Внимание! Мотор! Съемка!

Пятикомнатная квартира Римельтов находилась в состоянии тотального беспорядка – сразу было видно, что здесь неделю-другую никто не прибирал: на гладильной доске возвышался ворох чистой одежды, кучи ношеной валялись на полу и журнальном столике – по соседству с грязными стаканами и тарелками; из-под дивана выглядывали какие-то красочные издания, на диванной подушке лежала раскрытая книга. – Что читаешь, Макси? – поинтересовался я, кивнув на книгу. – А, ничего особенного, полицейский роман, – откликнулся Макс, доставая из бара бутыль вискаря и оглядываясь в поисках чистых бокалов. – Люблю эту тему и хочу когда-нибудь сняться в сериале про полицию. – Судя по тому, как лихо ты меня сегодня отыскал, это действительно твоя тема, – улыбнулся я и присел на диван. – Так ты уже окончательно решил стать профессиональным актером? – Ну, не знаю, может, найду что-то другое, – сказал Римельт. – Возможно, стану дизайнером, как родители. Но точно буду сниматься до конца призывного возраста, чтобы в армию не идти. Я чуть не поперхнулся. Опять подумал, что чего-то недопонял. – В смысле, в Германии актеров не призывают на военную службу?! – воскликнул я, не веря, что такой абсурд в принципе возможен. – Ну да, – само собой разумеющимся тоном подтвердил Макс. – А что тут такого? У вас разве не так? – Когда-нибудь я тебе расскажу, как у нас, – пообещал я, – только давай не сейчас, мне об этом совсем не хочется говорить. – Хорошо, потом, – согласился Римельт. – Погоди, я сгоняю на кухню, принесу бокалы. Он ушел, а я нагнулся и вытянул из-под дивана журнал, валявшийся рядом с моей ногой. Разумеется, это было эротическое (точнее, порнографическое) издание – что же еще можно найти у тинэйджера в таком укромном месте? Я бегло пролистал страницы с грудастыми девицами, изнемогающими в объятиях брутальных мужиков, и уже хотел вернуть журнал на место, как вдруг увидел раздел с фотографиями иного рода: здесь в основном были трио – две женщины с одним мужчиной или двое мужчин с одной женщиной. Снимки были откровенно бисексуального толка: модели трахались друг с другом во всех мыслимых комбинациях. Я в который раз за день почувствовал прилив возбуждения, и совсем не от того, что увидел в журнале, а потому что страницы именно этого раздела оказались самыми «зачитанными». Кое-где были сильно смяты, где-то кончики листов специально загнули – наверняка, для того, чтобы легче было отыскать приглянувшийся «сюжет». Причем, что характерно, смотрящий отмечал страницы с наиболее гейскими фотками, где девушки были скорее частью интерьера, нежели сексуальными партнерами. «Заметки на полях» очень красноречиво указывали на вкусы владельца этого издания – черт побери, неужели Диана, обозвавшая Римельта геем, была права? Но, блин, она ведь и меня вместе с ним обозвала пидором, хотя что тут удивительного: как еще назвать человека, который самозабвенно ощупывает яйца красивого юноши? Для меня странной оказалась не реакция Дианы, а моя собственная реакция на Римельта: то, что я чувствовал по отношению к нему, я ранее не испытывал ни к одному парню. Стоит ли удивляться, что сейчас, возбуждаясь при одной мысли о том, что Макс может быть геем, я ставил под вопрос собственную ориентацию, в коей до этого был стопроцентно уверен... Макс вернулся с подносом в руках – на нем стояли бокалы, ведерко со льдом, вазочка с клубникой и блюдо с нарезанными фруктами. В зубах он держал плитку шоколада в золотой обертке. Засмеявшись, я бросил журнал на диван и вскочил, чтобы помочь хозяину – забрал у него поднос и поставил на столик. Римельт разлил виски по бокалам, набросал туда льда и гостеприимным жестом пригласил к столу. Мы уселись на диван рядом, чуть развернувшись друг к другу, чтобы было удобнее болтать. Пальцы наших ног слегка соприкоснулись, отчего у меня по телу пробежал каскад сладких мурашек. Макс не отодвинул ногу – может, он испытал то же, что и я? – Макси, давай наконец-то выпьем за знакомство, – предложил я. – Удивительно: мы знаем друг друга всего несколько часов, а уже столько всего произошло за это время, – кажется, что прошла целая неделя! – Да, я тоже не могу поверить, что еще в полдень знать тебя не знал, – задумчиво произнес Римельт. Задумчивость шла этому мальчишке так же, как и веселая улыбка: в любом эмоциональном состоянии Макс был так хорош, что при взгляде на него перехватывало дыхание. – Знаешь, я даже рад, что все так обернулось – и с психичкой Дианой, и даже с полицейским участком: иначе бы мы сейчас не сидели вместе на этом диване – только ты и я. – И между нами – лишь порнографический журнал, – шутливо заметил я, ткнув пальцем в открытый разворот с очень горячей гейской сценой, на которую раскрыв рот смотрела худосочная блондинка, бывшая на фото не при делах. – Ага, – откликнулся Макс, хитро покосившись на эту композицию (мы и журнал между нами): думаю, он оценил всю символичность ситуации. Было непохоже, чтобы открытое соседство двух возбужденных самцов на снимке его смущало. Ну а меня оно и подавно не напрягало – наоборот, добавляло «перцу». – Макс, а ты никогда не думал поступать на театральный факультет? – спросил я, возвращаясь к теме его будущей профессии. Сейчас я почему-то вспомнил, что на съемочной площадке он играл, мягко говоря, не особо, а на юношеском обаянии долго ведь не протянешь: максимум десять-пятнадцать лет, потом неумолимо начнется старение, и вот тогда бы пригодилось настоящее мастерство. – Никогда не ходил в школу драматического искусства? – Почему же, ходил, – ответил Римельт, пожимая плечами и делая длинный глоток виски. – Скажу прямо, у меня отвращение ко всем этим театральным школам: у них какие-то подозрительные методы обучения. Знаешь, там с людьми обращаются как со скотом. Сначала строят актерскую личность, потом ее ломают, затем опять строят и опять ломают – и так бесконечно… Ну, возможно, некоторые могут с этим справиться, но я не хочу рисковать: боюсь, у меня в один день крышу сорвет от такого искусства. Лучше я буду играть в кино второстепенные роли, но при этом останусь здоровым человеком, чем стану актером номер один в мире и окончу жизнь в психушке… – Не могу поверить, что тебе всего шестнадцать, – сказал я, выслушав Макса. – Ты рассуждаешь так по-взрослому. – Не забывай, что во мне течет кровь мудрого русского народа, – озорно хохотнул Римельт и каким-то очень естественным жестом положил руку мне на бедро. – Нам еще не пришло время выпить на брудершафт, а, брат по крови? – Давно пришло, – с энтузиазмом сказал я. – Наливай, а я пока клубнику съем, у меня давно от ее вида слюнки текут! Я было потянулся к вазочке, но Макс воскликнул: «Погоди, погоди!» – и проворно склонился над ней. Он схватил зубами черенок верхней ягоды и со смеющимися глазами потянулся к моему лицу, направляя верхушку клубники прямо в рот. Я ухмыльнулся и хотел взять ее пальцами, но Римельт быстро перехватил мои руки и коснулся клубникой моих губ – мне ничего не оставалось, кроме как молча принять «эстафету» изо рта в рот. Думаю, получился бы очень эротичный кадр для какой-нибудь киношки, воспевающей голубую любовь. Пока я наслаждался вкусом сочной ягоды, хозяин освежил бокалы и протянул мне мой. – Ну что, Саша, показывай, как русские пьют на брудершафт, – потребовал Макс. – Только чтобы все правильно, ничего не меняй. – Ладно, все будет по правилам, – кивнул я. – Садись ближе. Римельт с готовностью придвинулся вплотную – так, что меня обдало жаром его тела. Я велел Максу поднять бокал, и мы осторожно, чтобы не расплескать виски, скрестили руки в локтях. Потом предупредил, что пить нужно до дна, и, пока пьем, будем не отрываясь смотреть друг другу в глаза. Ну а уж после этого, сказал я, поцелуемся – согласно древнему русскому обычаю. И добавил, что пьющие на брудершафт целуются не абы как, а крепко, взасос, как настоящие влюбленные, иначе какое там может быть братание – после хилого-то чмоканья в губы? Приврал, конечно, про степень поцелуя, но ладно, ничего страшного: я просто изобрел свое маленькое правило, а на деле ведь – ни шагу от традиции, nicht wahr? – Ну что, все ясно? – спросил я, окончив объяснения и, получив от Макса утвердительное движение глаз, воскликнул: – Тогда поехали! До дна! Выпить целиком бокал вискаря было для меня настоящим испытанием, но я мужественно его выдержал, потому что знал: за обжигающей горечью напитка последует ни с чем не сравнимая сладость поцелуя с этим запредельным мальчиком, чьи голубые глаза порождали почти космическое сияние и чья аура накрывала меня с головой, как теплая морская волна. Алкоголь в такой немалой дозе сразу шарахнул по башке, оглоушил, и одновременно с ощущением раскаленной лавы, разлившейся по внутренностям, я почувствовал, как мир качнулся и начал медленно уплывать у меня из-под ног. Но в то же время прекрасное лицо Макса стало как бы отчетливее, и на фоне слегка расфокусировавшейся действительности его приоткрытый рот проступил еще яснее. Мгновенное опьянение приглушило все окружающие краски, сделав эти сочные, по-юношески свежие губы в разы ярче, в сотни раз желаннее – они вдруг сделались для меня единственной настоящей реальностью, и познать эту реальность стало сейчас моей единственной, всепоглощающей целью. Мы одновременно потянулись друг к другу. Мир, до этого сократившийся до размеров Максова лица, теперь превратился в черную дыру внутри его рта, и дыра эта неумолимо стала меня засасывать. Scheiße! Этот ангелоподобный мальчик целовался как настоящий дьявол: он уверенно и смело доминировал надо мной, не давая перехватить инициативу, ни даже перевести вдох. Вот это, бля, поцеловались на брудершафт! Вот это, нах, побратались с пацаном! Когда Макс откровенно начал трахать мой рот языком, я испытал такое невероятное возбуждение, какого прежде никогда не испытывал ни с одной девушкой. Офигевший от мощнейшего выброса тестостерона в кровь, я обхватил голову Римельта руками и с силой притянул к себе – лишь бы только он не прекратил это сладкое насилие надо мной! Но Макс и не думал останавливаться: языком он таранил влажную, еще горящую от виски полость внутри моего рта – в один момент мне даже показалось, что он орудует не языком, а членом, и от этого я ощутил приступ несказанного кайфа: никогда не думал, что мужской язык сможет мне доставить столько блаженства. «Саша, ты шлюха, – мысленно сказал я сам себе, – грязная русская шлюха». Мысль эта промчалась каскадом восхитительных мурашек по моей спине, растворилась где-то глубоко в анусе и доставила мне массу почти сексуального удовольствия. Отпустив голову Римельта, я положил руки ему на плечи, скользнул вниз по лопаткам, проехал ладонями по спине – до поясницы, с нажимом обогнул с двух сторон бедра и слегка коснулся пальцами ткани штанов Макса в районе промежности. Нащупав пуговицу на поясе штанов, я расстегнул ее, схватился за слайдер на «молнии» и, умирая от вожделения, принялся мягко, но уверенно расстегивать замок. Внезапно Римельт прекратил меня целовать и, резко сбросив мои пальцы со своих штанов, испуганно отпрянул. – Саша, ты что делаешь? – воскликнул он и поспешно застегнул «молнию». – Я же не гей! – Макси, я тоже не гей, – в полной растерянности пробормотал я, чувствуя, как щеки у меня покрываются красными пятнами стыда. – Но мне показалось, ты этого хочешь… – С чего ты взял? – с недоумением произнес он, отодвигаясь на другой конец дивана. – Разве я что-то говорил об этом? – Черт возьми, Макс, а то, что ты меня сейчас целовал как полоумный – разве это ни о чем не говорит? – сказал я, ощущая одновременно и досаду, и обиду, и еще целую гамму неприятных эмоций. Теперь сам Римельт выглядел донельзя растерянным. – Саша, но ведь мы просто целовались на брудершафт – все, как ты учил, – осторожно проговорил он. – Мне было интересно, как это делают русские, и я решил попробовать, чтобы потом правдоподобно сыграть где-нибудь в кино. – Ах, вон что это было, – удрученно сказал я. – Понятно. Очень дальновидно с твоей стороны. Ну а зачем ты заставил меня ощупывать тебе яйца на глазах у Дианы – это тоже была репетиция для фильма?! – Нет, но ведь это же была игра, – пожав плечами, простодушно ответил Макс. – Диана бросила идею – я подхватил. Я думал, ты все понял и просто подыграл нам. По-моему, это так очевидно. Нет, черт побери, для меня это совсем не было очевидно! Похоже, в этом дурацком мире кино люди вообще перестают что-либо делать спонтанно и саму жизнь превращают в игру. Неужели игра вытесняет у них из сознания и души все человеческое и становится основой существования актеров? Нет, я не мог этого понять, а уж принять – тем более. – Ладно, Макс, прости меня, – попытавшись улыбнуться, сказал я и в знак полной капитуляции шутливо поднял вверх обе руки. – Я действительно затупил. Но, честное слово, я не хотел тебя обижать. Наверное, мне сейчас лучше уйти? – Саша, ну куда же ты пойдешь ночью? – с укоризной воскликнул Римельт. – Ляжешь на кровать в бабушкиной спальне и будешь себе спокойно спать до утра. Ничего ведь страшного не произошло? Мы же по-прежнему друзья? – Конечно, Макс, все хорошо, мы по-прежнему друзья, – почти бодро ответил я, но уже не рискнул по-свойски положить руку ему на плечо. Тем более не рискнул сказать, что на самом деле в моей жизни сейчас произошла ужасная драма: человек, в которого я нешуточно влюбился, не ответил взаимностью. Что может быть печальнее, когда тебе всего девятнадцать?.. – Ты еще выпьешь, Саша? – участливо спросил Макс, и я почувствовал, что ему неловко за то, что он был вынужден меня огорчить. – Нет, Макс, спасибо. Я, пожалуй, приму душ и лягу спать. Дашь мне полотенце? – Конечно, Саша, вон, возьми любое на гладильной доске, – предупредительно сказал Римельт. – А я еще выпью и немного посмотрю перед сном телевизор. Я устало улыбнулся Максу, взял зеленое банное полотенце и пошел в ванную комнату.