Возвращение Румпельштильцхена

      Холодный ветер нагло запутывал волосы, забирался под пиджак и гулял в промежутке между штаниной и ногой. Тяжело опираясь на трость, горбясь и чертыхаясь мужчина шёл по тёмной улице. Ореховые глаза, вместо обыденной холодности и отрешённости от мира, выражали лишь тягучее отчаяние. «Выгнать калеку на улицу ночью! Совсем народ озверел! Нет бы дождаться хотя бы утра! Даже не спросили есть ли мне куда идти!» — гневно, но мысленно возмущался мужчина, воровато оглядываясь. Редкие машины мелькали, унося с собой всякую надежду, большинство окон в спальном районе, по которому шёл Румпель были черны. Людей было немного, и все они в большинстве своём были либо пьяны, либо априори не в адеквате. Как же он мечтал сейчас оказаться в своей уютной кровати, под привычный запах мебели и с Белль под боком. Как же он мечтал сейчас о мясном пироге и о чае с корицей. Одни мысли вызывали тоскливую эйфорию. Движимый желанием согреться Румпель зашёл в первый попавшийся бар. Он встретил его неоновыми огнями, слишком громкой и несвязной музыкой, и, конечно, толпой потных, пьяных людей. Зато в помещении было тепло, если не душно. Кое-как мужчина залез на слишком высокий стул перед барной стойкой и опустил голову в ладони. Массируя виски, он пытался сообразить: куда податься, где переночевать хотя бы эту ночь. Но из денег была только оторванная от пиджака пуговица, а проститься к кому-то на ночь было не только стыдно, но ещё и страшно. Задумавшись, мужчина не сразу услышал бармена, что весело предлагал ему выпить. Голд бы сейчас очень не отказался от коньяка или виски, что согреют тело и прогонят страхи. Но финансы не позволяют даже заказать простой газированной воды. И тут ужасный треск ломающегося дерева заставил Голда подпрыгнуть, крепче берясь за трость. Рык и крики пронзили воздух, и по помещению залетала мебель. Люди побежали, кто куда, и мужчина тоже кинулся на выход. Люди толкались, кричали и пихались, как будто желая раздавить друг друга. Волна сама вынесла его на холодный асфальт. Румпель поднялся на руках и сел, ища свою трость, укол страха, даже больше, чем просто страха, он вонзился в сердце: без трости мужчина даже не мог встать, не то что ходить. Но, нащупав лакированный ствол, Румпельштильцхен блаженно улыбнулся, прижимая трость чуть ли не к сердцу. Идти было совершенно некуда, если только к сыну, но он даже не знал где находится. Такая глупая ситуация: великий и могучий Тёмный маг вынужден ночевать на лавочке простужая все, что только может простудиться.       Утром его бесцеремонно разбудил офицер. Все тело затекло, ноги ужасно ныли, а конечности хрустели. Офицер потащил Голда в машину, но ноги его не несли.       Взлохмаченный, помятый и не стоящий на ногах, так и в придачу найденный спящим на лавочке. Офицер решил, что он пьян или вообще бомж.       — как ваше имя? — строго спросил мужчина, пытаясь, поднять того на ноги. Сонный, слабо понимающий происходящее и шипящий от боли, он сдавленно выдал.       — Румпельштильцхен. Повисло молчание, темнокожий мужчина хмыкнул, глянул на свою находку и запихал её в машину. — Эй! Поаккуратнее! — задушевно пискнул мужчина, влетая вперёд головой в кого-то покрупнее.       Машина поехала, и Румпель оглянулся, вжимая голову в плечам и прижимая трость к сердцу. Рядом сидел грузный мужчина, с причёской «светлый горшок на войну», спереди — темнокожий, со шрамом возле правого уха. Машина была тесной и в ней воняло чем-то приторно сладким, аж до рвоты, которую Тёмный старательно сдерживал всю дорогу. В участке было тепло, и ничем не воняло, за исключением бумаги, его принесли под руки и усадили на стул перед одним из сотрудников, что что-то старательно искал в компьютере.       — Как ваше имя? — холодный, пронзительный женский голос больно резанул уши.       — Я уже говорил, Румпельшт…       Не успел мужчина договорить, как его хорошенько тряхнули, от неожиданности из рук выпала трость.       — А настоящее? — сердито переспросил другой мужчина. В голосе так и читалась самодовольная власть. Тёмный потянулся поднять драгоценную трость, и мужчина как бы случайно задел его стул. Звук упавших костей был слышен наверное на верхних этажах.       — Можно поаккуратнее?! — возмутился мужчина с трудом поднимаясь на локтях.       — А то, что? Похитишь наших детей? — и все дружно, раскатисто рассмеялись. Это ударило не только по самооценке, но и по всему существу человека, что сейчас с трудом дотягивался до трости. Смех отражался, преувеличивался, звенел в ушах, над ним снова смеялись. С большим трудом встав, мужчина бросил взгляд на выход.       — Ну, что, Шпендельшмякс, в обезьянник? — и снова смех, и снова это коверкание его имени. Оно преследовало его всю жизнь, злой рок все напоминал о прошлом.       Ужасное, обжигающее чувство стыда и гнева стучали в ритм сердца. Нашли над чем посмеяться, нашли над кем поиздеваться! Ему хотелось разорвать их, выжечь свою имя на их лбах, чтобы они хорошенько его запомнили. Размазать самодовольные ухмылки по стенам. Но он был кинут в обезьянник, как мешок с картошкой, и ударившись головой то ли о пол, то ли о стену мужчина потерял сознание. Приходить обратно в сознание больше, чем не хотелось: его окружали какие-то полоумные и не совсем культурные личности. Он с трудом сел и сжал в ладонях трость. Оглянувшись понял-клетка. В которой он был вместе со всякими реальными алкоголиками, бомжами, ворами и ещё того хуже.       — Эй! Выпустите меня, я ничего не сделал! — придя в себя, запротестовал Тёмный, с ненавистью смотря на персонал спокойно попивающий кофе.       — Сначала скажи как тебя зовут, Рушельблякс, — хмыкнул темнокожий, которому так хотелось расцарапать глаза. Румпель закусил губу, гнев и обида переплетались в нем, превращаясь в огонь, что горел в глазах делая их карамельно-ореховыми. В этом мире он был всего лишь сказкой, и имя было тоже сказочным, собственно как и все, что было связано с ним и не только.       — Уивер, — первое, что пришло в голову — набор букв. Темнокожий, на бейджике которого было написано «Стинтл» прикусил губу и деловито покачал головой, — я приехал сюда, чтобы отыскать сына. Но на меня напали, я с трудом отбился и долгое время пребывал в больнице. Из-за сотрясения практически ничего не помню, — неуверенно, немного хрипя продолжал Румпель. Заинтересованные взгляды теперь были направлены к нему одному, кто-то начал ожесточенно барабанить по клавиатуре.       — А на ногах почему не стоишь? — спросил «Горшок». Мысленно мужчина решил называть его так.       — Так они были сломаны, причём одна из них вполне недавно, — оправдывался он, нервно поглаживая край шарфа. Персонал нахмурился и переглянулся.       — Да, он и правда долгое время пребывал в одной из городских больниц. С переломом ноги, двух ребер и сотрясением. Имени своего так и не назвал, зато внешность приметная и сын имеется. Он заходил в больницу после выписки мистера Уивера.       Румпель энергично закивал, наслаждаясь их мрачным выражением лиц. Посадить в обезьянник калеку, ни в чем неповинного, так ещё и лежавшего совсем недавно в больнице в тяжелом состоянии. Хороший нагоняй они могут получить, особенно если он припомнит как с ним обращались.       — Алло, вы сын мистера Уивера? М-мм, волосы до плеча, деловой костюм, трость с золотым наконечником, не молод. О, прекрасно, он у нас в участке, прошу забрать его, — затараторила рыжеволосая девушка говоря адрес.       Видимо неприятностей никому не хотелось, его вывели из клетки, усадили на кресло и даже дали кофе. «Какие люди услужливые, когда в них вот-вот полетит огненный шар» — подумалось Румпелю, кофе приятно грел руки и горло. Но от него ещё сильнее хотелось есть. Он все никак не мог дождаться, когда же сын приедет за ним. Когда он вновь увидит его, что он ему скажет? Как объясниться? Приедет ли с ним Эмма? Но несмотря на все страхи и опасения, эйфория от скорой встречи грела душу и уносила в облака. Он все ждал, ждал, наблюдал за теперь ненавистными ему людьми и вот, наконец, дверь распахнулась. Румпель подскочил и тут же камнем упал назад: нет, это был точно не его сын, не его Бэй. Это был Джонс, этот ублюдский пиратишка. Сердце упало в пятки, а уши заложило.       — Это лёгкое недоразумение. Вот ваш отец: цел и невредим, хотя немного потрёпан.       Оправдывалась ещё какая-то девушка, но ему было все равно. Пират изображал волнение и направлялся к нему чуть ли не с распростёртыми объятиями. Голд вскочил и, хромая, поспешил уйти, обойти, сбежать. Некоторые сотрудники удивились, некоторые наоборот. Но как бы Румпель ни пытался сбежать: было некуда и никто ему не позволял.       Крепкие объятия и запах рома, смешанного с солью, прижали его к груди, калека не отличался высоким ростом. Он был меньше многих в Сторибруке, Крюк же превосходил его по росту на целую голову. Похлопывая его по спине, Крюк сентиментально благодарил всех этих уродов, утаскивая его, словно тряпичную куклу. Ужас окатил мужчину, сердце вот-вот грозилось вылететь из груди, дыхание перехватило, но ноги предательски не шли.       — Ну, привет, папочка, как провёл время? — ехидно поинтересовался Киллиан, когда они были за пределами участка. Сильные руки сжимали плечи, чуть ли не приподнимая калеку над землёй.       — Отпусти меня, — рыкнул Голд, беспомощно болтая ногами. В такой неловкой и волнующей ситуации он не был давно. И это ужасно злило: эта нахальная ухмылка, лопнувшие, словно ёлочная игрушка, надежды — все это ужасно злило! Так, что мужчина скрипел зубами и пытался дотянуться до шее Крюка, хотя бы попробовать его задушить.       — Будешь брыкаться, поцелую тебя прямо перед полицейским участком, — прошептал пират Румпелю на ухо. Эту бесячию улыбку, смешение расслабленности и самодовольства он аж ушами чувствовал. Но такая угроза выбила Тёмного из колеи, а в подкорку мозга закрались подозрения того, что с ним будут дальше делать. Удовлетворённый реакцией своей жертвы Крюк поставил Голда на ноги, он, словно новорождённый олень кое-как стоял опираясь на трость. Положив руку на его плечо, Киллиан спокойно зашагал по улице, специально настолько медленно, чтобы хромой мог спокойно идти.       — Эмма и Генри меня найдут, — злобно выдохнул он, пытаясь сосредоточиться на передвижении. Но раскатистый смех его изрядно удивил — в первые три секунды, — потом последовала волна разочарования и злобы.       — Эти двое сейчас ищут тебя в квартире Бэйлфайера, думая, что это он решил избавиться от столь ужасного отца, — последние слова так и сочились ядом, Киллиан довольно оскалился, чувствуя как Румпель вздрогнул.       — Ты подкинуд улики моему сыну? — неверяще спросил мужчина, костяшки пальцев которого побелели от того, как он сжимал трость.       — А я обставлю все так, будто он тебя убил, — нараспев ответил пират.       — Где ты возьмёшь труп?! — взвизгнул мужчина слишком громко, отчего Крюку пришлось напомнить, что его крюк запросто может вспороть его губу.       — В Нью-Йорке много пожилых, хромых и длинноволосых одновременно. Убью того, расквашу лицо так, что не узнать, закутаю в твой костюм, отрежу твои волосы и присыплю мертвого «Голда».       Когти ледяного ужаса потянулись к сердцу, заполняя колким холодом все тело.       Мужчина задохнулся и закашлялся, а в ореховых глазах стоял самый настоящий ужас. Даже у Тёмного были настолько дорогое люди, что слова о их плохом конце вызывали в его бесстрастных глазах панику.       — Ты не посмеешь, он ни в чем не виновен, — кашляя сказал Румпельштильцхен, воображая суд над его сыном.       — Ещё как посмею: если будет надо, я лично вырву его сердце и буду медленно терзать, пока твой щенок не начнёт молить меня сначала о пощаде, а потом о смерти, — злобно выплевывая каждое слово, прошипел Крюк мужчине, зрачки в глазах которого уменьшались от представления как его мальчик, крича от боли вымаливает у этого ублюдка смерть.       Молчание сопровождало их всю дорогу, Киллиан крепко держал «папу» то за плечо, то за руку, чтобы тот не упал, а точнее чтоб не сбежал. Хоть и прекрасно понимал состояние, в котором были ноги мужчины. И вот снова та квартира, при солнечном свете она выглядела намного красивее. Охровые шторы с блеклыми рисунками оленей и корон, резная мебель из хорошего дуба, круглый ковёр белого цвета с зелеными цветами — все было в этом зелёно-коричневом стиле.       — О, слышишь? — нараспев спросил Крюк, вешая кожаный плащ на крючок. Вдалеке гремела полицейская сирена, что была все ближе и ближе, как неминуемый шторм. Румпель подбежал к окну, Крюку только и осталось удивляться скорости хромых ног.       — Нет, не верю, — с надеждой процедил Голд, метая искры в эту морду.       — А ты смотри дальше, — пирата это откровенно веселило, настроение его было на пике.       Полицейская машина остановилась на соседней улице, так, что Голду было все прекрасно видно. Из неё грубо вытащили мужчину, чьи руки были повязаны и начали, показывая на голубой дом, у него что-то спрашивать. И всего лишь через несколько секунд жёлтый жук остановился рядом. Эмма была зла, активно жестикулировала и что-то доказывала.       — Нет-нет, — надежда угасала в нем с каждой секундой. На подоконник упал паспорт, прямо рядом с отцом этого несчастного мужчины.       — Это Бэй, узнал своего милого сынишку? — язвительно поинтересовался Крюк. И это было очевидно, это был, и правда, его сильно повзрослевший сын.       — О, Бэй. Бэй, он так вырос. Мой мальчик такой взрослый, — прикрыв рот рукой пролепетал Румпель.       — И совсем скоро он будет гнить в тюрьме строго режима, — усмехнулся пират кидая паспорт в окно. Он приземлился где-то на дороге. Полицейский заметил его, поднял и потряс им в воздухе показывая другим.       — О, нет, нет, — мужчина сполз под подоконник, ему так хотелось не верить, так хотелось чтобы это было спектаклем. Трость с глухим стуком упала рядом, когда руки зарылись в волосы.       — Но есть способ его спасти. Всего один, — игриво выдал Килиан, чем-то напоминая Румпелю его самого в старые добрые времена. Влажные глаза с тяжёлой надеждой и ненавистью поднялись к щетинистому лицу, — заключим сделку, — резко перешел на серьёзный тон пират. Теперь он ещё больше напоминал Румпельштильцхену его самого, и это совсем его не радовало. Оказаться в таком положении. Увидев серьёзность в блестящих глазах, пират продолжил:       — Я отвожу от твоего драгоценного сынка все подозрения, к тому же, ему возмещают приличную компенсацию за потраченное время и нервы. И он спокойно возвращается жить в свою уютную квартирку. А ты за это становишься моим.       — К-как это твоим?  — захлебнувшись возмущением, спросил мужчина.       — Так. Ты будешь моим слугой, как собственностью, вещью. Ну как тебе такое? Твоя шкура, или шкура твоего сына? — с усмешкой спросил Киллиан, пододвигая себе стул.       Размышления были долгими и тягучими, на лице Румпеля была хорошо видна борьба. Но решило все одно воспоминание:       — Я уже предал его, из-за собственной трусости обрек на страдания. В этот раз так не будет, я, согласен, — последние слова дались мужчине с большим трудом. Он чувствовал как отказывается от всего, но в то же время понимая, что всего того и не было. Не было ни свободы, ни счастья, ни богатств и прекрасной жизни. Были Белль и Бэй. Крюк ликующе, победно улыбнулся, вскакивая со стула.       Румпель с трудом поднялся, цепляясь за подоконник и шторы. За окном его сына винили в убийстве, а может и еще чего похуже. От потока тревожных мыслей оторвал листок договора, искусственно состаренный и длинный.       — Ты еще можешь передумать, крокодил, — насмешливо уточнил Крюк, от чего мужчина чисто из-за злости чуть не порвал листок. На котором было написано, что он отдаётся в слуги Киллиану Джонсу за то, чтобы тот отвел от Бэйфайера всякие подозрения и тот спокойно отправился жить в здравии и покое. Пальцы подрагивали от страха, сердце участилось разливая по телу сталь. Кинув тоскливый взгляд в окно, Румпельштильцхен макнул перо в чернила, и с удивлением увидел, что они светятся.       — Чуток волшебства из Сторибруке не помешает в столь важной сделке, — вдохнув побольше воздуха, мужчина подписал злосчастный листок. Он нутром почувствовал, что несется куда-то вниз, камнем. Вздрогнув Румпель открыл глаза и с замиранием сердца увидел на своем запястье железный браслет с простым узором.       — Я выполнил свою часть сделки, теперь ты, — с хрипотцой сказал мужчина стеклянными глазами пронзая браслет, что тут же стал невидимым. Точнее видимым только ему, да Румпельштильцхену. Пират весло и наигранно поклонился, после чего быстро покинул квартиру.Сразу после его ухода мужчина бросился к двери и попытался уйти из уже ненавистной квартиры. Но каковы были разочарование и злость великого Тёмного, когда он спустя пятьдесят попыток понял, что из-за закрытой на ключ двери он никуда не уйдёт. Ноги предательски подкосились и Румпель упал, все ещё держась за ручку двери. Подобно Белль он стал чьим-то слугой во имя спасения невинных, мысль о том, что она бы гордилась им, грела душу. «Ничего, я найду лазейку и расправлюсь с тобой, скотина в кожанке»       Мужчина с удивлением понял, что задремал, когда открывавшаяся дверь прижала его к стене. Раскатистый смех окончательно привёл Румпеля в сознание.       — вставай, крокодил. Я принёс хорошие вести по твою душу, — медленным шагом Крюк направился в зал, а за ним с большим трудом прохромал и Румпель. Диван показался ему таким мягким, что он чуть не расплылся прям на нем, — твой Бэй, как я и обещал, признан ни в чем не повинным. Ему была заплачена кругленькая сумма и тот вернулся в свою квартиру. Я лично проследил.       У мужчины как камень с плеч упал, он не подвел своего мальчика, хотя бы в этот раз.       — А ты отныне — Уивер, тот же жалкий прядильщик, что и сотни лет назад. Только теперь мой, — плотоядно улыбнулся Крюк, закидывая ногу на ногу. Румпель хотел наброситься на него, сломать нос тростью, разорвать горло и наблюдать как он захлебываться в собственной крови. Когда-то такой же гнев он испытывал к стражу, что заставил целовать его сапоги на глазах Бэя, но в этот раз на месте стража был Крюк. И Крюк был не таким недоумком, как тот урод, что приклонил перед ним голову только увидев кинжал. Этот пиратишка не боялся его, месть слепила ему глаза сотни лет, но, в отличие от остальных врагов Румпельштильцхена, он обставил его. Нашёл подходящий момент и создал идеальную ситуацию.       — Чего сидишь, как статуя? Иди, приготовь мне обед, — Крюк по-актерски махнул рукой откидывая голову назад. В глазах Уивера горела ненависть, поглощая шоколадные глаза алым пламенем. Но делать было нечего, чертов браслет начал слабовато давить на кисть. Скрипя зубами, сердцем и костями мужчина поковылял на кухню. Уютную, хорошо обставленную, с белыми скатертями и фарфоровой посудой. Румпель невольно представил свою милую Белль, спокойно готовящую пирог и разливающую чай с лимоном по красивым кружкам.