В котором воззрения примитивные учинят препятствия воззрению просвещённому.
С пяти утра Данковский вновь был на ногах. Полученная от Сабурова руководящая должность не столько облегчала жизнь, сколько сковывала новыми обязательствами — инструкции для населения должны быть составлены не позже семи. Оторвав голову от подушки, бакалавр наугад потянулся к спинке кровати и нащупал ткань плаща. Это действо вошло в привычку: с утра на мансарде было так зябко, что расхаживать по ней в одной рубашке учёный не стал бы ни под каким предлогом. Укутавшись в верхнюю одежду, он поплёлся к столу, с шипением запинаясь о стулья и тумбы на своём пути. За ночь светильник успел погаснуть, и теперь в комнате стояли плотные потёмки. Кое-как отыскав сосуд с керосином, заправил лампу и, чиркнув спичкой, наконец-то осветил рабочее пространство. Сбив в угол столешницы всю прочую макулатуру и записи, устроил перед собой стопку чистой бумаги, принимаясь за обращение к горожанам. Задача оказалась так же непроста, как и всякое дело в этом городке. Люди в подавляющем своём большинстве были невежественны и малообразованны: любая непродуманная мелочь в предписаниях тот же час сведётся к их дремучим верованиям и вызовет роптание и панику. С такими нужно взвесить каждую строку, каждое слово. Исписав порядком пяти страниц, Данковский так и не пришёл ни к чему толковому. Покачав головой, стиснул в пальцах перьевую ручку и снова перечеркнул написанное. — Выбора нет, — вздохнул бакалавр. — Придётся утаить подробности. В итоге из-под его пера вышло две нотации: одна — для простых горожан, вторая — для той малой части населения, кто был обременён особой миссией. Покончив с первой, он взглянул на результат: «Обращение к жителям города. Граждане! Городские власти объявляют чрезвычайную ситуацию в связи с эпидемией смертельной болезни, известной как “земляная чума”, “песчаная лихорадка” или “песчаная грязь”. Болезнь чрезвычайно заразна, способы её распространения изучены недостаточно. По предварительным данным, передаётся контактным и воздушно-капельным путём. Сыворотка и другие средства ожидаются только с регулярным поездом. В настоящий момент сыворотки в городе нет. Будьте осторожны! Гражданам запрещается выходить на улицу вплоть до особого распоряжения. Помните, что вероятность заболевания значительно снижается внутри закрытых помещений. Прокаливайте столовые приборы, кипятите одежду, истребляйте крыс. Не поддавайтесь панике! Почта, а так же минимальные порции воды, продуктов и медикаментов будут разноситься по домам рассыльными и исполнителями. Обращение составлено по поручению Д. Данковского. На утверждение чрезвычайному и полномочному коменданту города А. Сабурову». “По крайней мере, на какое-то время я огородил себя от массовых волнений и паники”, — решил Даниил, ставя подпись в конце документа. Сразу после принялся за ещё один, игравший куда более значимую роль, чьё содержание во многом шло в разрез с прошлыми инструкциями: «Секретная нотация. Обращение к патрульным, рассыльным и исполнителям». Что-то прикинув, учёный сделал важную пометку: «Эта нотация является конфиденциальной. Не распространять среди гражданского населения во избежание паники!». Подперев руками налитую свинцом голову, он принялся строка за строкой излагать реальное, неутешительное положение дел: «Болезнь неизлечима. Сыворотки не существует. Скорее всего, из столицы сыворотку не пришлют. Но есть и положительные факты. Во-первых, вероятность заболевания значительно снижается при употреблении иммунных медикаментов (список и правила употребления оных будут приложены отдельным документом). Во-вторых, повышению иммунитета способствует защитная одежда из синтетических материалов — нужно систематически обновлять. В-третьих, болезнь не передаётся воздушно-капельным путём. По предварительным данным, болезнь не заразна вообще. Общение со здоровыми в подобном случае не возбраняется». Едва он закончил со всей бумажной волокитой, в двери постучался присланный Сабуровым исполнитель. Данковский на ходу мельком пересмотрел бумаги и спустился на первый этаж “Омута”, открывая дверь вестнику чумы — человеку в защитном балахоне и маске с клювом. — Распоряжения готовы, почтенный бакалавр? — поспешил осведомиться исполнитель. Данковский раздражённо поморщился: в вопрошающем тоне угадывались издевательские нотки, как будто фигура в балахоне знала что-то, о чём не догадывался сам мужчина. Однако, списав всё это на разыгравшуюся в преддверии эпидемии паранойю, он только кивнул и протянул бумаги. За этим, не заставив себя ждать, пришли новые инструкции Властей и, что в сложившейся ситуации было важнее, — послание от Рубина. После внезапного затишья ученик Исидора вновь дал знать о себе. На сей раз письмо подложили под дверь, как будто за Станиславом шла какая-то слежка. Окинув взором содержание записки, Даниил лишь укрепился в своих подозрениях. Помимо неизменной статистики заразившихся и умерших, учёный обнаружил весьма будоражащие строки: «Нам нужно обсудить план предстоящего сражения. Именно так я оцениваю предстоящую задачу, потому что в прошлом солдат. Все готовятся к гибели, но я без боя не сдамся. У нас с вами разные навыки и возможности. Давайте объединимся. Моё дело — спасать жизни, ваше — победить эпидемию. Но, кроме того, вы хотите узнать истину — мне сказали, как много для вас значит этот вопрос. Помогите мне изучить врага, а я помогу вам его уничтожить, сохранив при этом всё, что только можно сохранить. Стах Рубин. P.S. Работаю в скрытой прозекторской на Складах, карта на обороте». Бакалавр с лёгким изумлением перевернул листок: там действительно был схематичный план Складов. Впрочем, если бы в первый день ему не довелось сновать по ним в поисках Бураха, он ни за что не разобрал бы стаховских корявых зарисовок. Пометив прозекторскую на собственной карте, мужчина без раздумий сжёг записку: наверняка Рубин сейчас в опале и скрывается по веским причинам. Любая мелочь может стать компроматом. Торопливо смахнув золу под стол, Данковский ослабил шарф под шеей и хлебнул новокаина. Не получив должного облегчения, поймал себя на мысли, что этак дней через пять будет вынужден перейти на морфин или того хуже — эторфин. “Этот дрянной городишко заставляет лакать болеутоляющее, как простую воду”, — пряча бутыль в сумке, осклабился доктор. Так или иначе, потери были подсчитаны, задачи поставлены, а значит, начинался новый день.***
Как и во времена Первой Вспышки, ранние ростки эпидемии просочились в Земле: теперь кроваво-бурые наросты расползлись по десятку домов вокруг жилища Исидора, а в спешно огороженной патрульными зоне бродили заражённые. Назначенные Сабуровым люди зорко следили, чтобы те не подверглись зверским расправам. И, не допуская никого до убиения, по понятной только местным логике, собственноручно забивали всякого носителя эпидемии. Воочию увидев здешнее понимание гуманного умерщвления, Даниил лишь фыркнул: даже пущенная в голову пуля была бы менее мучительна. Впрочем, он не собирался спускать свой боезапас на это во всех смыслах гиблое дело. Тем более всячески старался не задерживаться в этой части города: здесь свободно сновали крысы, перед глазами будто парила грязно-жёлтая дымка, а атмосфера напиталась чем-то тяжким и непригодным для дыхания. Время от времени, поднимаясь в воздух в виде серо-фиолетовых и синих сгустков, от заражённых исходили болезненные испарения. Вчерашняя спешка была не напрасна: город перерождался во что-то иное, и все текущие изменения произошли словно по щелчку пальцев, всего за одну ночь. Кроме того, на улицах возникли непонятные конструкции из палок. С них свисала тёмная ткань и подвешенные за хвост дохлые крысы. Данковский потребовал у патрульных разъяснений в том, что это за мерзость, но получил невразумительное толкование здешних верований. “Придётся всё же разузнать о местном фольклоре”, — эта мысль резанула по мозгу, претя всему существу учёного. Среди возможных проводников в мир дикарских поверий были: Бурах — к его услугам доктор собирался прибегнуть лишь в крайнем случае: не после того, как зубоскалил над традициями степняков; ещё был Влад Ольгимский-младший, отношения с коим у учёного сложились лучше, чем с его предком — младший проявлял огромный интерес к народным традициям; ключевой же фигурой являлась Юлия Люричева — логист, когда-то прибывший сюда с проектной группой, но непонятным образом осевший в городе. В тот раз, когда случилась их короткая беседа, Данковский уловил, что Юлия по натуре своей — наблюдатель: она предпочитает слушать, а не говорить. Наверняка за годы жизни в этой глуши ей есть, что рассказать о местных верованиях. — Как только выпадет свободная минута, загляну в “Невод”, — подумал Даниил, кидая взгляд куда-то в направлении жилища Люричевой, но тут же яро прикусил язык. — Ещё бы отыскать эту минуту. Чем дальше бакалавр продвигался по улицам, тем ощутимей становился отпечаток мора. Там, где отсутствовали заражённые и крысы, он проявил себя иначе. Несмотря на предписания, волнения частично просочились в массы: цены на еду, медикаменты и предметы обихода во всех лавках резко подскочили вчетверо, а вместе с тем начались спекуляции и сбыт некачественного товара. Все эти мелочи и затянули доктора примерно на треть дня. Когда же, спешно воротившись в “Омут”, Даниил направил Сабурову ещё один отчёт, подробно перечислив все необходимые меры, с соборной башни слетело двенадцать ударов. Учёный вздрогнул, вспоминая о записке Рубина. — Fugit irrevocabile tempus, — посетовал под нос Данковский. Однако в следующий миг на лестнице послышалась тяжёлая принадлежащая отнюдь не Еве поступь, и перед ним показался степняк. — Что на этот раз? — скривившись, спросил бакалавр. Одна физиономия Бураха напоминала о вчерашней оплошности. — Не заводись, ойнон, я здесь по срочному делу. Сбившееся дыхание и слегка прерывающийся голос только подтверждали слова гаруспика. Даниил резко повернулся на стуле и, бороздя пришедшего взором тёмных глаз, принялся ждать надлежащих объяснений.***
День Бураха до определённого момента едва ли можно было счесть быстротечным: всё шло на удивление складно и хорошо. За остаток минувших суток мужчина успел обосноваться возле промышленной зоны Земли в заводском корпусе номер три, носившем название “Машина”. Ещё при жизни Исидор превратил его в свою тайную лабораторию. Теперь, как и прочее имущество, оная принадлежала Артемию. То, что у отца было убежище, стало настоящим открытием. Случилось это внезапно, когда Артемий повстречался с непутёвым отпрыском Ольгимского — вероятным наследником промышленной и мясоперерабатывающей отрасли города. Тот и сам обитал в убежище близь железнодорожной станции — в небольшом доме с заложенными окнами. Один взгляд на младшего позволил представить, каким был Толстый Влад во времена своей молодости: зачёсанные назад густые русые волосы, прямой взор светлых глаз; суровая выправка и гордый профиль, на коем выделялся острый, как и у отца, нос; аккуратная бородка, не переходя на скулы, лежала лишь на подбородке и над верхней губой. Насколько понял Артемий, из-за того, что младший не гнушался водиться со степным людом — мясниками и собирателями трав, червями-полулюдьми, — сын и отец пребывали в прохладных отношениях. Влад-младший встретил с должным почтением, выказал свои соболезнования и взял на себя роль проводника. Маршрут пролёг в плотной темноте через железную дорогу: не оснащённая искусственными источниками, она подсвечивалась одними яркими звёздами. Бурах не задавал вопросов, просто брёл по шпалам в полнейшей тишине, пока они не поравнялись с Заводской территорией. Слева проступили очертания цехов, разделочной и котельной, справа — одинокое здание. На него и указал тогда младший. Лаборатория представляла собой тесную комнатушку с голыми кирпичными стенами, обставленную без излишеств, почти по-спартански. Единственным полноценным предметом меблировки был корпусный сундук с откидной крышкой. Кровать заменяла нехитрая конструкция: два ящика и доска, сверху устланная лежанкой; из ящиков и досок состояли и импровизированные полки и столы. На оных были разложены различные кости степных животных, сосуды с водой, вёдра и даже эмалированная посудина. У двери валялась большая ржавая лопата и мешки с удобрением. Особый интерес, однако, вызывали два перегонных аппарата. Громоздкие устройства стояли на столешницах у стен, а всё пространство вокруг было оклеено схемами, зарисовками и записями. “Так бакалавр всё же был прав”, — осмотрев дистиллятор у входа, гаруспик отдал должное уму учёного. После потянулся к шкатулке, выискивая среди пометок отца какие-либо инструкции. Помимо записей и скромной суммы денег, на дне шкатулки Бурах обнаружил завёрнутый в бумагу железный символ. Внимания была достойна и та самая обёртка: ею оказалась помеченная номером сто тридцать три страница. Ещё на первых строках становилось ясно, что это выдержка из дневника отца — в ней Бурах-старший упоминал о последнем-посмертном долге: «Жизнь подходит к концу. Она может настигнуть меня в любую минуту. Я обязался любой ценой сохранить жизнь перечисленным: Дочка Ольгимских — она наследует землю. Каспар Каин — непременно. Конопатый мальчик-лазутчик». — Наверняка это он о Спичке, — отметил между делом гаруспик, возвращаясь к чтению. «Главарь двудушников. Дочка кладбищенского смотрителя. Кто ещё? Разумеется, тот, чьё тавро лежит в коробке. Это главное». Артемий повертел в руке странный выкованный из железа символ. Такими в основном клеймили скот, но иногда использовали для обозначений мест, событий или даже существ. Сам он, проживший треть жизни в столице, не знал степной грамоты, а потому отложил выяснения того, кто помечен данным символом. Вместо этого перешёл к рецептам. Как сын Служителя, Артемий тонко чувствовал, где лежат его линии и в чём заключается главная задача — изучить рецептуру отцовских настоев. Они ключ к созданию панацеи — несомненно, верного средства, чтобы сохранить наречённого знаком тавро. Едва начала светлеть небесная гладь, гаруспик отправился в Степь, дабы набрать как можно больше твири. Сейчас как никогда нуждался он в практике, а значит, и в сырье для будущих настоев. К счастью, его убежище окружало бескрайнее дикое поле и травы были в шаговой доступности. На предрассветном небе ещё лежала серая поволока, да и светало будто неохотно; порывы ветра налетали резко, тревожили высокую сухую траву, однако это не сбивало мужчину. Бурах зорко высматривал твирь, ведомый чутьём, отыскивал едва заметные стебли среди сотен прочих трав и сорняков. Каждый раз склоняясь, чтобы срезать бурую, чёрную, кровавую и ржавую твирь, белую плеть или савьюр, он ощущал потаённое умиротворение. Вскоре клубившиеся над полем плотные серые тучи окрасились в лиловый цвет, а вдалеке показались чёрные фигуры червей-собирателей. Сырые, недолепленные дети Земли, те тоже выбрались из своих юрт, чтобы вдоволь запастись травами. Обычно черви нападали на любого забредшего в Степь, рвали зубами и пожирали, а кровью удобряли почву, но Бурах был степняком — к нему они дышали особым почтением. Когда в руках мужчины стебель к стеблю собралась огромная копна твири, тот, стянув её бечёвкой, отправился назад. Теперь, однако, начиналось самое сложное: усвоить принципы работы перегонных аппаратов и, скомбинировав как можно больше трав, создать твириновых экстрактов. “Практика, мне необходима практика. Нужно наверстать упущенные десять лет”, — с досадой подумал степняк. Первые настои никуда не годились: в записях отец затронул только основные сочетания трав и принципы работы аппаратов, оставляя в стороне все нюансы. Оттого Бурах был вынужден действовать наугад, перебирая комбинацию за комбинацией. — Два стебля чёрной, стебель бурой, скрепить стеблем савьюра, — приговаривал мужчина, подливая в дистиллятор воды. — Один чёрной, к нему приложить стебель бурой, обернуть стеблем савьюра. Лишь слегка поднаторев в этом деле, он вздохнул спокойнее и продолжил уже окрепшей рукой. Впрочем, вскоре бурную деятельность прервал нарочный от Ольгимского-старшего: «Почтенный ойнон Бурах, Теперь, когда наследство отца у Вас в руках, есть и предмет для дальнейшего нашего диалога. Приходите в “Сгусток”. Возможно, в определённой степени мне удастся разрешить Ваши затруднения касательно таинственного субъекта, зашифрованного старинным знаком. Всегда к Вашим услугам, Ольгимский». Приоритеты расставились сами собой: Артемий отложил эксперименты и покинул заводской корпус, отправляясь к адресанту послания. Ольгимский сидел перед камином, придвинув к нему обитое велюром кресло. Когда гаруспик показался на пороге, тот, неотрывно глядя на потрескивавшие в огне поленья, предавался собственным думам. Однако, уловив чужую поступь, оторвал тучное тело от мягкого сиденья и неторопливо подступил к гостю. — Я вижу, вы заинтересованы наследством, — Влад, понимая, что какие-либо предисловия неуместны, сразу перешёл к сути разговора. — Сейчас для меня нет ничего важнее, — уверенно сказал гаруспик. — Откуда вам известно содержание наследства? — Дочка рассказывала про этих обречённых детей, о которых заботился покойник. И я не вижу причин скрывать от вас истину. Тавро, которым помечен этот… с позволения сказать, неизвестный субъект, относится к тайнописи степняков. Вы знаете круги длинных тавро? — Иероглифическое письмо? — переспросил Артемий, с горечью осознавая, насколько далёк от тонкостей, которые подобает знать потомку менху. — Я не знаю этой тайнописи, — развёл руками Влад. — Её знает Уклад. Может, кто-то из червей-одонгов или мясников. И должен признаться, именно я препятствую скорейшему раскрытию вашей тайны. Я заблокировал всех обитателей Термитника. — Зачем?! — возмущённо-непонятливый вопрос сам вырвался наружу. — Помилуйте. Эпидемия, карантин. Там около восьми тысяч. Что, если туда попадёт зараза? — А если она уже там? — с долей скепсиса покосился на него гаруспик. — Почтенный бакалавр Данковский уже успел утомить меня этими бессмысленными расспросами, — скривился Влад. — Если она там, тем более нельзя открывать. Но хватит об этом — не вы ли спешили узнать значение тавро? — получив полный готовности кивок, он продолжил. — Несколько мясников успело сбежать из термитника до начала блокады. Предлагаю вам сделку: я укажу на того, кому наверняка известны убежища беглых, а вы, как найдёте, сообщите кто, где скрывается. Согласны? Артемий вмиг насупился, напрягся. Он не спешил с ответом: пусть сделка в разы облегчает поиски, ему претило то, что требовалось сделать ради информации. Так он метался от согласия к отказу, пока в итоге не ответил твёрдым, уверенным тоном: — Этого я обещать не могу: я не доносчик. Ольгимский кисло улыбнулся. Он слабо верил, что гаруспик пойдёт у него на поводу, но как и всякий опытный делец не гнушался испробовать любые методы. — Эта неподкупная честность досталась вам от отца, — немного раздосадовано произнёс Влад. — Лишь из уважения к покойнику я, так и быть, намекну, где искать. Есть такая лачуга… — он замолчал, думая над тем, как бы не сказать лишнего. — Там обитает некая особа — одна из тех немногих, кто окажет вам почёт. Менху ведь не просто хирурги, это знахари — роль почти сакральная. У вас сейчас не так много союзников, рано или поздно нападёте на след. — Этих сведений вполне достаточно. Благодарю за великодушие, — отозвался Бурах. Кажется, он знал, о чьей лачуге идёт речь. Едва он вышел за порог, из соседней двери высунулась конопатая головка Капеллы. — Найдёшь минутку для разговора? Прошу тебя, это очень важно, — с тревогой позвала девушка. Гаруспик мигом вспомнил выдержку из дневника отца: тот поклялся защищать жизнь дочки Ольгимского. А значит, теперь это бремя ложится на его плечи. — Что стряслось? Ты чем-то обеспокоена? — пройдя следом за Викторией, поинтересовался мужчина. Та подняла на него бледно-голубые глаза. На сей раз из-за поволоки едва ли можно было различить зрачки и радужку. Затем повернулась к двери, глядя в лишь ей ведомом направлении. В помещении повисла тишина, прерываемая одним маятником часов. Девушка прерывисто дышала, продолжая бороздить лежащее перед ней пространство, у Бураха же складывалось ощущение, что существо её находится сейчас за пределами комнаты. Капелла, будто подтверждая догадки, вздрогнула и, не глядя на собеседника, начала тихим печальным тоном: — Южные склады… Там, где живут Двудушники. Мне неспокойно. Я чувствую, что Ноткин попал в беду, — хрупкое тельце слегка пошатнулось, и Бурах едва успел схватить Викторию за плечи. Капелла оправила чёлку и наконец-то посмотрела на мужчину: взор постепенно прояснился, обретая свойственную ему синеву. Как только с помощью гаруспика, обессилевшая, она опустилась на край кровати, вновь раздался проникновенный голос. — Кажется, у Ноткина неприятности. Я ощущаю, что что-то происходит на Складах. Сама я не могу покинуть “Сгусток”, но может, ты сходишь, проверишь? — Хорошо, посмотрю, — без раздумий согласился Артемий. — А ты будь осторожнее со своими видениями. Оставив дочь Ольгимского, он торопливо двинулся на Склады: не стоило пренебрегать предчувствиями будущей Хозяйки. Дорогу до складских территорий Артемий мог теперь пройти с закрытыми глазами, а потому, преодолев квартал Утроба, вдоль “Жилки” домчал до них за каких-то пять минут. Склад Грифа и Южные Склады разделяла железная дорога. Минув логово контрабандистов, мужчина, углубившись в лабиринты пристроек и ангаров, добрался до того, который дети нарекли Замком Двудушников. Ещё на подступах убедился, что Капелла не ошиблась: входную дверь стерегло несколько бандитов. — Чего ошиваетесь возле этого ангара? — окликнул их Бурах. — Не твоё дело, дикий леший, — выступив вперёд, осклабился самый матёрый на вид. — Поучить тебя, что ли, вежливости. — Не лезь, выродок. Проваливай, пока ножика не отведал. — Брось, — покачал головой гаруспик, вытягивая карабин. — Прежде я вас накормлю свинцом. — Напрасный труд. Мы этих детишек не оставим. По крайней мере, просто так, — бандит выразительно посмотрел на мужчину. — Хорошо, какие условия? — видя, что дело принимает нешуточный оборот, Бурах мигом посерьёзнел. — Ты ведь со столичным доктором поякшался? Приведи его сюда, к контрабандистскому логову. Тогда отпустим этих сопляков. — А бакалавр на кой вам сдался? — Поквитаться хотим: по его милости в городе теперь заправляет Сабуров. Этот нам и продыху не даёт, совсем житья не стало. — Ждите, — буркнул Бурах. Он знал, что Даниил поймёт его и откликнется на просьбу, но втягивать мужчину не хотелось, равно как и подвергать подобной опасности. Однако другого выбора Артемий не видел в упор. “Можно, конечно, перебить всю эту шайку. Но где гарантии, что их не заменят другие?”, — перебирая варианты, рассудил мужчина. Затем, зло глянув на бандитов, с тяжёлым сердцем направился в “Омут”.***
Когда Бурах покончил с разъяснением столь внезапного своего визита, Данковский пристально взглянул на мужчину. В данный момент сложно было сказать, какое впечатление на него произвело услышанное. Внешне учёный был абсолютно спокоен, и только мелкая складка промеж бровей указывала на настоящее его состояние. — Хорошо. Я тебя понял, — подымаясь со стула, наконец, отозвался бакалавр и размеренным шагом прошёлся от стола до кровати. Немного отвёл ткань драпировки, задумчиво смотря сквозь грязное стекло. После, продолжая бороздить взором скудный пейзаж, протянул. — На Складах, значит. У меня есть кое-какие дела в той части города. Встретимся на месте, потолкуем с этой кучкой обезьян. На последней фразе Даниил всё же сорвался на зубовный скрежет. Хоть бакалавр и стоял спиной, Артемий ощутил, как сильно тот взбешён, и заранее не завидовал бандитам. — Спасибо, ойнон, — искренне сказал степняк. — Ты и представить не можешь, насколько много значит для меня защита этих детей: это часть посмертного долга моего отца. — Тогда прекращай рассыпаться в благодарностях и поспеши, — Данковский бросил на него прямой, уверенный взор. В нём не было ни капли надменности, но твёрдость и непоколебимость, какой Бурах не видел ни у глав города или же их жён, ни у приближенных к элите. Если бы вчера степняк воочию не узрел разбитого, измученного доктора, решил бы, что этот человек сплошь выкован из стали. Гаруспик знал: на слово бакалавра можно положиться — тот обязательно придёт. На сердце стало менее тревожно, и Бурах, чуть воспрянув духом, отправился в назначенное место. Впрочем, и Данковский задержался в “Омуте” не многим дольше. “Первым делом к Рубину”, — решил мужчина, на ходу разворачивая карту Складов. Беседа с учеником Исидора не должна отнять много времени: Стах был из тех, кто излагает мысли коротко и ясно. Оставив позади Каменный Двор, Даниил пересёк воды “Глотки”— когда три дня назад он ступал по этому мосту, даже представить не мог, как часто будет повторяться данный маршрут. Узлы встретили его однотипными, выстроенными плотным рядом домишками, а на периферии зрения маячила разрушенная колоннада — несколько полуразвалившихся каменных лестниц, тянувшихся ступенями к небу. В городе подобных было три: днём возле них играли дети, но даже вечером, когда улицы пустели, откуда-то с верхних платформ доносился детский плач. Минув Почку и Жерло, через скверы Даниил выбрался к Складам. После похождений в заражённых кварталах логово контрабандистов не вызывало прошлого омерзения. Прозекторская затесалась среди прочих будок, хранилищ и железных контейнеров. То была небольшая плотно примыкавшая к ограде кабина, ничем не выделявшаяся на фоне окружения. На то, что в этом месте кто-то обитает, указывала железная бочка, в которой коптился мусор. Наверняка Рубин использовал огонь как ещё один ориентир. Даниил огляделся, затем осторожно постучался и окликнул Станислава. С другой стороны послышался едва уловимый топот ног, а за ним короткое “Это вы, доктор?” — сейчас Рубин являл собой образчик осторожности. Только убедившись в личности визитёра, он торопливо щёлкнул замком, и Даниил проскользнул в тесную клетушку. Условия, в которых трудился ученик Исидора, были даже хуже, чем просто полевые: помещение освещала единственная лампа. Она едва выхватывала из темноты оклеенные анатомическими схемами стены, на грязном полу и наскоро сколоченных из досок столах с трудом угадывались окровавленные тряпки и полотенца. В углу стоял тазик полный кровавой, вязкой субстанции, а в самой светлой точке комнаты были свалены немногочисленные инструменты: сосуды, воронки, медные весы с гирями и стопка книг. Стах был высоким, крепко сложенным мужчиной, даже плотная кожаная накидка поверх фигуры не могла утаить развитой мускулатуры. Оттого сложно было представить его ютящимся в этой каморке. — Итак, коллега, — привлекая внимание Данковского, отчеканил Станислав. Вслед за словами подошёл вплотную, нависая над уступавшим в росте бакалавром. Теперь его заросшая щетиной физиономия и наголо бритая черепушка закрывали весь обзор. — У нас возникла возможность изготовить вакцину. По счастливой случайности у меня появился источник с культурой возбудителя, но прибегнуть к нему я хотел бы лишь в крайнем случае. Сначала попробуем найти образцы в тканях умерших. — Постойте, постойте, — прервал несколько опешивший бакалавр. — У вас есть оборудование для создания вакцины? По крайней мере, здесь я не заметил ничего подобного. — Дикий народ, желая выловить убийцу Исидора, разгромил комнаты, где мы хранили всю нашу передвижную лабораторию. Я не успел за этим уследить… жаль. — Вы же понимаете, что так мы не сможем работать! — поражённый ледяным спокойствием последнего, возмутился бакалавр. — Насколько мне известно, кое-что вы привезли с собой. Чтобы взять образцы, хватит нескольких шприцов и ледницы. Об остальном я позабочусь позже. — Допустим, — кивнул бакалавр. — Есть ещё что-то, о чём мне следует знать? — Да. Когда отправитесь за образцами, будьте осторожны. Иначе рискуете жизнью. — Час от часу не легче. И какой опасностью мне грозит работа с мёртвыми? — Местное суеверие запрещает так или иначе разрушать тело, прибавьте сюда культ умерших. Если люди застанут вас за этим делом, тут же разорвут на куски, — Рубин выразительно взглянул на бакалавра и, словно прошлых слов было недостаточно, деликатно сообщил. — Такое уже было. Данковский, будто выброшенная на сушу рыба, несколько мгновений беззвучно шлёпал губами. — Я бы пошёл вместо вас, но по определённым причинам не могу отлучиться, — так и не дождавшись ответа, виновато сказал Станислав. — Нынче только вы можете выполнить эту рискованную работу. — Ладно, — обуздав рвущееся наружу раздражение, выдохнул Данковский. — Надеюсь, в заражённых кварталах другая точка зрения насчёт реакционных предрассудков. Ждите с результатами. Покинув прозекторскую, он отправился к логову Грифа — то находилось почти под боком, и Даниил буквально за минуту неспешной поступью достиг места назначения. Бурах уже стоял в стороне и ожидал его появления. Тут же, неподалёку, караулило несколько молодчиков, посылавших им остервенелые взгляды. Увидев криворожих громил, Данковский ощутил, что начинает закипать: сейчас, когда наметилась смутная перспектива создания вакцины, нужда отвлекаться на нечто бессмысленное была подобна бельму. На ходу кивнув Бураху, он прямой наводкой двинулся к группе мордоворотов. Артемий, в свою очередь, не мог остаться в стороне: последовал за ним, готовый в тот же миг вмешаться и оградить от глупостей. — Я слышал, меня искал кто-то из вашей бандитской вольницы? — сквозь зубы процедил бакалавр. — Тебя искали мы, — напирая на учёного, нахально бросил бандит. — Ваш главарь в курсе? — выплюнул Данковский, замечая мимолётный испуг противника.— Впрочем, сейчас я сам у него выясню. — Обойдёшься, — разом встрепенувшись, бандиты преградили путь. Самый матёрый сделал наскок, намереваясь свернуть учёному шею. Гаруспик в мгновение ока выхватил обрез. Однако до того, как он успел вмешаться, воздух разрезал оглушающий выстрел. Бандит перед Данковским протяжно завопил и зашатался из стороны в сторону, а после как подкошенный рухнул на землю. Теперь стало заметно растёкшееся по брюкам крупное бурое пятно. Даже лёжа на спине, несчастный заходился в припадочной тряске, дрожащими руками стараясь зажать развороченный патроном пах. Мельком проследив за этим жалким зрелищем, Гаруспик наотмашь зарядил прикладом по виску одному из подельников. Затем, переступив рухнувшее навзничь тело, поравнялся с Даниилом, попутно отпуская мрачную остроту: — Лишний раз убеждаюсь, не стоит вставать у тебя поперёк пути. — Я стрелял навскидку, — без тени шутливости ответил бакалавр. Слепая ярость всё ещё клокотала внутри. Данковский целеустремлённо двинулся к логову Грифа и дёрнул на себя тяжёлую ржавую дверь. Как только он в компании гаруспика переступил порог ангара, в воздухе повисло напряжение. Байки и глумливый рокот молодчиков Григория разом затихли, а сам Филин поднялся с импровизированного трона. В этой плотной среде хватило бы случайной искры, чтобы молчаливое напряжение переросло в необузданный пожар. — У меня плохие новости, Гриф, — бросил бакалавр, с каждым новым шагом оставляя на земле кровавый след. — У всех плохие, — развёл руками авторитет. — Покамест с хорошими никто не приходил. — Мы не поладили с твоими ребятами. Пришлось их убить. — Задирались? — буднично полюбопытствовал Гриф, получая в ответ кивок бакалавра и гневный взгляд степняка. — Значит, лучше вас не задирать. Сами виноваты, дубоголовые. Данковский, ничего не добавляя, развернулся к выходу. Вместо него короткий диалог завершил Артемий: — Рад, что ты всё правильно понял. Надеюсь, больше с ними не возникнет проблем. В безмолвии они отошли от бандитского ангара. Данковский мрачнел с каждым шагом, и даже его выдержки не хватало, чтобы скрыть подобную перемену. Немного не дойдя до выхода со Складов, Бурах, в конце концов, несильно стиснул плечо спутника, вынуждая остановиться. Он сразу ощутил, как напрягся под рукой доктор: не оценил подобной выходки, ощерился и вскинул на Артемия лихорадочно горящий взор. — Что на тебя нашло? — отнимая руку, спросил гаруспик. — Буквально час назад в тебе было куда больше хладнокровия. — Скажи спасибо вашим дикарским обычаям. Артемий вопросительно изогнул бровь, давая понять, что не настроен отгадывать загадки. — Уровень дикости в вашем захолустье просто возмущает: я — дипломированный врач, не имею доступа к телам! Как я должен работать над вакциной? Как я должен бороться с эпидемией? — Ах вот ты о чём, — словно озарённый, отозвался степняк. — Да, таков местный обычай: здесь не каждому доступно право раскрывать тела. Его имеют только те, кто знает линии. С этим следует считаться. — А у тебя оно, значит, есть? — Даниил в упор, как дулом пистолета, упёрся в него пристальным взглядом. — Я потомок Служителя. Данковский, желавший что-то обронить в ответ, на мгновение обмер и осёкся. В нём, внося неведомый разлад, трескалось и медленно расползалось по швам нечто неосязаемое. Привычное и незыблемое рушилось, переворачивая всё с ног на голову. Если тогда, в столице, он не брал степняка во внимание, то по приезде ситуация изменилась: помещённые в одни и те же условия, мужчины сделались равными против единого врага. Однако теперь даже шаткое равенство оказалось нарушено. Данковский, чуждый здешнему краю, на каждом шагу пожинал его препятствия, Бурах не испытывал подобных затруднений. Что-то в этом факте не давало покоя, оставляло бакалавра глубоко уязвлённым. — Раз уж ты откликнулся на мою просьбу, могу отплатить услугой за услугу,— выводя того из замешательства, предложил Артемий, ухватившись за возможность вернуть долг. — Обойдусь, — губы Даниила сжались в тонкую полоску. — Я посвятил себя медицине и вопросам бессмертия не для того, чтобы потакать примитивным традициям. — Дело твоё, — усмехнулся гаруспик, которого порядком допекли клиническая непрошибаемость и упёртость мужчины. — Рано или поздно здешние правила припрут тебя к стенке, и тогда выбора не будет. — Это мы ещё посмотрим, — в голосе мелькнули почти враждебные интонации, затем Данковский отступил от степняка и горделиво удалился прочь. Бурах только проводил глазами и направился по собственным делам.***
Когда внутри отрокотала буйная слепая ярость, бакалавр ощутил укол совести. Держать себя в руках становилось всё сложнее, выдержка постепенно сходила на нет. Часть нервов он похоронил ещё в столице, теперь же по кускам растаскивали скудные остатки. То, что местные жители архаичными предрассудками препятствуют созданию вакцины, лишают целый город надежды на исцеление и своими же руками копают себе могилы, — с трудом укладывалось в голове. Однако выводило иное — Данковский на себе ощущал отголоски этой дикости: то, что пару дней назад казалось немыслимым, теперь воспринималось им как данность. С этими нелёгкими думами Даниил добрался до Земли. Инфекция с невероятной скоростью охватывала новые районы: ширились оцепленные патрульными территории, красный грибок проступал на камне мостовой, но, что важнее, улицы были усеяны телами зачумлённых. От того складывалось обманчивое чувство, что материал для биопсии в шаговой доступности. Впрочем, рачительные добровольцы не оставляли шанса для незаметного забора тканей. Покойников оперативно стаскивали в общую кучу, уже оттуда одного за другим уносили в неизвестном направлении. В другое время учёный был бы рад настолько слаженным действиям, но в данный момент это шло в разрез с планами. — Куда уносят эти тела? — приблизившись к одному из патрульных, справился Данковский. — У нас строжайший приказ. Не имеем-с права разглашать такую информацию. — У меня особые полномочия. Комендант должен был уведомить. Я — бакалавр Данковский. — Прощения просим-с. Уточнить нужно всегда, — виновато отозвался доброволец. — О телах не беспокойтесь. Мы свою службу исправно несём, на кладбище их сносим и придаём огню. Данковский встрепенулся, озарённый внезапной мыслью, а после ломанулся на кладбище. Наличие оного с учётом культа умерших казалось почти чудом. И всё же учёный не питал иллюзий на этот счёт, от Каиных был наслышан, насколько примитивна здесь культура погребения. Тела до сих пор хоронили небрежно, чаще вовсе не придавали земле. Землю местные считали своей праматерью и всячески противились прощальным церемониям, оттого могилы и надгробья оставались уделом единиц. Кладбищенская территория граничила со Степью и была ничтожно мала даже для столь небольшого городка. На каждом шагу тут ощущались запустение и упадок: надгробные плиты поросли плесенью и мхом, а тропки между ними — травой. Единственный смотритель почил, оставив надзор за кладбищем своей дочурке, но забота о подобном месте была ношей тягостной и непосильной для неокрепших детских плеч. Вдалеке, на огромной каменной платформе лежали сваленные горкой обряженные в балахоны и саваны покойники. Под ними уже занималось пламя и, постепенно перебрасываясь на грубую ткань, обымало собою тела. Кострище находилось под охраной, окружённое полукольцом из трёх добровольцев. — Что вам, уважаемый? — подозрительно уставившись на бакалавра, зычно спросил патрульный. — Ничего. Осматриваюсь, выбираю себе могилу, — с желчным ехидством отмахнулся Даниил. — Шутить изволите? — оскорблённо бросил собеседник. — Честный люд от дела отвлекаете. Вам в этом месте какой интерес? — Не задавай мне лишних вопросов. Или комендант Сабуров не обозначил мои полномочия? — с нажимом произнёс мужчина. — Комендант Сабуров мне не сторожевой сержант! Я доброволец, понял, доктор? Или доходчивее объяснить? — Тише, угомонись. Я здесь по делу, — кое-как обуздав собственный гнев, осадил бакалавр. — Мне необходимо осмотреть одно из заражённых тел. — Вот оно как… Это дело нужное, — патрульный поскрёб пальцами по затылку. — Небось, не для забавы берёте, для общей пользы. Так? — Самую суть ухватил. — Десять тысяч — и можете забирать. — Ты рехнулся? — брови бакалавра поползли вверх. Подобной суммы у него, само собой, не водилось: цены в лавке ежечасно возрастали, нанося удар по сбережениям. От привезённых из столицы средств давно не осталось и следа, теперь он перебивался одними вознаграждениями от местных. — Где я возьму такие деньги? — Второй раз повторять не буду, — в голосе снова промелькнула угроза. Данковский взнервлённо цокнул языком. Многое он мог стерпеть: нелепые традиции, невежество и серость, но попытки вымогательства во время эпидемии стали последней каплей. — Когда загнёшься от инфекции, эти деньги тебе не понадобятся, — не своим голосом рыкнул учёный. Добровольцы, в свою очередь, словно по команде кинулись к нему. Даже то, что револьвер был наготове, не спасло от проигрышного расклада. Прежде чем его обступили со всех сторон, Даниил сумел сделать лишь один выстрел. Проследить, достиг ли тот цели, он уже не успел: патрульные вышибли оружие из рук, скрутили и хорошенько приложили оземь.***
Первым, что обнаружил бакалавр, разлепив веки, стали толстые прутья тюремной решётки. Здесь было тихо, пожалуй, даже слишком, к тому же сырость выбивала из тела дрожь, а воздух ощущался невероятно спёртым. По обе стороны тёмного ограниченного пространства располагались другие камеры, между коими тянулся узкий проход. Когда короткая потасовка на кладбище закончилась неминуемым поражением, учёного приволокли сюда и швырнули в одно из узилищ. Мужчина опёрся о холодные плиты, стараясь оторвать от пола неподатливое тело. Руки и ноги затекли, а голова и вовсе будто налилась свинцом. Едва же он принял вертикальное положение, затылок охватила новая вспышка боли. Однако от неё отвлёк резкий скрип: в конце коридора распахнулась дверь, пропуская внутрь немного света. На фоне проёма же проступил дюжий силуэт. Когда вошедший чинным шагом прошёл по коридору, задерживаясь возле камеры бакалавра, тот узнал в нём Александра. Забыв о боли, учёный мигом подскочил на ноги и припал к прутьям. — Какая муха вас укусила, Данковский? Мне пришёл рапорт о вашей недавней выходке. — Что поделать, — ответил Даниил осипшим голосом. — Сейчас жизненно необходимо достать тело заражённого, но местные всячески препятствуют моей работе. — Говорите тише и слушайте внимательно, — нахмурившись, произнёс Сабуров. — Ваше безобразие я покрыл, а тех троих отстранил от службы. В данный момент на кладбище никого нет: новый караул прибудет на место минут через десять. Он со щелчком распахнул дверь камеры, кивая на выход, следом протянул изъятую у бакалавра собственность. — Благодарю вас, — мужчина перехватил саквояж, спрятал револьвер за пазухой и, не теряя времени, устремился к выходу. Уже у проёма его настиг беспристрастный оклик коменданта: “Надеюсь, позже вы объяснитесь, зачем всё это устроили”. Взбежав вверх по ступеням, Данковский осознал, что камеры находились в подвальном помещении: само здание оказалось городской Управой, располагавшейся в центре Узлов. Едва он выбрался на улицу, с ужасом обнаружил, что город окутан сумраком, а вдоль дорог зажглись фонари: значит, времени совсем в обрез. Вобрав грудью как можно больше воздуха, бакалавр понёсся вперёд. Настолько быстро, как сегодня, он не бегал ещё никогда. Мчался так, словно от этого зависела его жизнь: перед глазами, сливаясь в единое смазанное пятно, мелькали квартал за кварталом. Через пять минут беспрерывного бега засаднило пересохшее горло, однако каждый глоток напоённого твирью воздуха лишь опьянял и обжигал лёгкие. Сердце работало как сумасшедшее и, казалось, могло не выдержать перегрузок. Добежав до окраин Земли, очертя голову он бросился на кладбище. Здесь не было иных источников освещения, кроме огромного кострища, целиком охватившего гору трупов. Даниил не мог сказать, сколько времени провёл в Управе, но миазм обугленной плоти успел распространиться по всему кладбищу. Спасал разве что терпкий запах твири, перебивавший отвратительный смрад. Провести биопсию у горящих тел было невозможно, однако рядом с постаментом одиноко лежал единственный труп заражённого, который патрульные не успели кинуть в общую кучу. Учёный чудом выцепил его саван среди высокой кладбищенской травы. В дикой спешке вытащил из саквояжа инструментарий; зажав в пальцах скальпель, торопливо разрезал ткань балахона, добираясь до скрытого под ней тела; единым ловким движением лезвия рассёк мёртвую плоть. После скальпель заменил биопсионный инструмент, и бакалавр, надавив на кожу, вращательными движениями принялся ввинчивать и погружать его в ткань. Когда тот оказался на необходимой глубине, мужчина потянул на себя, при помощи пинцета и скальпеля срезал полоску кожи и вытянул её. Когда с забором образца было покончено, кинулся к кладбищенским воротам, однако затормозил в пяти шагах, приметив отблеск пламени от факелов патрульных. Не найдя иного решения, Данковский прошмыгнул в стоящую у входа сторожку. Внутри не было ничего: ни стола, ни стульев, ни любой иной мебели, только голые стены и узкие окна с узорчатой решёткой. У самого порога, на каменном постаменте друг против друга стояли высеченные из камня миниатюры почивших Хозяек, Нины и Виктории, рядом с ними слабо горела керосиновая лампа. В дальнем углу Даниил приметил хрупкую девичью фигуру: из-под длинных светлых ресниц слетали грустные, тоскливые взгляды, а измученное бледное лицо обрамляли золотистые доходившие до подбородка локоны. Белое, почти как саван умерших, платье и серая плотная безрукавка не скрывали болезненной худобы этой особы. Та, сложив ладони накрест на груди, тяжко и отрывисто дышала. Когда мужчина ввалился в сторожку, она встрепенулась и кинулась к самому углу. — Не пугайся, я не причиню тебе вреда, — поспешил успокоить Даниил. Пару мгновений на него глядели с недоверием, но, вероятно, не почувствовав угрозы, подступили ближе. Убедившись, что испуг прошёл, бакалавр добавил. — Ты ведь дочь покойного смотрителя, верно? — Да, теперь я забочусь об умерших. Нельзя думать, что люди умирают навсегда: мёртвые нуждаются в заботе не меньше, чем живые. Их мало покормить, нужно с ними поговорить, найти слова утешения. Тогда и они отзовутся лаской и радостью. А нынче взволнованы, все до одного что-то бормочут. — Ну-ка, дай я посмотрю на твои зрачки, — покосившись на девушку, протянул бакалавр и заглянул в лазоревые глаза, а после потянулся к запястью. — Теперь пульс. Ты что, принимаешь наркотики? — Нет, это твирь-трава. Мы ведь спим в самом сердце Степи. Я от неё вся зелёная… сейчас самый цвет. Слышишь, как воздух звенит? Это твирь. Данковский сочувственно взглянул на юную особу и пошарил в сумке, со вздохом протягивая мешочек с покрытыми плёночной оболочкой изумрудного цвета круглыми двояковыпуклыми таблетками анальгин-хинина: — Вот, возьми. Это должно помочь. Мне нужно идти, но скоро я снова навещу тебя. — Меня зовут Ласка, а ты ведь тот приезжий доктор? — робко принимая лекарство, спросила та. Данковский ответил лёгким кивком и покинул сторожку: прошло уже достаточно времени, чтобы добровольцы успели отойти вглубь кладбища. Двигаясь вдоль стен высокой каменной ограды, бакалавр прокрался от сторожки до ворот и выскользнул за пределы территории. Где-то вдали раздалось одиннадцать протяжных ударов, принуждая снова перейти на торопливый шаг. Ноги сейчас гудели даже сильнее, чем в конце предыдущего дня. Пока Даниил, прихрамывая, торопливо брёл к прозекторской, на все лады клял горожан и управителей, не удосужившихся наладить хоть какое-то транспортное сообщение между секциями города. В подворотнях уже рыскала готовая в любой момент пырнуть ножом бандитская братия. Пусть бакалавр был вооружён, поостерёгся прямого столкновения: после стычки с патрульными и непродолжительного своего заключения, явно пребывал не в лучшей кондиции. Окольными путями доковыляв до убежища Рубина, нетерпеливо постучал, подгоняя того окликами. Как только дверь открылась, Стах наградил его косым взглядом. Данковский криво улыбнулся, догадываясь, как паршиво выглядит со стороны. — Наконец-то! — едва тот ступил в помещение, оживлённо потёр ладони Станислав. — Вас можно поздравить с успехом? — Да, если эту сомнительную со всех точек зрения операцию можно назвать успехом, — от одних воспоминаний по телу пробежала нервная дрожь. — Что ж, тогда окажите честь, — Рубин кивнул на один из столов, и Даниил заметил, что место книг и мерных весов занял микроскоп. — Я уступаю вам право первенства. Учёный с готовностью встал у прибора: протёр объективы и окуляр от пыли, поднял конденсор и винтом настроил чёткость фокусировки. Здесь и сейчас он был в своей стихии: не отстреливая головорезов, не шастая по подворотням в поисках заражённых, но работая с микропрепаратами, действовал твёрдой рукой, ощущал недюжинную уверенность. — К слову, я не спросил об этом ранее, — продолжая исследовать ткани, между делом обронил бакалавр. — Куда вы дели тело Симона? Вас разыскивают Каины, Георгий вне себя от бешенства. Что вы скрываете, Рубин? — Симон у меня, в холодном подвале. Это недалеко отсюда. Мне нужно проверить, как болезнь влияет на внутренние органы человека. Для этого нужно время, я ещё не приступал к вскрытию. — Признайтесь, вам интересно, отличается ли анатомия Симона от анатомии обычного человека, — ухмыльнулся Даниил, меняя объектив на микроскопе. — Кроме шуток, бакалавр, сейчас я не могу сказать вам большего, но поверьте, всё это напрямую связано с созданием вакцины. — Хорошо. Оставим пока этот вопрос, — закончив с препаратом, он оторвался от окуляра. — Ну что? — Стах выжидающе вперился глазами. — Всё мертво. Мёртвые ткани не содержат живой культуры. Можно, конечно, попробовать спровоцировать размножение микробов, но… На мой взгляд, размножаться тут нечему. Культура погибла. — Это плохо… — Нет, коллега, — перебивая ученика Исидора, продолжил Даниил. — Это чертовски хорошо! Из нашего сегодняшнего открытия можно сделать смелый вывод: эта Песочная грязь вообще не живёт в мёртвых телах. Для жизни ей нужна тёплая, насыщенная кислородом кровь. — Казус любопытный, но это обстоятельство выбивает у нас почву из-под ног. В этом случае моего источника хватит на мизерное число вакцины. — Что? — Данковский встрепенулся, словно по телу пропустили разряд гальванического тока: — Вы получили культуру микроба? — Нет, очень слабые образцы мне удалось получить из самого источника. Культура почти дохлая, но я попробую вырастить её. Первые образцы получим к утру. — Изготовление защитной вакцины — сложнейший процесс, — изумление сменилось на скепсис. — Не хотите же вы сказать, что сумеете сделать её в этом сарае? — По правде говоря, кое-что я уже получил, — серьёзно сообщил Рубин. — Тогда начнём работу над вашей вакциной! — не сдержав порыв, самозабвенно выпалил Данковский. — У вас остался этот ваш уникальный источник? Сейчас он позабыл обо всех произошедших за сутки злоключениях, им вновь овладел азарт и страсть к исследованиям. Получив утвердительный ответ, он продолжил: — Стало быть, можно действовать. Сегодняшний день вселил в меня надежду. Теперь я уверенно могу сказать, что стены дома являются хорошей защитой. Цикл жизни этого убийцы ничтожно мал, а, следовательно, распространение болезни ограничено. Она поражает кровь, последний критический удар приходится на сердечную мышцу. Как только убивает носителя, немедленно умирает сама! — выдав всё на одном дыхании, он внезапно замолчал, и размял руками переносицу. — Дело сдвинулось с мёртвой точки. Как жаль, что в сутках всего двадцать четыре часа. Времени катастрофически не хватает. — Значит, мы можем сражаться? — воспрянув, уточнил собеседник. — Да, надежда есть, враг невидим и вездесущ, но он не такой непобедимый, каким кажется. Мы выявили, по крайней мере, одно слабое место. — Каины не врали, вы — удивительный человек, бакалавр, — положив руку на плечо учёного, произнёс Рубин. — Я немедленно приступаю к работе. — С нетерпением ожидаю результатов, — добавил Даниил, направляясь к выходу. Выйдя на улицу, он крепко потянулся, разминая затёкшие мышцы, и вздохнул полной грудью. Довлевшие над ним отчаяние и досада отступили. Впервые он ощущал, что делает осознанные шаги, впервые не скитался наугад. — Что ж, всё-таки надежда есть, — слабо улыбнулся бакалавр и затянулся сигаретой, уставившись в расцвеченное звёздами небо.