В который в лоне города засядет обоюдоострое орудие и пошатнутся все основы бытия.
Помимо ожиданий и прогнозов, герой войны, образчик благородства, а равно и предмет ненависти всей военной верхушки — Александр Блок, прибыл сильно загодя, сопровождаемый одной лишь скромной ротой. Причиной подобной спешки, вероятно, стали организационные моменты. Как и прочих эмиссаров, Александра держали в информационной изоляции: тем пуще долженствовало оценить обстановку в городе, подготовить оный к вводу войска, а также скорректировать транспортировку боевого орудия по хлипким железнодорожным путям. С рассветом подоспела основная военная мощь: гулко застучали колёса бронированного локомотива, сотрясая землю бойким маршем, ровными рядами выступила пехота. Попирая землю подошвами тяжёлой обуви, офицеры, подобные единому слаженному механизму, шагали нога в ногу, с гордой выправкой несли на плечах боевые карабины. Вслед за бравой вереницей из-за бледно-алого утреннего горизонта выплыл устрашающий исполинский силуэт: прогибая рельсы, до самых недр сотрясая землю, ещё пропитанное смогом недавних сражений, явилось сверхтяжёлое железнодорожное артиллерийское орудие. То был закованный в сталь гигант, пугающее огнедышащее чудовище, дарующее разрушения и гибель всему, чего коснётся своей дланью; то было совершеннейшее детище конструкторского бюро: ствол имел длину порядка двадцати метров, а лафет достигал высоты трёхэтажного дома. Неторопливому явлению орудия сопутствовало два сопроводительных полка, а во главе колонны выступала гордая фигура Полководца — китель цвета огненного зарева ярким пятном обозначился на фоне всей пехоты, задавая оной явственный ориентир. На камне мостовых, в стенах и стёклах зданий ещё не отыграл рассветный отблеск, а ровные ряды армейских лавиной расползлись по городу, улочка за улочкой заняли отведённые позиции. Вскоре от Земли до самой Башни громким эхом прокатилась первая стрельба: люди Блока, не щадя боезапас, очищали улицы от хвори, паля на поражение, искореняли всякую угрозу. Впрочем, в ход шли не одни лишь порох и свинец регулярной армии: уже единым обликом пугая местных, округу наводнили фигуры в спецкостюмах и противогазах. Экипированные ранцевыми огнемётами, обрушивали струи пламени на малейший источник заразы. По пути раздав указы, Полководец возвратился в административный центр — правое крыло Управы, где, вновь склонившись над планом города, погрузился в тягостные думы о грядущей его судьбе. Опёр ладони о занимавшую весь стол истёртую, поблекшую бумагу, досконально изучая оную, бороздил глазами алые участки — так были обозначены на карте заражённые кварталы. Картина вырисовывалась удручающая: эпидемия уже пожрала большую часть городка и продолжала продвигаться к Тому Берегу Горхона. Подобно прочим эмиссарам, Александру Власти отвели едва ли выполнимую задачу: мужчина головою отвечал за то, чтоб эпидемия не вышла за пределы данного места. Некогда Блок жил в таком же городе, там прошли его детство и часть юности, оттого с особым трепетом воспринимал близившиеся события. Оттого-то с самого приезда он решил составить из разрозненной мозаики всё полотно происходящего, устремился вникнуть в те незримые игры, коие велись попутно жалобам о помощи и корчам умирающих. Чётко вознамерился не выносить решений до тех пор, покуда не испросит знающих персон — сиречь специалистов, сведущих и просвещённых больше прочих. Обдумав что-то, Александр очертил карандашом ещё нетронутый мором участок, а после обратил свой взор на деревянную скамью, где в забытье лежал учёный. Вчерашним вечером, когда со всем немногочисленным отрядом Блок кое-как пробился в Бойни, Данковский, окружённый ражими рабочими, находился в шатком положении, пребывал почти на грани гибели. С того момента, как его отбили у Уклада и доставили в Управу, последний так и не пришёл в себя. Однако, словно прочитавший эти мысли, бакалавр что-то пробубнил и распахнул глаза. С мучительным мычанием поднялся на скамейке и, тут же разминая одеревеневшие лопатки и крестец, недоуменно осмотрелся вокруг. — Опять Управа, — наконец сообразив, кисло прошипел учёный, растёр ноющую шею и, ковыляя, подступил к спасителю. — Я рад, что вы дождались нас, бакалавр Данковский! — устремив на него гордый профиль, громогласно отозвался Полководец. — Пришлось, — сконфуженно поморщившись, бросил Даниил. — Как вы нашли меня в Бойнях? — Мне пришло анонимное послание. Некто, пожелавший остаться неузнанным, подсказал, где имеет смысл искать вас этой ночью. — Вот как? —удивлённо изогнул бровь бакалавр, а после пытливо испросил: — Могу я взглянуть на это письмо? — Разумеется, — собеседник скользнул пальцами за пазуху кителя. С шорохом вытягивая сложенную вчетверо записку тайного осведомителя, протянул мужчине. “Твирь, земля и кровь”, — ещё не развернув послания, отметил Даниил. Едва же посмотрел на грубые размашистые каракули, всё встало на свои места. — Как я и думал, — пробрюзжал под нос бакалавр, прибавляя громким голосом: — Вы подоспели весьма кстати. Как я могу выказать признательность? — Я хотел спросить вашего совета, — не кривя душой, по-военному прямо, справился Блок: — Что удалось узнать об эпидемии, возможно ли её остановить и что для этого может сделать армия? — О подобном, на мой взгляд, лучше спрашивать Аглаю Лилич… — Инквизитор — мой враг, в чём я всё больше убеждаюсь с каждым часом. Я не желаю слушать слова врагов. Долг велит мне повиноваться Инквизитору, но Лилич всегда ведёт свою игру. Я слышал, что за это её уже приговорили к смерти — да видимо, помиловали. Она примет нечестное решение, не как предписывает положение, а как диктует тайный расчёт. Поэтому, как огонь не верит воде, и я — боевой генерал, не буду доверять словам Инквизитора. Заметив, что собеседник хранит безмолвие, Блок, как опытный боец, сделал новый выпад в сторону его сомнений: — Разве вы не знаете, сколько ловушек в паутине, которую плетут Инквизиторы? Я вот не желаю становиться её куклой. Впрочем, опасаюсь, это уже случилось… — Мне кажется, вы сгущаете краски, — Даниил предпринял слабую попытку возразить, но в то же время различал невнятное единодушие со сказанным. Из раза в раз, ступая на порог Собора, на себе ощущал незримые нити, оплетавшие запястья и лодыжки, тайно направлявшие его движения. — Я чувствую в вас человека, который умеет сражаться. Который выбрал достойного врага и способен его сокрушить. Мы два воина, и нам выпало сразиться со злом, которое может разойтись по всей стране, — пылко увещевал Полководец. — Не ждал от вас такого прямодушия, генерал, однако не стоит преувеличивать. Я, как, полагаю, и вы сами, просто исполняю свой долг, — он протянул руку, получая в ответ крепкое, едва ли не болезненное рукопожатие. — Считайте меня своим единомышленником. В ближайшее время направлю вам все материалы, которые мне удалось собрать. — Рад, что мы друг друга поняли. С утра со мной беседовал ваш коллега. Он, кажется, уже имел несчастье попасть под инквизиторский каблук. — Бурах? Скорее, тут обратная ситуация, — припоминая недавнюю заинтересованность дамы гаруспиком, с потаённой неприязнью выцедил Данковский. На выходе из здания его нагнал посыльный от Аглаи: то было предписание немедленно явиться в Собор. Данковский ощутил, как по расцвеченному синяками и кровоподтёками телу скользнул невольный холодок. Боль от недавних побоев, впрочем, донимала не меньше — Артемий не соврал, рука у степного люда была на удивление крепкая, чуть ли не каждый вчерашний удар до сих пор напоминал о себе мерзкой ломотой. Недовольно цокнув языком, бакалавр потянулся к саквояжу в поисках початой склянки эторфина — мощного наркотического анальгетика, коий относительно недавно заменил собою меньших собратьев, именуемых новокаином и морфием. Однако вместо стекла пальцы нащупали плотный книжный переплёт. Даниил нахмурил брови, упрекая себя в нерадении: в буйном потоке дел позабыл вернуть томик Сказаний. Прикинув что-то, устремил свой взор в сторону “Невода” — от жилища Юлии сейчас отделял всего один квартал: лучшего момента рассчитаться по долгам, пожалуй, не представится. Едва наметилась ближайшая цель, бакалавр, приглушая боль глотками эторфина, двинулся к окраине “Ребра”.***
Когда часы отбили гулкие десять ударов, Бурах перешагнул порог здания Управы, где наконец-то смог перевести дух. С прибытием армейских на улицах стало по-настоящему жарко: почти не затихали выстрелы, а огнемётчики сжигали заживо любого переносчика хвори — будь то заражённые в приметных балахона или же слабо различимые на каменной брусчатке грызуны. Прежде пустовавшее левое крыло административного центра нынче занимали ящики с оружием и боеприпасами да мешки с провизией. С самого холла через равный промежуток была расставлена надёжная охрана, а примыкающее помещение отводилось под личный штаб блистательного Полководца. Когда Артемий ступил в комнату, Блок отдавал распоряжения командующему стрелковым отделением. Осанистый, высокий, статный, говоривший чётко и по делу, таким и надлежало быть герою боевых действий. И всё же закалённая сражениями фигура Полководца мигом отошла на задний план, едва степняк завидел на скамье в углу недвижно возлежащего учёного. Вчера Бурах ни на мгновение не усомнился в упёртой целеустремлённости мужчины, знал, что Данковский не оставит мысли самолично отправиться в Бойни, а посему пришлось изрядно потрудиться, чтобы донести главнокомандующему об этой безрассудной затее. Бакалавр, будто бы почуяв на себе полный укоризны взор, шевельнулся на импровизированном ложе, что-то пробубнил, но так и не очнулся. Какое-то время гаруспик обводил его тревожным взглядом, примечая под слегка распахнутым воротом рубашки метки синяков, однако разом оборвал участливое созерцание — Блок уже успел отпустить командующего и терпеливо ожидал визитёра. — Артемий Бурах, хирург? — грохоча на всю комнату, коротко уточнил он, когда последний, наконец, приблизился вплотную. — Я — гаруспик, — поморщившись от зычного оклика, поправил мужчина, видевший большую разницу в этих двух понятиях. — Тебя отрекомендовали как исключительно способного врача, который к тому же разбирается в местной специфике. — Я покинул город, когда мне было шестнадцать. Получил образование и успел позабыть две трети всей местной специфики. — Правда ли, что ты сумел создать лекарство от этой болезни? — вопросил Полководец, получая сдержанный кивок в ответ. — Это хорошо, очень хорошо. Благодаря тебе пребывание здесь Инквизитора становится бессмысленным. Она может вернуться на эшафот, откуда ей дали краткий отгул. — Эшафот? — не разделяя радости Александра, процедил степняк. Кажется, пророчество Хозяек, а равно и мары из колодца постепенно обретало плоть, неизбежно обручая его с ролью палача, превращая панацею в грозное орудие казни. — Без этой женщины мне никогда бы не исполнить отцовского долга. Как и тебе, генерал, мне знакомы слова честь и благодарность. Я не смогу продолжить этот разговор, пока буду уверен, что над моими благодетелями висит дамоклов меч. — Что ж, вижу, ты уже отравлен её ложью. Пусть так, оставим это, — несколько разочарованно согласился Блок. — Лучше скажи, есть ли способ изготовить больше сыворотки? — Крайне невелик. Разве что силой получить у Старшины доступ к древней крови. Я знаю эту кость. Они умирают легко и легко выносят страдания. Они не расскажут секрета. — Я посылал армию в Бойни и потерял почти весь взвод. Нам с трудом удалось вытащить профессора. Бакалавра, — гаруспик невольно обернулся, ища глазами знакомый плащ и бледное лицо мужчины. Как будто сомневался, что оный уцелел. — Нам дали отпор. — Естественно, — пожал плечами Бурах. Он лучше прочих знал суровый степной норов, жестокую натуру мясников. — Я слышал, ты сам степняк, к тому же вхож к подземному Старшине. Коли уж ты вырос в этом городе, наверняка стремишься сохранить его любой ценой? — Само собой. — Тогда придумай, как достать эту дьяволову кровь. Я отчего-то уверен, что ты распорядишься ей по совести, а мне останется с чистым сердцем направить рапорт в столицу, минуя интриги этой лисы. — Не отзывайся об Аглае дурно, — сухо напомнил тот. — Я подумаю, как изыскать у Старейшего это бесценное сырьё. Он собирался отступить, однако, мельком глянув на Данковского, всё же не сдержал порыва благодарности. — Ах да, вот ещё: я признателен тебе за ойнона. Без поддержки армии он никогда бы не покинул Бойни, это место стало бы его могилой. — Благодарность излишня. Бакалавр Данковский, равно как и его авторитет учёного и опытного врача, вызывают у меня сугубо уважение. Для меня большая честь вызволить из этой досадной перипетии один из величайших умов нашей страны. Гаруспик ограничился сдержанным кивком, но в глубине души испытал некое упокоение — наконец хоть кто-то из ферзей явил расположение к опальному учёному, на чью долю выпало и без того немало тягот.***
Когда Данковский показался на пороге “Невода”, дама сидела за шахматным столиком, роняя пепел на точёные фигуры. Приметив бакалавра, утопила сигарету в бокале крепкого твирина и, с мерзким скрипом двинув ножками по полу, поднялась со стула. На ходу стряхнув табак с посеревшего жабо, Люричева приблизилась к гостю, обращая на того уставшие светлые глаза. В нервно искусанных губах, в неопрятном её костюме, в отдающем зеленцой лице сквозила убеждённая покорность, будто бы несчастная пустила всё на самотёк и отдала себя на волю фатуму — прежде подобное Данковский ощущал лишь при беседе с кроткой, добродетельной Ларой. — Вы, наверное, от Полководца, — между тем хрипло начала Юлия. — Скажите мне, каков он, Александр Великий? Только не кривите душой, отвечайте честно. — С какой стати вас интересует фигура генерала? — Как и прежде, проверяю свою теорию Растяжек Судьбы. К слову о судьбе, это замечательно, что вы ко мне зашли — поможете избавить от неприятностей нашу общую знакомую? — Если посвятите в детали. — Слушайте интригу. Лара Равель решила убить Полководца. Но голубка так наивна, что конспиратор из неё совсем никудышный. Уже полгорода знает, что она ищет пистолет, и, разумеется, все отказывают. — Ничего себе новости, — поражённо отозвался Даниил. Как и сам он пару дней тому назад, Лара, вероятно, была доведена до отчаяния, раз решилась на подобный шаг. — Но отчего именно Блок? Почему такая мишень? — Да, ужасно глупо, — поморщив нос, скептически фыркнула дама. — Говорят, у Карстовых Бродов он получил четыре ранения, из которых одно — осколком бронебойного снаряда. Однако выжил и даже выиграл бой. Наивно полагать, что такого воина можно уложить пулькой, которая и мундир то не пробьёт. — Вы превратно поняли меня, Юлия. Какие мотивы подтолкнули её к этому решению? — Она, наверное, думает, что Блок — абсолютное зло. Этакий вселенский разрушитель, явившийся стереть наш город с лица земли. Что, если убить его, мы получим отсрочку, а лекарство уже готово. Причём и вакцина, и сыворотка… И, кстати, далека ли она от истины? — Не знаю. За сыворотку испрашивайте с Бураха, я не намерен держать отчёт о чужих успехах. — Вот как? Мне показалось, вы успели сдружиться и даже более того, — вперившись прямым проницательным взором, в который раз являя способности незаурядного наблюдателя, заметила Люричева. — Не отнекивайтесь, вы покрывали его перед местной элитой, раструбили половине города об его подвижках, самолично отправились за ним во время сабуровских репрессий. Что же в итоге вас так рассорило? Быть может, прибытие новой гостьи тому причиной или тотальное расхождение во взглядах? — В другой раз и желательно на ком-нибудь другом попрактикуете свою прозорливость, — отмахнулся Даниил. — Вернёмся к вашей интриге. — Да, слушайте интригу дальше. Вам предстоит принять в ней непосредственное участие. Сообщите Полководцу, что на него, мол, готовится покушение. После намекните, что эта особа — женщина, и в обмен на неприкосновенность пообещаете выдать имя мятежницы. — Вы думаете, Блок меня послушает? — Блок — рыцарь. Это известно. К тому же он наверняка захочет узнать, кто эта женщина. Скажите ему, что это я. А любая другая, кто решит прийти, просто дурочка и обманщица. В итоге меня посадят под домашний арест, а к Ларе отнесутся как к помешанной. — Под домашний арест? А если вас расстреляют? — взирая на вызревшую авантюру через призму скепсиса, с сомнением сказал бакалавр. — Кто? Победитель при Карстовых Бродах? Не смешите меня. — Это потому что вы фаталистка и не боитесь смерти, не так ли? — являя не меньшую долю проницательности, осуждающе вопросил Данковский. — Не лгите мне. — Это лучший вариант. Вы не остановите Лару, я вижу её насквозь. Она ведь найдёт таки пистолет. — Не знаю, — поджал губы Даниил. — Очень уж глупо всё это выглядит. Я попробую. — Не беспокойтесь, никто не пострадает, — ободряюще, будто мантру повторила собеседница. Потянулась к портсигару, нервно вертя коробочку в огрубелых, совсем не женских руках, а после с сигаретой в зубах обратилась к Даниилу: — Кажется, и здесь мне нужно ваше участие. — С этим запросто, — хмыкнул учёный, в росчерк серной головки поджигая тонкую табачную бумагу. — Не хотите присоединиться, составить компанию, так сказать? — выпуская дым через нос, предложила Люричева. — Не отказывайтесь Даниил, я знаю, вы заядлый курильщик. — Не имею привычки курить в чужом доме. — Даже если не против его хозяйка? — Ладно, вас не переспорить, — сдался бакалавр и потянулся за своей стремительно пустеющей пачкой. Оба, погружённые в некий никотиновый обряд, ушли в полнейшее безмолвие: каждый отдался на волю собственных, навряд ли отрадных дум. — К слову, какова изначальная цель вашего визита? — вырывая из объятий рефлексии, неожиданно спросила Люричева. — Точно. Я почти уже позабыл, — хлопнул себя по лбу Даниил и выложил из сумки увесистый томик Сказаний. — Можете забрать. Этот путеводитель по дикарским достопримечательностям мне более не нужен. Благодарю. — Что это? Вы опять ополчились на местные воззрения? Мне казалось, время обтесало острые углы. Неужели я ошиблась… а может, это как-то связано с вашей недавней личной обидой… — Повторюсь, практикуйте свою наблюдательность на других жертвах, — пресекая дальнейший разговор, скривился Даниил. Сейчас он не желал обдумывать услышанное, опасался, что в том правды намного больше, чем ему хотелось бы. Снаружи, впрочем, возможность задуматься окончательно пропала: мор бушевал как никогда, Песочная Грязь собиралась над землёй огромным мутным сгустком, напоминавшим не то столп, не то расправившего крылья ангела, и бешеной лавиной проносилась по тротуарам, обымая смрадной хворью всё вокруг. Любого, кто попал под вредоносное её воздействие, мгновенно выжигали огнемётами. Не меньше досаждали душегубы: остатки банды Браги и недобитые Поджигатели, затаившиеся после инквизиторских репрессий, вновь прихлынули на улицы. В предсмертной агонии отчаянно вели массированное наступление, давали последний отпор армейским. Данковский, оставивший оружие в глубинах Боен, теперь мог полагаться только на поддержку офицеров. И пусть их навыки оспаривать не брался, тем паче, что стрельба велась примерно каждую минуту и непременно в цель, утрата прочих средств защиты воспринималась им весьма болезненно. Поэтому, когда он подобрался к зданию Управы, постылое чувство уже пустило корни и будто распирало изнутри. — Не думал, что увижу вас так скоро, — отметил Александр, удивлённый повторным визитом. — Мне нужно личное оружие, генерал: мой револьвер остался в сердце Боен. — Из глубокого уважения персонально вам для самообороны я готов выделить один карабин и три обоймы, — обдумав просьбу, протянул Блок, попутно составляя письменный указ. — С этой бумагой подойдёте к тыловому интенданту, вам сразу выдадут всё необходимое. — Я ценю этот жест, — отозвался Даниил, скрыв распоряжение за пазухой плаща. — А теперь перейду к более значимым вещам. Вы уже знаете, что на вас готовится покушение? — Какая-то анекдотичная ситуация или чья-то дурацкая шутка. Судя по дошедшим до меня слухам, у этой дамы не все дома. — Нет, это довольно серьёзная дама. — В этом городе я опасаюсь только одной дамы, — прищурив серые глаза, ненавидяще выплюнул Блок: — Если она захочет устроить на меня покушение, я не жилец. Но сомневаюсь, что она станет прибегать к таким экзотическим средствам. — Это женщина с умом и волею мужчины, — натужно выцедил Данковский, который раз жалея, что ввязался в эту сомнительную затею. — Хозяйка особняка под названием “Невод”, что на мысе квартала “Ребро”. — Хорошо. Я пришлю туда стрелков. Пускай держат под домашним арестом, пока я не найду времени познакомиться с ней лично. — И ещё кое-что, — издалека забросил удилище учёный. — Весть об этом покушении облетела дамское общество. Если сюда явится какая-нибудь экзальтированная особа… — Я вас понял. С особой обойдутся учтиво. Поговорю, сделаю внушение. Но если будет буйствовать — посадим под замок. — Благодарю, командор, — с толикой восхищения откланялся Данковский, воочию узревший истинное, редкое сейчас рыцарство. Так, со спокойным сердцем, наконец, отправился в Собор. После свободного воздуха Управы обстановка здесь напоминала вакуум. Бакалавр, однако, был закалён подобной атмосферой: в ней прошли последние пять лет его научных изысканий. Без малейших колебаний двинулся к посланнице Властей с готовностью держать ответ за каждую промашку. — Вчерашний поход в Бойни не увенчался успехом, — глядя на Аглаю снизу вверх, досадливо рапортовал учёный. — Да, я уже знаю, — медленно проговорила Инквизитор, словно желала подчеркнуть, что собеседник никогда не выпадает из поля её зрения. — Что же, мы все сейчас подвергаемся риску. К счастью, Бурах вызвался помочь: сказал, что разузнает всё вместо вас. В Бойнях его принимают за своего и встречают не так враждебно. Кажется, он даже вхож в круги тех, кто распоряжается биоритмами этого каменного брюха. Даниил мучительно скривился и с трудом сдержал зубовный оскорблённый скрежет. Если в рамках шатких нынче отношений с гаруспиком постоянное участие последнего откровенно ранило, эта выручка и вовсе стала контрольным выстрелом. Инквизитор же, будто не приметив мимолётных метаний, ревностно продолжила: — Но теперь перейдём непосредственно к вашей задаче. Для начала разъясните мне один существенный пункт. Вы в доверительных отношениях с фамилией Каиных? — Да, мне нравятся Каины, — убеждённо заявил учёный, в тот же миг почуяв, что заглотил очередной крючок опытной интриганки. — Хорошо. Ведь именно Каины — наш ключ к документации по Многограннику. — Зачем вам документация по Башне? — с тревогой вопросил Даниил, с недавних пор увидевший в ней нечто большее, чем чудный экспонат. Одно лишь то, что Инквизитор направила туда яростные очи, предвещало неминуемые беды. — Смеётесь? Как же мне прикажете работать без документов? — с напускным возмущением отозвалась Лилич. — Во-первых, я должна собрать так называемый “аргумент инквизитора”, то есть всю документацию с доказательствами по обоснованию моего решения. Вдруг трибунал… а у нас с этим шутки плохи. — А во-вторых? — с всё нараставшим напряжением бросил мужчина. — А во-вторых, проклятый Блок оказался не столь тупоголовым, как я полагала! — Простите? — изогнув бровь, уточнил Даниил, не ожидавший от этого мраморного изваяния подобной экспрессии. — Да-да, этот хвалёный ферзь-триумфатор только сегодня въехал на своём огнедышащем коне, а уже вставляет палки мне в колёса! Проверяет справедливость моих решений — разумеется, ни черта в них не смысля! И заранее ни в чём не доверяет. — Хорошо. Какие документы вам нужны? — бакалавр ошарашенно поглядел на пунцовую Аглаю, деликатно игнорируя гневную тираду. — Собственно, мне нужно понять, что это за сооружение. Вся документация по этой конструкции. Причудливость её формы и всех произошедших событий наверняка связаны между собою. Вероятно, всё известно Каиным, может быть, у них хранятся и копии чертежей. — Да нет. Придумал эту конструкцию Пётр Стаматин. Я поговорю с ним, — за всю нынешнюю беседу их с Аглаей интерес впервые пересёкся. Учёный не меньше грозной дамы стремился проникнуть в тайны чудесной Башни, понять, отчего столь сильно дорожат ею Каины. По пути к квартире архитектора бакалавр, собирая на себе офицерские взоры, заглянул к снабженцам, требовательно помахал распоряжением от Блока перед лицами молодчиков и выжидающе встал в стороне. Ожидать, однако, не пришлось: пара стрелков по-военному проворно принесла массивный ящик, после интендант, ломом сбив тяжёлую крышку, принялся перебирать промаркированные орудия. Наконец-то отложил одно — лежащее на самом дне и, выписывая номер карабина, протянул Данковскому. Сжав оружие дилетантским хватом, бакалавр повертел его в руках: исправная дальнобойная винтовка устаревшего образца, мощная и надёжная, она снискала славу во времена прошедшей войны; ложа, крышка ствольной коробки и приклад были выполнены из отполированной, покрытой лаком древесины хвойных, а на скосе мушки значился серийный номер. Не в пример утерянному револьверу, карабин не ложился в пальцы, отдавался в мышцах неприятной тяжестью: Бакалавр нахмурился и покачал головой, сильно сомневался, что совладает с этаким зверем. Впрочем, отмахнувшись от сомнений, перекинул грубый кожаный ремень через плечо, взгромоздив за спину эту ношу, и направился к Земле за чертежами. Перейдя ярящиеся под холодным бризом воды Жилки, он прошёл близь камышистого берега, подступая к дому Петра. Ещё на входе с первого этажа, впрыскивая яд дурных предчувствий, до мужчины донеслись разнящиеся с пьяным бормотанием хозяина глухие голоса. Даниил мгновенно помрачнел и рывком преодолел винтовую лестницу, взбегая к самой мансарде. Петра на месте ожидаемо не оказалось: вместо оного мужчина встретил небольшой отряд стрелков. Они, обмениваясь короткими замечаниями, по-хозяйски расхаживали по квартире, при этом отчего-то были взбудоражены. Лишь усугубляя положение, уже с порога на учёного накинулся один из офицеров и, напирая, рявкнул грозным тоном: — Назовитесь! Будем устанавливать вашу личность. — Я бакалавр Данковский, уполномоченный Инквизитора. Твой ротный должен был поставить в известность. — Так. И зачем вы сюда явились? — По поручению генерала Блока. Это ты мне сейчас объяснишь: по какому праву вы сюда явились? — рявкнул Даниил, взбешённо вперившись глазами в солдафона. — Если, конечно, не хочешь пойти под трибунал! — Наш непосредственный командир — генерал Лонгин, командующий пятнадцатой ротой. Расследование нападения на санитарный патруль огнемётчиков ведёт он. Есть ещё вопросы? — Хотите сказать, Блок вам не указ? — ощерился мужчина. — Думаю, ему будет интересно узнать об этом. Последний раз спрашиваю, что вам нужно в этом доме? Где его хозяин? — Осведомитель указал, что здесь живёт архитектор-убийца, — скупо сообщил офицер, а бакалавр злобно лязгнул зубами, тотчас усмотрев в этом руку экс-коменданта. Даже после отставки тот не оставил потуг добраться до несчастного. — Если не хотите значиться сообщником, укажите нам, где искать виновного! На лице Данковского тут же заходили желваки, а руки сами сжались в кулаки, однако, прерывая назревающую брань, в комнату вбежал очередной офицер, с порога рапортуя: — Есть оперативные данные, что один из преступников скрывается в руинах полуразрушенного здания в центре города и оказывает огневое сопротивление! Бакалавр, услышавший всё, что хотел, проскользнул мимо отвлекшегося стрелка и бросился прямой наводкой к кабаку. “И куда только смотрит Андрей? Любопытно было бы теперь послушать, как он бахвалится, что заботится о своём ранимом брате”, — на ходу вопросил себя Данковский, следом с мрачным отчаянием усмехнулся под нос. — “А брат, конечно же, начнёт с того, что сожжёт свои работы!”. Андрея он застал в привычном состоянии — дремлющего на столешнице в окружении бутылок. Осознав, что оклики не действуют, интенсивными толчками принялся будить последнего. — О, ты кстати! — растягивая буквы, громко протянул Стаматин. — Вот посоветуй-ка, что лучше: брата подселить сюда, чтобы был под рукой, или самому к нему переселиться? — Ну-ка расскажи, что у вас случилось? — Братик мой, видишь ли, до ангелов и фей уже допился, с бутылками беседовать стал… и складно так дискутирует, — поведал Андрей, отмахиваясь от косого взгляда бакалавра. — Ну и ударило в голову. Я так понял, он решил, будто достиг своего предела. Ни с того, ни с сего захотелось ему обойти свои ранние, с позволения сказать, работы — вот эти уродливые руины, “лестницы в небо”. Говорил, что место хочет присмотреть, выбрать лучшую. Для чего — я не понял… — Напрасно ты так спокоен, Андрей. Военные устроили охоту на Петра, разыскивают его по городу. Пока ещё не добрались, но медлить нельзя! — видя, что Андрей разом протрезвел и подорвался с места, Даниил прибавил: — Давай, марш за мной, на поиски! Я на север, ты на юг. Обойдём эти “Лестницы в небо”! И медикаменты не забудь! Словно по команде, оба выбежали из питейной, разбредаясь в разных направлениях: Андрей — к району “Почки”, что лежал близь сквера, а Данковский — в сторону “Ребра”. Издалека на фоне свинцово-серого неба проступила обнесённая оградкой колоннада: её ступени устремлялись ввысь, обрываясь на полпути подобно обвалившемуся пролёту. Уже на подустах Данковский уловил запах жжёной травы и треск пламени, тотчас покрываясь холодным потом. Посередь огнища, подле колоннады он приметил плащ и воронову маску, однако же не обманулся этим обликом. Истошные вопли, исходившие из-под маски, явно принадлежали Петру. — Дайте мне синего пламени! Я желаю сгореть не в земном огне, но в небесном! Так принесите мне этого пряного спирта! Принесите дымной густой пахучей смолы! Я желаю сгореть в твирине! Будто в трансе размахивая полами одеяния, мечась в невнятном припадке, Стаматин так и норовил ринуться в объятия занимавшегося пламени. Учёный без раздумий кинулся к нему, рискуя обгореть, чудом пересёк стягивавшееся к центру пламенное кольцо. После с силой сжал ткань балахона, кое-как удерживая безумца. — Ну и вид у тебя дружище. Вот так ты решил умереть, спалив себя в ритуальном огне? — Молчи, Даниил! Слушай мою исповедь. Только утописту я могу поведать о своём творении. — Я весь во внимании, — бросил бакалавр, тревожно оглядываясь по сторонам и подымая полы плаща: пламень подбирался всё ближе. — Когда я учился на архитектора, долгое время ничего не делал — лишь наблюдал. Мне всегда казалось, что дом — это много больше, чем стены, очаг и крыша, — отрешённо протянул Стаматин-младший. — Наконец, я понял, что здание — это такое сочетание плоскостей, линий, ритмов и температур, которое может быть вместилищем для некой души! Я тогда не знал этой души, лишь чувствовал её… — Жарко, Пётр, — нервно отирая лоб, прервал Даниил, пытаясь как-то вытянуть мужчину. — Рассказ будет долгим. Не перебраться ли тебе отсюда? — Я не сдвинусь с этого места! Слишком многое во мне сгорело, слишком многое испарилось. Я хочу предаться пламени! А ты молчи и слушай! — Говори, говори, — присмирев, согласился учёный, с надеждой ожидая Андрея. — Понемногу я стал пробовать: конструировал здания, не похожие на здания, покои, в которых жили люди. Все крутили пальцем вокруг виска, говорили: “он спятил”, “он бездарь”. Верил мне только брат. Тогда, ведомый его поддержкой, я понял, что на верном пути. Я сооружал проект за проектом, но… всё это были проекты, которые противоречили законам земной физики и геометрии. — Вечное проклятие мечтателей вроде нас с тобой, — согласно обронил Даниил, опасавшийся неосторожным словом усугубить и без того шаткое положение. — Да, друг! Химеры, химеры. Никто не дал бы мне построить их даже в виде макета, если бы не Нина Лилич — Дикая Нина! О, вот тогда-то мы с братом и встретили её! Она вышла замуж за Виктора, переехала сюда и предоставила мне всё — место, материалы, руки и главное — людей, способных поверить в чудо. — Как это понимать? — вопросил бакалавр, даже позабыв о соседстве зарева. — Да так, что зданиям нужны люди. А Нина дала мне целый живой город — жаждущий, рвущийся ввысь, стремящийся к звёздам — город, который хотел короны. И я дал ему эту корону. Я соорудил её из призм и зеркал: ими мне удалось ухватить особенный фокус. Сфокусировать ауру волшебства. — И что же умеет твой Многогранник? — Спроси у Каиных, они скажут намного больше. Но даже они не понимают того, что я им создал, — до этого пылкий голос Петра затих. Он осёкся, покачал головой, затем склоняя клюв вороновой маски, и слабо произнёс: — Я и сам не понимаю. Второй раз такого уже не выйдет… я мёртв. — Так это самоубийство? Но почему ты выбрал такое место? — Да потому, что оно мне памятно. Именно после этой руины меня озарило, и я понял, как вознести ввысь мою Башню. Вот, видишь, я даже прихватил с собою чертежи моего детища, на прощание. — Отдай их мне, на память! — отчаявшись остановить несчастного, попросил учёный. — Держи, за то, что выслушал мою исповедь, — с шуршанием вытащив из-под мантии исполнителя ворох бумаг, Пётр впихнул их в руки бакалавру. Тот предупредительно убрал проекты в саквояж, спасая от кострища. — Теперь, Даниил, ступай себе с миром. А я отправляюсь в огонь! — Подожди… — внезапно выкрикнул Данковский, стараясь выкроить ещё немного времени. — Объясни, Пётр, что ты построил. Что это? — Это многомерное пространство. Оно обращено само в себя. У него нет границ, нет пределов, нет массы, — в полубреду пробубнил архитектор. — Это не моё открытие. Гордиться нечем. Всё получилось случайно, более того, я сам не понимаю как… Я долго копался в расчётах. Что-то нарушено. Но что? Это вопрос. — Тебе ещё предстоит на него ответить, Пётр! — с самой убедительной интонацией протянул мужчина. Фигура в маске под влиянием этих слов недвижно застыла на месте, словно взвешивая данный аргумент на собственных весах, прикидывая — перевесит ли оный разбитые грёзы и разрушенный воздушный замок. Даниил в напряжении замер напротив, готовился к тому, что Пётр в любой момент подорвётся с места и бросится в огонь. Однако, едва из-за ограды мелькнула стриженая макушка Андрея, от сердца разом отлегло. Тот тяжко дышал: было видно, что нёсся во всю прыть. И всё же, заприметив Данковского и брата в самом центре пепелища, в мгновение ока возвратил себе силы. Всё разрешилось слишком быстро, настолько, что у бакалавра спёрло дух: Стаматин-старший враз перемахнул через ограду и кинулся к Петру сквозь огненную стену. Затем, не слушая ни воплей, ни причитаний, потащил прочь от колоннады. Данковский, впрочем, не заставил себя ждать и ринулся за ними. Когда все трое оказались далеко от красных языков жара, Стаматин-старший крепко тряхнул невнятно вопившего родственника и насильно стянул маску. Едва из-под неё показалась физиономия близнеца, Андрей со вздохом оглядел несчастного: чёрные длинные волосы Петра висели сейчас паклями, взор был безумен, а всё лицо покрыло сажей. — Пётр, Пётр, — до сих пор не успокоившись, с укоризной прижимая брата, покачал головой Андрей. — От кого угодно, но не от тебя я ожидал подобного предательства! Почему же ты не вспомнил о наших творениях? Почему не обратился ко мне? Сам же знаешь, нет в этом мире никого, кто понял бы меня так, как ты. Только ты мне дорог, только тебя люблю я так, как никого и никогда не полюблю! Под напором его пламенной речи мечущийся взор расширенных тёмных глаз постепенно становился покойнее, дикая пляска искр перестала — будто бы к архитектору по капле возвращался рассудок. Он притих в руках у брата, виновато утыкаясь ему в плечо. — Спасибо, Даниил! Век тебе этого не забуду,— замечая, что Данковский отступил, махнул рукой Стаматин-старший. — Уж теперь-то я не брошу своего братишку! Ни на шаг от него не отойду. А не подпущу к нему — на длину броска моей острой навахи, — он кивнул на пояс, где висел неизменный складной нож. — Смотри опять не наломай дров, Андрей, — ехидно отозвался бакалавр, наконец, оставляя братьев. Хрипя и кашляя от смога, которым неизбежно надышался в эпицентре марева, мужчина возвратился к Инквизитору. И как бы ни стремился опустить подробности недавнего дела, скрыть стойкий, въевшийся в одежду запах гари, равно как и вымазавшую ткань копоть, попросту не удавалось. — Не обращайте на всё это внимания: возникли небольшие затруднения, — заметив вопрошающий взор дамы, Данковский отряхнул рукава от сажи, следом открывая саквояж. — Главное, чертежи у меня. Глаза Аглаи тут же вспыхнули буйным блеском. Та молча приняла бумаги из рук учёного и погрузилась в молчаливое созерцание, нарушаемое единственно шелестом холстов. Данковский, терпеливо ожидавший в стороне, исподволь следил за тем, как из-под плотной бесстрастной маски проскальзывают истинные чувства дамы. Друг друга постепенно сменяли невнятный интерес, всепоглощающий азарт, глухая злоба и даже доля фанатичной ненависти. Когда Аглая оторвалась от стаматинских схем, тем самым обозначив, что готова продолжать беседу, мужчина пытливо подступил поближе. — Ваше предварительное мнение о чертежах? — Ну-у, — взвешивая ответ, протянула Лилич. — Предварительно — я поражена. Эти схемы — игра разума. Как вечный двигатель. Насколько я могу понять, подобная конструкция в принципе стоять не может, — после, бороздя глазами собеседника, опустила голос: — Знаете, Данковский, я чувствую, что причина эпидемии кроется именно здесь. Мне не нравится, что, вопреки всем законам земного тяготения, на твёрдой поверхности стоит такая конструкция. — Вы так уверены? — поднимая брови, пылко отозвался Даниил. — Я не сомневаюсь, что Многогранник не имеет к эпидемии ни малейшего отношения. Это шедевр. — И что с того? — разом осаждая последнего, чеканно отозвалась Инквизитор. — Это действительно шедевр. Не исключено, что человечество никогда больше не создаст ничего подобного. Это не просто шедевр — это революция. Пока что это лишь моё предположение, догадка о корне всего этого зла. Но согласитесь, предположением сего рода пренебрегать, по меньшей мере, преступно. Данковский только промолчал, потупив взор: соображения такого толка натыкались на заслонку собственных его убеждений, вводя в смятение и без того разрозненное понимание происходящего. Он вновь ощущал неведомый сумбур, вновь чувствовал себя разменной монетой. В то время, как Мария, Виктор и Георгий самозабвенно увещевали о чудесной обымающей Башню ауре, Аглая осторожно сеяла сомнения и прочила её в источник мора. При этаком раскладе кто-то непременно лгал, кто-то нагло играл и пользовал его в своих целях. Прищурившись, учёный посмотрел на женщину: сейчас в глазах Инквизитора мелькнул тот же странный огонь, какой горел в глазах у Каиных. Впрочем, опасно было упускать из виду, что и она в родстве с этой окружённой тайной фамилией. “Кажется, я тоже начинаю сходить с ума”, — сгибаясь под грузом догадок, размял виски Данковский. — Приходите завтра с утра. Я более подробно изучу чертежи и вынесу вердикт по этой конструкции, — будто окатив холодной водой, негромко окликнула Лилич. Ответив слабым кивком, учёный отступил к паперти, направляясь в “Омут”. Сейчас ему, как никогда, необходимо было несколько часов покоя, возможность взвесить и обдумать всё вскрывавшиеся новые факты. Спешно миновав двор особняка, он потянулся к двери, желая поскорей стянуть с плеча тяжёлый карабин, подняться на мансарду и утопить усталость в табаке и эторфине. Как только распахнул её скрипящую створку, к ногам упала сложенная вдвое бумага. Данковский наклонился за запиской, болезненно поморщившись от так и не унявшихся с момента пробуждения в Управе колик в пояснице. Кое-как размяв ноющую спину, бегло изучил письмо: «Мне горько, Бакалавр. Страшно подводить итог своей жизни и осознавать, что сделано было ничтожно мало. Моё время подходит к концу». “Сговорились они, что ли?” — безотрадно подумал Даниил. — “Сначала Ева, потом Лара и Пётр, а теперь и Виктор туда же!”. «Я хочу передать кому-нибудь то немногое, что придаёт хотя бы какой-то смысл моему существованию на этой земле. Мой выбор, конечно же, пал на вас. Приходите. P.S. Надеюсь, что Башня откроется вам. Это очень важно». После этих слов Даниил уже не помышлял об отдыхе. Разговор наметился весьма удачно, тем паче, что и сам он жаждал вскрыть второе дно, всей душой желал пролить свет на недомолвки и тёмные углы. Да и кому, кроме Каиных, эзотериков и инокнижников, известны ответы на терзавшие его вопросы. Как только бакалавр оказался в кабинете Виктора, в глаза бросилась некая странность: пусть мужчина и стоял пред ним во весь рост, пусть прямо смотрел в лицо, он будто бы напоминал сомнамбулу. Последний, словно подтверждая верность догадок, поспешил сообщить: — Вот и вы, бакалавр. Я не хотел этих глупых сантиментов… Но так уж получилось, что все мы, Каины, готовимся ко сну, и так получилось, что восстанет из него одна лишь Мария. — Стало быть, и вы хотите умереть? — мрачно обронил Даниил. — Слишком уж часто за последние дни я слышу эту фразу. — Снова наш разговор вернулся к исходной точке. Наша семья иначе решает вопрос смерти. Вы верите в возможность манипулировать переселением душ? — Нет, — не раздумывая, отозвался учёный. — А мы не только можем, но и успешно практикуем такие вещи вот уже на протяжении пяти поколений. Не спрашивайте о подробностях, знайте только, что в ближайшую ночь мы с братом уйдём и уступим место новой Хозяйке. Однако наша смерть может быть напрасна, к тому же может умереть моя дочь. — Как так? — Я, видите ли, опасаюсь, что теперь, когда город оккупирован, мой сын превратит Многогранник в осаждённую крепость. Я опасаюсь, что его неразумные действия приведут к разрушению Башни. Убедите Хана послушаться меня. Когда настанет время, пусть скажет детям её освободить. Иначе прекрасный дух, память о котором мы бережно передаём друг другу, навсегда растворится в пустоте. — Не понимаю, — поджав губы, признался Даниил, и без того утомлённый за день недомолвками и жалкими огрызками правды. — И никогда не пойму вашего семейства. — Скажите мне, что вы считаете жизнью? — Виктор направил на мужчину уже подёрнутый поволокой взор. — Странно, — горько и искренне усмехнулся бакалавр. — Знаете, я столько раз отвечал на этот вопрос за время своей профессиональной карьеры, а теперь не знаю, что вам сказать. — А мы, Каины, верим в бессмертие души. Симон ещё жив, доктор, мы чувствуем его присутствие. Он растворён в городе. — То есть… — ошарашенно отозвался Даниил, неосознанно подавшись назад. — Об остальном спросите у Марии. Я чувствую, что силы покидают меня. Возможно, это последний раз, когда мы беседуем с вами. Не забудьте о моей просьбе, бакалавр: окажите нашей семье прощальную услугу, примирите меня с сыном — убедите открыть для нас Многогранник, когда придёт срок. — Попробую, — протянул Данковский. — Я и сам давно хотел попасть туда. Всё ещё в смятении он вырвался из правого крыла “Горнов”. Взбудораженный услышанным, остановился у дверей Судии и, только дёрнув ручку, осознал, что ломится не в то жилище. К тому же ужасало то, что дверь Георгия не поддавалась — тот, как и Виктор, готовился уйти. Ступив, наконец, под сень будуара Каиной, Данковский застал хозяйку возлежащей на кровати. Глаза девушки были широко распахнуты, но тихое дыхание и мерно вздымавшаяся грудь являли собою подобие сна. И всё же, стоило мужчине подойти, та поднялась с примятого ложа и обратила на него помутнённые глаза. Данковский покачал головой: Мария, эта пылкая черноволосая гордячка, сейчас была похожа на отца — казалось, она грезила наяву, а смутное её сознание унеслось куда-то вдаль. — Не нужно было сегодня приходить. Дядя готовится к смерти, я — к пробуждению. Отец мой… ему тоже осталось недолго, — смотря сквозь визитёра невидящим взором, тихо прошептала Каина. — Мария, скажи мне, — издалека начал бакалавр. — Мария, ты всегда была честна со мною? — Ты единственный, с кем я была откровенна, эн-Даниил, — голосом, более напоминавшим сонное бормотание, отозвалась девушка. — Возможно, оттого, что мы так странно встретились и провели слишком мало времени вместе… — Тогда ответь мне, правда ли, что Симон жив? — переходя к интересующему вопросу, протянул учёный. — Это мистицизм, ты всё равно не поверишь. Всё это очень сложно… Жаль, что ты видишь нашу семью в такие страшные дни. Каждый из нас теперь не то, что из себя представляет. Дай мне время, чтобы проснуться, и я всё объясню тебе. Договорив последние слова, Мария склонила голову набок, после, покачнувшись, откинулась на мягкие подушки, а Данковский, не желая нарушать её покоя, отправился к Тому Берегу Горхона. Нынче всё вокруг толкало к удивительной Башне, намертво приковывая взор, будто бы нарочно отсылало помыслы к её фигуре. “В этот раз я точно доберусь до нутра этого чуда”, — решительно сказал себе мужчина, ставя ногу на ведущие ввысь ступени. С каждым шагом жажда правды, подступая к горлу, разгоралась всё сильнее.***
Под вечер лазоревая гладь сокрылась за серыми густыми тучами, тяжёлым куполом нависшими над городом. Со стороны степи донёсся рокот первых громовых раскатов. Напуганные яркими вспышками сиротки и беспризорники оставили свои игры и разбежались прочь со Складов. Детям гром посередь полей напоминал о пугающих степных сказках, навевая потаённые страхи. Гаруспик только провожал глазами малышню и торопливо двигался по улочкам Узлов. Не далее как час назад он получил письмо Капеллы, содержавшее одну лишь строчку: «У Спички неприятности. Срочно приходите в “Сгусток”. В.О.». “Опять этот гадёныш ввязался в авантюру”, — шагая вдоль ангаров, пробрюзжал под нос Артемий. Не понаслышке знал, как падок тот на неприятности. От размышлений оторвал чей-то громкий, надрывный плач. Бурах замедлил шаг и огляделся, быстро выцепляя крохотную детскую фигуру — тёмнокудрый мальчик лет четырёх сидел на голой земле и зажимал разодранную кровоточащую рану. И без того покрытые заплатками штаны окончательно разлезлись на ушибленной коленке. — Ну-ну, не плачь, приятель, — участливо склоняясь, протянул степняк. Он осторожно осмотрел ушиб и вынул склянку из нагрудного кармана. — Это просто царапина. Сейчас я её обработаю. Последний прекратил плач и, поджав губы, упрямо мотнул головой. — Это совсем не больно, — откупорив крышку, успокоил Бурах. — Ты же взрослый мальчуган. Неужели испугался? — Я? Ничуть! — всё ещё шмыгая носом, просипел тот, дёргая ножкой и вытягивая коленку. Однако же, едва Артемий поднёс склянку к ране, пугливо зажмурил глаза. Гаруспик, хмыкнув, окропил ушиб настоем бледно-медового оттенка, а следом потянулся за бинтами. — Что у вас за игры такие, после которых все коленки в ссадинах? — беззлобно спросил степняк, моток за мотком покрывая колено эластичной повязкой. Невольно припомнилось собственное детство: тогда они со Стахом и прочей дворовой ребятнёй сами учиняли сумасбродные, опасные игры, рискуя не просто разбить колени, но переломать все рёбра. — Мы осенью всегда играем в Подземный Костёр, — поведал мальчуган, а после протянул укоризненным тоном, будто сообщал о чьей-то шалости. — А дядя Бакалавр хотел сказать неправду, будто он тоже в это играл. — Он никогда не обманывает, малыш. Может, пошутил, — с горькой улыбкой ответил Артемий. — Бакалавр тем и страшен, что не принимает ничего, кроме правды. Всё, что на неё не похоже, он уничтожит. Хотя зачем я это говорю? Не бери в голову. Отвлекаясь от сказанного, он потрепал того по чернявой макушке и осторожно поднял над землёю, посадил на крепкие плечи и направился к складу двудушников. — Эй, я похож на ездовую лошадь? — с напускной суровостью пробрюзжал гаруспик, в очередной раз получив пяткой по лицу. — Сиди смирно, а не то дальше будешь добираться на своих двоих. Доставив кроху к убежищу Ноткина, Артемий передал его на попечение старшей ребятни, а сам вернулся к прерванному маршруту. То тут, то там по-прежнему доносилась стрельба, а на его фигуре то и дело задерживались подозрительные взоры офицеров. Путь к дому Ольгимских и вовсе преграждали струи пламени. Огнемётчики яро выжигали обездоленную зачумлённую, а та, истошно визжа, беспомощно металась в объятом пламенем тряпье. Артемий осторожно проскользнул мимо, с толикой облегчения скрылся за дверью “Сгустка”. — Как же хорошо, что ты пришёл! — с порога несвойственно громким голосом окликнула его Капелла. — Кроме тебя мне и не к кому обратиться. Гаруспик с тревогой оглядел девушку: Виктория, от природы наделённая светлой матовой кожей, была сейчас совсем бледна. Он подступил к Хозяйке, желая выяснить, в чём дело, однако, заставляя обернуться, позади раздался скрип двери. Следом, запуская в помещение отголоски громовых раскатов, перед ними предстала Инквизитор собственной персоной. Капелла побледнела как мел и разом осеклась, отступая вглубь комнатушки. Артемий же, напротив, с изумлением приблизился к пришедшей: — Что ты здесь делаешь? — Прости? — чеканно бросила Аглая. — Я вообще-то Инквизитор. На меня предписания и запреты бакалавра не действуют. — Виноват, забылся, — вспоминая о высоком статусе дамы, обронил последний. — И всё же к чему этот визит? Что-то случилось? — Кто-то потушил сигнальные костры. Сначала я решила, что таким способом меня хотят дискредитировать перед Полководцем. Но, когда они явились, костры горели. Значит, причина иная, — на лице проскользнуло жестокое выражение, а руки сжались в кулаки. — Хотя этот факт всё равно представят как мою халатность. — Как так? Кому могли понадобиться костры? Они ведь, вроде как, служат, чтобы отпугивать зверей и злых духов, исторгаемых степью. Но это всё предания Уклада. — Сигнальные костры нужно зажигать по регламенту. Стандартная мера в условиях эпидемии, её нарушение строго карается… в моём случае особо строго, — сообщила Лилич и, в зачатке задушив рвущуюся досаду, продолжила: — Костры предупреждают тех, кто хочет войти в город, не зная об эпидемии. Хотя меня удивило то, что кострища были заготовлены заранее. Мне пришлось только расставить чумные флаги. — Кому же это могло понадобиться? — вопросил Бурах. — Как сказал бы бакалавр — “Qui prodest?”. — Что же это, и ты заговорил на латыни? — Дурной пример заразителен, — буркнул гаруспик, переводя тему. — Если тебя это успокоит, я разожгу их заново. — Ах, сделай милость! — на алых тонких губах расцвела улыбка. — Я слышала, что за это дело взялись некие энтузиасты. Дети. Собственно, для этого и пришла к дочери Влада. Однако теперь, когда вопрос улажен, я не стану задерживаться. С гордой осанкой и мерной поступью она направилась к порогу — в безмолвной тишине покоев гулкий стук её каблуков отдавался куда отчётливее. — Да. Вот так история вышла с кострами, — проводив незваную гостью взором, прошептала Капелла. — Они мне, в общем-то, безразличны, эти костры. Я даже рада. Они внушали мне ужас, как будто город и в самом деле был обречён. Но из-за них собой рискует Спичка. — Что на сей раз затеял этот пострелёнок? — Он с товарищем караулил возле костров. Говорил, что бакалавр вчера убил Альбиноса. Хотел лично убедиться. А теперь они решили зажечь костры и найти тех, кто их погасил. У меня плохое предчувствие. На глаза набегает дурная пелена. Отговори его, чтобы не ходил! — Не пропадёт твой Спичка, — уловив на себе умоляющий взор, заверил Артемий. — Положись на меня. Несмотря на напускное спокойствие, мужчина был не менее встревожен. Медлить было нельзя, оттого, в один рывок преодолев всё расстояние, помчался до окраин Земли. По свинцовому небу, словно в такт его тревоге, вновь прошёлся грозовой разряд, а буйный ветер, колыша высокую траву и подымая листья, усилил порывы. Издалека, подле мощной вязанки дымового кострища, степняк со смутной надеждой заприметил мальчишескую фигуру. Однако вскоре зоркий глаз различил и прочие детали: пусть и светивший белёсой макушкой, оный не был столь тщедушным, как Спичка, и в то же время уступал ему в росте. “Наверняка тот самый друг, о котором говорила Ольгимская”, — рассудил Бурах, приближаясь к беспризорнику с задиристым, расцвеченным синяками лицом. — О, Потрошитель! — с нотками уважения обронил последний. — Меня зовут Пень. Спичка о тебе рассказывал. — А сам-то он где? — Где-то шляется, на разведку пошёл. Мы костры зажигаем. В Каменном Дворе и Узлах уже без нас начали. А этими, в Земле, займусь я! — Помощь нужна? — Во! Это очень кстати будет! Посмотришь, как ловко я управляюсь с кремнем и кресалом!— оживившись, воскликнул Пень. — Глядишь, и Спичку найдём. Паренёк застыл перед снопом сухих веток, доставая из-за пазухи своих обносков тёмный кусок кремния и закалённую стальную пластинку. Пыжась и пыхтя, долго чиркал одним о другую, пока, в конце концов, не высек долгожданный сноп искр. Сначала вспыхнуло лишь несколько веток. Однако вскоре пламень перекинулся и на соседние, охватывая всю копну. Пень горделиво поглядел на Бураха и махнул в сторону следующего костра. Артемий лишь согласно двинулся вперёд, говоря последнему держаться позади. Он быстрым шагом шёл вдоль канатной дороги, изредка проверяя, поспевает ли за ним приятель Спички. Пусть Пень и не хотел показывать, с трудом передвигался меж трав, доходивших почти по пояс. Ещё одной преградой оказался наползавший сумрак. В тусклом предвечернем свете единственным ориентиром стали огни кургана Раги, за коим и располагался второй сигнальный костёр. Когда они миновали насыпь, вдалеке проступили его очертания. Заметив, что попутчик норовит обогнать и кинуться вперёд, Артемий строго придержал паренька. Оказавшись в десяти шагах от нужного места, прищурил волчьи светлые глаза и приподнял бровь, сразу же почуял неладное. Близь костра стояли ребятишки, облачённые в маски-капюшоны, сшитые в форме собачьих голов. Гордо нарекшие себя Псеглавцами, то были люди Хана, гнездившиеся в Башне. Насколько мог судить Бурах, Спичку эта братия ненавидела жгучей ненавистью. Те, в свою очередь, увидев рядом с Пнём отнюдь не Спичку, а степняцкую мощную фигуру, не рискнули испытывать судьбу, ринулись прочь. Гаруспик без особой радости посмотрел им вслед — теперь всё встало на свои места. “Интересно, что сказала бы Аглая, узнай она, что причина диверсии — куча ребятишек, к тому же возомнивших себя всесильной бандой?”. Такие же засады ожидали их и у других костров, однако грозный вид Артемия работал безотказно, мигом разгонял воинственно настроенных ребят. Едва усилиями Пня в уже успевшей лечь на поле мгле с громким треском занялся последний огонь, гаруспик смог вздохнуть с облегчением. Когда жар охватил чуть ли не каждую веточку, поглядел на яркий, почти обжигающий сгусток света, тянущийся к небесам своими языками: кто бы ни прибыл из Степи этой ночью, зарево увидит издалека. И всё же, стоило мужчине отступить, приятное марево сменила колкая осенняя свежесть. Бурах, равнодушный как к хладу, так и к пеклу, не повёл и мускулом, лишь заблаговременно угрюмился оттого, что нёс Капелле противоречивые вести: пусть Спичку он и не нашёл, узнал, какого рода угроза над ним нависла. Однако, стоило перешагнуть порог “Сгустка”, метания разом остались позади. Рядом с Викторией стоял живой и невредимый Спичка. Увидев наглую физиономию названного ученика, Бурах, снедаемый желанием отчитать за этакие вольности, свёл брови к переносице, вот только, взирая на счастливую улыбку Ольгимской, смягчился. Капелла с редкой для неё радостью глядела на мальчишку, а тот с безмолвным бахвальством нахально улыбался дочке Влада. Один лишь взор на эти юные, неокрепшие ещё фигуры вселял в Бураха надежду, а искренний блеск в устремлённых друг к другу глазах наполнял сердце чем-то светлым и отрадным. Махнув рукой на строгий менторский вид, он сдался. — Я так благодарна тебе за Спичку! Спасибо, Служитель, — одарив тёплой улыбкой, с горячностью сказала девушка, затем сердито пихнула стоящего рядом паренька. Последний что-то буркнул, но, умерив спесь, поднял к гаруспику озорные ясные глаза и путано, неловко протянул: — Ты это… спасибо тебе. В общем… извини, что пришлось побегать. — Береги себя. Раз уж такая важная птица, — простодушно отмахнулся Артемий.***
Данковский, тяжко дыша, взбирался всё дальше к вершине Башни, любовно именуемой Петром хрустальным бутоном. С пришествием темноты в вечернем небе тонкие грани чуда, будто бы зажжённая лампада, заструились мерным свечением. Даже выбившись из сил, с шумом ветра в ушах, с протяжным плачем птиц бакалавр продолжал идти. Что же так тянуло ввысь: стремление по хрупким ступеням взобраться к самым звёздам, возможность стать немного ближе к от рождения нам недоступным небесам или же что-то иное — он не мог объяснить. Где-то у подножия этой утопии, напоминая о вездесущем прожорливом море, доносились отголоски выстрелов и клич армейских псов. Учёный кинул взор через плечо, различая далеко внизу пламя огнемётчиков, а после сошёл ко входу в Агатовую Яму, коий, как и прежде, охраняли стражи-Псеглавцы. — Никто не войдёт в крепость! Приказ Хана. Ты несёшь Песочную Грязь на своём змеином плаще! — выступив в его сторону, отчеканил привратник Каспара. — Я принёс вам важные известия. Страж из-под маски оглядел говорившего пристальным, внимательным взором, а после обронил короткую просьбу подождать и растворился в Агатовой Яме. Данковский недовольно поджал губы, обводя глазами место, где мгновение назад стоял приверженец Хана. Следом отбил зубами дробь: находиться здесь на открытом пространстве становилось довольно зябко. К телу то ли от холода, то ли от нетерпения постепенно подбиралась дрожь. В конце концов, Псеглавец показался на поверхности и сообщил, что Хан готов принять визитёра. Бакалавр с готовностью ступил вперёд и с яркой, застлавшей всё вспышкой очутился перед сыном Виктора. Без малейших предисловий, не позволяя мужчине обмолвиться и словом, тот сам начал разговор. — Что задумала моя сестра? Неужели она решила выселить нас отсюда? — с тщетно скрываемой тревогой справился Каспар. — Ответь мне, как друг семьи Каиных. — Нет, конечно. Она на это не пойдёт, — поспешил успокоить Даниил, поминая, что с этой стороны подступаться бесполезно. — Я ведь знаю сестру, — с сомнением жёстко отозвался младший из Каиных. — Но не об этом сейчас. Я готов заключить с тобою сделку. Ты ведь хотел попасть в Многогранник? — Да, хотел, — твёрдо уверил учёный. — Тогда помоги нам укрепиться в позициях. С прибытием армии Башня пошатнулась — наше крохотное государство нынче под угрозой. Скажи, Аглая ведь наверняка общается с Блоком? — Нет, — покачал головой Даниил, припоминая и пылкую тираду генерала, и вспыльчивую брань Инквизитора. — Насколько я понял, они друг друга ненавидят. Пока что каждый делает вид, что второго просто не существует. — Ну, хоть с кем-то Блок успел пообщаться? — досадливо спросил некоронованный Князь. — Он знает, сколько нас тут, в Многограннике? — Если ты настаиваешь, могу передать — так, к слову. При случае, — небрежно обронил Данковский. — О, значит ты с ним на равных? — в стальных глазах занялся буйный блеск. — Нет. Не сказал бы, — с сомнением ответил Даниил, мысленно поставив себя подле победителя при Карстовых Бродах. — Однако Полководец прислушается к моим словам, за это я ручаюсь. — Что же. Тогда пообещай, что сообщишь, сколько граждан населяет Многогранник. Если он узнает о том, что нас здесь больше тысячи, что все мои приверженцы находятся под твёрдой рукой и следуют дисциплине, может быть, удастся избежать штурма. Эта Башня должна уцелеть: она удерживает грёзы, она призвана служить вместилищем детских мечтаний. Я могу положиться на твоё слово? — Не так давно я обещал это себе и Каиным, но повторю ещё раз: я сделаю всё возможное, чтобы сохранить Башню, — с пылкой искренностью заверил Даниил. — Хорошо. Этого мне достаточно. Теперь ты можешь войти и оценить, какое сокровище нам всем подарила судьба. Сомневаюсь, правда, что тебе удастся пройти хотя бы сквозь одну грань. Увидишь, что увидишь, — он кивнул на одну из печатей, устилавших этот будто бы бумажный пол. Когда визитёр приблизился к метке, с лёгкой усмешкой добавил: — Расскажешь потом о впечатлениях. Данковский же, вобрав грудью как можно больше воздуха, сделал шаг вперёд. Едва подошва обуви коснулась причудливых чернильных чертежей, сердце охватил невнятный трепет. Тело подхватил невидимый водоворот, а перед лицом пронеслись яркие сгустки света, похожие на всё разом — мерцавшие в потёмках светлячки, солнечные зайчики и радужный волшебный семицвет. В голове звенели не то мерная симфония ксилофона, не то чистый звон хрустального колокола. Постепенно буйная гамма красок и звуков перестала, и Даниил поражённо поглядел кругом: Пётр был прав, у Башни не было ни границ, ни пределов, ни рамок. Она напоминала шаткий картонный домик, расцвеченный разноцветными детскими светильниками: на будто оклеенных пожелтелой бумагой, покрытых теми же чернильными символами стенах играли янтарные, изумрудные, сапфировые и рубиновые лучи. От пола к вершине тянулись мириады лестничных пролётов, каждую ступень которых устилали сложенные из бумаги фигурки оригами: цветы, журавлики и лебеди. Подобно “Лестницам в небо”, пролёты уходили в никуда, однако дети уверяли, что эти лестницы ведут к фантазиям и ярким снам. Данковский замер, зачарованный увиденным: если бы воочию не узрел картонные контуры, никогда бы не поверил, что подобное действительно существует. Однако то была обозримая и осязаемая реальность, он ощущал хрупкий пол под своими стопами. Оттого здесь, в самом сердце Башни, бакалавр лишь уверился, что сделал правильный выбор: отныне за свою Утопию он будет биться до конца, не считаясь ни с кем и ни с чем.