В который станет очевидным сосуществование чудес, взаимоисключающих друг друга по своей природе.
На улицах города-на-Горхоне стоял плотный глухой сумрак. Никогда ещё они не казались столь пустынными: ни запоздалых прохожих, ни дворовых кошек и собак, коих опсихевший перепуганный люд съел на первые же сутки карантина. В час ночной себя являли только орды душегубов да бездольные фигуры зачумлённых. В редких окнах удавалось различить горение лампады, а в иных домах оно отсутствовало вовсе. Город словно вымер. До рассвета оставалось несколько часов. Вся Земля была окутана безмолвием, временами из Степи доносились шелест трав и мычание быков. От того ещё страннее прозвучал сбивчивый, прерывистый топот. Вскоре в искусственном свете проступил одинокий силуэт. Валкая походка вкупе с судорожными попытками сохранить равновесие обличали в нём завсегдатая стаматинского кабака. Ненадолго тот остановился возле фонаря, как спасительную нить обхватив руками столб, и, окинув хмельным взором хворую округу, двинулся дальше. Избегая ненароком встретиться с патрульными, добрёл до заколоченного квартала. Неподатливые ноги вновь запнулись одна о другую, и пропойца беспомощно взмахнул руками, подаваясь вперёд всем корпусом. Впрочем, поднять головы ему было не суждено. Что-то тёмное мелькнуло за спиной, а затем на горле сжалась пара крепких рук. Прежде чем несчастный смог хотя бы пискнуть, его утянули в узкий проём меж двух лачуг, за коими лежал окружённый заколоченными домами глухой задворок. Близость смерти действовала отрезвляюще: пропойца запоздало встрепенулся, напрягся корпусом, из последних сил упираясь и противясь. Когда чужие пальцы вжались в лицо, а голову до хруста запрокинули назад, он мельком увидел, кем был нападавший — суровый степняк с холодным волчьим взглядом. Тот же как будто буднично прижал его затылок к своей мощной груди, обхватив ладонями челюсть и макушку, отступил назад, резко повернув голову. Раздался негромкий треск шейных позвонков, и тело обмякло подобно тряпичной кукле, а затем, не поддерживаемое более руками, растянулось на земле. Бурах, покачав головой, вытянул из-за пояса удэй — слегка изогнутый, тщательно отполированный нож из рога, ещё одна крупица наследства отца. То был обычный инструмент менху, однако гаруспик, за годы практической хирургии привыкший к секционным и брюшистым скальпелям, хрящевым ножам, щипцам-костодержателям и рёберным ножницам, едва ли мог обходиться одним удэем. И всё же выбирать не приходилось: становясь Служителем, он безоговорочно вбирал в себя традиции предков. Склонившись над убитым, гаруспик торопливо распорол ткань его обносков, открывая доступ к впалой грудной клетке. Пусть задворок скупо освещался блёклым лунным светом, Бурах по наитию прикинул, где пройдут разрезы. Следом задержал режущий край на хряще второго ребра и, надавив на нож, в одно движение рассёк все рёберные хрящи по намеченной линии. Сначала с левой стороны, а затем и с правой. Артемий действовал уверенно и быстро, разрезая всей кромкой лезвия, но не забывал об аккуратности, чтоб ненароком не задеть органов. Изредка ругаясь на удэй, не желавший ложиться в руку, приподнял грудину и отсёк диафрагму. Введя остриё в грудную полость, без препятствий, будто рассекая масло, провёл рассечение грудино-ключичного сочленения. Поддев грудину ножом, осторожно проскользнул пальцами в разрезы, с лёгким треском отделяя её от тела. Дело оставалось за малым — изъять органы покойного. Под аккомпанемент отвратительного чавканья степняк взялся за работу с нутром. Перчатки быстро пропитались склизкой жижей и пока что тёплой кровью. Последнее, однако, не смущало: с недавних пор эта субстанция, застывая под ногтями, пропитывая одежду, стала неизменным спутником мужчины. Особенно остро это ощущалось теперь, когда сама судьба заставила его примерить роль Потрошителя. Часть настоев, в записях отца именуемых “мёртвыми кашами”, выполняла функцию примитивных антибиотиков. Кроме твири, оные содержали в себе мёртвые ткани: это означало одно — с данного момента Бураху необходимы человеческие органы. Да и черви охотно меняли твирь на людскую печень, почки и сердца, позволяя лишний раз не утруждать себя сбором. Где-то в глубине сознания в этот же миг всплыло предречение Катерины Сабуровой о его пугающей губительной роли. Вероятно, эта роль была уготована с самого приезда, с того момента, как Александр объявил свою охоту. Мысль о том, что ему и без вины предписали все возможные смертные грехи, лишь развязывала руки. “Что ж, если мне уготовано утопить город в крови, если только этим способом можно одолеть эпидемию — так тому и быть”, — рассудил тогда Артемий, дожидаясь наступления ночи. С рассветом Бурах воротился в “Машину”. Скинул с плеча суму из бычьего желудка и, плеснув в ведро воды, принялся отмывать от крови руки и лицо. К тому моменту она успела засохнуть, намертво въелась в одежду, как следует слепила меж собой светлые пряди. Когда он кое-как очистил кисти, вода в ведре уже окрасилась в бледно-красный. Попутно степняк несильно вздохнул: похоже, расшифровка таинственного символа откладывалась на неопределённый срок. Как выяснилось прошлым днём, одним из немногих, кто мог дать толкование, оказался Старшина Боен — Оюн, однако пару дней назад тот отправился в Степь. Оставалось ждать возвращения, попутно практикуясь с отцовскими рецептами. И всё же, перед тем как приступить к изготовлению “мёртвых каш”, Бурах намеревался посетить всех детей, на коих указал отец, и увериться, что оным ничего не угрожает. Он мог понять, почему Исидор возложил на себя бремя сохранить их жизни. Растущему поколению у степных народов всегда уделялось особое внимание: то были не просто дети, то было будущее рода. С дочкой Ольгимских и Ноткиным Артемий повстречался даже раньше, чем принял наследство Исидора. Оставались дочь кладбищенского смотрителя, отыскать которую было тривиальной задачей, и Каспар Каин, чаще именуемый Ханом. Где искать последнего гаруспик не имел ни малейшего понятия, но подозревал, что те же Ноткин и Капелла вполне могли направить на верный след. Был ещё Спичка, и к последнему мужчина пожелал зайти лично. Той мимолётной встречи у дома Исидора хватило, чтобы уяснить, насколько просто мальчик ввязывался в передряги. Отерев ладони и лицо куском ткани, Артемий приступил к намеченному. Первым делом отправился к сторожке — от Заводского корпуса до кладбища по рельсовым путям было рукой подать. Юная особа находилась на своём месте. Живущая среди могил, она сама напоминала бездыханный труп: лицо было мертвенно бледным и отливало зеленцой, а под глазами пролегли огромные фиолетовые синяки. Грудь тяжко вздымалась от каждого слабого вздоха. — Скоро у меня будут новые гости, — монотонно пробубнила девушка. — Одного положу к стенке, троих над пригорком. Ещё много места в дальнем краю… Когда Артемий подошёл поближе, она подняла на него свои покрасневшие опухшие глаза, во взоре разливалась безмерная грусть. А следом, отняв ладони от груди, взяла пришедшего за руку. — Должно быть, у тебя тяжёлое горе на сердце. Как тебя зовут? — Артемий Бурах, — отозвался степняк. Та регулярность, с которой здешние норовили заглянуть к нему в душу, начинала утомлять. — Меня можешь звать Лаской. Я знала твоего отца, когда мой собственный ещё был жив. После его смерти Исидор продолжал приглядывать за мной, — она замолкла и скорбно опустила взгляд. — Пускай отец ушёл, он завещал мне позаботиться о всяком, кого опекал, — твёрдо и вместе с тем ободряюще ответил Артемий. — И о тебе в том числе. — Не стоит печься обо мне. Вчера сюда зашёл столичный доктор, оставил мне лекарства и обещал прийти опять. — Данковский? — нахмурился гаруспик. — А он здесь что забыл? — Я слышала, как он сцепился с добровольцами: ругались всё, кричали, стреляли даже. Мне стало боязно, что они потревожат мёртвых. Когда я выглянула наружу, его уже куда-то волокли, а мне сказали, что этот человек пытался силой забрать одно из заражённых тел. — Вот же осёл упрямый, — в сторону буркнул степняк. — Не послушал, полез на рожон, — следом обратился к девушке. — Ты говорила, он заходил к тебе? — Да, — подтверждающе кивнула Ласка. — Уже под вечер, весь избитый и потрёпанный. Ввалился на порог, а после дал таблетки. Он меня слегка пугает, но у него доброе сердце. — Это уж точно, — усмехнулся Бурах. Пугающую сторону Даниила он самолично узрел на Складах. Затем уже серьёзнее добавил: — Видишь, как много тех, кто о тебе радеет. Береги себя. Оставив позади сторожку, Артемий заодно решил дойти и до жилища Спички. Найти его было нетрудно: тот сам сказал, что обитает рядом с домом Исидора. Огибая окраины города, гаруспик прошёл у подножия Боен, тем самым подбираясь к заражённому кварталу. За прошлый день болезнь распространилась многим дальше и, захватив почти всю Землю, доползла до дома Сабурова. Едва Артемий подступил к оцепленной зоне, перед ним вырос доброволец. Глядя на степняка снизу вверх, не слишком бойко отчеканил: — Входить в заражённые районы строжайше запрещается. Опасно для жизни. — Тихо, Кровный! — сверкнув глазами, бросил Бурах. — Я хирург. Понял намёк? Патрульный лишь промямлил что-то невнятное, но отступил, освобождая дорогу. Жилище Спички находилось на краю Кожевенного квартала, близь вод Горхона. Внутри оно казалось таким же малообжитым и ветхим, как ночлежка Оспины. Спичка сидел в дальней комнате на своей кровати, однако заприметив Бураха, в один прыжок оказался на ногах. — Я знал, что ты зайдёшь. Ты ведь теперь новый Служитель? — живо произнёс парнишка. — Вроде того, — кивнул Бурах. — Значит, вместо батюшки возьмёшься нас учить? — Только этого мне сейчас и не хватает, — поморщился гаруспик. — Тебе-то в этом какая надобность? — Двудушники, сволочи, говорят, я Хану пятки чешу. Псеглавцы тоже предателем называют. А если заручусь поддержкой Служителя, посмотрим, как они запоют. — Ты, стало быть, знаешь, где найти Каспара Каина… то есть Хана? — разом оживился Артемий. — Знаю, — хитро протянул Спичка. — Возьмёшься учить вместо деда Исидора? — Возьмусь, куда денусь. Вымогатель мелкий, — пробубнил Артемий. — В Многограннике живёт твой Хан, вместе со своими Псеглавцами. У них там настоящая крепость. — То есть, как это? — Бурах удивлённо уставился на Спичку. — В той уродливой башне на другом берегу Горхона живут дети? — Поговори об этом с Капеллой, она больше моего расскажет. — С дочкой Ольгимских ты тоже знаком? Он удивлённо покосился на парнишку, замечая, как тот стушевался и замялся. Лишь после, наконец, сделал быстрый кивок. Гаруспик едва заметно ухмыльнулся, оставляя столь смущающую тему. Он и сам ненадолго замолк, погружаясь в собственные мысли. После, будто озарённый, испытующе спросил: — Раз уж ты так рвался под покровительство менху, передашь послание одному человеку?***
Впервые за минувшее время бакалавру не было нужды продирать глаза, едва забрезжит рассвет. С учётом положения, в котором находился Даниил, лишние часы покоя ощущались подарком судьбы. Пусть этот отдых был подобен капле в море, для него стал глотком свежего воздуха. Ещё вчера мужчина пребывал на грани срыва, теперь же, несколько воспрянув духом, жаждал дать новый бой вездесущему бесплотному врагу, именуемому Песчаной Язвой. Когда он, наконец, спустился вниз, Ева, сообщив, что заходил посыльный, протянула пару запечатанных посланий: одно — привычное от Властей, второе — от Сабурова. — Почему ты не разбудила меня? — с лёгким укором спросил Данковский. — Ты был так измучен, — виновато шепнула Ян. — Хотелось дать тебе немного отдыха. — Сейчас мы не в том положении, чтобы думать о подобных мелочах, — покачал головой Даниил и, забирая утреннюю почту, поспешил вернуться на мансарду. Ещё в столице он завёл привычку читать послания наедине с самим собой, так, чтоб никто смог упрекнуть в малейшей слабости: зачастую содержимое было весьма болезненным. Послания Властей в этом плане отличались особо: непременно били в цель, раскрывая раны, оголяя нервы, причиняя максимум мучений. Однако вместе с тем Данковский свыкся и был готов к любым ударам. Приблизившись к лампе, надломил сургуч, небрежно вытянул письмо и отложил на стол пустой конверт, а после бегло пробежал глазами по содержимому: «Нам стало известно, что вы составили инструкции для гражданского населения и отдали распоряжения по подготовке города к условиям эпидемии. Это весьма ответственное решение. Мы надеемся, что меры, которые вы предприняли, носят исключительно временный характер и не приведут к необратимым изменениям в так называемом микроклимате этого города». Даниил понуро хмыкнул, всё это он видел и раньше: те же слова, тот же тон, а потому, читая через строчку, задержался непосредственно на заключении: «Помните — когда мы связали себя взаимными обязательствами и со своей стороны обещали сохранить вашу лабораторию и дать ход вашим исследованиям, рассчитывали на то, что вы сумеете найти нетрадиционное, хирургически точное решение — или своими работами предрасположите к таковому Инквизитора». Какой бы выдержкой не обладал мужчина, не сдержал зубовного скрежета. Да, Власти ловко пользовались его заведомо проигрышной позицией, распоряжались трудами всей жизни как разменной картой. Данковский ожидал подобного, однако же не мог смириться. Ощущение того, что он — безвольный инструмент в их руках, брошенная в пекло фигура, с каждым разом только росло. Спасала лишь убеждённость, что он напал на след и крепко держит на крючке неуловимого врага. Одно это возвращало уверенность в собственных силах. Обуздав душившее негодование, бакалавр отбросил в сторону письмо, переключаясь на записку от Сабурова. То был простой отчёт о состоянии заражённых кварталов: «Рапорт об обходе карантинных зон. Общая сводная: Сырые застройки. Состояние на обход 16-00: заражённых сто восемнадцать, умерших трое. Состояние на обход 19-00: заболевших двести восемьдесят один, умерших двадцать семь. Дома 1 и 6 — умерли все, кроме рогатого скота. Дома 10, 12 и 14 — заколочено. Кожевенный квартал: Состояние на обход 2-30: заражённых пятьдесят один, умерло двести семнадцать, здоровых нет. Дома 2 и 7 (пограничные с Сырыми застройками) — странные признаки, заколочено. Итог. Распространение стремительное. Смертность почти стопроцентная. Требуется ликвидировать самыми жёсткими мерами». — Час от часу не легче, — с полувздохом обронил Даниил. — И от Рубина нет вестей. Он раздражённо размял запястья, неторопливо оборачиваясь назад. Через мгновение, однако, отшатнулся и схватился за скальпель — на кровати, болтая в воздухе ногами, сидел долговязый паренёк и со скучающим видом смотрел в его сторону. — Какого дьявола ты здесь делаешь? — гневливо процедил бакалавр и неосознанно направил скальпель на мальчишку. — Тише, тише, я сюда по делу пришёл, — без тени страха отозвался тот. Затем спокойно поднялся с места. — Сразу хотел позвать, да только вижу, занят ты был. Дай, думаю, подожду. — Ты всегда так бесшумно подкрадываешься? — уже спокойней буркнул бакалавр, откладывая инструмент. Однако, когда вопреки его грозному тону на лице мальчишки расцвела широкая улыбка, вопросительно поднял бровь. — Это ещё пустяки, — гордо отозвался тот. — Однажды я на спор больше часа просидел в населённой квартире. В каждом доме лазы-вылазы знаю. — Ты, значит, по городу шастаешь? Были чёткие инструкции не выходить из домов. — А я не всюду лазаю. Недавно кое-где появились дома с открытыми дверьми. К ним и близко не подхожу. Гостеприимно открытая дверь — знак беды. Правильно я говорю? — На удивление здраво. Инфекция действительно не распространяется в изолированные помещения, — ответил Данковский, поражённый мало-мальски зрелыми рассуждениями. — С чего же ты пришёл к таким выводам? — Ну, факты сопоставил… Не маленький всё-таки, понимаю. От деловитой серьёзности в неокрепшем голосе и ещё детском лице, бакалавр не сдержал усмешки, однако, отходя от этой темы, поинтересовался: — И всё же за каким чёртом тебя ко мне принесло? — Говорю же, дело есть, — ответил паренёк и протянул немного помятый лист бумаги. — Это ещё что? — нахмурился Данковский, разворачивая записку. Слегка прищурился, пытаясь разобрать грубые размашистые каракули: «Ойнон, до меня дошли известия о твоих вчерашних похождениях. Чего ты добиваешься своим упорством? Ты ничего не знаешь ни об этом месте, ни о его обитателях. Продолжишь противиться устоявшимся здесь традициям, и оно поглотит тебя без остатка. Я многим тебе обязан и не желаю, чтобы ты стал жертвой собственных пустых амбиций. Надеюсь, ты проявишь свой хвалёный ум и прекратишь это идиотское упорство. Достаточно попросить, я никогда не отниму руки помощи. Просто прими к сведению. Артемий Бурах». Данковский замер на месте, словно пришибленный обухом. Насколько минут неверующе косился на послание, и всё же то было слишком осязаемым, чтобы походить на причуды воспалённого сознания. Ещё раз пробежав по строкам, мужчина досадливо покривился, ощущая лёгкое сожаление за свой вчерашний выплеск в сторону Бураха. Впрочем, тут же придушил это чувство: так или иначе, в записке степняк успел наградить его ответными колкостями. Один “хвалённый ум” чего стоил, так что по большей части они квиты. — Тебя больше ни о чём не просили? — наконец, вспомнив о парнишке, поинтересовался Данковский. — Не-а, — тот покачал головой. — И давно ты у Бураха на рассылках? — ехидно бросил Даниил, неосознанно выплёскивая своё неудовольствие. — А с чего ты взял, что я посыльный? — надулся паренёк. — У нас с новым Служителем уговор: я подсобить обещал в случае чего, карты заражённых кварталов составить, а он меня взамен вместо старика учить взялся, — при упоминании карты он отметил на себе взгляд бакалавра. — Ты, смотрю, картой заинтересовался? — Есть немного. Вот только как ты собираешься её составлять? — Говорил же, каждый дом в городе знаю. Не веришь, других детей про Спичку спроси, они расскажут. — Силёнок-то хватит? — Обижаешь, — приосанился парнишка. — Для меня это раз плюнуть. — Буду иметь в виду, — отмахнулся Даниил. — А пока иди и в следующий раз потрудись постучаться.***
Не прошло и двадцати минут, как на пороге показался нарочный Влада-старшего. На этот раз учёному пришло приглашение в “Сгусток”. Ольгимский сообщал, что в скором времени в распоряжение мужчины поступят помещения под изолятор, госпиталь и покойницкую, и ожидал для обсуждения деталей. Иных дел в этот день пока что не предвиделось, а потому Данковский решил повременить с визитом и сначала зайти в “Невод” к Юлии Люричевой. В городе за ней закрепилась репутация умницы и рационалистки. Последнее, однако, Даниилом, ставилось под сомнение: слишком уж серьёзное значение та предавала изобиловавшим на полках книгам о степных обычаях и верованиях. И всё же со вчерашнего дня мужчину частенько посещала мысль спроситься у неё по поводу подобных материалов. Теперь это стало почти необходимостью: в какой-то степени задело бураховское — “Ты ничего не знаешь ни об этом месте, ни об его обитателях”. Дом Юлии находился в Узлах, на краю квартала “Ребро” и, более того, стоял в отдалении от прочих. Последнее отлично сочеталось с её ролью стороннего наблюдателя. Жилище окружала высокая ограда, а во дворе росло несколько стройных деревец, и даже сохранился газон, не успевший зарасти за дни эпидемии. Внутреннее убранство не менее красноречиво свидетельствовало о натуре хозяйки особняка: на обитых алым стенах под стеклом висели гербарии из местных трав; на полках были разложены горные породы; а позади самой женщины стоял огромный дубовый стеллаж, полностью уставленный всевозможными книгами. Здесь были как научные труды и справочники, так и книги, посвящённые народным преданиям. — Добрый день, — обронил Данковский, слегка кланяясь русой женщине с короткой, мальчишеской стрижкой. К тому же Люричева являлась удивительно рослой, едва ли не выше самого мужчины. Лицо, однако, пусть и несколько грубое, было не лишено красоты. Особенно сильно выделялся на нём пристальный, будто изучающий взгляд. — Рада видеть вас в добром здравии, — проговорила та с ответным приветствием. — В последнее время на нас свалилось слишком многое. Мне, например, всё чаще кажется, что надежды больше нет, и дальнейшие действия не имеют смысла. Может, нужно просто ждать? Просто смириться, и всё это пройдёт стороной? — Бросьте, Юлия, — прервал её Даниил. — Что за фатализм? Не ожидал от вас такого. — Оставим это. Что привело вас ко мне? — У меня просьба, — как-то неловко начал бакалавр. — Одолжите мне литературу о степной мифологии. Энциклопедию, справочник или иные источники — не важно. — Вы поражаете не меньше, — Люричева кинула на гостя косой взгляд. — Я полагала, подобные представления о мире приводят вас в бешенство. — С некоторых пор моя точка зрения немного изменилась, — через силу выдавил учёный, но поспешил исправиться, едва поймал на себе ошарашенный взор. — Нет-нет, не подумайте. Это не значит, что теперь я стану объяснять засуху волей злых духов. Просто в последние дни я имел удовольствие вплотную соприкоснуться с местным колоритом. Хочу составить минимальное понимание, чего ожидать от этой неолитической прослойки. — Ах, вот оно что, — Юлия со знанием дела обернулась к книгам. Несколько минут взор женщины сновал по полкам стеллажа, а пальцы торопливо проходились по пёстрым корешкам. Остановившись на двух увесистых томах, она, в конце концов, вытянула их и вручила мужчине. — Думаю, здесь вы найдёте самую полную информацию. Перед тем, как убрать книги в саквояж, Данковский задержал в руках, придирчивым взором обводя обложку цвета охра с изображением огромного быка. — Сказания о дочерях? — прочитав название, он вопросительно взглянул на Юлию. — Это священная книга Уклада. Содержит в виде легенд космологию степняков, а также историю людей Степи, практически все отрывки, которые известны, записаны слышавшими их по памяти. — Спасибо. Как только ознакомлюсь, сразу верну, — утомлённый разговорами о степняках, поспешил откреститься бакалавр. Облокотив свой саквояж о комод, торопливо затолкал туда сказания. Однако, приметив на крышке комода прозрачный пакет с неизвестными лекарствами, снова обернулся к женщине: — Что это за препараты? — Феромицин — самый сильный антибиотик из городских запасов. Есть ещё неомицин и мономицин. Если испытания на безопасность этих средств пройдут успешно, Ольгимские начнут раздавать их жителям. У меня есть все три вида капсул. Говорят, каждая с определённой долей вероятности может убить болезнь. — Не хотите же вы сказать, что согласились испытать их на себе? Юлия, это чушь! Насколько позволяет судить моё образование, подобную болезнь нельзя убить антибиотиками такого типа. — А почему бы нет? Я проверяю свою теорию: одну идейку о возможности преодоления фатума. — Давайте-ка сделаем иначе, — с нажимом протянул Данковский. — Пусть это и не мой профиль, я кое-что смыслю в фармацевтике, так что займусь всем сам, — когда Люричева сдалась, спрятал препараты во всё тот же саквояж, а затем, поджав губы, процедил. — И с Ольгимским я потолкую об этих испытаниях, как раз к нему собирался. Между особняком Ольгимских и “Неводом” лежал всего один квартал: Данковский, ориентировавшийся теперь не хуже горожан, добрался до него кратчайшим маршрутом. Ещё с порога обратился к старшему, вкладывая всё своё негодование в вопрос: — Скажите, Влад, с каких пор вы возложили на себя право испытывать неизвестные препараты на людях? — Помилуйте, доктор, — на лице Ольгимского не дрогнул и мускул. — Я никого не принуждал. Эти особы сами согласились проверить на себе их действие. — Особы? — Данковский напрягся сильнее. — Так значит, добровольцев несколько? — Ольгимский поморщился, понимая, что сболтнул лишнего, а бакалавр без раздумий добавил. — Давайте вы оставите несчастных девушек в покое, а я самостоятельно испытаю каждый вид антибиотиков и пришлю вам подробный отчёт. Только, от греха подальше, изымите эти препараты. — Идёт, — кивнул Ольгимский, увидев в предложении учёного рациональное зерно. — Но я пригласил вас побеседовать о другом: обсудим обустройство профильных помещений. Под эти цели удалось выделить несколько: роль госпиталя будет выполнять городской Собор, мертвецкую устроим в Театре. — А что же изолятор? — испытующе бросил бакалавр, замечая лёгкую заминку. — В изолятор мы превратили дом Равелей. — Насколько я знаю, хозяйка дома собиралась сделать там приют всего для нескольких десятков человек, — прервал его Даниил. Он уже имел возможность познакомиться с владелицей Приюта. Лара Равель была образчиком доброты, милосердия и безотказности. Последним, по-видимому, и воспользовался Влад. — Изолятор — не приют и не убежище, это отстойник для всякого, кто хоть единожды контактировал с заразой. — Полагаете, особняк не подходит для подобной цели? — Я осмотрю его на предмет минимально-необходимых условий, — сурово отчеканил Даниил. — А также проведу санитарную инспекцию Театра и Собора. Вернусь к вам после осмотра. Сейчас он был по-настоящему зол. У Влада было достаточно времени, чтобы оборудовать необходимые помещения. Однако в том, как он подошёл к выполнению порученного, сквозила чудовищная халатность. “Наивно было полагать, что этот день обойдётся без идиотской беготни”, — посетовал бакалавр, направляясь к Приюту. К счастью, дом Равелей располагался всё там же — в Узлах. Когда Данковский подобрался к двухэтажному имовитому зданию, даже не успел как следует остыть. Поднявшись на крыльцо, ненароком сильнее нужного толкнул одну из створок массивной полукруглой двери, тем самым всполошив обитателей Приюта. Пусть особняк и превратился в убежище для страждущих, он до сих пор хранил следы былой роскоши. Позолоченные канделябры, парчовые шторы, широкие ковры из шёлковых нитей, пожалуй, были лучшим напоминанием о недалёком прошлом этого места. Просторную залу хозяйка отвела гостям, перенесла сюда столы, диваны и кровати со всего дома. Себе же оставила скромную, маленькую комнатку, где и застал её Данковский. С тех пор, как в сражении при Карстовых Бродах был застрелен её отец — капитан Равель, на Лару лёг неизгладимый отпечаток утраты. Хватало мимолётного взора на девушку, чтобы понять: перед тобой человек, сломленный тяжким горем. Вся её фигура являла величайшее смирение и добродетель. Пышная копна чёрных волос обрамляла выцветшее, невзрачное лицо, взгляд был полон печали, а в каждом жесте прослеживались робость и неуверенность. — Хорошо, что вчера с тобой ничего не случилось, — проговорила Лара, неловко сминая пальцами расшитую лиловую накидку на заклёпках. — Со мной бы и так ничего не произошло. Это не стоит твоего волнения,— на лицо Даниила наползла тень. Кажется, не осталось того, до кого бы не дошли слухи о его вчерашних подвигах. — Лучше подумай о себе. Мне сказали, здесь теперь будет изолятор. Ты хоть понимаешь, что это означает? К тебе нагрянут бродяги со всего города. Сюда будут приносить заразу! — Понимаю, — кротко кивнула девушка. — Плохо конечно, но раз нужно… Ничего, я справлюсь. Не так уж много людей будет приходить, часть из них я знаю. Вот только воды больше нет. Нужно организовать подвоз. — Стоп. У тебя больше нет воды? — разом теряя запал, осёкся мужчина. — Значит, здесь невозможно устроить изолятор: для поддержания санитарных условий её требуется очень много. — Да, вода больше не течёт, — подтвердила Равель. — Почему — непонятно. В трубах пусто. Сначала сочилась красноватая жидкость с какими-то плотными сгустками, но потом закончилась и она. — Тем более, — безапелляционно отчеканил бакалавр. — Имей в виду, если придут посыльные от Ольгимского, отсылай их обратно. Пока нет воды, изолятора тут не будет. Мой приказ. Уже отступив на шаг, он снова повернулся, озарённый внезапной мыслью. — Ах да, Влад не передавал тебе никаких препаратов? Может быть, предлагал испытать на себе? — Откуда ты знаешь? — удивлённо обронила девушка, доставая из ящика пакет с антибиотиками. — Давай сюда эту гадость, — сурово произнёс учёный. — Мы с Владом обо всём договорились, я сам позабочусь об этом. Ситуация принимала пугающие обороты: имела ли место диверсия, или же дело было в неполадках — при любом раскладе город рисковал остаться без воды. “Кто знает, как долго мы продержимся на запасах”, — от одной мысли по коже прошёлся холодок, и Даниил, рвано отдёрнув плащ, двинулся к Театру. Строение располагалось ниже по улице. Достаточно было от квартала “Седло” дойти до “Сердечника”. В первые дни Данковский отмечал, как смехотворно звучат все эти: “Рёбра”, “Хребтовки”, “Почки” или “Утробы”, но очень быстро стало не до того. Впрочем, пугающая скорость собственной ассимиляции в водовороте общего безумия всё ещё напрягала мужчину: слишком уж просто протекало привыкание. Здание Театра многоугольной серой громадой возвышалось над мощённой безлюдной сейчас площадью. На стенах кое-где виднелись мрачные абстрактные афиши, а внутрь вёл единственный проход с тяжёлыми резными дверцами. Второй, с обратной стороны, с недавних пор был заколочен. Перед Театром, заслоняя путь, словно тени, стояли исполнители. Однако стоило мужчине приблизиться к входу, фигуры в вороновых масках послушно расступились. Данковский навалился на многопудовую деревянную дверь, толкая всем корпусом. Когда она наконец-то со скрипом поддалась, проскользнул в образовавшийся проём. Внутри было темно и зябко, пожалуй, из-за каменной кладки даже прохладнее, чем на улице. — Что ж, условия для мертвецкой вполне подходящие, — пробубнил под нос Данковский. — Тут с выбором Ольгимского, пожалуй, не поспоришь. Он, осторожно ступая в темноте, взобрался на сцену полукруглого зала, оглядываясь с высоты помоста. Вокруг покрытые грязными, окровавленными простынями сложенные в ряд лежали покойники. Из-под ткани выпирали бледные бескровные ноги, сами тела угадывались лишь по очертаниям. Трупами был завален не только первый этаж, та же участь постигла и ложи. И, будто незримые наблюдатели, над залом возвышались Сонные Хозяйки: на театральном занавесе во весь рост были изображены величественные их фигуры, а между ними угадывались очертания города-на-Горхоне. Виктория в белом одеянии простирала к городу свои заботливые длани, а Нина вся в тёмном, напротив, раскинув руки в стороны, устремила ввысь гордый профиль. Учёный медленно прошёлся по сцене, в повисшей в воздухе тягучей тишине ещё отчётливее слыша каждый шаг. Едва он решил, что тут инспекция окончена, и двинулся к спуску с помоста, позади с тихим шелестом всколыхнулся занавес. Затем две половины синхронно разошлись в стороны, и Даниила обступили плотным кольцом, кружа в безбашенном спонтанном хороводе. То были с головы до ног облачённые в чёрное Трагики, чьи лица скрывались за белыми масками. Данковский отпрянул назад: от буйных танцев спёрло дыхание, до резей зарябило в глазах. Мужчина судорожно мотнул головой и крепко стиснул веки, надеясь хоть на несколько секунд отгородиться от лихорадочной пляски. Уже через мгновенье бакалавр вновь взглянул на сцену: его окружала полнейшая пустота. Только у края, постукивая тростью по полу, ожидающе застыл неизвестный тип. Тот был одет в украшенный полоской сценический костюм, но, несмотря на пёстрое, почти шутовское одеяние от незнакомца веяло чем-то странным и по-мистически зловещим. На обрамлённом волнами златистых локонов лице застыла широкая улыбка, больше походившая на оскал, а в глубине светлых глаз таился непонятный сумрак. — Я ждал вас с самого приезда, бакалавр Данковский, — непринуждённо вышагнув в его направлении, громко произнёс незнакомец. — Хозяин и глава Театра, а также антрепренёр, постановщик и даже директор труппы — Марк Бессмертник, к вашим услугам. — Похоже, ваша труппа переживает не лучшие времена, — беря себя в руки, отозвался Данковский. — Отчего же? Театр всегда открыт для почтеннейшей публики. Каждый вечер разыгрывается действо Масок, ночью убираем кровь. Всё остальное время — кукольное представление. И это ещё не все! Также фокусы, иллюзии, предсказания будущего и толкования судьбы. Имеющий глаза да увидит. — Боюсь расстроить, но на время карантина они, — Данковский раздражённо обвёл ладонью трупы, — ваша единственная публика. Разве вам не сообщили? Театр отходит под санитарные нужды. — Вы, видимо, так и не поняли, — по физиономии Бессмертника проскользнула жуткая ухмылка. — Спектакль уже вышел за пределы театра. Взгляните на пляски больных, на корчи людей с зашитыми ртами! — поймав на себе гневный взор учёного, он подступил вплотную, впиваясь пальцами под локоть, и тихо прошептал: — Не верите? Приходите после полуночи. Мы разыграем пантомиму про тень, про сироту-победителя, про малютку-воровку и ещё про учёного, который разрушил мир. С последними словами Марк вперился в лицо бакалавра. Данковский невольно содрогнулся, как будто этот взор вытягивал всю душу. Затем яро дёрнулся и, вывернув из хватки руку, кинулся прочь из здания.***
Последним пунктом санитарной инспекции стал городской Собор, тот самый, чьи часы неумолимо отмеряли уходящее время. То была странная конструкция из камня и метала: строгая, холодная и монструозная, она вызывала двоякое чувство. От гранитных стен во все стороны отходили опоры, впивались в фундамент, словно желали прочно связать Собор с землёй. Балки на навершии, напротив, простирались в высь, к небесному полотну, даруя строению ощущение какой-то нематериальности. Внутреннее убранство ощущалось ещё более давящим: почти всё окружение было обито сталью и освещалось при помощи висящих по бокам плафонов. Стену в нише в самом конце зала покрывал ярко-алый витраж, на фоне общей ледяной серости казавшийся кровавым пятном. Когда Данковский показался на пороге, внутри теснилось множество людей. Каждый толкался и пытался протиснуться, а под своды уходил их шумный сумбурный ропот. Те, кто оказался проворнее, успели залезть на второй ярус и, столпившись у края, устремляли вглубь жадные взоры. Бакалавр подошёл ближе, различая говор двух горожан, судя по грязной, промасленной одежде — фабричных, с заводов. — Кто она? Я таких блаженных в городе не видел. — Ты что, только проснулся? Говорят, её нашли нагой на кладбище в сырой яме. Сабуровы, как узнали, у себя приютили, дочерью назвали. — Что здесь происходит? — устав глазеть на чужие спины, наконец, произнёс бакалавр. — Разойдитесь! Едва его отчётливый и твёрдый голос пронёсся над людским скопом, все разом притихли и, пропуская, расступились в стороны. Ступив в образовавшийся меж ними узкий проход, учёный двинулся внутрь, желая поскорее выяснить, что же приковало всеобщее внимание. Там, в самом центре залы, лежал израненный, полуживой человек. Одежда на груди изорвалась в клочья, а плоть его была в широких ножевых ранах, из которых едва не выпирало нутро. Над ним, опустившись на колени, склонилась крохотная тощая особа, на вид почти ребёнок. На хрупких плечах сидела, будто снятая с чужих рамен куртка, а из-под вязаной шапочки выступали сухие, как солома, ломкие каштановые прядки. И хоть к ней были обращены десятки цепких заинтересованных взоров, последняя ни капли не смущалась и, кажется, даже не замечала таковых, полностью сосредоточенная на раненом. Что-то нашёптывая, она простёрла тоненькие руки над истерзанным телом, обводя его неосязаемые контуры. “Это ещё что за фокусы?” — останавливаясь поодаль, насупился бакалавр, искоса наблюдая за непонятным таинством. Действо продолжалось некоторое время, люди не расходились, застыв в ожидании. Вскоре юная особа тоже замерла, вытянулась всем корпусом и, опустив веки, возложила длани прямо на увечья. По залу мигом пронеслось неистовое поражённое восклицание: рваные раны постепенно перестали кровоточить и, словно намагниченные, сползались под её ладонями. Она водила по всему телу, подминаясь от живота к груди, до тех пор, пока не затянулась каждая до единой, даже самые глубокие. Тот, кто всего минуту назад истекал кровью, поднялся на ноги, неверующе ощупывая тело. Из толпы послышались тихие благоговейные возгласы: “Она чудотворница! Она святая!”. Данковский же, не обращая внимания на возбуждённый люд, подступил прямо к девчушке. — Как ты это сделала? — Этот дар у меня с тех пор, как себя помню, — она задрала голову, глядя ему в лицо. Второй раз за день Даниил ощутил себя неуютно под чужим взором. Отчего-то было трудно смотреть в лазоревые светлые глаза: казалось, они хотят вместить в себя весь мир. В них было столько муки и жалости, столько бездны, что становилось действительно не по себе. — Не могу поверить… — обронил бакалавр, хотя до настоящего момента был убеждён, что насмотрелся всякого. — Не многие верят, даже когда видят воочию. — Что ты такое? Говорят, ты остановилась у Сабуровых, но я ни разу не видел тебя в “Стержне”. — Я Клара — орудие в руках силы, которую лучше не называть всуе. Своими руками я творю чудеса. Мне некогда сидеть дома. Мои стопы направлены к больным и страждущим, к тем, кто жаждет утешения и ищет исцеления. — В этом городе и без тебя хватает магов и гадалок, — скривившись, бросил Даниил в ответ на всю её благочестивую тираду. — Я отличаюсь от Хозяек. Они взывают к Земле, черпают силы из своей души. Моя сила иная, смиренная. Она исходит свыше. — Лучше расспрошу о тебе у Сабуровых, — недоверчиво фыркнул бакалавр. — Или у Каиных. Он отступил на шаг, намереваясь оставить святошу, однако девочка сама подступила ближе, схватив его рукав костлявыми пальцами. — Несчастная, обманутая душа, — она посмотрела пристальнее прежнего, по каплям вытягивая всё его существо. — Каины не те, кем кажутся. Особенно Мария. “Хватит с меня откровений!” — постепенно выходя из себя, подумал Даниил. — “Сначала Бессмертник, теперь эта придурковатая”. Он отмахнулся, стряхивая худосочную ручонку, и протянул озлобленно-враждебным тоном: — Я не нуждаюсь в твоих советах. Придержи их для кучки таких же юродивых. Он выбрался на паперть Собора, намеренный вернуться к Ольгимскому-старшему и потолковать о результатах инспекции, однако, предвосхищая беседу, его нагнал нарочный от Влада. «Почтенный бакалавр, В возложенной на меня должности я столкнулся с некими препятствиями. Как Вы, возможно, слышали, между мной и семейством Каиных возникли трения по поводу закрытия Термитника. Каины утверждают, что шкаф нашей семьи набит трупами рабочих, однако их шкаф, вероятно, завален трупами чужих детей. Я говорю о Башне на той стороне реки. Десятилетний сынишка Виктора основал там собственное царство и не намерен допускать никого, даже собственного отца. Можно ли ручаться, что Многогранник не несёт в себе заразы, что сотни детишек в состоянии соблюдать карантинные меры? Для моих доверенных путь туда закрыт, у Вас же есть влияние на Каиных. Не Вы ли ратовали за строжайший карантин? Если так, воспользуйтесь им. С уважением, Тяжёлый Влад». Даниил в который раз за день поморщил брови: он ощущал, что участие Влада-старшего лежит далеко за пределами обычной заботы о карантинных мерах. В этом угадывалась некая отместка, потуги чужими руками ущемить интересы дома Каиных. Хоть бакалавр страстно ненавидел малейшие поползновения на собственную волю, пусть приходил в ярость при самой незначительной попытке подвязать его действия под частный интерес, сейчас был готов прислушаться к Владу. Здесь, скорей всего, сыграло персональное внимание к удивительной Башне. А случая удачнее, чем этот, возможно не представится. Рассудив подобным образом, Данковский двинулся к Виктору. “Горны”, благо, находились напротив Собора. Когда он показался в кабинете Каина, тот некоторое время стоял к нему спиной, с задумчивым видом глядя в окно. — С каждым часом бед всё больше и больше, — наконец, повернувшись к учёному, покачал головой мужчина. — Вы не видели и половины того, что происходит на улице, — мрачно заверил Даниил. — Мне и не нужно видеть, — сощурив тёмно-серые глаза, отозвался Виктор. — Достаточно послушать отчёты от моих людей или хоть посмотреть на ваш внешний вид… — Я явился к вам с новостями от Ольгимских, — проглотив эту шутку, процедил бакалавр. — Влад-старший просил передать следующее: Термитник был закрыт позже Многогранника, чему есть множество свидетелей. У него нет никаких гарантий, что внутрь Башни не попала зараза, так же как и вы не можете утверждать, что в Термитнике не всё благополучно. — Да ну? И к чему же он это клонит? — Прикажите вашему сыну открыть Многогранник, чтобы эмиссары Влада могли осмотреть его. Тогда получите право осмотреть Термитник. — Сын уже давно не подчиняется мне, — склонив на грудь смольную с проседью голову, вздохнул Каин. — Только Нина имела на него влияние, сейчас же открыть Многогранник его не заставит даже Мария. Да и сам я не пойду на такой риск: пусть дети будут в крепости. — Я хотел бы убедиться, что ваша уверенность не беспочвенна, — упрямо сказал Даниил. — Если вам интересно, что творится внутри — попробуйте. Мария считает, что вы человек, для которого нет ничего невозможного. — Aut non tentaris, aut perfice. Не в моих привычках оставлять задуманное на полпути, — выходя из кабинета, на прощание обронил Данковский. Внутри уже вспыхнуло желанье докопаться до истины, а потому Даниил отправился в соседнее крыло к дочери Виктора — её покои находились за домами братьев Каиных. Ещё не наречённая тёмная Хозяйка стояла у разбитых зеркал, нашёптывая что-то себе под нос. Как только на пороге будуара показался Даниил, она повернулась к нему. На лице играло странное выражение, однако оно быстро сменилось обольстительной улыбкой. — Скажи, Мария, возможно ли, что зараза уже поразила тех, кто прячется в Башне на том берегу? — Там играют Дети, бакалавр Данковский. Полторы тысячи детей. Это их княжество. И мой маленький брат Каспар по прозванию Хан — его некоронованный князь. Там чисто. Никакое зло не проникнет внутрь этих стен. Они отражают его… я вижу. — Полторы тысячи человек? — недоверчиво уточнил мужчина. — Как хрупкая лестница может выдержать такой вес? — Не волнуйся, эта Башня стоит уже давно. Она не рухнет, пока чья-нибудь злая воля не опрокинет её. — Не может быть, — с потаённой болью выдохнул Данковский. — Это утопия. — Ошибаешься, — наморщив хорошенький носик, почти нараспев протянула Мария. — Это самое настоящее волшебство. Волшебство вдвойне, потому что повинуется человеческой воле. — Так не бывает. Чудеса долго не живут. — Каждый час я вздрагиваю от одной мысли, что в зеркальную крепость может попасть эта вездесущая нечисть. Я ежечасно справляюсь у Хана о том, что там происходит. — Хотел бы я поговорить с твоим братом. Пусть подтвердит, что Многогранник чист. — Хорошо, поднимись в Башню. Хан докажет тебе мою правоту. — Благодарю за доверие, — кивнул бакалавр и устремился к выходу. Наконец-то ему представился шанс удовлетворить давнишнее своё любопытство: он с самого приезда был заинтересован в этом рукотворном чуде. Не в силе свыше, исходящей из рук чудотворницы, но в силе, покорённой людской воле. Более того, Данковский ощущал, что в Башне кроется нечто большее, чем аттракцион для детишек, словно над этой громадой парил бессмертный дух Симона, как будто среди сотен граней спрятан ключ к преодолению неизбежности. И пусть подобные догадки были безосновательны, они не покидали Даниила. Пройдя по жёлтой высохшей траве, Данковский очутился у подножья Многогранника. До нынешнего момента он никогда не видел его так близко, теперь же огромная фигура зависла прямо перед ним. Немного помедлив, подступил к краю берега и, взбираясь на уходящие ввысь ступени, начал свой подъём. Ходьба была утомительна: дыхание сбилось после первых двух пролётов, но он, ведомый к вершине, не обращал на то внимания. Постепенно затихали звуки города, и здания с каждым следующим пролётом всё больше походили на детские замки из песка. Чем выше забирался Даниил, тем легче становилось дышать: воздух был свеж и прохладен, а бурный бриз бил в лицо, сбивал на бок шарф и, гуляя по телу, развивал полы плаща. Огромная высота одновременно опьяняла и пугала, стоило лишь глянуть вниз, и сердце уже колотилось как бешенное. Преодолев половину пути, Даниил остановился на широкой платформе, желая хоть немного перевести дух. Отсюда город выглядел совсем крохотным, а Степь вокруг ощущалась поистине бескрайней. От захлестнувших чувств в нём поднялась потребность закурить, но вместо этого мужчина двинулся вперёд, продолжая огибать острые грани чуда. С каждым новым витком лестница сильнее близилась к основанию, пока, в конце концов, не привела к его вершине. В центре находилось углубление, должно быть, уходившее внутрь строения, а прямо перед ним стояла крохотная фигура в серой собачьей маске, скрывавшей всё лицо вплоть до самой шеи. — Тебе нельзя внутрь, иначе Башня обрушится, — прерываемый порывами ветра, громко бросил Псеглавец. — Я друг семьи Каиных. Мне нужно к Хану, — хрипло дыша, выдавил Данковский. — Тебе повезло, Хан вышел из граней, скорбеть по деду. Он примет тебя, если будешь ступать осторожно. Псеглавец подтолкнул мужчину к углублению, и тело, словно намагниченное, затянуло в яму. В следующий момент бакалавра ослепила резкая вспышка. Всего на мгновение, но когда он распахнул глаза, находился в круглом тесном помещении, чьи стены будто оклеили бумагой. Впрочем, от наблюдений тут же отвлёк рослый осанистый парнишка, отдалённо походивший на Виктора. Однако взгляд был даже более суров, а во всяком движении сквозила властность. Скрестив руки на груди, тот выжидающе смотрел на учёного. — Ты хотел говорить со мной? Я тебя слушаю. — Мне нужно осмотреть эту Башню. — Нет, гость, это невозможно, — не по годам твёрдым голосом бросил Каспар. — Мы не доверяем взрослым и не можем допустить, чтобы скверна попала внутрь. — Почему, что я сделал такого, чтобы дети не верили мне? — недоумевающе спросил Даниил. — Я охраняю этот мир. Мы отлично жили без вас. Мы сумеем справиться с этим мором, даже если он окажется концом света. Ты хотел убедиться, что здесь чисто? Смотри. Моё слово тебе ручательство. Но внутрь тебя я не пущу, мудрый бакалавр, — видя в глазах собеседника сомнение, он добавил: — Даже без злого умысла ты несёшь нам зло и разрушения. Этот город слишком хрупкий, чтобы выдержать твою поступь. Иди с миром. Тут всё хорошо. — Обещаешь, что дашь знать, если хоть кто-то заболеет? — сдавшись, бросил мужчина. — Обещаю. Я всегда буду рад поговорить с тобой здесь, в Агатовой Яме, а если что-то случится внутри, первым брошусь звать тебя на помощь. — Это обнадёживает, — согласился Данковский. — А теперь ступай, — взмахнул рукой паренёк, указывая на замысловатый, словно начерченный углём, рисунок на полу. Как только стопы бакалавра коснулись тонких линий оного, его вновь захлестнула ослепляющая вспышка. Когда он оказался на поверхности Многогранника, уже успело повечереть. В тусклом небе, проносясь мимо Башни, кричали одинокие птицы, тьма поглощала остатки дневного света, а вдалеке один за другим загорались тусклые огни фонарей. Данковский окинул взглядом простиравшийся пред ним город-на-Горхоне. Вскоре он вновь будет петлять по его улочкам, окажется затянут в водоворот бурной жизни. — Осталось добраться до Ольгимского, — вглядываясь куда-то вдаль, ободряюще сказал себе Даниил. — И эту бесконечно-долгую инспекцию можно считать оконченной. Устало перевёл свой взор на вереницу лестниц и, обозревая предстоящий затяжной спуск, невольно потянулся за пачкой сигарет.***
Гаруспик торопливо брёл по заводской территории, среди складов и цехов в свете догорающего дня высматривая нужный ему корпус. Наконец, приметив тот, на кладке коего белой краской была выведенная кривая цифра три, постучал условным стуком. Не далее, как час назад, его нагнал полуживой бродяга, шепнув, что он — вестовой от Рубина. Ученик Исидора сохранял осторожность: изустно передал, что ожидает степняка по обоюдовыгодному важному делу. Когда посланник сообщил, что Стах работает в цеху неподалёку от “Машины”, Артемий не сдержал изумления: кто бы мог подумать, что тот укрывается в десяти шагах от него самого. И пусть Рубин поверил в то, что он — отцеубийца, пусть грозился лично убить его, Бурах решил рискнуть: в сложившейся ситуации могла помочь любая мелочь. Оставив позади сомнения, Артемий двинулся к тому, кого когда-то в детстве называл другом и пару дней назад нарёк врагом. — Как ты нашёл меня? — спросил гаруспик, едва его пропустили в сплошь уставленное мешками и ящиками подвальное помещение. По каменному полу тянулись алые следы, а в закутке покоилось несколько нагих, расцвеченных трупными пятнами тел. Лица их покрывали тряпки, а плоть была раскрыта от диафрагмы до самого пупа, так, что наружу выпирали окровавленные рёбра. На сложенных в ряд деревянных коробках, зияя полостью распоротой брюшины, лежал ещё живой мужчина. Тот был в полубреду, скрипел зубами, корчился от боли. — По правде говоря, я удивлен, что мой посыльный вообще тебя нашёл. Этот человек обязан мне жизнью, поэтому и взялся отыскать тебя, но я не думал, что он будет так настойчив в своих поисках. Как бы там ни было, это только к лучшему. Артемий пристально глянул на говорившего. Когда он покидал город-на-Горхоне десять лет назад, Стах был долговязым вспыльчивым юнцом. Теперь же на него взирал окрепший, едва ли уступавший в росте человек. Однако, несмотря на внешний вид, последний ощущался сломленным. В нём не осталось прежнего огня: из мерклых глаз заблаговременно смотрел тот, чьи дни сочтены, а дела почти окончены. — Для начала мне следует попросить у тебя прощения, — на грубой, угловатой физиономии проступило искреннее раскаяние. — Не держи зла. — Я не люблю слепой ненависти, Стах, — прямодушно ответил степняк. — Ты видишь, я вынужден прятаться, — отозвался Станислав, попутно возвращаясь к изувеченному. — На самом деле моё убежище находится в другом месте. Сюда я пришёл только потому, что ранили нескольких важных для меня людей, — он обвёл ладонью сизых мертвецов. — К несчастью, многих из них было уже не спасти. Бандиты совсем слетели с катушек. Говорят, у них произошёл раскол. Бритвенники откололись от Грифа, и вот результат. — Тебя преследуют? Я не знал. — Да, теперь я беглый преступник, — глухим недрогнувшим голосом подтвердил Рубин. Он потянулся к краешкам широкой резаной раны лежащего, бережно фиксируя выпирающие из брюшины органы. — Думается, тебя преследуют за то, что сделал я, а именно за Симона Каина. На тебя напали, помнишь? Они караулили убийцу Симона в расчёте на то, что он попытается скрыться в одном из вагонов регулярного состава. — Причём здесь мы? — непонимающе протянул Бурах. — Ойнон Данковский ещё в первый день установил истину. Убийца среди нас, покарать его нет никакой возможности. — Теперь фанатики ищут нас за осквернение праха Симона. Так вот, меня ищут заслуженно, — поймав на себе ошеломлённый взор, он смиренно кивнул. — Когда я понял, что таится в крови этого сверхчеловека, принял отчаянное решение. Я совершил кощунство: вскрыл его тело по всем линиям и выжал до последней капли, а из добытой бактерии сделал защитную вакцину. — Вот как, — несколько озадачено отозвался Бурах. — Но ты ведь позвал меня не исповеди ради? — Это верно, — согласился Стах. — Перед тем, как добровольно сдаться Каиным, я должен завершить одно дело. Возможно, ты слышал о том, что мы с бакалавром заняты созданием вакцины? — Наслышан, — вспоминая недавнюю перебранку с твердолобым учёным, поморщился Артемий. — Но как она относится к моим интересам? Я создаю панацею. Это не одно и то же. — Отнюдь. Тебе полезны антитела, которые вырабатывает живое существо. Нам с доктором необходима живая культура. Вчера его усилиями я попытался создать вакцину на основе мёртвой, но это не принесло желаемых результатов. — К чему ты клонишь? — настороженно кинул Бурах. — Для новых опытов необходима живая человеческая мышца, желательно ещё пульсирующая. Тут-то и нужна твоя помощь. Я не могу попросить об этом бакалавра, он и без этого изрядно рисковал. — Хорошо, — прикинув что-то, согласился гаруспик. — Я как раз собирался работать в заражённом квартале. Считай, у тебя есть материал, — он отступил на несколько шагов, однако обернулся, прибавляя: — И по возможности не впутывай в это бакалавра. Сам он не понимает, насколько рискованно попирать местные традиции… или не желает понимать. — Потому-то я и обратился к тебе. — Прощай, Стах. Жди меня после полуночи. Рубин ничего не ответил, сосредоточенно штопая скулящего от боли бедолагу, гаруспик, в свою очередь, выбрался на улицу и плотно затворил дверь. Он отступил от здания, отрывисто вздыхая: в вечернем воздухе повисло что-то едкое, удушливое, какая-то невнятная тревога давила на виски. Решив, что это лишь издержки работы Потрошителя, Бурах свернул туда, где находилась котельная — промышленная глыба, занимавшая большую часть заводской территории и высившаяся своими проржавелыми трубами над прочими цехами. За ней-то и лежал неприметный выход. Однако не успел гаруспик выступить за пределы заводов, как за его спиной послышался протяжный металлический лязг, будто кто-то отодвинул тяжёлую товарную дверь. Затем, буквально через несколько мгновений, раздался зычный окрик: “Держи Потрошителя! ”. Артемий бросил резкий взгляд через плечо: к нему уже неслось пять добровольцев. Не теряя больше ни секунды, гаруспик кинулся к проёму, однако почти сразу затормозил: с обратной стороны караулило не менее десятка. С подобным перевесом в силе совладать не смог бы даже он — дикий сын Степи. Патрульные накинулись все разом, вцепились так, как гончие вгрызаются в загнанного вепря. Когда они, заламывая руки, сбивая с ног, вдавили виском в холодную землю, Артемий не питал иллюзий: на этот раз Сабуров намертво прижал его перстом.