7-3
21 июля 2019 г. в 15:07
Уже совсем поздним вечером они сели ужинать вместе с Дэвидом. Слово за слово, время неумолимо бежало вперёд, и спать они засобирались далеко за полночь. Рейс был запланирован на следующий день, поэтому Дэвид отправил их наверх, где Мэри-Маргарет видела десятый сон, а сам остался наводить порядок на кухне.
Реджина переоделась, почистила зубы, а потом забралась в кровать. Эмма снова устроилась на полу.
— Эмма, — вздохнула она, разглядывая потолок. — Пожалуйста.
— Что?
— Просто ляг на кровать.
— Мне и здесь хорошо, — отозвалась Эмма. Она немного лукавила. Спина всё ещё болела после прошлой ночи, да и как-то нелепо возражать, когда всего несколько часов назад её обнажённое тело прижималось к обнажённому телу Реджины. Впрочем, вслух она ничего не сказала, всё-таки пережила выходные, осталось продержаться всего одну ночь. Если она не сдастся, это даст ей преимущество, которым позже можно будет воспользоваться.
Реджина закусила губу. За ужином Эмма выглядела спокойной. Болтала со своим отцом и выдавала глупые оскорбления в её адрес, рассчитанные на то, чтобы вызвать улыбку, а не обидеть. Вот Реджина и решила, что её извинения приняты, можно двигаться дальше.
Но теперь Эмма снова упрямилась и по какой-то непонятной причине отказывалась ложиться в кровать. Была вероятность, что она всё ещё злилась и не хотела находиться рядом. Была и вторая, что она просто пытается отстоять свою точку зрения. Что хуже всего, была ещё одна вероятность, имевшая непосредственное отношение к утреннему инциденту. После пережитой неловкости Эмма может запросто не хотеть быть рядом с ней. Может быть, ей даже слегка противна эта мысль…
Реджина вспомнила испуганный, слегка изумлённый взгляд Эммы, которым та смотрела, пока она извивалась под ней, и отмахнулась от жалости к самой себе. Исключено. Может быть, она и не нравится Эмме, но отвращения точно не вызывает.
В спальне воцарилась тишина, хотя ночник ещё не погасили, и впервые за несколько дней Реджине стало не по себе. Ей не нравилось, что Эмма так далеко от неё. За выходные они сблизились, а теперь между ними снова появилась пропасть: кровать и немного пола.
Реджина постучала пальцами одной руки по другой. Подумала немного.
— Мне было десять, когда умер мой отец, — проговорила она медленно.
Эмма подскочила.
— Что?
— У него был сердечный приступ, — продолжала Реджина, хотя понимала, что Эмме прежде всего интересно, зачем она вообще это рассказывает. — Врач списал всё на стресс. А я думаю, всё из-за того, что он двадцать лет прожил с моей матерью.
Она невесело рассмеялась, хотя эта тема по-прежнему была, пожалуй, одной из самых болезненных для неё. Из груди Эммы вырвался неуверенный смешок.
Реджина вздохнула и попыталась думать о чём-то другом.
Снова повисла тишина. У Эммы было такое ощущение, будто она балансирует на краю пропасти. Она кашлянула и вкрадчиво, чтобы не вспугнуть Реджину, спросила:
— Что не так с твоей матерью?
Реджина с облегчением вздохнула, хотя эта тема ей тоже не особо нравилась.
— Она… сложный человек. Я старалась любить её так, как любила отца, но, боюсь, не преуспела в этом.
Признание разбило Эмме сердце похлеще какого-нибудь слезливого фильма.
— А она любила тебя?
— Нет, — просто ответила Реджина. — Поэтому я и уехала.
— Что случилось?
Мгновение Реджина силилась вспомнить, когда в последний раз рассказывала об этом, но сломалась на первом же воспоминании о не слишком приятной встрече с работником иммиграционной службы пятнадцать лет назад.
— Мне просто… надоело, — сказала она. Её руки всё ещё были сложены на животе, но кончики пальцев начали подрагивать. — Мать держала меня на коротком поводке, но вовсе не из-за того, что переживала или желала мне добра. Я для неё была единственной ценной собственностью, вот она и хотела быть уверена, что я её не брошу.
— Почему?
— Мне было около восемнадцати, когда она вбила себе в голову, что меня надо выдать замуж за богатого старика, чтобы от меня была хоть какая-то польза, — откровенно сказала Реджина, вспоминая вереницы кандидатов, приходивших в их дом на «особенные» ужины, вечер за вечером. У всех был одинаковый взгляд. — Однажды, перед самым днём рождения, я сделала вид, что пошла в школу, а сама отправилась в аэропорт. Я была несовершеннолетней, но мне не составило труда притвориться, что я собираюсь навестить родственников в США, а как только самолёт приземлился… я сразу попросила убежища. От меня уже тогда было очень непросто избавиться.
Эмма негромко рассмеялась.
— Ты после этого виделась с матерью?
— Нет. Мы разговаривали несколько раз, пока шёл процесс урегулирования, но что-то мне подсказывает, что она была даже рада. Она могла вернуть свою прежнюю жизнь.
— Ты скучаешь по ней?
Реджина мало что помнила о Коре — холодный блеск в глазах, да как царапали кольца, когда проводила тыльной стороной ладони по её щеке.
— Не особо.
В её голосе слышались задумчивые нотки, и Эмма понимала, что осталось много невысказанного, но не хотела лезть в душу. Поэтому, глубоко вздохнув, попросила:
— Расскажи мне что-нибудь ещё.
— Что ты хочешь знать?
— Какой твой любимый запах? — спросила Эмма, хотя и сама не понимала, почему.
Реджина рассмеялась.
— Шоколад, наверное.
— А твоё любимое телевизионное шоу?
Реджина помолчала.
— Мне нравятся ночные рекламные ролики. Они смешные.
Эмма улыбнулась. Дорого бы она дала, чтобы увидеть сейчас застенчивое выражение на её лице. Она принялась обдумывать следующий вопрос. Был один, который не давал Эмме покоя, правда, она сомневалась, что Реджина захочет отвечать. Но, тем не менее, спросила:
— Что произошло, когда ты училась плавать?
Реджина даже не вздрогнула, возможно, она это предвидела.
— Мне было… пять… наверное, — странно было вспоминать подробности случившегося, которые так долго пыталась забыть. — У меня было несколько занятий в школе, но пока не доставало уверенности, и я попросила родителей помочь. Мы пошли на пляж. Я думала, папа зайдёт вместе со мной в воду.
Реджина осеклась, вспомнив момент, когда морская вода попала ей в нос. Мать была очень нетерпеливой. Когда выяснилось, что дочь не может долго оставаться на плаву, когда она, расплакавшись, вцепилась в её талию, Кора не выдержала. Опустила ладонь на голову, надавила, ещё и выждала несколько мгновений.
Реджина моргнула и оторвала взгляд от потолка.
— Твой любимый цвет? — спросила она чуть дрогнувшим голосом. Эмма заметила, но вида не подала, как и не стала акцентировать внимание на резкой смене темы.
— Зелёный.
— А твоя… любимая песня?
Эмма долго не отвечала, и Реджина подумала, что на сегодня, возможно, хватит. А потом Эмма села и наморщила лоб.
— Знаешь… понятия не имею.
Реджина приподнялась на локтях.
— Как это?
— Как-то не задумывалась об этом.
— Хорошо, подумай об этом сейчас.
Мгновение Эмма просто сидела, видимо, перебирая в уме песни. Потом забралась на кровать, где, как надеялась Реджина, она останется до утра.
— Не знаю, — произнесла со вздохом. Она не стала накрываться одеялом, но устроилась точно в такой же позе, в какой лежала Реджина. Вытянула ноги, скрестив их в лодыжках, и сложила руки на животе. — А твоя?
Реджина покраснела.
— Это личное.
— Почему?
— Потому что личное.
— Ага, а меня спрашивать об этом нормально?
Реджина закатила глаза.
— Ладно, — сдалась она. — «Жестокая игра».
— Крис Исаак?
— Угу.
Эмма кивнула. Через мгновение Реджина услышала, как она тихо напевает себе под нос: Мир был в огне, никто не мог спасти меня, только ты.
— Даже близко не так хорошо, как в оригинале, — бросила Реджина, заработав хмурый взгляд от Эммы.
— Мне петь громче?
— Не стоит.
— Ты когда-нибудь будешь милой со мной?
Реджина повернула голову. Улыбнулась.
— Маловероятно.
Эмма улыбнулась и снова перевела взгляд на потолок. Реджина продолжала смотреть на неё. На россыпь веснушек возле носа и на щеках, на чуть приоткрытые губы. Она улыбалась, что было славно, но выглядела очень уставшей… Реджина почувствовала ещё один укол вины за свои сегодняшние выходки.
— Я никогда не любила.
Едва ли она когда-то произносила это вслух, да и сейчас выпалила, не думая, на автомате.
Эмма повернулась и, сдвинув брови, посмотрела на неё.
— Не любила?
— Нет, — ответила Реджина. Она понятия не имела, зачем об этом рассказывает. — Мне кажется, в своей жизни я любила только одного человека, и это был мой отец.
— Ух ты… — Эмма помолчала, как если бы пыталась набраться смелости, чтобы сказать что-то ещё. — Я думала, ты такая из-за того, что когда-то тебе сильно разбили сердце.
— Такая? — повторила Реджина, но обиженной себя не чувствовала. — Что ты хочешь сказать?
— Ты понимаешь, о чём я. Колючая и нелюдимая.
Реджина поджала губы. Вспомнила, как мать отцепляла её пальцы от своей талии каждый раз, когда она лезла с объятиями.
Будь лучше этого, Реджина… прекращай демонстрировать всем свою привязанность, как та шлюха на углу улицы.
— Разбить сердце можно разными способами, — сказала она ровным голосом.
Эмма подумала про своих родителей. Как страстно они её любили и как отчаянно хотели, чтобы она была пусть совсем немного, но другой.
Может быть, из-за того, что Реджина только что поделилась с ней чем-то сокровенным, может, ей просто нужно было выговорить накопившееся за последние десять лет, но Эмма выпалила:
— Мне кажется, если бы мои родители могли, они бы с удовольствием обменяли меня на другую дочь.
— Нет. Они любят тебя.
— Да, любят, — согласилась Эмма, продолжая пялиться на потолок. — Но есть во мне такое, что им не нравится. В детстве, например, я отказывалась носить вычурные платья, которые обожала мама. Она обычно плакала, пока я не уступала ей. Папа таскал по деловым встречам, чтобы показать все тонкости бизнеса, а когда я заявила, что не хочу оставаться здесь и вести дела, он прочитал мне долгую лекцию об ответственности и служении своему народу. И тоже был готов разрыдаться.
После долгой паузы, почувствовав на себе тяжёлый взгляд Реджины, она добавила:
— А мой каминг-аут…
— Они…
— Знаю, — отрезала Эмма. — Они любят меня. Они счастливы, что я счастлива. Им просто нужно было время, чтобы свыкнуться с этой мыслью, и теперь они принимают меня такой, какая я есть. Но это не отменяет того факта, что я открылась им, а они смотрели на меня такими взглядами, словно надеялись, что всё это шутка, — она повернула голову к Реджине. — Понимаю, это и близко не стоит с твоей семьёй. Не мне жаловаться. У меня добрые и понимающие родители, которые хотят, чтобы я была частью их жизни, но…
Реджина невесело улыбнулась.
— Но было бы приятно знать, что они поддерживают тебя целиком. Безоговорочно.
— Точно, — ответила Эмма. Вздохнула с облегчением. — Сейчас дела обстоят лучше, и я рада, что приехала на выходные, но так будет не всегда. Я знаю, что в душе они всё ещё верят, что я избавлюсь от своей дури, вернусь домой и стану «прекрасной» наследницей, именно такой, какой они хотели бы меня видеть… С этим всегда будет трудно смириться.
Как бы больно это ни было признавать, Реджина допускала возможность, что Эмма права. Она видела достаточно неоднозначного во взглядах её родителей, чтобы понять, что в глубине души Мэри-Маргарет и Дэвид продолжают цепляться за невозможное.
Эмма снова замолчала, но она смотрела на потолок с облегчением, что натолкнуло Реджину на ещё одну мысль.
— Я первая, кому ты рассказала об этом?
Она ожидала, что Эмма покраснеет, пожмёт плечами и, возможно, вернётся обратно на пол, но Эмма подарила ей ослепительную улыбку, которая обезоруживала своей лёгкостью.
— Да.
— О, — пальцы Реджины начало покалывать. — Почему именно я?
— Потому что ты моя любимая невеста, — ответила Эмма и поморщилась, понимая, что шутка вышла неудачной. — Не знаю. Мы… это нормально, я думаю.
По какой-то причине эти слова засели у Реджины глубоко внутри. Разбились воздушным шариком с водой о бетонную поверхность.
— Да, мы нормально, — подтвердила она. Локоны Эммы, мягкие и манящие, были разбросаны по подушке. Интересно, каково это было бы, пропустить их сквозь пальцы? Какие звуки издавала бы Эмма, если бы она, накрутив волосы на кулак, оттянула её голову назад и поцеловала…
Они больше не разговаривали. Ночник оставили включённым. Просто лежали, рассматривали потолок, стены, украдкой поглядывали друг на друга. И Реджина почувствовала облегчение, убедившись, что Эмма не собирается возвращаться на пол.