Призвав остаток сил, Данковский поплёлся к кварталу Дубильщиков, остервенело покрывая бранью это затхлое местечко. К концу пути мужчина ощущал, как сильно напряглись сухожильные связки, как ноют икры и суставы ног и одревесневает каждая мышца. Сабуров же, напротив, источал неукротимую энергию и, казалось, мог свернуть горы: — Какое счастье, что вы здесь! Примите мою искреннюю благодарность, без вас всё не прошло бы так гладко, — увидев, как при этой фразе передёрнуло собеседника, охладил свой пыл. — Теперь-то мы объявим карантин. Будет создан оперативный штаб для борьбы с эпидемией. Руководящие должности в нём я намерен отдать себе — по обязанности, и вам — по справедливости. Что скажете? — Скажу, что в подобном случае мне необходимы неограниченные полномочия. Свободный доступ во все кварталы и разрешение на открытое ношение оружия, — коротко отозвался Даниил. За минувший день он утратил способность проявлять любезность. — Отныне заражённые кварталы будут заблокированы, но вам, само собой, будет предоставлен круглосуточный доступ в любые области. Вам остаётся лишь составить инструкцию для населения. С оружием уже сложнее: я объявил новый набор добровольцев. Они будут подавлять любое проявление мародёрства и насилия, они же будут пресекать попытки применить оружие. Имейте в виду. — Благодарю за совет. Правда, в свете сложившегося положения от него мало пользы, — поспешил откланяться Даниил.***
Когда, в конце концов, он завалился в “Омут”, часы отбили одиннадцать. Всю дорогу Данковский опасался, что хозяйка дома не дождётся его возвращения и наложит на себя руки. Однако, окинув помещение тревожным взглядом, увидел целую и невредимую Ян. Та сидела перед туалетным столиком, проводя украшенным каменьями гребнем по волнистым золотым локонам. Мужчина облегчённо выдохнул, почувствовав, как с сердца опадает тяжкий груз. Слегка прихрамывая и выворачивая стопы вовнутрь, на негнущихся ногах он доковылял до девушки, и, отстегнув заклёпку саквояжа, выудил бутыль твирина. — Вот то, что ты просила, — коротко бросил Данковский, ставя спиртное рядом с Евой. — Так значит, ты был в кабаке Андрея? — спросила та, попутно откупоривая бутылку. — Да, — кисло ответил бакалавр, нехотя вспоминая недавнюю встречу. — Пришлось-таки наведаться к нему в бордель. — Он как-то нагрубил тебе? — в мужчину впился проницательный взор. — Не осуждай его. Пусть у Стаматиных и непростой характер, только благодаря им нашего города коснулось настоящее чудо, — встретив в мужчине глухое непонимание, она добавила: — Я говорю о Многограннике. — Ты о том строении в начале Каменного Двора? — Данковский не сомневался, что речь идёт о нём. — Именно, — восторженным полушёпотом сказала собеседница. — Не может быть, чтобы парочка столичных забулдыг была причастна к такому феномену. Это самое невероятное из всех человеческих творений, которые мне доводилось видеть, — Данковский даже позабыл об усталости и с интересом уставился на Еву, удобнее опираясь о столик онемевшим крестцом. — Тоже считаешь это удивительным? Тогда тебе обязательно нужно пообщаться со Стаматиными, — немного подумав, девушка уточнила. — Когда они будут трезвыми. — С их нынешним образом жизни это будет не так-то просто, — буркнул Даниил, направляясь к мансарде. Вслед за прошлой восторженностью внутри поднялось давящее чувство: сейчас, когда они застыли в шаге от болезни и повальной смерти, утопия казалась ещё недостижимее.