К концу которого со сцены сходит разом несколько фигур, тем самым отымая у химеры право на существование.
Часы соборной башни мерно отбивали двенадцать: над городом давно лежала траурная чёрная вуаль вдовицы-ночи, а на пустынных улочках остались только одинокие фигуры офицеров. Ветер в эту пору был особенно суров, не прекращал ни на секунду: резкие промозглые порывы то и дело пригибали крепкие ветви, раскачивали вывески на ржавых цепях и подымали над тротуаром листья и песок. Едва же завывания затихали, в воздухе, въедаясь в разум, повисала глухая тишина. Вскоре по округе снова расползлось безмолвие и со Складов донеслось суетливое гулкое бряцанье, а следом из-за ангаров выплыл дамский силуэт. В этакой тревожной обстановке оный ощущался инородным, было нечто противоестественное в том, что эта хрупкая голубка отбивает каблучками по впитавшей мор земле. Лара беспрестанно прижимала руку к груди, напрасно пыталась унять буйно бьющееся сердце. Оглядевшись по сторонам, девушка плотнее завернулась в свою накидку и ускорила шаг. Сейчас пугало всё вокруг: плач птиц над головой и приходящий из степи гомон, случайные мерцающие тени и редкие винтовочные выстрелы, но более всего давила тяжесть собственного замысла — под полой плотной накидки во второй руке она сжимала рукоять карманного пистолета с красноречивым именем “оружие последнего шанса”. С каждым следующим ударом сердца, с каждым новым шагом страх расползался всё дальше по жилам, намертво обымая тонкую шейку. Лара только горько вздыхала, понимая, как далека от своего отважного отца. Навряд ли в данную минуту она была способна объяснить, чья незримая длань подтолкнула к роковому решению, однако размышления такого рода и не возникали в голове. За прожитые ею двадцать пять лет Равель вконец разучилась различать светлые и серые тона, уже давно не жила для себя, оттого свято верила в единственную истину: в полной мере людей раскрывает только горе, а поступки всякого — следствие глубокой раны. Она, само собой, не исключение. Когда минул квартал Утробы и из-за вереницы закоулков и задворков показались очертания Управы, дама замерла на месте, с тревогой отступая назад. Сила духа иссякала, нетвёрдая воля постепенно давала брешь. На мгновение внутри поднялось желание оставить всё, как есть, и возвратиться в Приют. “Нет, оступаться нельзя!” — тотчас отгоняя эти мысли, барышня тряхнула головой, растрепав смольную копну заправленных под ворот локонов. На бледном изъеденном скорбью личике проступила пылкая решимость. — “Клара доказала мне, что позор, который лёг на наш дом, — страшная ошибка военных! Я всегда в это верила… а теперь знаю точно, во всём виноват Блок. Он тогда уже командовал армией”. Так, призывая в помощь все душевные силы, она впервые доверилась судьбе и шагнула вперёд. Сошла по ступеням небольшой лестницы и подошла к массивным дверям Управы, высившейся над землёй серой твердью — стоявшие перед воротами стрелки ожидаемо приметили ночную гостью. Увидев блеск начищенных орудий, непроницаемые лица и бойкие фигуры офицеров, Лара ощутила, что колеблется. — Не двигаться! — выставляя приклад, окликнул офицер. — Отвечайте на наши вопросы. Почему на улице во время комендантского часа? Цель вашего визита? Суровый тон стал сродни удару, по телу пробежала дрожь, и Лара ощутила, как земля уходит из-под ног. Чудом не лишившись чувств, пролепетала нетвёрдым голоском: — Мне нужно увидеться с генералом Блоком. — Блока нет на месте. Кто его спрашивает? — Передайте, что приходила дочь капитана Равеля, — с внезапным порывом отозвалась барышня. Но в тот же миг её как будто парализовало: позади раздался трубный раскатистый голос. — Капитан Равель? Я помню это имя. Что я могу сделать для дочери покойника? Офицеры разом осеклись, а даму вовсе бросило в жар. Медленно, словно под дулом пистолета, та повернула голову к говорившему. Перед ней был дюжий широкоплечий мужчина с ясным, открытым взором при генеральских погонах. На лоб ниспадали пряди коротких кучерявых волос, меж густых бровей пролегли ранние морщины, а на подбородке под правым уголком губы виднелась приметная чёрная родинка — не таким представляла себе Лара виновника смерти отца. Не выдержав прямого взгляда, она потупилась в землю и покачала головой. — Ничего. Я пойду. Меня ждут в Приюте. — Я не позволю даме в одиночку перемещаться по улице в такое время, — он махнул стрелкам у входа. — Вы, двое. Позаботитесь об этой особе. Армейские без малейших пререканий подступили к Ларе. Та, в свою очередь, не в силах сдвинуться с места, неотрывно взирала на удалявшуюся фигуру Полководца до тех пор, пока он вовсе не скрылся за дверьми Управы.***
Даниил поднялся на постели, вырванный из сна оглушительным настойчивым стуком. Спросонья он потёр глаза, задаваясь вопросом, кому опять понадобился в эту рань, — за окном не было ещё пяти утра — нащупал ногами тяжёлую обувь и натянул на плечи повидавший виды плащ. Затем наконец-то спустился к визитёру, коий до сих пор барабанил по двери. Открыв, Данковский обнаружил на пороге человека из дома Равелей. Взглянув на перекошенное иступлённое лицо, сразу осознал: тот пришёл отнюдь не с добрыми вестями. — Доктор… Лара. В Приюте… Скорее! — бессвязно выкрикнул последний. Однако бакалавр понял всё без уточнений, схватил саквояж, закинул на плечо карабин и понёсся вслед за говорившим. На небе только занималась заря, и город охватила оставлявшая у всякого прохожего привкус безотрадности предрассветная серость. Под гнётом оной мужчина и проделал путь от Створок до Седла. В особняке Равелей стояли ропот и сумбур. Как только бакалавр показался на пороге, обитатели Приюта разом повернулись в сторону пришедшего: на лицах каждого играло одно и то же нечитаемое выражение. — Сюда, доктор, — осторожно направив его движение, протянул сопровождавший человек. Он открыл перед Даниилом дверь и пропустил внутрь. Ступив на порог, учёный глухо простонал — здесь он увидел то, чего так опасался: подле кровати, на полу своей тесной комнатушки лежала бездыханная Лара. Лицо несчастной рачительные обитатели Приюта покрыли тканью, однако же теперь окрашенной в красный. Под головою так же, впитавшись в светлый ворс ковра, успел застыть бордовый след, а по постельному белью и стенам разлетелись мясистые ошмётки. В пальцах опасно поблёскивала оружейная сталь. — Как это произошло? — хрипло спросил учёный, повернувшись к недавнему своему попутчику. — Прошлым вечером Лара вела себя странно, — собираясь с силами, тот начал сбивчивую речь. — В какой-то момент даже исчезла из особняка, а когда вернулась, на дворе стояла поздняя ночь. С ней, к слову, было два стрелка Полководца. Тогда мне показалось, что Лара бледнее обычного. Как только армейские ушли, она заперлась у себя, — говоривший осёкся, будто каждое новое слово вставало поперёк горла. Нервно сглотнув, шепнул дрожащим голосом: — Несколько часов в комнате было тихо. А потом… потом послышался громкий выстрел. Все сразу же кинулись к двери, стали звать её. Но ответа так и не последовало, и дверь просто снесли с петель. — Вы трогали тело? — уточнил мужчина, наклоняясь к покойнице. — Когда бедняжку нашли, она лежала ничком в пол. Мы только перевернули её на спину и покрыли тканью лицо. — С вашего позволения я осмотрю? — Даниил потянулся к тряпке, с одной стороны ставшей бурой от крови. Получив согласный кивок, стянул её с лица. Все, кто толпился у двери, поспешили ретироваться, а Даниил, достав из саквояжа инструменты и перчатки, начал осмотр. Зрелище и правда было не для слабонервных. Осторожно раздвинув в стороны пряди пышных спутанных волос, мужчина быстро отыскал надорванную по краям округлую пробоину входного отверстия, окружённую оружейной копотью и розовато-красным ореолом. Снаряд от пистолета оказался в конце раневого канала. Полоснув по растянутой коже скальпелем, бакалавр осторожно извлёк пинцетом лёгкий патрон сорок первого калибра. Теперь мужчина окончательно уверился: помочь бедняжке было невозможно, смерть наступила почти мгновенно. Всё то время, пока он изучал путь раневого канала, собственную голову наполнял несносный сонм укоров. В памяти всплыло предупреждение Люричевой: “Вы не остановите Лару, я вижу её насквозь. Она ведь найдёт таки пистолет”. Он был предупреждён об этой бестолковой затее. Знал, что Юлия играет с судьбой, знал, что Лара идёт на убийство. Отчего же тогда не проследил, почему пустил всё на самотёк? Данковский виновато взглянул на побелевшее лицо покойницы, словно в нём искал проклятий или осуждения, но в остекленевших глазах застыла только скорбь, накопленная за короткую безрадостную жизнь. Мужчина покачал головой и протянул ладонь, мягко опуская ей веки. — Спи спокойно, Лара, — глухо прошептал Даниил. После, возвращая разуму трезвость, вытянул из судорожно сведённых холодных пальцев пистолет, покрытый кровяными брызгами. То был компактный несамозарядный “Дерринджер”— будто бы игрушечный пистолетик, удобно лежавший только в самой крохотной руке. Даже Даниилу, от природы обладавшему достаточно узкими руками, оный и то не пришёлся бы в пору. Сомнений в том, где дама совершила смертоносную покупку, почти не осталось: во всём городе учёный дважды подозрел подобное оружие. Партия “Дерринджеров” водилась в обороте на Складах, ещё один был в личном пользовании у Клары. Бакалавр с сомнением нахмурился: вряд ли девочка-воровка позволит напасть на свой след. Оттого, завернув пистолет в ткань, отправился потолковать с главным кладовщиком города. Филин ожидаемо обитал в своём ангаре. Окружённый парой распутных Невест, тот, развалившись на импровизированном троне, потягивал из горла твириновую настойку. Данковский, показавшись на пороге, опасно блеснул глазами и двинулся прямиком к главарю. — Здравствуй, доктор, — тот сверзил со своих коленей травяных девиц и вышагнул навстречу гостю. — Ты к нам за товаром пожаловал? — Нет, Гриф, не за товаром, — сквозь зубы скрипнул бакалавр и показательно перевесил карабин на другое плечо. — Скорее, наоборот, — он вытянул из-за пазухи плотный свёрток и, размотав ткань, показал “Дерринджер”. — Твоё добро? — Почём я знаю, — развязно развёл руками вор. — А даже если и моё, ты-то чего крысишься? — Я ведь по-хорошему спрашиваю, — цокнул языком мужчина. — Но могу спросить от имени Инквизитора. — Ладно, ладно, — без прежнего нахальства отозвался Филин. — Давай, говори. Что хотел узнать? Только без этого всего… — Ты продал этот пистолет некой даме, так? — Была здесь одна пигалица. Залетела поздним вечером, на вид голубка голубкой. Тряслась, дрожала. Говорит, дай, мол, пистолет, да чтобы непременно пульками стрелял, а я взамен все ценности отдам, что от батюшки остались. Ну а я что, намоленный, чтобы от звонкой монеты отказываться? — Нет, в этом городе всего одна блаженная воровка, — фыркнул бакалавр, останавливая главаря жестом. — Этого достаточно, Гриф, я услышал всё, что хотел. Когда он вышел из ангара, со стороны степей над городом уже занималось тусклое утреннее солнце. Прикрывая глаза от первых лучей, Даниил поплёлся по поросшим сорняками шпалам. Зажав в зубах сигарету, неторопливо возвращался к Каменному Двору — впереди предстоял разговор с Аглаей Лилич. — Итак? — без любезных реверансов бакалавр в ожидании вердикта подступил к даме. — Я изучила чертёж зеркальной постройки, — подыгрывая этому желанию, отозвалась Инквизитор. — По сути своей Многогранник не здание. Это машина. Одного я не могу понять: как её поставили? По ощущениям, именно она гонит из-под земли отравленную органику. Согласитесь, это было бы весьма символично. Учёный ответил только несогласным взором, с сомнением качая головой. — Есть, есть в подобном исшествии некая привычная логика… общая логика устройства мира, — настойчиво продолжила Аглая. — Проверить это, впрочем, не сложно. В ближайшее время я изыщу чертежи фундамента и увяжу причинно-следственные связи в единую картину. А вы, Данковский, какого мнения о данной постройке? — Как и прежде — хорошего. Это блистательный памятник дерзанию человеческого ума, — поведал бакалавр, до сих пор завороженный увиденным в Башне. Затем добавил с толикой печали. — Я чувствую лёгкую зависть. Создатель этого творения, так же, как и я, совершил попытку прорваться туда, куда закрыт доступ человеку. Но в отличие от меня, он в этом преуспел. — Такой ответ был слишком предсказуем, но он лишь подтверждает мои догадки. Одни и те же вещи мы с вами видим с разной перспективы. Всё потому, что вы орудие Закона, а я — его Слуга. Данковский тревожно взглянул на говорившую, как будто между строк читал свой приговор, дама же продолжила, отмахнувшись от сказанного: — Оставим это. Скоро источник будет установлен… дело сталось за малым. К тому же в ближайшее время из Боен вернётся Бурах. — Судя по тому, что я слышал, Старшина Боен — страшный человек. Неужели молодой Бурах сумел совладать с этим чудовищем? — маскируя под простое любопытство рвущуюся из глубин души тревогу, поинтересовался Даниил. — Сумел, и даже весьма успешно. Недавно Оюн открыл Артемию истинный смысл “Удурга”, — гордо, словно сообщала об успехах мужа или брата, поделилась Инквизитор. — Что значит слово “Удург”? — “Тело, вместившее в себя мир”. Учёный изумлённо вперился в Аглаю, обдумывая только что услышанное: по крупицам в голове вызревало смелое и неожиданное предположение. С учётом удивительных фактов, которые вчера поведало семейство Каиных, Симон, чья душа растворена по всему городу и для которой ныне подготавливают место в Многограннике, вполне мог подойти на роль Удурга. К тому же именно Симон — последний подопечный Исидора. Очень вероятно, на него и указал в наследстве покойный Служитель. Наметив подходящий случай переманить гаруспика на свою сторону, мужчина несколько воспрянул духом. Причины этого Данковский объяснить не мог, однако от одной возможности наладить прошлую незримую сродственную связь становилось удивительно легко. — Не смею более задерживать, — странным, изменившимся тоном, между тем сказала Инквизитор. — Об остальном я позабочусь и без вашей помощи. Считайте, на этом ваше поручение окончено. Даниил слегка передёрнулся и отступил от говорившей. Не тешился напрасными надеждами, что брошенные на прощание слова предвещали что-то хорошее: тучи постепенно сгущались над горизонтом. Впрочем, это заставляло торопиться, подталкивало объясниться с бывшим другом, пока Аглая не истолковала всё по-своему. Бураху эта женщина превратно передаст его мысли, извратив саму суть идеи — учёный не сомневался. С лязгом затворив многопудовые створки Собора, поспешил к Термитнику, где ныне обитал Артемий: минуя заражённые кварталы и недобитых душегубов, проносясь мимо баррикад армейских и отрядов огнемётчиков, он на одном дыхании добрался до Земли. В квартале Жильники, однако же, замедлил шаг, привлечённый подозрительным скопищем местных. Из толпы доносились стенание и громкий беспокойный ропот, за коими уже угадывалась распря. До мужчины долетали только смутные, подобные шипению гадюк обрывки фраз, но даже их хватило, чтобы Даниила бросило в жар. — Вы ведь слышали? Симон-то жив… жив! — заговорчески сказала дородная горожанка. — Это всё Каины — проклятые чернокнижники, водили нас за нос всё это время… По их вине на нас напал мор! — сжимая кулаки, пылко подхватил заводской в промасленной шерстяной накидке. — Лживая сволочь! Плетут свои сети накануне всеобщей гибели… Ах, хоть бы нашёлся тот, кто разоблачит этих злодеев! — подливая масла в огонь, ненавистно ввернул третий. Бакалавр взнервлённо потянулся к своему шарфу, душившему сейчас не хуже удавки, и рвано глотнул воздуха. Затем оправил на плече винтовку и, не колеблясь, ворвался в кружок подстрекателей. Увидев учёного, чернь сразу смолкла. В глазах плескалась плохо скрытая ненависть, однако блеск оружейной стали и статус инквизиторского представителя изрядно отрезвляли. — Я слышал ваш разговор! — гневливо процедил Данковский. — Откуда взялись эти вопиющие мерзкие слухи, не имеющие ничего общего с реальностью? — Это не слухи, это правда! — напирая, отозвался фабричный, и лишь предупредительно выставленный карабин позволил бакалавру сохранить дистанцию. — Мы знаем, ты, доктор, якшаешься с этими колдунами, но даже тебе не задушить правды. Катерина сказала… она увидела Симона в Горнах. Хозяйка Смиренников почувствовала их обман. — Катерина. Вот оно что, — будто бы прозрев, протянул Даниил. — Снова это полоумное семейство вставляет палки в колёса. Как я и думал, от Земли не стоит ждать ничего хорошего. Он яро отступил от горожан и двинулся к давно осточертевшему “Стержню”. С грохотом ворвался в покои женщины, вперившись суровым, требовательным взглядом, но тут же сорвался на тяжкий вздох: Сабурова и раньше не была образчиком здравомыслия, а в этот раз и вовсе походила на помешанную. — Вот и вы! — прежде чем пришедший что-либо сказал, громко увещевала опальная дама. — А я только вас и ждала… знала, что рано или поздно вы придёте. Только вам и спешила открыть! Вам, который ради него и явился сюда. Понимаете ли, о чём я… понимаете, о ком я говорю?! — …И снова ваши речи бессвязны, — утомлённо буркнул мужчина. — Как и тогда, в день нашей первой встречи. Если бы не местные, я, вероятно, ни за что бы и не догадался, что речь идёт о Симоне. — Симон жив, бакалавр! Я видела, как он появился в Горнах! Я ведь чувствую его… не могу не чувствовать! Я проснулась, но это ощущение осталось со мною. — Что за вздор? Наверняка это морфий в вас говорит, дорогая Катерина. Да и, если Симон жив, почему же вы не чувствовали его присутствие всё это время? Не воскрес же он из мёртвых? — Я не стала бы вводить вас в заблуждение. К чему? Нашей семье уже не подняться из пепла. Мой муж оставил свой пост, я отреклась от титула Хозяйки в пользу дочери. — Клара теперь Хозяйка Смиренников? — подымая брови, воскликнул Даниил. — Да, — женщина слегка кивнула седеющей главой. — Я лишь хочу заслуженной кары для злодеев, ужасной ложью обрекших весь город. Дыма без огня не бывает, вы должны понимать. Каины обязаны понести наказание. Нужно убедиться, что он жив. Отдать их на расправу Инквизитору, ибо единственное, что в ней есть хорошего, так это ненависть к ним. — Довольно, — железным тоном прерывая буйный говор, осадил учёный: — Я больше вам не верю. Ни единому вашему слову. И мне претит та ненависть, которой вы, я вижу, переполнены. Он смерил даму гневным взором. Сомнений в том, что Катерина использовала нынешнюю слабость Каиных, теперь не оставалось. Пока, погружённые в мистический сон, они возлежали в Горнах, Сабурова расчётливо подгадала удар. Использовала мнимое убийство Симона в попытках окрестить своих противников виновниками мора. Плоды навета, впрочем, быстро расползались по Земле, то тут, то там вспыхивая новыми слухами. Учёный выбрался на улицу, мгновенно попадая под мелкую холодную морось. Данковский брезгливо фыркнул и тряхнул головой: вымокшие непослушные пряди лезли прямо в глаза, а в воздухе зависли приторная сладость мёртвых тел, смрад гнили да сырого дерева. Мужчина даже поднял тонкое запястье к носу и крепко вжал в него рукав плаща. И без того скверное настроение сделалось напрочь омерзительным. Пока, бредя к Термитнику, он миновал слякотные грязные улочки и огибал худые кособокие лачуги, тошнотворное постылое чувство множилось и разрасталось. Из квартала “Дубильщиков” вышел к полусгнившим кривенькими заборам, за коими лежал Пустырь Костного Столба, прозванный так местными из-за огромной торчавшей из земли кости. Оная располагалась в самом центре, среди огромных каменных валунов, и по поверьям, являлась остатком сломанной ноги Шабнак-Адыр. Ещё на подступах учёный заприметил некое оживление: близь валунов столпился десяток горожан, а чуть поодаль виднелись три чернявые фигуры одонхе. Когда же бакалавр приблизился и вовсе обомлел — за спинами червей, вздымаясь от тяжкого дыхания, лежала туша огромного размерами превосходящего любого дикого тура быка. В шее у животного засела та самая кость, отчего оно, недвижно прикованное к месту, подавало слабые признаки угасающей жизни. Меж тем, пока мужчина созерцал очередное варварство, горожане успели собраться кругом, а вставший в центре возвёл длани к небу и, перекрикивая дождь, возвещал: — Слушайте люди! Внимайте знаку божественному! Ибо имеет место иносказание! — Да что же ты орёшь так! Пощади мои уши, — подступая к смутьяну, поморщился Данковский. Однако заводила, как будто не заметив этих слов, грянул с новой силой: — Слушайте моё толкование, честный народ — это нам в ясной форме выражено, кто повинен в наших бедствиях. — Кто же? — испытующе поднял бровь мужчина, заранее зная, к чему всё идёт. — Люди, люди! Собирайтеся и соседей и ближних своих призовите! Пусть всяк узрит! — в упор не замечая бакалавра, надсаживая глотку, протянул тот. — Ибо сие означает, что каинова башня наш город убивает, — он убеждённо направил перст на чуть живую тушу. — Бык здесь наше поселение знаменует. Кол же острый позорный — мерзостное каинское творение. Мудрствование непотребное. Простецы забурлили, зароптали. В глазах теперь горел такой же фанатичный пламень, какой Данковский видел в самый первый день, когда подобный сброд линчевал твириновую деву. Он ясно помнил зверские рожи тех, кто с радостью взирал на объятую пламенем танцовщицу. — Изничтожайте их, нелюдей! — самозабвенно вопя, продолжил свой призыв заводила. — Симон был нелюдь, за его грехи на нас мор обрушился. А Мария, внучка его, скоро до звёзд дотянется и почнёт нас гнуть, править колдовским образом, как мать её, Нина, в прежние времена! Убить её надо, растерзать и выдать людям, полакомиться! Пламенную речь прервал оглушительный раскатистый выстрел: Даниил, не в силах слушать гнусные речи, совершил предупреждающий выстрел в воздух. Пустырь обезлюдил в считанные секунды: мужчины, щерясь, отступили прочь, за ними, семеня ногами и задирая полы юбок, устремились женщины. Данковский проводил их взором, качая головой — дело принимало нешуточный оборот. В первую очередь избавиться стоило от полумёртвого животного, подогревавшего зачинавшуюся смуту. “Сейчас самый эффективный инструмент для решения любых вопросов — армия”, — рассудил учёный, двигаясь в сторону административного центра. Разговор с Артемием, очевидно, приходилось отложить. По дороге набросав короткое послание для Бураха, попросил у малышей доставить весточку мужчине, взамен вручил щедрую горсть фундука и грецких орехов, считавшихся у детворы чем-то вроде марок или же коллекции монет. — Командор! — вбежав в Управу, окликнул Даниил. — Я спешу доложить о деле чрезвычайной важности! В бедных кварталах города назревает мятеж. — Пусть с этим разбирается Инквизитор. Мятежи — её самое прямое дело. Она не делится со мной информацией, а я не буду вмешиваться в вопросы её компетенции. Не из мстительности. Только чтобы не помешать чужим расчётам. — Нет, — с сомнением мотнул головой учёный. — Что-то мне подсказывает, что Инквизитор с этим не разберётся. Скорее, наоборот, внесёт свою лепту. — Признаюсь вам, я в ярости! — выслушав учёного, на всю комнату прогромыхал Полководец. — Директива, которую я получил, предоставляла мне самые широкие полномочия и принятие стратегических решений. Об Инквизиторе не было сказано ни слова, и вот теперь… — Нам ли не знать о коварстве Властей, — пожал плечами Даниил. — Но вернёмся к мятежу. Там есть особенные обстоятельства, которые прямо касаются вашей ответственности. — При всём уважении, бакалавр, я и сам прекрасно знаю, за что и перед кем несу ответ, — Александр низко опустил густые брови, от чего непроницаемое лицо стало даже более суровым. — Я отвечаю за жизни своих солдат — это раз, за то, чтобы эпидемия не поползла отсюда дальше — это два, и главное, я обязался вынести справедливое решение о судьбе этого поселения. Если ваше дело не имеет ничего общего с перечисленным — очень сожалею. — Напротив, — цепко ухватившись за его слова, протянул мужчина. — В центре бедных районов города разлагается туша гигантского животного. Вы представляете себе последствия? — Где это? — разом меняя тон, спросил Блок. — Здесь, — подойдя к разложенной на столе карте, Даниил упёрся пальцем в отмеченный на ней пустырь. Затем, придав голосу встревоженную интонацию, добавил: — Опасаюсь, это тело набито заразными спорами. Нужно сжечь его, желательно как можно скорее! — Гм… я сделаю так. Поставлю в известность Лонгина, командующего ротой огнемётчиков. Он доблестный офицер, горячее сердце. Его назначили ко мне в часть как раз перед этим делом. Вот пусть и исполняет свои обязанности. Данковский задумчиво хмыкнул, припоминая, где до этого мог слышать упомянутое Полководцем имя. Однако, опасаясь, как бы тот не изменил намерений, оставил прошлую думу и бойко произнёс: — Я вас отлично понял, командор. Этого я и хотел. Все исполняют свои обязанности. Тревога постепенно унималась: пусть всех проблем вмешательство военных не уладит, как минимум избавит от лишнего источника волнений и, что важнее, отвлечёт внимание простонародья.***
Последние два дня все поручения и помыслы Артемия концентрировались возле Боен — просьба Аглаи, задача Блока, но главное, и личные чаяния. Нечто беспрестанно нашёптывало, что вскоре здесь пролягут его Линии, что в этом месте он находится по праву и что оно играет ключевую роль в судьбе всего города. Ощущения такого толка никогда не лгали — тому имелось множество надёжных подтверждений. Изрядную долю времени гаруспик проводил, работая в Термитнике и опускаясь в Бойни, стремился изыскать ещё изреженной необычайной крови. А чтобы то было сподручнее, он прихватил с собою немного склянок и перегонный аппарат. Вот и теперь мужчина вычищал поддон и смазывал маслами старый механизм отцовского устройства, однако от рутины быстро отвлекло два дюжих мясника. Раскатистую гулкую поступь Артемий различил задолго до того, как оные себя обнаружили. — Греет тебя тепло Суок, ойнон, — слегка склоняя голову, доложил один из визитёров. — Мать Настоятельница ждёт. Она желает передать тебе частицу своего благомудрия. — Надеюсь, повод более серьёзный, чем её обычные забавы, — буркнул под нос степняк, утомлённый частыми капризами малышки. На ходу отёр руки от маслянистых примесей и, кинув тряпку в угол помещения, отправился к церемониальной зале Тычиков. Девчушка ожидала на своём пьедестале. Взирая на пришедшего с хитрым прищуром, заранее нетерпеливо посмеивалась. — Здравствуй, здравствуй, здравствуй! — почти нараспев протянула Тая. — Скажи, ты уже видел быка? — О каком быке ты говоришь, Мать? — Высший. Ты ведь слышал о Высших? Это очень важный бык, — поведала Тычик, не удержав новый смешок. — Он появился внезапно. Это для тебя. Сходи и проверь. Сам догадаешься, что с ним делать. — Смех тут неуместен, — нахмурился гаруспик. — Где он, твой бык? — Место, где торчит очень большая кость. Говорят, она не растёт изнутри, а это обломок. Суок увязла в этом месте ногой, а когда выдёргивала — обломала. Поэтому у каждой Шабнак вместо ступней — острые косточки. — Ты о Пустыре Костного столба говоришь? — уточнил Артемий, припоминавший всего одно такое место в городе. — Именно, — Настоятельница с силой махнула головой. — А теперь ступай и думай. И помни, он нужен… в смысле, нужен живым. Но можно не снимать… — Вот же задала задачку, — с сомнением обронил мужчина, опасаясь, как бы это всё не оказалось новой незатейливой игрой крохи. Но пренебречь словами Матери не мог, к тому же добраться от Термитника до Пустыря было делом пяти минут. Под сонм протяжных стонов заражённых и хрипы умирающих он миновал лачуги и лавчонки, затем свернул к поросшей жухлым сорняком полянке. Здесь по краям стояли оккультные конструкции из палок и ветоши, а в центре между серых валунов белел обломок кости. — Неужели не соврала? — протянул под нос Артемий, различая очертания огромного степного тура. Как только Бурах подбежал к одонхе, что стерегли диковинного зверя, к нему обратились их нескладные пучеглазые морды. — Он умирает. Подходить нельзя! Трогать тоже! — возроптали черви. — Даже не пробуй, не выйдет! Как тебе коснуться его. Ты пока не Старшина. — Кто здесь одонг? — коротко справился гаруспик и поражённо обратился к шагнувшему вперёд главному. — Откуда это взялось? Последнего убили три дня назад! — Жертвенная кровь ушла в землю, не так ли? Вот он и вырос, — с раскатистым, похожим на звериное рычание смешком, ответил червь. — И ты туда же? Смеёшься, — скривился Бурах. — Скажи лучше, как с ним быть? Нельзя ведь так его оставить. — Это у тебя, сын Исидора, мы хотим спросить. От имени своих приближенных, от имени будущего поколения реши, что делать с этим туром. Артемий задумчиво поморщился и приблизился к быку, взирая на рваную запёкшуюся рану в мощной шее, на остророгую и черноокую морду, на чудовищных размеров изредка вздымавшееся тело. — Прежде чем я вынесу решение, скажи, действительно ли этот тур — Высший, чьи линии во всём подобны линиям Вселенского Быка? — Проверь его кровь, если хочешь знать, — тяжело ворочая языком, отозвался одонг. Гаруспик торопливо потянулся к груди и выудил из недр кармана узенькую хрупкую склянку. Склонившись к туше, он подставил оную под скупо льющую из раны струйку крови. Когда сосуд слегка наполнился бурлящей и вязкой, почти прозрачной жидкостью — гаруспик убедился, что перед ним Аврокс: она во всём была подобна той, какую Бурах бережно унёс в своей горсти. — Да. Это Высший, — уверенно сказал степняк. — Нужно снять тушу с кола: устранить острую кость и восстановить кровопотерю. Я хочу это сделать. — Что ж, ты решил, Служитель. Приходи завтра. Мы поддержим в нём жизнь. На рассвете сюда явятся помощники, они помогут его убрать. — Будь по-твоему, Кровный, — согласился Артемий, надёжно пряча сцеженную кровь. Он вновь отправился к Термитнику, намеренный вернуться к прерванным делам. Однако на обратном пути его настигла целая ватага из детишек. — Сын Служителя, постой, Сын Служителя! Тебя искал дядя в змеином плаще! — шумно пропищала детвора. Обступив мужчину буйным хороводом, они впихнули в широкую степняцкую ладонь записку и с озорными вскриками пустились врассыпную. Бурах же в некотором замешательстве развернул бумагу. «Мне известно о загадке, над которой ты бьёшься: ты веришь, что твой отец связал себя обязательством сберечь существо высшего порядка. Теперь я осознал, что наши цели могут оказаться ближе, чем кажется. Возможно, даже понял, кого имел в виду покойный Исидор. Приходи в “Омут” этим вечером, я поделюсь соображениями, кем может быть твой удург. P.S. Не говори Аглае — она всё объяснит превратно. Я чувствую, ей не по душе мои взгляды. Пусть это останется между нами. Даниил». Артемий недоверчиво взглянул на подпись адресанта. Последнее послание совсем не походило на прошлые: не было ни гонора, ни эго, за каждым словом ныне он улавливал отчаянные конвульсивные метания загнанного в угол человека.***
Кладбищенскую территорию обымало вечное безмолвие. Только изредка к нему примешивался тихий шелест трав, что густо проросли среди надгробий. К тому же о себе напомнило соседство со степным раздольем: врываясь буйством красок, на изгороди и стенах строжки да облупившихся полуразрушенных могилах играл зловещий багрянец закатного зарева. Данковский потянулся к пачке. Лицо мужчины будто оскудело на эмоции и толком ничего не выражало. Он молчаливо созерцал, как скрытый тканью савана труп Лары неспешно забирает земля — единственно стараниями учёного несчастную минула варварская участь прочих, и тело удалось похоронить. Под боком, мерно черпая могильную землю, трудилась Ласка. Крохотная, хрупкая, она, пыхтя и кашляя от напряжения, с трудом подымала комья грунта. Но даже так разрытая глубокая яма неспешно, горсть за горстью заполнялась землёю. Промеж белёсых локонов на кожу и одежду уже налип упрямый чернозём, но та, всецело погружённая в работу, сжимала рукоять лопаты посиневшими от холода руками. Лишь временами прерывалась, оправляла сбившиеся прядки и отирала лоб. Ласка, пусть и утомилась, не щадила сил, горячо желала приветить здесь новую гостью. Равель она любовно отвела участок близь своей сторожки. Знала, что с зарёй сюда первее прочих мест ложилась позолота солнца, а с сумерками — серебро луны. Педантично разровняв свежую почву, девушка смахнула слёзы с кончиков ресниц и скрылась у себя в клетушке. Данковский же поморщился от яркого заката, выпуская из носа тонкие струйки дыма. Затем понуро притоптал окурок и двинулся по шпалам к “Омуту”. В округе было тихо и безлюдно, пожалуй, даже слишком для недавней чреды событий. День медленно сходил на нет, и в тусклом свете зачиналось мерное фонарное свечение. Оставив за спиной кроваво-алый горизонт, учёный ковылял теперь по улочкам Узлов, а позади, как будто подгоняя, уже стелилась синева близкого вечера. Вскоре бакалавр слегка замедлил ход и глубоко втянул тяжёлый воздух. В обычные дни напоённый твирью, сейчас он был удушлив по-иному: попутно продвижению по городу отчётливее ощущался едкий запах. Сердце загодя наполнилось дурными ожиданиями — огибая заколоченные здания, от тесных закоулков Даниил понёсся на открытое пространство. Но даже так, когда пред очи бакалавра предстал клубящийся столп смоляного дыма, мужчина только чудом удержался на ногах. Он закусил губу, болезненно скривился и, зажимая ноющее сердце, нащупал склянку с эторфином. Залив в себя спасительную жидкость, не медля ринулся вперёд, навстречу изгари и смогу. У Глотки бакалавра нагнали обрывки марева и ярый ропот нескольких десятков голосов, а в насупившем сумраке ещё отчётливее выделялись языки чадящего огня. Учёный как ополоумевший промчался через Створки и замер в двадцати шагах от Горнов — крыло Марии обымало пламя, окрест особняка столпилась буйно голосящая толпа. Когда учёный подобрался ближе, то различил, что пламень валит из дверей и окон. Как будто поджигали изнутри. — Как это возможно?! Куда смотрели охранители? — заходясь хриплым кашлем, неверующе выдавил Данковский. Но все вопросы враз засели в горле, как только у ворот он различил обезображенные трупы каиновых стражей: озлобленная чернь буквально выпотрошила их и растерзала на куски. Учёный в ужасе отпрянул прочь от скользкого, размазанного по брусчатке месива из органов и кинулся к Собору. Блок ясно дал понять, что не намерен усмирять мятежи, надежда оставалась только на Аглаю. Не то от копоти и гари, не то от резкого прилива чувств перед мужчиной всё двоилось, плавилось, а зарево как будто намертво впечаталось в сетчатку глаза. Когда он на дрожащих, подгибавшихся ногах взбежал по паперти к вратам, дорогу тут же преградили исполнители. — Как это понимать? — надрывая без того саднящее горло, рявкнул Даниил. — Я хочу видеть Инквизитора! — Инквизитор приказала никого не впускать, — бесстрастно отозвались из-под маски. Мужчина бешено ударил по воротам, вкладывая в выплеск всю засевшую в нём злобу, следом обречённо обращаясь к бушевавшему огню. Как ни старался бакалавр, не смог сдержать болезненного стона. Силы разом оставили, и он, расшибая колени о камень паперти, пал пред своей пылающей химерой. Оранжевое пламя струилось жидким золотом, пёстрыми лентами вырывалось из лопавшихся, разбивавшихся от жара окон, из сорванной с петель двери. А ветер разносил по всей округе гарь и громкий треск огнища. Так, постепенно выжрав внутренности дома, оно умерило былое буйство и кое-где переметнулось на газон. Но вскоре, усмиряя пламя и разгоняя мстительную чернь, с небес сорвался бурный дождевой поток. Данковский, напротив, не сдвинулся с места, подставился под ледяные струи. И лишь когда промокшее до нитки тело напрочь онемело, тот кое-как поднялся со ступеней. На первый план внезапно выбралось вульгарное безвкусное желание — упиться до потери пульса. Вливать в себя твириновый настой, покуда в окружении бутылок за стойкой не найдёт забвение. Хотя бы до рассвета.***
В противовес прожорливому мору и страшным, будоражащим событиям в стенах питейной словно не прошло и дня: всё так же разносились пьяный смех и бормотание, звенели кружки и бокалы, и лился механический мотив шарманки. А за клубами опиумной поволоки в такт музыке по-будничному кружила в танце юная твириновая дева. Привычного богемного течения не смог нарушить даже громкий грохот двери и отголоски затяжного ливня. В проёме показался смурый силуэт, принёсший на своём плаще осеннюю промозглость, стойкий запах гари да сырой кладбищенской земли. Циновка у порога мигом пропиталась влагой: с покрытого причудливым узором тёмного плаща безостановочно бежали струи. Пришедший с безучастным видом углубился в залу — он неохотно шевелил ногами и с каждым новым шагом оставлял на ворсе пёстрого ковра землистый мокрый след. Мерная ходьба прервалась подле стойки. Там запоздалый посетитель отсчитал торговцу горсть монет и хриплым прерывающимся голосом заказал твирина. Рожи местных морфинистов и пропойц нынче раздражали глаз, оттого бакалавр скрылся за ширмой. С противным скрипом отодвинул стул, швырнул на спинку напрочь мокрый плащ и примостился за пустующим столом Стаматина. Как только он устроился на месте, с подносом показался исполнительный торговец. Сгрузив перед мужчиной чистую посуду и графин, понятливо покинул гостя. Едва последний наконец-то оказался в одиночестве, то твёрдою рукой плеснул в бокал твирина и залпом влил в себя креплёный травяной настой. На языке остался вязкий привкус твири, а крепость тут же отдалась раскатистым надрывным кашлем. Данковский вяло подался назад и запрокинул налитую оловом главу. Разбитый золким наваждением, он смежил тяжелеющие веки: перед глазами вновь предстали одинокая могила Лары, багрянец буйного огня, прогорклый прах обугленной надежды. Несчастный встрепенулся и надломлено осклабился, а пальцы снова потянулись к горлышку графина. Хмель не избавил от угрюмых мыслей — они ещё всплывали в памяти, маячили на горизонте — однако заглушил сидящую в нём боль. Единожды учёный выпал из приятного забвения, когда в кабак, в конце концов, ввалился старший из Стаматиных. Андрея Даниил узнал не сразу, лишь изблизи смог различить размытый силуэт. Он равнодушно поглядел на испещрявшие одежду пятна, на залитое красным лезвие навахи, и коротко спросил. — Опять Пётр? — Солдаты. Они пытались повязать его, — злобно скрипнул челюстями подошедший. — Оставили у дома эту офицерскую сволочь. Караулили у самых дверей. — Похоже, мирно всё не разрешилось, — задержав плывущий взор на окровавленных руках, хмуро хмыкнул Даниил. — Сами напросились, — прохладно буркнул архитектор и взгромоздился за столом напротив собутыльника. Мужчины с удивительным единодушием взялись за бокалы, неосознанно вложив в подобный бессловесный жест всю накопившуюся боль. Графин стараниями обоих быстро опустел, сменяясь парой бутылей с твирином. Данковский кое-как ворочал языком: сейчас он упивался нарочитой фальшивой негой. Андрей под боком что-то бормотал о брате, но бакалавр не вникал в его слова. Когда же за спиной Стаматина оливково-коричневым пятном внезапно выплыла до ужаса знакомая одёжка, как только проступила светлая макушка, Данковский недоверчиво сморгнул, но силуэт по-прежнему маячил за Андреем. — Ну и зачем ты здесь? — бессвязно протянул учёный. — Ты позвал меня, ойнон, — коротко напомнил Артемий, протягивая оному недавнюю его записку. Мужчина повертел в руках бумагу, словно силился припомнить, а Бурах сдержано придвинул табурет, устраиваясь рядом. — Ах вот ты о чём, — увязав что-то в голове, наконец-то отозвался Даниил. — Ещё недавно я бы с радостью сказал о том, что твой Удург — сверхчеловек Симон Каин. О том, что целый город вобрал в себя его бессмертный дух. И главное, о том, что близок час, когда он одухотворит собою Башню… — учёный выдохнул, как будто утомлённый долгой речью. — Однако же всё это не имеет смысла. — Я поражён уже тому, что ты взял во внимание степные суеверия. Неужели допускаешь, что искомый — Удург? — Много воды утекло с тех пор, как я приехал, — сокрушённо обронил Данковский, прикрывая глаза. Он покачнулся на стуле и привалился к чужому плечу. Гаруспик, опасаясь, как бы бакалавр ненароком не свернул шею, придержал за спину и помог устроиться. Последний крепко вжался всей щекой и прошептал под боком у мужчины: — Этот город сломал меня. Я уже не смотрю на ваш Уклад с прежним скепсисом. Я убедился в достоверности ваших химер. Вот только… всё это пустое. Теперь, когда мои химеры сгинули в огне, я потерял надежду победить неизбежность. — И ты решил, что сможешь утопить её на дне бутылки? — с укоризной пробрюзжал гаруспик. — Лучше бы дождался меня в "Омуте". — Крушение всех надежд — чем не повод? Causa bibendi, так сказать, — учёный попытался выдавить усмешку, но получилось жалко и надрывно. Когда же он поднял подёрнутые поволокой мутные глаза, Артемий не сдержался и отвёл свой взор: один лишь вид учёного в нём осаждался болью и досадой. Данковский между тем внезапно встрепенулся, приблизился к гаруспику едва ли не в упор, так что последний на себе почувствовал хмельное распалённое дыхание. С минуту тот молчал, как будто взвешивал засевшую в нём фразу. Однако, прикусив губу, мотнул главой и, следуя примеру собутыльника, уткнулся в столешницу. Сначала что-то бормотал под нос, а после тихо засопел. — Ойнон? — мягко тормоша мужчину, окликнул степняк, мгновенно получив в ответ сердитое шипение и вялый толчок. Гаруспик утомлённо цокнул языком и, закатив глаза, отступил от столика. Но не прошёл и десяти шагов. Как будто повинуясь непонятной воле, обернулся, глядя на Даниила. Непрошено припомнились и первая их встреча в “Омуте”, и частые попытки снять с него клеймо отцеубийцы, и день, когда Данковский вытянул из хватки коменданта. Он выдохнул и повернул назад, не в силах поступиться совестью и тем немалым, что объединило их пути. Не церемонясь, вытянул из-под спины сырой измятый плащ, взвалил себе на плечи сумку с карабином, а после поднял с места самого учёного. Перехватив того за исхудалое запястье и плечо, устремился к выходу, фиксируя и направляя валкие движения. По мокрым, грязным после ливня мостовым они брели в полнейшей тишине. Дорогу освещали вереница фонарей да яркие ночные звёзды, алмазной россыпью горевшие на тёмном полотне. Данковский не сопротивлялся, дрожал и отбивал зубами дробь от каждого порыва ветра. Сейчас Артемий у него под боком был единственным источником тепла, иначе бы несчастный вовсе околел. Гаруспик, ощутив, как лихорадочно трясётся его спутник, услышав громкий кашель Даниила, ускорился, и только заведя того в “Машину”, сумел вздохнуть покойнее. — Возьми, согрейся, — как только тот уселся на кровати, швырнул единственный во всём жилище тёплый плед. Сам Бурах задался вопросом, где развесить мокрый плащ. Когда он отвернулся от учёного, измотанный и разморённый хмелем тот растянулся на степняцкой койке. — А мне, что же, на полу прикажешь спать? — послышался суровый голос. — Потеснись хотя бы. — Я в своё время, между прочим, уступил тебе кровать, — фыркнул Даниил, переворачиваясь на бок. — Вот оно, местное радушие. — Никто не заставлял упиваться до беспамятства, ойнон, — кое-как примостившись на краю, напомнил Бурах. Кроватью узкая конструкция из ящиков и палок могла считаться лишь с большой натяжкой. Скрипя прогнувшимися досками и балансируя у края, Артемий в этом только убедился. Он осторожно подался назад, мгновенно встретившись спиною с острыми лопатками учёного. Данковский, будто вырванный из дум, смятенно встрепенулся. Но следом с новой силой погрузился в тягостный их омут. Ни он, ни Бурах не могли сказать, как долго пролежали в тусклом освещении “Машины”, как долго слушали скребущихся под половицами мышей и завыванье ветра в трубах. — А знаешь, Артемий, — внезапно раздалось в безмолвии. — Я никогда не думал, что из всех окружающих поймёшь меня именно ты. Не думал, что найду в тебе собрата, cognatio spiritualis. Бакалавр на мгновение осёкся. Вперился в кирпичную холодную стену перед самым лицом, обдумывая, стоит ли озвучивать такие откровения, но всё же разразился горькой убеждённой тирадой. — Тебе, наверное, известно, что трижды меня оставили те, кому я по глупости доверился. Сначала это были Власти, затем я угодил в инквизиторские сети, и вот, наконец, сегодня я лишился главных союзников. Отныне мною движет лишь одна цель — сохранить чудесную Башню. Остальное не имеет значения. Сам видишь, наши цели противоположны. Вероятно, уже завтра ты назовёшь меня врагом и отвернешься, так же как и все. Но я хочу, чтобы прежде ты запомнил: здесь и сейчас нет никого, кто был бы мне ближе. Он замолчал, сильнее завернувшись в подранный колючий плед — на душе стало многим легче. Ответа на свою запальчивую речь Данковский и не ждал, сомневался, что его возможно отыскать. И всё же за спиною, прочно оседая у него внутри, раздались хриплые слова. — Etiamsi omnes ego non, — без тени шутки, будто клятву низко пробасил Бурах. — А теперь спи, Даниил.