Иной исход

Последующая неделя, миновавшая с побега Лоизы, выдалась непростой для Катрин. Отец и мать ходили мрачнее тучи, служанка Марион не изменила своей привычке заливать при любой удобной возможности за воротник и потрепать языком о том, что Лоиза покинула родной дом вместе с каким-то заезжим дворянином — хотя Жакетта ясно велела своей молочной сестре держать язык за зубами. Гоше Легуа, чтобы только его не терзали мысли о дурном поступке старшей дочери, весь ушёл с головой в работу, надеясь забыться хоть так. Жакетта нередко, переделав работу по дому (управиться с делами ей помогала младшая дочь), садилась на стул в кухне, подпирала голову левой рукой. В правой руке женщина сжимала деревянные чётки, и беззвучно о чём-то молилась, не утирая катившихся из глаз слёз по щекам. Катрин и хотела бы сказать родителям несколько слов поддержки, ободрить их, обнять. Но, стоило девочке подойти с намерением приласкаться к матери или к отцу, как ловила на себе их отрешённо-печальные взгляды, как будто бы сквозь неё. При виде этого на душе Катрин делалось так тяжело и сумрачно, что она оставляла своё намерение, а внутренний голос мерзко звенел в её голове, говоря: «Родителям сейчас не до тебя, не лезь к ним со своими глупостями». И Катрин молча переживала боль разрыва с сестрой одна, переживала одна же и боль того, что Мишель сбежал с Лоизой — не с ней, Катрин. В целом доме девочка не знала, с кем бы могла поговорить о том, что у неё наболело — служанке Марион, которая заслужила славу одной из главных сплетниц Парижа и знатной пьянчуги, Катрин бы точно никогда не пришло в голову доверять всё сокровенное, что на сердце. Потому что Марион после трёх стаканчиков вина сделала бы всю подноготную Катрин достоянием соседей. В конце концов, Гоше не выдержал с женой, что Марион на всех углах треплется языком о совершённом его дочерью, и отослал не в меру болтливую служанку в Дижон к брату Жакетты — Матье Готерену. Щедро снабдив имеющимися деньгами и продуктами Марион в дорогу, лишь бы только глаза его не видели её, Гоше попросил её немедля покинуть дом и ювелирную лавку на мосту Менял. Катрин только вздохнула с облегчением — хоть она и пылала горькой обидой на сестру, но всё же ей нелегко было выносить, как Марион полощет имя Лоизы в досужих сплетнях на пьяную голову. Да ещё и сманивает выпить саму Катрин, приговаривая: — Ну, полно тебе, Катрин! Сколько можно по этой вертихвостке тосковать? Пройдёт твоё горе. На, выпей, — протягивала Марион стакан не разбавленного вина в руки Катрин, но девочка в гневе отталкивала от себя её руку. А потом Катрин уходила в комнату сестры, запиралась там, перебирала её оставленные немногочисленные вещи, крепко прижимала к себе какую-нибудь шаль Лоизы, давая волю слезам. Дышала пылью, которую хранил Евангелие сбежавшей девушки, перебирала деревянные бусины её чёток. И если Катрин смогла вытравить из своего сердца злость на сестру за её побег с Мишелем из дома, то вот со скорбью и тоской от её побега девочка ничего не могла поделать. К отцу и матери Катрин же не могла с этим прийти потому, что отец строжайше запретил говорить о Лоизе в их доме. Катрин и не говорила с родителями об этом, она вполне довольствовалась разговорами с Ландри, который часто навещал её и приносил с собой новости обо всём, что происходит в Париже. — Дал Господь дочь, называется, — сокрушалась Жакетта, качая головой и всхлипывая, утирая слёзы платочком. — После того, что вытворила эта Лоиза, будет чудом, если кто-то женится на Катрин, когда она вырастет, — бурчал недовольно и всё же грустно Гоше. Катрин едва удавалось держать язык за зубами, чтобы не выпалить родителям, что в гробу она видела это замужество. Лучший друг детства частенько приносил Катрин для поднятия её настроения сцапанные с торговых лотков яблоки или орехи, развлекал её разговорами — например, о своей недавно родившейся младшей сестрёнке Мадлен, которая в таком нежном возрасте, несколько дней от роду, уже обладает довольно упрямым характером и вьёт из своих родителей верёвки, хотя очень маленькая. Катрин испытывала большую благодарность к товарищу, что он не забывает о ней в её вынужденном заточении, потому что Жакетта и Гоше не выпускали дочь из дома. Попавший во власть кабошьенов — мастеров с корпорации Больших Боен, Париж как будто обезумел. Бог весть, что творилось в городе: шатались по улицам бандиты, не упускающие возможности пограбить на волне мятежа, раздавались крики и мольбы о помощи, звучали громкие призывы наподобие «Смерть Арманьякам» или «Да здравствует герцог Жан Бургундский», «Смерть предателям», «Париж наш». Звучал лязг оружия, брань, проклятия… По городским улицам водили закованными в цепи людей — мужчин и женщин разных возрастов, в изорванных одеждах, со следами жестоких издевательств на теле, еле передвигающих ноги. За них цеплялись дети, умоляя не убивать их отцов и матерей, сестёр или братьев. Но бедных детей, охваченных отчаянием и ужасом, без всякой жалости отгоняли копьями вооруженные люди, если их вообще можно было назвать людьми. — Вот, полюбуйтесь! Они укрывали у себя сторонников арманьяков! Покажем теперь, какая награда ждёт предателей! — громко звенел голос часто возглавляющего такие процессии дяди Катрин, мясника с Больших Боен — Гийома Легуа. Слыша доносящиеся с улицы эти выкрики, Катрин вопреки запретам родителей, подбегала к окнам и смотрела, кого ведут. В такие моменты сердце Катрин замирало от ледяного ужаса, пропускало удар, но гнетущая тяжесть отпускала, едва Катрин осознавала, что не увидела в толпе обречённых на смерть свою сестру и Мишеля. Как бы там ни было, как бы сильно Катрин ни горела на них обидой, она желала им только добра и молилась ночами, в тайне от матери и отца, чтобы у них всё было хорошо. Со страхом Катрин думала о том, что в толпе смертников могли быть её сестра и родители вместе с ней, если бы кто узнал о том, что она укрывала в подвале отцовского дома Мишеля. И, когда Катрин не видела в толпе приговорённых к мучительной гибели свою сестру и Мишеля, то возносила молитвы Всевышнему, что уберёг от такой участи Лоизу и юного Монсальви. «Боже, пусть только с ними всё будет хорошо! Пожалуйста, я умоляю тебя, пусть Лоиза и Мишель доберутся до Монсальви живыми, невредимыми и здоровыми!» — молилась про себя Катрин, уже забыв держать зло на родную сестру и её избранника. Вплоть до девятого, и даже до одиннадцатого мая продолжалась эта захлестнувшая Париж кровавая вакханалия. Бунт продолжался, похоже, что никто и не был намерен его прекращать. Арестовали горожан, не присоединившихся к восстанию, а двадцать второго мая был захвачен дворец Сен-Поль и арестованы тридцать человек, включая окружение королевы. Краснела от стыда и крови жертв расправы Сена. Оглашение в зале Парламента в присутствии короля 26–27 мая «Кабошьенского ордонанса» стало апогеем восстания. Но Парижский университет, чиновники, нотабли Парижа, напуганные жестокостями до того, что в жилах стыла кровь, мечтали о мире. Кровопролитиями были сыты выше головы и парижане, начавшие склоняться в пользу арманьяков — вошедших в столицу в августе. Зачинщиков восстания либо изгнали, либо казнили. Либо же, как Симон Кабош, бежали, вознамерившись укрыться в землях герцога Бургундского. Пятого сентября 1413 года настал тот день, когда Кабошьенский ордонанс торжественно отменили и уничтожили. Все эти драмы, застигнувшие Париж, вытеснили ту драму, которую переживала Катрин. Воочию увидев столько крови, насилия и смертей, порушенных судеб и оборванных жизней, девочка понимала, что первое разочарование в любви — ещё самое милосердное, что жизнь отсыпала на её долю. И ей стоит быть благодарной за то, что она жива и здорова, рядом с ней её родители, её сестра благополучно покинула с Мишелем эту кровавую мясорубку, которой был во времена кабошьенов родной и вопреки всему любимый Париж. — Катрин, ты заметно переменилась, — заявил ей однажды невесело Ландри, придя в гости к своей подруге одним ясным сентябрьским днём. — В чём ты видишь эти перемены, Ландри? — не поняла, о чём это он, Катрин, начищая овощи к обеду. Ловкими движениями девочка почистила и нарезала морковь, потом почистила горох и покидала это в кастрюлю с водой. — Ты как будто неживая. Почти что не смеёшься, перестала улыбаться, даже глаза не сияют как раньше. Я за тебя переживаю, — Ландри ласково взлохматил золотые волосы Катрин. — Не стоит беспокойства, Ландри, я в порядке, — попыталась уверить его девочка. — Но я вижу, что ты не в порядке, — не поверил юноша. — Мне очень жаль, Катрин. Побег Лоизы с тем спасённым нами юношей Мишелем очень ранил тебя… — Не так мучительно, как ты себе это представил, — сопроводила свой немного ироничный ответ Катрин лёгкой улыбкой. — Я переживу. — Наверно, тебе тяжело справляться со всеми переживаниями… не случившаяся первая любовь, побег сестры — с полюбившимся тебе юношей… я бы хотел помочь, но не знаю, как лучше… — Но ты и так мне хорошо помогаешь. Я правда в порядке. Да, мне обидно, что Лоиза убежала с юношей, которого я любила. Но я не могу держать на неё зло — Лоиза моя сестра, и я люблю её, — честно призналась Катрин, чуть грустно вздохнув, — и желаю ей счастья. На Мишеля я тоже не держу обиды — он же ничего мне не обещал, мы не были помолвлены. Так что я почти оправилась. — Надеюсь, что это так. Но ты всегда можешь полагаться на меня. — Спасибо тебе. Ты прекрасный друг, Ландри, — Катрин прервала приготовление съестного, отложила на стол нож и встала с табуретки, обняв Ландри. Так потянулись для Катрин обычные серые и скучные дни, не приносящие ей ничего плохого, как, впрочем, ничего хорошего. Она помогала по мере сил в мелкой работе отцу, помогала матери вести дом — стараясь облегчить для неё бремя хозяйственных забот, выполняла отцовские поручения — например, доставить готовый заказ. В один день Гоше пришла в голову идея, которую вряд ли кто мог бы от него ожидать — Легуа стал учить дочь потихоньку, пошагово, ремеслу ювелира. У Катрин не было ни моральных сил, ни желания чему-то учиться, но она не протестовала, желая хоть немного порадовать отца. И даже не прекословила, когда отец говорил при ней и матери, что сделает Катрин своей преемницей. В редкие свободные часы она убегала гулять по парижским улочкам или купаться в речке с Ландри. Вместе они забирались в сады чужих или заброшенных особняков и обрывали оттуда несколько яблок или груш. Вот только делать с Ландри вылазки в город ей было тошно — благодаря соседям и другим горожанам, перемывающим кости Лоизе. Катрин в такие моменты очень сожалела, что у неё под рукой нет арбалета. Или хотя бы тазика — на случай, если её стошнит от такого парада лицемерного выгуливания на фоне Лоизы чужих белоснежных плащей. Особенно старалась мамаша Кабош, грубоватая и дурно воспитанная пожилая особа, поносящая Лоизу громче кого-либо. — Мадам Кабош, вы бы лучше о своей нравственности так пеклись, как печётесь о нравственности Лоизы, — не выдержала однажды Катрин нападок старой сплетницы на её сестру в разговоре с местными кумушками. — Поговори мне тут, соплячка! — погрозила старуха кулаком девочке. — По крайней мере, я не сбегала с заезжим вельможей, как твоя сестра! — Готова об заклад биться — вы бы сбежали, будь такая возможность. Только вам уже никто лет сорок сбежать не предлагает, — со злым ехидством поддела Катрин эту особу. — Вот вы и завистью к моей сестре исходите. Доброго дня, мадам, позвольте откланяться, — попрощалась Катрин, чуть выше вскинув подбородок и уйдя по своим делам, с улыбкой выслушивая проклятья мамаши Кабош в свой адрес. Декабрьским днём, в Рождественский Сочельник, 1413 года, Катрин и Ландри, тепло одетые, играли в снежки неподалёку от ювелирной лавки Легуа. Смеясь, юноша и его подруга обкидывали друг дружку комьями снега. Изредка подшучивали с доброй иронией, если кому-то случалось промахнуться. Потом на них напало настроение лепить из снега фигурки животных. У Ландри не получилось ничего, и он, потеряв терпение, просто слепил из двух огромных комьев снеговика. Катрин попыталась сделать медвежонка, но у неё получилось какое-то непонятное и небывалое в природе нечто. Что угодно, только не задуманный медвежонок. Вместе с Ландри посмеявшись над плодами её трудов, она хотела, было, уйти к себе домой по примеру товарища, которого кликнула из окна мать с просьбой помочь по дому, но потом она почему-то передумала и осталась на улице. Подняв глаза к небу, Катрин подставляла падающим хлопьям снежинок своё немного обветренное на холоде личико, улыбаясь каким-то своим мыслям. Ноги девочки, обутые в ботинки, успели немного промокнуть, промокли её перчатки, но Катрин этого будто и не замечала вовсе — любуясь падающим с небес и оседающим на землю снегом. Погружённая в свои раздумья, Катрин не сразу успела отскочить в сторону, когда почти в считанных дюймах от неё остановился богатый экипаж. Отшатнувшись, Катрин не удержала равновесия и упала прямо на каменную брусчатку моста, тихонько застонав. Из экипажа, открыв дверцу, вышла молодая и изысканно одетая дама — обутая в добротные сапоги, одетая в бархатное платье и в подбитом мехом синем плаще. Голову её украшал невысокий конусообразный эннен. — Оливье, внимательнее надо быть, чуть не сшибли ребёнка! — выговорила молодая и богато одетая дама кучеру. — Виноват, госпожа графиня, прошу прощения, — неловко замялся немолодой мужчина, сидящий на козлах и держащий в руках поводья, заставляя четвёрку лошадей смирно стоять на месте. — У девочки проси прощения, — с этими словами незнакомка подошла к сидящей на камнях моста Катрин и помогла ей подняться, и тут же изменилась в лице, едва Катрин взглянула ей в лицо и высказала неловкие слова благодарности. — Боже мой, Катрин! Это ты, милая! — Лоиза?! — совершенно шокированная и не верящая своим глазам, Катрин отшатнулась от сестры, потому что этой шикарно одетой дамой и оказалась её старшая сестра. — Но как? Какими судьбами ты здесь? Боже мой, это правда ты! — сменилось её потрясение восторгом, радостью, и Катрин бросилась к Лоизе, крепко обняв её. — Ох, Лоиза, я так без тебя тосковала! — высказала девочка наболевшее, подняв на сестру переполненные слезами глаза, только плакать Катрин хотела вовсе не от горя. Спустя столько времени она снова видит свою сестру, живую и здоровую, да ещё одетую как знатная дама, с лучистым взглядом голубых глаз, холёную, с нежным румянцем на щеках, счастливо улыбающуюся. — Мне тоже очень не доставало тебя и батюшки с матушкой, моя милая, — гладя по румяным от холода щекам Катрин, Лоиза крепко поцеловала её в макушку. — У тебя всё хорошо? Как ты живёшь? Надеюсь, всё сложилось у тебя благополучно? — засыпала Катрин сестру вопросами, настойчиво уводя в дом. — Оливье, ждите меня снаружи и лучше в карете. Я скоро вернусь, — наскоро велела Лоиза слуге. Тот кивнул в знак того, что распоряжение понял. — Да, Катрин, у меня всё прекрасно, — отвечала Лоиза уже на вопросы сестрёнки. — Лучше и желать грешно. Я счастливо замужем за Мишелем, ношу фамилию де Монсальви, супруг очень любит меня, как и я его, даже с его матушкой всё же поладила — хотя первое время она меня не жаловала, — с ласковой усмешкой повествовала Лоиза. — А как ты, как наши отец с матерью? — Хвала небесам, мы все живы и здоровы, отец учит меня ювелирному делу, матушка только по тебе очень тосковала… По тебе тосковали оба, отец и мать, только виду не подавали… — добавила Катрин, как бы между прочим. — И хорошо, что тебя не было в Париже до этого дня. Здесь такой кошмар творился… лучше тебе не знать. — Катрин завела сестру в дом и проводила в кухню, навела ей горячего молока с мёдом. — Катрин, скажи, с тобой и родителями точно не случилось ничего дурного за те месяцы, что меня здесь не было? — встревожилась Лоиза, сняв с головы эннен и распустив свои пепельно-белокурые волосы, дав им свободу. — Да, Лоиза. С нами правда всё было в порядке, никто из нас не пострадал. Может быть, расскажешь, надолго ли ты к нам приехала? Ты же хотела у нас остаться погостить, да? — с робкой надеждой, с какой-то наивной детской радостью обрушила Катрин вопросы на сестру. — Нет, милая. Я ненадолго. Как раз забрать в Овернь тебя и наших родителей. Мишель поддержал меня в моём стремлении, — Лоиза потянулась к руке Катрин и нежно её пожала. — Отец и мать дома? — Нет, они ушли в церковь послушать мессу, скоро придут, я осталась заниматься хозяйством. — Вот и хорошо. Когда они придут, я и Оливье поможем вам всем собраться. Наконец-то мы сможем жить все вместе, счастливо, вдали от всех этих жестокостей… Катрин, моя дорогая, тебе и папе с мамой очень понравится Овернь! — вдруг восхищённо выдохнула Лоиза, выпив молоко и встав из-за стола. Выйдя на улицу, она кликнула Оливье и потом снова вернулась в дом. Слуга проследовал в лавку. Велев Оливье помочь ей собрать вещи Катрин, Лоиза уверенно прошла в комнату, которую раньше делила с сестрой, ведя за руку ошеломлённую событиями сегодняшнего дня Катрин. — Милая сестричка, ты едешь со мной, с нами поедут наши родители, это вопрос решённый, — весело и оживлённо болтала Лоиза, упаковывая вещи Катрин в саквояжи и мешки, Оливье же относил всё в экипаж, складывая в сундуки, благо, вещей у Катрин было немного, и не пришлось долго с ними возиться. — В Оверни у тебя будет другая жизнь, ты и наши родители будете жить в благополучии и достатке, я и Мишель сможем дать тебе хорошее образование… Милая, это так важно в наши дни! — Но Лоиза… ведь мы даже не сказали ещё нашим родителям… — робко напомнила сестре Катрин. — Скажем, когда они вернутся. И соберём их вещи. В этом сумасшедшем городе я вас не оставлю! — непреклонно заявила Лоиза, даже скорее властно, и Катрин с трудом узнавала в этой решительной молодой даме свою старшую сестру, которая некогда носила ласковое семейное прозвище «наша монашенка». — Ах, да, Катрин, — вдруг обратилась к сестре Лоиза. — Не повторяй моих ошибок, когда я чуть не похоронила себя в монастыре. Ты чересчур для этого красивая. — Даже мысли такой не было! — с хихиканьем проронила Катрин. — Я слишком люблю эту жизнь и то, что она может мне дать хорошего. — Катрин, моя радость, я ведь тебе не сказала! — стукнула себя Лоиза тонкой ладонью по лбу. — Что ты не сказала? — эхом отозвалась Катрин. — Ты ведь скоро станешь тётей, я ношу ребёнка Мишеля! — поделилась юная мадам де Монсальви с сестрой своей радостью. — Вот уже третий месяц, Катрин! Катрин первые несколько секунд не верила услышанному, но потом восторженно засмеялась и обняла Лоизу, крепко поцеловав в обе щёки, шепча ей на ухо, как она счастлива за неё, и как смягчатся сердца родителей — стоит поделиться с ними этой новостью. Жакетта и Гоше ещё не пришли домой после мессы, Катрин стояла в обнимку с сестрой посреди комнаты, крепко к ней прижавшись, всё было хорошо.