В который каждой из фигур отводится последний шанс принять достойное решение.
Как только бакалавр разлепил глаза, в висках отдались отголоски хмеля, а от прогулок под дождём теперь саднило горло. Скрипя зубами, он уселся на краю дощатой койки и огляделся в комнатушке: развешанная на дистилляторе, сохла верхняя одежда, на крышке сундука лежали саквояж и шарф. Артемия в “Машине” не было: тот ещё несколько часов назад отправился уладить личные дела, тактично избавляя Даниила от неловкости. Последнему мужчина, впрочем, был лишь рад: плывущая от боли голова и без того напоминала металлический брусок. Отпив из склянки болеутоляющего, учёный плотно закупорил крышку и принялся за сборы. Взор задержался на макулатуре подле сумки: из кипы бураховской почты он ненароком выцепил лежащую поверх записку. Приметив там убористую скоропись, невольно потянулся за листком. — Я так и знал. Аглая, — смурно процедил Данковский, оглядев бумагу. Чем дальше изучал он содержимое, тем ближе к переносице сходились смольные густые брови. «Артемий Бурах, Завтра, в семь часов вечера, в здании городского Собора состоится Совет. Ты, как доверенное лицо Ольгимских и создатель сыворотки, также фигурируешь в одобренных Властями списках приглашённых». Данковский неприязненно наморщил лоб. Не его ли — непосредственного представителя Инквизитора, должно было известить в обязательном порядке? В сознании пустило корни зерно дурных догадок. «В первую очередь это означает, что времени для принятия решения у нас остаётся ничтожно мало. К сожалению, моего авторитета недостаточно, чтобы вынести вердикт в административном уряде. Ситуация патовая. Убедительно прошу отложить все дела и явиться для срочного разговора. Аглая Лилич». Бакалавр враз похолодел: о чём бы ни был разговор Аглаи и Бураха, ему он принесёт немало горя. Во взоре постепенно занялся недобрый всполох: придётся обеспечить столкновение ферзей, тем самым разыграв последний козырь, так осмотрительно придержанный им в рукаве. “Башня должна уцелеть. Любой ценой”, — решительно сказал себе учёный. — “Даже если от города не останется камня на камне!” Но прежде стоило составить полную картину замыслов коварной интриганки. Вчера она обмолвилась о чертежах фундамента, а Даниил и сам желал узнать у старшего Стаматина: способна ли хрупкая Башня выдержать огонь в том случае, если придётся разрушить кварталы. Данковский раздражённо покачал головой: весь вечер он провёл в треклятом кабаке, спустил на алкоголь все деньги, однако же, притом, не удосужившись обеспокоиться весомыми вопросами. Теперь, спеша исправить это нерадение, он опрометью оставил степняцкую берлогу, попутно покрывая алой лентой шарфа хриплое, саднящее горло, и двинулся навстречу к архитектору. По улице ещё тянулась прошлая промозглая сырость: сквозь дымку пробивались тусклые лучи негреющего солнца, то тут, то там брусчатку испещряли мутные от грязи лужи, а на сухих стеблях переливались капельки росы. По мере приближения к питейной учёного всё чаще передёргивало от нахлынувшей неловкости. Но, лишь перешагнув порог, столкнулся с новой, куда большей неприятностью. В зале царила настоящая разруха: пол устилали черепки посуды, обломки перевёрнутой меблировки и россыпь от бутылочных осколков, а кое-где проглядывали свежие багряные следы. Мужчина в поисках Андрея осмотрелся в помещении: хозяина курильни он не обнаружил ни за пустующими ныне столиками, ни у стойки, ни даже у поваленной разорванной ширмы. Из дальнего угла понуро шмыгал носом Пётр, а в самом центре ломано металась юная танцовщица. — Что здесь произошло? — подбегая к деве, вопросил Данковский. — Армейские увели Андрея — дерзкого председателя нашего пира! Вчера, заступаясь за брата, он напал на патруль. Разоружил солдат и убил офицеров. Сегодня они пришли мстить, ворвались сюда и перевернули всё вверх дном. — Доигрался, буйный школяр, — Данковский натянул укоризненную мину. — Куда его повели? — Один сказал другому, что поведут его на тупиковую ветку. Наверное, запрут нашего Стаматина в вагоне, а потом расстреляют! — говор девицы вмиг прервал надрывный всхлип Петра. Когда восстановилась тишина, она добавила: — Ищи его на рельсовых путях, по которым приехал армейских состав. Там стоит орудие на резервной ветке. — А давно это было? — покосившись на настенные часы, тревожно взыскал учёный. — Ой! Да только что. И получаса не прошло. Только вот ты не справишься: там слишком много солдат. Их и здесь-то было больше десяти… — А зачем с ними воевать? Я немедленно обращусь к полководцу, чтобы он отменил этот дикий приказ, — уверенно сообщил Даниил и отступил к углу, где, поникнув головой, на чудом уцелевшем табурете словно в трансе восседал Пётр. Подняв на Даниила покрасневшие, влажные от слёз глаза, резко вскинул руку, хватаясь за чужой рукав. — Спаси, спаси, — протянул тот одними губами. — Я столько сделал для того, чтобы люди могли удержать при себе свои грёзы, а себе не оставил ничего… и даже самое ценное хотят у меня отнять! Мой брат был мне и музой, и поддержкой, и опорой. Без этой любви ни за что бы мне не бросить вызова закону тяготения. И что теперь? Озлобленные люди увели Андрея на расстрел, потому что дерзким умам не место на этой земле! — Да, можно строить такие пушки, но нельзя строить такие Башни, — мрачно усмехнулся Даниил. И крепко стиснул руку говорившего. — Перестань лить слёзы, Пётр. Жди меня в квартире. Я вернусь с Андреем. А после, оббегая груды мебели и битое стекло, бросился на выход. Уже в который раз время шло буквально на секунды. Пробежка до Управы выдалась настолько скорой, что ветер заглушал собою выстрелы и крики. Хрипя и кашляя, он в считанные пять минут ворвался в генеральский штаб. Привычно отыскав фигуру Полководца, поспешно вопросил ещё дрожащим голосом: — Вы отдали приказ о расстреле архитектора Андрея Стаматина? — Впервые слышу это имя, — непонимающе прищурился Блок, тряхнув светло-каштановой курчавой шевелюрой. — И я не отдавал такого приказа. Расскажите подробнее. Его непонимание отдалось и в Данковском: тот на мгновение замолк, но вмиг припомнил, что теряет драгоценные минуты. — Мне сообщили, что ваши солдаты увели его на расстрел. Так вот, расстреливать его нельзя. Он вчера напал на патруль, заступаясь за брата… — Значит так, — громовым раскатом прервал Блок. — Приказы тут отдаю я. А этого приказа от меня не поступало. Если военный ссылается на этот приказ — он бунтовщик и подлежит трибуналу! Я немедленно займусь выяснением инцидента. Сейчас же соберу всех командиров и установлю, от кого исходили преступные указания. — Пока вы будете опрашивать командиров, Андрей умрёт! Его повели к железной дороге! Прошу выделить мне подкрепление. — Я не могу раскидываться лишней боевой мощью в условиях зреющего мятежа, — хладнокровно пробасил Александр. — Гораздо эффективнее узнать, от кого мог исходить такой приказ. Если, конечно, кучка мерзавцев не действовала по собственному усмотрению. — Ладно, я вас понял, — понуро буркнул Даниил, оправляя карабин на своём плече. В собственные силы он почти не верил, но помощи ждать тоже было не от кого. От Хребтовки подле Жилки бакалавр опустился к железнодорожной станции. Оттуда рельсы уходили прямиком к бескрайней степи, над коей ныне нависли плотные клубы тумана. Изъеденный дымкой, обзор прояснялся неохотно, не превышая дальности пятнадцати шагов. И даже грозное ударное орудие будто затаилось за непроницаемой её стеной. Данковский, изредка скользя по рыхлой почве, мчался вдоль рельсов. Рьяно приминая стебли медоносных и лекарственных растений да колосовидные соцветия, цепляясь молнией обувки за пучки высоких сорняков, не прекращая клял степную флору. Очень скоро из-за дымки выплыли стоящие на двух путях армейские вагоны и цистерны. Заслышав вдалеке зычный говор бунтарей, бакалавр снял свою винтовку и проскользнул за ближний из составов. Тихим шагом двинулся в обход, надеясь, что с этаким черепашьим ходом сумеет подоспеть на выручку Андрею. Когда мужчина неторопко миновал половину пути, с обратной стороны состава ещё отчётливее загалдели офицеры. Даниил пригнулся, замечая, что те находятся всего в пяти шагах. Мятежники тащили по земле гражданского, а тот, брыкаясь и бранясь, пытался вырваться из прочной хватки. Очередную тщетную попытку прервал истошный вопль да прогорклый запах жжённой плоти. Прикладом молотя физиономию и вышибая зубы, несчастного прижали к шпалам, а следом окатили жаром огнемёта. Данковский, став невольным очевидцем, едва ли не прирос к зыбкому укрытию. Взор, словно намагниченный, следил за тем, как медленно слезает потемневшая обугленная кожа, как оставляет за собой мясисто-красные участки плоти, где, спёкшись, лопались ожоговые пузыри. В груди похолодело: быть может, и Стаматина постигла та же участь. Опомнившись, он отбежал от поезда и кинулся за многотонные каменные глыбы из песчаника. Через ритуальные подковообразные конструкции, назначение которых было ведомо одним лишь степнякам, вышел к самой дальней, резервной ветви. Там схоронился за железнодорожным заграждением и, напрягая взор, оценил обстановку. В тупике стоял единственный вагон, который, к счастью, караулило всего пять человек. Андрей был среди них: его с заведёнными за голову руками держали на мушке, что, впрочем, не мешало архитектору заходиться желчной руганью. — Вот идиот, сам лезет на рожон, — пробрюзжал Данковский, резво заправляя в карабин стальную планку обоймы. Пальцы моментально сковало в напряжении, и он, с трудом уняв дрожание в руках, прицелился в державшего Андрея офицера. Мучительно мечась и изменяя позиции, бакалавр подгадывал момент и призывал на помощь периферийное зрение. Решившись, надавил на спуск подушечкою пальца, а следом раздосадовано сплюнул. Раскатистый гулкий выстрел прокатился по всему раздолью и всполошил охранников Андрея, притом не достигая своей цели. На выручку пришёл сам пленник. Воспользовавшись небольшой заминкой офицеров, вырвался и выхватил складной клинок навахи. Со сладкой мстительностью по рукоять вогнал его в живот и с треском разорвал брюшину одному из молодцов, вслед, быстро перекинувшись к другому, полоснул по горлу. Данковский в то же время, наконец, прицелился как надо: снаряд на этот раз пришёлся ровно в темя. Второго уложил в плечо, позволив завершить расправу архитектору. Когда полёг последний неприятель, мужчина вылез из-за заграждения и ринулся к Андрею. Залитый желчью и брюшинной жидкостью недавних мучителей, теперь тот тяжело дышал, зажимая кровоточащую рану на боку. — А! Не бросил ты меня, дружище. А ведь я тебя не ждал, — с вздымающейся грудью выдавил Стаматин. — Но ты, наверное, уже знаешь, что солдатня сцепилась между собой. Верные генералы части сейчас убивают возле пушки озлобленных мятежников! — По дороге расскажешь, Андрей. Пётр ждёт, места себе не находит, — прервал Данковский, подставляя спутнику плечо. Как только раненый опёрся, оба, растворяясь в туманной степи, нерасторопно поплелись к Земле в обход военных и мятежников. — Рассказывай, что с тобою было. С самого начала, — перекрикивая шелест трав и опалой листвы, громко вопросил Данковский. — Итак, вчера прихожу я к брату, сидеть с ним — ну, как и собирался. Увидел рядом с домом этих горе-воинов. Ругались они, угрожали, под окнами шумели. Брата напугали. Уж как он в квартире забился в угол, лица на нём не было. Ну, я и вскипел, заткнул им рты. — А потом вернулся в кабак, чтобы напиться до чёртиков. Умно, — за него завершая рассказ, заметил Даниил. — Согласен, с этим глупость вышла. Обо мне в ту же ночь справки навели, и вот, сегодня прислали наряд в притон… Но как ты узнал, что я здесь? Кажется, вчера посреди пира тебя увёл молодой Бурах. — Я, собственно, искал тебя по важному делу, — опуская подробности, перевёл тему бакалавр. — Хотел узнать, как ты установил Многогранник. Это ведь ты его установил? — Знаешь, — устремив глаза к небу, задумчиво протянул архитектор. — Так странно, что ты спросил об этом только теперь. Все эти дни я ждал, когда же ты заинтересуешься фундаментом чуда! Неужели даже не удивился? Но проще было бы показать… Если бы вчера Инквизитор не изъяла у нас все оставшиеся чертежи, я бы всё объяснил документально. — Я видел чертежи Петра, — тревожно вздрогнув при упоминании Аглаи, ответил Даниил. — Но они показывают только оптическое устройство внутренней сферы. А мне интересно, как оно держится на тонкой опоре. — Тут был дерзкий замысел, весёлая злоба и чистый расчёт, — интригующе посвятил Андрей. — Прежде успокою Петра, покажу, что жив, здоров, а потом разложу по полочкам. Под этот разговор они доковыляли до Земли, а после кое-как добрались до Кожевенного квартала. У дверей Андрей снял ладонь с плеча попутчика и, щерясь и кряхтя, сам взошёл на винтовую лестницу. Стоило им с бакалавром заступить под чердачные своды, Пётр, отрываясь от бутылки, подскочил из-за стола. И кинулся на шею брату, едва ли не сбивая того с ног. — Тише, тише, братец, — не сдержав стона от разом прихлынувшей рези, придержал старший. Пётр отпрянул в сторону, по его батистовой блузе разошлась чужая кровь. Тогда, заметив наконец ранение Андрея, тот рвано потянулся к брату. Задрал ему рубашку, принялся размахивать твириновой настойкой, голося, что рану нужно обработать. — Не стоит так разбрасываться алкоголем, — Стаматин-старший насмешливо забрал из братских рук бутылку и отхлебнул из горлышка, затем кивнул на Даниила. — К тому же у нас под боком целый бакалавр медицинских наук. Данковский слабо улыбнулся, глядя на неугомонное семейство, и, прихватив за ручки саквояж, приблизился вплотную к раненому. Попутно размышляя, как поведать архитекторам вызревшую в нём идею.***
В просторной, необставленной чердачной комнатке теперь установился жаркий спор. Прения возникли не сразу, вклинивались в мирную беседу, с каждым новым словом высекая больше искр. Голоса постепенно становились свирепее, нарастали, словно громовой раскат, то и дело прерывали друг друга. Андрей расхаживал по помещению, бурно жестикулируя, Даниил лишь небрежно отводил руку в сторону и отвешивал короткие и точные доводы. Пётр, единственный из них не пожелавший участвовать в споре, в сторонке пьяно клевал носом. За этим гомоном они и не заметили, как на стальных ступенях витой лестницы послышались шаги и на порог явилась незрелая фигура, облачённая в обноски с чужого плеча. Никем не замеченная гостья ступила в тусклый кружок света в самом конце комнаты. Мужчины с удивительной синхронностью умолкли и повернулись к подошедшей. Затем, метнув в неё свирепый взор, вернулись к прерванной дискуссии. — Почему ты так споришь? Зачем так кричишь? — настойчиво привлекая внимание буйного Стаматина, вопросила вестница. — Потому что он, — Андрей сердито вскинул палец на учёного, — хочет оставить Башню в ледяном одиночестве, как уникальную бабочку, выморенную в формалине, пришпиленную иголкой к пыльному картону этой Степи! Нет, не хочу, не хочу, чтобы так было. Кому нужна такая победа… Ты сама видишь, это венец человеческих свершений. Многогранник не химера, не казус, не фокус — что бы там ни казалось бесчувственному Даниилу! — Данковский рядом только фыркнул. — Она для людей, людям она нужна, и без них не имеет никакого смысла. — О чём ты, братец? — словно выпав из дрёмы, подал голос Пётр. — Хотел бы я сказать, что в этой Башне поселились людские грёзы и фантазии, но нет… Её заселили детишки — мелкие, злые, желающие стать похожими на взрослых. — Он осёкся, словно озарённый новой мыслью. — Но Башня делает их лучше, поэтому я не прочь. Может, со временем они сумеют не только проходить по ту сторону, но и выносить с собою что-то красивое, волшебное и доброе. Андрей тоскливо поглядел на брата и со вздохом отошёл, будто потерял запал ко всякой ругани и спору. Чудотворница, в свою очередь, приблизилась к оставшемуся в стороне Даниилу. — Зачем ты здесь, девочка с многочисленными странностями? — в установившейся тишине вопросил последний. — К тебе пришла, Холодный Демон. Я принесла плохие вести от Инквизитора, — наблюдая, как мертвеет лицо мужчины, сообщила Клара. — Ты лишён всех полномочий. Кажется, она решила от тебя избавиться. В истощалых руках появился скреплённый алым сургучом пакет. Данковский, призывая в помощь все душевные силы, с невозмутимым видом принял послание Властей. Торопливо распечатав, пробежался взором по бумаге. В ней содержались ордер на лишение всех прошлых полномочий и обвинение в государственной измене. Бакалавр разом осознал, отчего не вхож на завтрашний Совет. Лилич ловко подгадала время, выдернув оружие из рук. В этом положении ему уже не отстоять своей Утопии. Его попросту не пустят на порог, не позволят изложить аргументацию. Дочитав, он слабо опустил руку и поглядел на Клару. — Выходит, ты вестница моей гибели. — Отчего же сразу гибели? — Инквизитор не простит мне измены, — с болезненным смешком ответил Даниил. — Жаль, что она узнала так рано. Я принял решение недавно, а ей уже всё известно. Поистине, эта женщина — дьявол! У этой хитроумной интриганки даже почти получилось убедить меня, что Многогранник — причина начала эпидемии. — А разве это не так? — с сомнением всплеснула руками блаженная. — Да какая разница? Может быть, из-за него она и началась, но не из-за него продолжается. Разрушение Башни не остановит эпидемию. Не нужно видеть тут борьбу высших сил. Это механика, а не мистика. А город, напротив, неразрывно связан с мором. Залежи расползлись от старых скотоводческих промыслов под всей его территорией. И нет иного способа победить болезнь, как уничтожить источник, — затем, не в силах сдерживать душевной досады, сорвался на едкий выплеск: — Да эта уродливая дыра будто нарочно создана для испытания тяжёлых орудий. Может, грозный победитель в битве при Шхерах разделит мои взгляды. — Сомневаюсь, — Клара безжалостно прервала попытки ухватиться за последнюю надежду. — Я говорила с Полководцем, он более всего на свете желает сохранить поселение. — Значит, и вы с Блоком теперь заодно? — неверующе бросил тот. — Он убеждён, что мой дар играет важную роль в судьбе этого места. Обещал, что оградит меня от всякой угрозы, — она сложила длани на груди, а после безрадостно увещевала: — Горе тебе, разрушитель, поставивший целью уничтожить то, что тебе ненавистно. Разве ты ещё не смирился с неизбежностью? Разве не понял, что тебе не избежать неминуемого? — Я не желаю говорить с тобой об этом, — склабясь от проникновенного тона вестницы, отмахнулся Даниил. — Что ты понимаешь в чудесах? Ты заявляешь, что творишь их всегда, что ты сама — сила, способная осуществлять ежедневное чудо. Ну а другие не таковы, спроси хоть Петра. Возможность сотворить невозможное выпадает нам слишком редко. — Верю тебе, — искренне ответила Клара. — Но этой химеры уже не спасти. — Amen, — словно эпитафию своей Утопии, коротко отпустил Бакалавр.***
Бурах, полный дум, вышел из Собора. Голова шла кругом от несносного потока информации, в коий посвятила Инквизитор. Кто бы мог предположить, что стаматинская Башня — та первопричина, тот источник, что и запустил ужасный механизм болезни? Именно она ядовитым своим жалом уходила к венам Удурга, именно она выкачивала из земли священные соки. Артемий посмотрел на воспарившую над городом конструкцию и покачал головой: выбора нет. Теперь, узнав об истинной природе Многогранника, понимал: предание Крысиного Пророка неизбежно: он должен откреститься от пути Даниила, Башня должна быть разрушена. Вопрос лишь в том, кто после этого исчезнет? Уж не о той ли жертве говорил ему Оюн? Гаруспик тяжело вздохнул: сейчас всё это было слишком сложно. Все Линии теперь переплелись и направляли по туманному пути. — Вот ты где! — по уху резанул девичий писклявый голосок. Артемий опустил глаза, приметив рядом коренастую бойкую барышню. — Я с новостями из Двудушного Уклада. У Ноткина к тебе есть разговор. Дело особой важности. Приходи, в общем! Выпалив всё на одном дыхании, девица обратила беглый взор к логову Псеглавцев: на лице мгновенно отразилась детская, незрелая ненависть. А затем, не задерживаясь рядом с территорией врагов, отбежала прочь. Бурах не столь резво опустился по ступеням и отправился на Склады: игнорировать призывы приближенных он не мог. Так, привычным ходом, через степи и болотистые топи добрался до владений Грифа и Двудушников. И вошёл в ангар, невольно памятуя, как десяток дней назад отсюда начал свой тернистый путь. Приметив крепкий стан Служителя, главарь Двудушников всё так же хромо на одну ногу подковылял к мужчине. — Спасибо тебе! Я рад, что вчерашний бык освободился. Скажи нам, где он теперь? Мы хотим привести его сюда. Это будет наш самый драгоценный зверь, божественное животное. Да если под нашей опекой будет этакий зверюга — никакой Хан не посмеет нас тронуть! Мы из уличной банды превратимся в храмовую охрану. Выслушав бурную тираду, гаруспик с подозрением нахмурился. Одонхе обещали лишь освободить быка, вслед дожидаясь в том же самом месте. Где-то внутри занялись сомнения: слишком многое он ставил на последнего Аврокса. — Разве он исчез? — наконец, тревожно вопросил мужчина. — А? — удивлённо обронил подросток, радостный клич сменился бормотанием. — Я думал, это твоих рук дело… Ладно, извини. Я именно на тебя рассчитывал. — Нет, погоди, — не унимался Артемий. — Расскажи, что случилось. — Мне девчонки доложили, что на Пустыре Костного Столба быка больше нет. Я решил, что его сняли с кола. Живого ли? Выходит, ты тут не при чём? — Пойду-ка, проверю. Как раз собирался, — напрягаясь всем телом, выцедил Бурах. — Они там ждут меня. Он вылетел из логова Двудушников и, проносясь вдоль вод журчащей Жилки, где отражались пасмурное небо и слабый солнечный блик, опрометью свернул к Земле. Промчавшись подле высившихся полукругом лачуг квартала Жильники, по закоулкам углубился к Пустырю. Ещё на подступах ветер принёс запах жжёной травы, слух потревожило раскатистое громкое шипение, к которому примешивались перебранки. Затем в проёме меж домов мелькнули спецкостюмы и ранцы огнемётчиков. Когда Артемий на одном дыхании добрался до поляны, пред гневным взором, будто на ладони, развернулся худший из сценариев. Округ громады Костного Столба и валунов сновал тот самый пресловутый санитарный отряд. Глухо перекрикиваясь под противогазами, они распыляли огненные струи на пустующий теперь обломок кости. Мёртвых Детей Бодхо санитары также предали огню: за багряным жаром зоркий глаз мужчины различил обугленных червей. Из груди прорвалось гневливое рычание — предтеча занимающейся бури. Гаруспик подорвался к санитару, коий в отдалении руководил отрядом. Тот, завидев степняка, выставил перед собой брандспойт, цепко вперился через отверстия в противогазе. — Проходи! Здесь не на что смотреть! Всё уже случилось, — он угрожающе помахал наконечником гибкого шланга. Затем, покрывая шипение, добавил в сторону: — Эй, там! Перегородите улицы, скажите Лонгину, пусть пришлёт стрелковое отделение. — А где бык? — во всю мощь голоса упрямо взыскал гаруспик. — Сожгли, — отмахнулся санитар. — Кто приказал?! — страшнее раненого зверя рявкнул Бурах. — Пошёл бы ты отсюда, пока не подогрели твою душу, — выцедили из-под маски. Однако, видя перекошенную мину подошедшего, нехотя добавили: — У нас есть начальство. Капитан Лонгин. За всеми вопросами — в штаб орудийного расчёта, а моё дело — жечь заразную плесень. Степняк запальчиво лязгнул зубами. Следом, впрочем, различил отряд стрелков: оный подоспел к поляне, дабы оцепить территорию. Стройная шеренга ладным маршем заступила на Пустырь. Возглавлявший шествие выступил вперёд и зычно прокричал, направляя офицеров на свои позиции. Бурах, распознав на форме отличительные знаки, подождал, когда тот перестанет отдавать команды, и приблизился почти вплотную. — Твой командир отдал приказ сжечь быка? — К офицерам принято обращаться на “вы”, — оскорблённо кинул командир роты. — Я степняк, — презрительно выплюнул Артемий. — Мы говорим человеку “ты”, если в глазах не двоится. Ты хоть осознаешь, что это было за существо? Из него можно было сделать тысячи порций панацеи! — Огнемётчики-санитары жгут всё, что представляет угрозу с точки зрения распространения заразы. А этот бык очень и очень противоречил санитарным нормам. — Кто приказал? Полководец?! — Тут есть уполномоченный по санитарным нормам. Бакалавр Данковский. Он следил за процессом, как ответственный за санитарное состояние. — Ах вот оно что, — отступая, протянул Артемий. Сейчас он чувствовал себя так, словно на голову вылили ушат воды. — Проведаю-ка я его. А ты, приятель, извини за резкость.***
Когда Бурах ворвался на мансарду “Омута”, Данковский, отодвинув драпировку, безучастно созерцал буйство эпидемии, до сих пор пытаясь уложить всё в голове. Факт того, что поражение теперь является вопросом времени, им упрямо отторгался. Заприметив на пороге дюжий силуэт, он, небрежно возвратив на место ткань, подступил к нежданному гостю. Последний замер подле ширмы, тяжело дыша и бороздя учёного гневливым взором. — Артемий? — когда пришедший так и не завёл беседы, непонятливо окликнул бакалавр. — Чего склабишься? Скажи уже что-нибудь. — Это ты приказал сжечь быка, ойнон?! — негодующе пророкотал степняк. — Ах вот из-за чего ты взбеленился, — поджав губы, устало отозвался Даниил. — Да, я отдал такой приказ, потому что он мешал мне. Его отравленное тело способствовало беспорядкам. Наконец, так мне велел мой долг. Я не мешаю тебе делать твоё дело — не мешай мне делать моё. — Ошибаешься, очень ошибаешься, ойнон! До тех пор, пока ты так рьяно защищаешь эту помпу, которая выкачивает соки из земли, эту страшную Башню, ты здесь — главная помеха! — Я вижу, ты совсем очарован Аглаей, — прикрыв глаза, протянул Даниил. Браниться больше не было ни сил, ни даже смысла. — Я знаю, она тебя надоумила. Не верил бы ты ей. Она обманет всех нас. И тебя. — Чем тебе так не угодила Инквизитор? — с трудом держа себя в узде, вопросил Бурах. — Она обманула меня. Одураченный её интригой, я действовал последние дни и даже побуждал к этому других. Открытие, которое я сделал, было перетолковано и подано в таком виде, что истина обратилась в ложь, — голова склонилась к груди, а руки сжались в кулаки. — Надо мной надругались. Степняк ничего не ответил, в нём всё так же лютовала злоба. Впрочем, разговор продолжил сам учёный. Вскинув на гаруспика тёмные глаза, не сдержался и в сердцах увещевал. — Думаешь, ты в лучшем положении? Просто для каждого она нашла свою тактику. Меня купила на ненависти и ярости, тебя — на отчем долге и ответственности. — Да какая разница? Всё, что меня занимает, — как сохранить поселение и спасти будущее нашего рода. — Башня, один из величайших памятников человеческой мысли, — вот настоящий росток нашего будущего, — заражаясь горячностью степняка, яро отозвался Даниил. — Довольно, — во всю мощь лёгких рявкнул Бурах. Ярость клокотала изнутри, она переливалась обжигающей субстанцией, помутняя рассудок, заполняла каждую клеточку. — Игры закончились, ойнон. Более я не позволю отравлять чужие жизни из-за этой ядовитой Башни. Откуда у тебя такая смелость распоряжаться сотнями судеб ради пустышки? — Сотни судеб? Посмотри вокруг. Восемь тысяч человек уже слегло в могилу. Две трети поселения мертво! А из живых половина — заражённые. Разве не очевиден выбор между этой испорченной дырой и чистым и стерильным Многогранником… Слова застряли в горле, прерванные резким ударом в стену: тяжёлый степняцкий кулак пронёсся прямо около лица, пуская трещины по бежевой побелке. Даниил передёрнулся всем телом, неосознанно вжимаясь в опору за спиной. Артемий же приблизился вплотную, почти что прижимаясь лбом к чужому лбу, и выплеснул на оппонента весь остаток яри. — Я ошибался в тебе, Даниил. Ты всё такой же. Тот же столичный хлыщ, коим показался мне четыре года тому назад. Отныне я не назову тебя ни другом, ни братом, ни избранником. Тебе нет места в моём сердце. Пока не поздно, собирай вещи и оставь это место. Бакалавр перед ним на мгновение дал слабину. Слегка согнулся, словно пропустил удар, и горько поглядел на степняка. Но следом вновь придал лицу невозмутимый вид и поглядел нарочито высокомерным взором. Фигура распрямилась в гордой осанке. — Не надейся. Разрешение этой трагедии я буду наблюдать из первых рядов, — маскируя дрожание голоса за едким смешком, фыркнул Даниил. — Слишком многое поставлено на кон, чтобы просто так покинуть ваше захолустье. И всё же стоило остаться одному, как он запальчиво пошарил по карманам и вытянул оттуда пачку сигарет. Затем неистово зажал в зубах горчащий плотный фильтр, мерно заполняя лёгкие табачным едким дымом. Рука невольно потянулась к драпировке, и бакалавр с потаённой болью поглядел на удалявшуюся прочь фигуру.***
В злосердии Артемий обступил ограду “Омута”, минул неухоженный жухлый газон и темноводный пруд и кинулся в степной простор. Слепое иступляющее чувство как будто овладело без остатка, нашёптывало на ухо и даже направляло каждый шаг. Гаруспик не следил за избранной тропой. Вброд преодолел холодную испещрённую островками мха и вересковых топь, коию питал своими водами Горхон, следом углубился в поле. Одинокое блуждание да тихий шелест твири и соцветий незаметно остудили дикий норов, приглушили в нём неистовую злобу. Вслед на выжженной яризной почве распустились первые побеги сожаления: слишком жёстко обошёлся он с ойноном, слишком крепко заступил за грань. Дальше этих сетований, впрочем, дело не зашло: на пороге заводского корпуса ожидало приглашение Большого Влада. «Дражайший мастер Бурах. Пришло время скинуть покровы и посвятить Вас в истинное положение дел. Благодаря чему, я надеюсь, Вы сможете исполнить обязательство и в полной мере завладеть наследством Исидора». — В полной мере, значит? — протянул под нос гаруспик, чуя мерзкий хват очередной интриги. «После Вашего недавнего участия в судьбе нашего семейства это меньшее, что я могу сделать. Ожидаю Вас в “Сгустке”. Всегда к Вашим услугам, Ольгимский». Бурах без раздумий устремился на беседу, отчего-то он не сомневался: Линии на сей раз обозначились не столь пунктирные, чётко выводя к пути Служителя. Во Владе развернувшиеся события оставили разительные изменения: тот несколько осунулся, поник и даже потерял десяток килограммов, а острые морщины только глубже врезались в лицо. Делец сполна ответил за блокаду: сначала оказался под арестом, а после дважды побывал в застенках Инквизитора и выдержал суровые допросы. В конечном счёте лишь стараниями Бураха сумел избегнуть кары Настоятельницы. Артемий с сожалением поглядел на своего патрона, а тот с почтением приблизился к мужчине и начал полным признательности тоном: — Если бы не ваша помощь, нам с сыном, вероятно, оставалось бы подставить голову на плаху. Я рад, что вы имеете влияние на Инквизитора. Вы знаете, мне чужды сантименты. Я был готов пойти на смерть, даже считал эту кару заслуженной. Но за спасение моего сумасбродного отпрыска примите безграничную признательность! — Мне не нужно благодарности. Я исполнял свой долг. — Тогда, дорогой протеже, перейдём к самому значимому долгу. Итак, на каких условиях Старейшина Оюн согласился допустить вас к крови? — Я должен убить свою жертву, — тотчас помрачнев, протянул Бурах. Вопреки недавней запальчивой речи, жертвовать ойноном не желал. — Сомневаюсь, что она имеет смысл, — покачал главою Влад. — Старшина утаил нечто важное. Пока он правит, Уклад не станет вам повиноваться. Пока старый жрец жив, никто не признает молодого претендента, пусть и лучшей крови. Если не отступитесь, между вами непременно завяжется битва. — С какой стати? — Да потому что вашего почтеннейшего предка убил не кто иной, как старшина Оюн. Главенство в Укладе по праву принадлежит роду Бурахов: оно и есть основная составляющая вашего наследства. Что скажете? Артемий крепко стиснул зубы, едва ли не сдирая в кровь все дёсны. На плечи враз обрушился весь мир. Все эти дни ему казалось, что он, ведомый милостивым случаем, идёт к своей победе. А ныне, многократно уводя противника по ложному пути, торжествовал Оюн. Однако самой страшной, главной лжи Артемий оставлять не собирался. — …Ну, вот всё и определилось, — наконец, скрипнул степняк. — Я покончу с ним! — Убить Старейшину непросто: он стар, но не растерял прошлой мощи. Жалость ему неведома, совести у него нет, к тому же он хитёр. Эта битва неизбежна, иначе Бурахи утратят право на власть. И всё же послушайте совета и взвесьте ваши шансы, и, если хоть на долю сомневаетесь, лучше отрекитесь. — Я не привык сбегать, босс, — с запалом отозвался собеседник, вслед прибавляя с укоризной. — Но почему вы раньше не сказали мне об этом? — Помилуйте, да разве в том моя вина? Я прочно связал себя словом и не могу подставить под удар семью. Впрочем, рискую и теперь, из одной признательности к вашему поступку. — Благодарю вас, Влад! — с искренним порывом кивнул ему Артемий. — Тогда мне остаётся лишь отправиться в Бойни. — Прежде загляните к моей дочери. Та тоже с самого утра твердит о своём долге. — Когда Артемий отступил к порогу, Ольгимский-старший прямодушно бросил напоследок: — За это время вы успели стать достойным Служителем. Отец гордился бы вами! Едва войдя в покои будущей Хозяйки, Бурах отметил, что и оная, подобно своему родителю, как будто изменилась. Внешне Ольгимская оставалась той же хрупкой девушкой, однако вся её фигура, весь внешний вид твердили об обратном. Когда же Ольгимская завела печальную и горькую речь, всё разом встало на свои места. — Осталось совершить одно, последнее дело. Самое печальное, но необходимое. Этого не избежать. А счастье… Разве не в самоотречении заключается настоящее счастье? — Ты меня пугаешь, — мужчина покосился на Капеллу. — Что на тебя нашло? — Никогда ещё мне не было такого явного видения. Настолько осязаемого сна. Близится финал. До конца осталось немногим больше суток, я чувствую. Скоро Многогранник перестанет быть детской республикой, а ты займёшь главенство в Укладе. — Ты прочишь мне победу? — Да, именно поэтому на тебя пал мной выбор. Мне нужен посредник с семейством Каиных. — Что? — непонимающе протянул Бурах. — Разве Каины не мертвы? — Есть ещё маленький Каспар, — напомнила Виктория. — Сейчас, когда он осознал, что гибель Башни неизбежна, я собираюсь протянуть ему руку помощи. Передай, что я предлагаю свою дружбу. Когда минёт десять лет — а он знает, что моя капелла воздвигнется через этот срок — отдам ему свою руку. Стану его женой, и мы покончим с вечным противостоянием наших семей. — Ого, — только и смог протянуть гаруспик, заранее сочувствуя бедняге-Спичке. — Значит, заодно ты решила вопрос выгодного замужества? — Шутки неуместны, — с потаённой болью обиженно сказала та. — Я не люблю Хана. Маловероятно, что полюблю в будущем. Он жесток. Он — Каин. Так что, сделаешь то, о чём я прошу? — Как же я пройду к нему? Меня и к Башне не подпустят. — Когда приблизишься к ступеням, скажи Псеглавцам-сторожам, что пришёл от моего имени и добавь “Чур, не я!”. Это пароль, тебя должны пропустить. Если всё пройдёт успешно, на рассвете он покинет Башню, а вместе с ним и все его приверженцы. — Что ж, положись на меня. — Ты так часто говорил мне это. Хоть и досрочно, позволь тебя отблагодарить. Очень скоро, когда ты примешь власть над всем Укладом, и я — над этим Городом, мы начнём править совместно. Она стянула с хрупкой шейки бусы из обтёсанных костей животных, каких уже не осталось на этой земле. Гаруспик смутно помнил бытность, когда вещица украшала шею её матери — Светлой Хозяйки, а потому осознавал, что значит для Капеллы данный жест. С трудом удерживая мокроту, что застилала ясный взор, она вложила украшение в широкие ладони степняка и прошептала. — Храни мой подарок. Пусть он оживит тёплые воспоминания обо мне, о том, какой маленькой девочкой я была. Вручив гаруспику прощальный дар, она мгновенно заглушила искренность: оная сменилась твёрдостью. Казалось, та навеки распрощалась с прошлым и отреклась от детства. Артемий тоскливо поглядел на Капеллу: из мерклых глаз теперь заблаговременно взирала сломленная жизнью женщина. Слишком рано в хрупкие ладони оказались вложены бразды правления.***
Направив стопы к Бойням, Артемий собирался с мыслями, готовил себя к схватке за Уклад. Сегодня он вернёт обманом отнятую власть, сегодня же покончит с прежними порядками, иначе всё задуманное и содеянное утратит всякий смысл. Гаруспик на ходу покрыл ладони и запястья тугим жгутом: готовился дать волю кулакам и выдержать чужой удар. Затем, избавив сумку и карманы от ненужного, мешавшего на поединке хлама, ступил под своды Боен сквозь Врата Труда. Уверенная выправка и грозная поступь мгновенно приковали взоры всех рабочих, Артемий же взирал единственно перед собой, по памяти минуя вышние тоннели Боен. С каждым новым шагом в нём возгоралась такая готовность, что, даже стоя на краю обрыва, ни за что бы он не отступил. Когда в конце едва ли освящённой каменной кишки занялся свет святилища Оюна, степняк, не мешкая, вошёл к лжецу: малейшее сомнение давно перегорело без остатка. — Ступай отсюда, Кровный. Я не стану говорить с тобой, как с равным: ты ещё не принёс своей жертвы! — завидев молодого Бураха, ненавистно заявил Старейший. — Нет, это я не стану говорить с тобой на равных. Ты отнял то, что причиталось мне по праву. — Что ты себе позволяешь, нечестивый Сын Бодхо?! Ты забываешь, что перед тобой Служитель, отрок Исидора! — ударяя кулаками, проревел Оюн. Услышав от убийцы это имя, мужчина ощутил, что злоба переполнила сосуд и хлещет через край. — Теперь я знаю, кто убил моего отца. Понимаешь, что это значит для тебя? — волчий взор занялся диким необузданным огнём. — Бросаешь мне вызов — недостойное звено в таглуре Бурахов? — пренебрежительно выплюнул Оюн. — Мой предок пал от твоей руки. Теперь — твой черёд! Услышав дерзновенный непоколебимый отклик, Оюн созвал к себе одонхе с мясниками и громко возгласил о предстоящей битве. Подобно урагану вести облетели каменную полость, передаваясь от рабочего к рабочему. В итоге в тот момент, когда гаруспик выбрался на будущее поле битвы, в пространной зале собрался почти что весь Уклад. Рабочие теснились подле стен, сливались в однородную безликую массу, являя собой живую ограду. Само помещение было обособлено от остальных уголков Боен и походило на просторную арену. Посередь в загоне находился бык, округ которого и долженствовало вести смертный поединок. Ведомый мясником, Артемий первым заступил в круг будущего поприща, потуже затянул бинты и замер, ожидая оппонента. Спустя каких-то полминуты под мясницкий рёв с другого края вырвался Оюн. На голову была водружена стальная маска в форме бычьей морды: в навершии опасно выступали острые рога, а руки устилали плотные перчатки. Сейчас тот выглядел ещё массивнее и крепче, под кожей выделялся каждый мускул, переливались жилы — словно перед ним взаправду бушевал суровый Тур. В несколько размашистых шагов Старейший подобрался к своему противнику, выставив вперёд рога из стали. Бурах, не предвидевший подобной прыти, чудом избежал удара — остриё лишь вскользь прошлось сыромятному материалу. Старшина не дал опомниться, выкинул перед собой кулак, принуждая молодого оппонента уйти в глухую защиту. Во след направил в сторону юнца целый шквал ударов. Артемий в основном терпел и, прикрываясь от атак руками, выжидал, пока противник измотается и выбьется из сил. Шаг за шагом пятясь, он водил того вокруг арены. Только изредка предпринимал ответные атаки, в мясо разнося костяшки под бинтами. Да и собственные руки кое-как держали блок, кости с каждым разом заходились новым треском, мышцы обжигала ноющая боль. Подгадав момент, когда свершится новая чреда ударов, развернувшись корпусом, с плеча послал ответный крепкий выпад, метя точно в чревное сплетение. Старшина не шелохнулся, словно насмехался над врагом. Только, резко выставив рога, заставил отскочить назад и понёсся прямо на мужчину. По плечу Артемия прошлась горячая болезная волна: рог засел в плече и продолжал впиваться глубже. Бурах ощущал, как острое навершие разрывает мускулы и связки, как по сантиметру пробивается под плоть. Наконец, оно прошло насквозь и пришпилило гаруспика к загону с Туром. Старший что-то хрипнул из-под маски, будто зверь, загнавший жертву в угол. Бурах, впрочем, разъярился лишь сильнее. Лягнул того ногой, упёрся в торс ботинком и, с силой оттесняя Старшину, схватился целою рукой, постепенно избавляясь от стальной занозы. Земля арены быстро оросилась кровью, струями хлеставшей из пробитого плеча. Гаруспик скалился и корчился от боли всякий раз, когда противник порывался подступить. Всё это растянулось в непонятную мучительную пытку. Но Бурах был вынослив и упрям, в то время как Оюна покидал запал. Он ощутил, как Старший выбивается из сил, разом вытянул навершие из раны, а после дёрнул на себя стальную маску. Едва та с громким звоном опала с головы Служителя, преодолел пространство между ними, набросился на кровного врага. И пусть одна рука болталась у бедра безвольной плетью, степняк, не думая, в один наскок зажал Оюна в крепком хвате. Зубы стиснулись на огрубелой шее старика. Сейчас Артемий игнорировал суровые попытки скинуть: челюсти сжимались, прокусывая кожу, через жилы пробивались к сонной артерии. Полость рта наполнил мерзкий привкус стали, а затем прихлынул жар кровавой жижи: Старейшина хрипел и слаб. Бурах же оторвался и поверг того на землю в несколько размашистых ударов. Мужчину самого водило в стороны, перед глазами запеклась багряная плёнка, а уши разрывало от шума. Однако, устояв, он гордо опустил стопу на побеждённого: грудь под его ногой почти не колыхалась. Когда дыхание затихло вовсе, он поднял взор на окружавший его люд и громко сообщил. — Недостойный Служитель мёртв. Отныне его место займу я — потомок Исидора! Слова мгновенно заглушили громкие рукоплескания и выклики: рабочие приветствовали восходящего главу Уклада.