Берега

Опьяневший смычок скрипит по вытянутым венам — сегодня пластинка грустная, надрывная. Пётр ведёт кистью по холсту отчаянно, птичьи пальцы измазав в краске. Андрей наблюдает со стороны, лёжа в пустой ванне. Скребёт пальцем щёку, изредка замирая и наклоняя голову, силясь рассмотреть получающуюся картину с другого угла. Такими Даниил их обнаруживает в чердачной мастерской архитектора. — Ты проходи — садись. Гостем будешь, — Андрей облизывает губы и говорит чуть громче. — Петя, к нам Данковский пожаловал. Погружённый в творчество, «Петя» свою тень не слышит. Вытягивает руку с кистью, взмахивает ей, как дирижёр, и прижимает кончик к губам. Шагнув назад, Стаматин помутневшим взглядом обозревает получившийся пейзаж. — Давно вы здесь? — бакалавр ставит на стол сумку и вытаскивает из неё аккуратно перевязанные коробочки с таблетками, подписанные разными именами из его личного списка смертников. Андрей наконец переводит на доктора расфокусированный взгляд и щурится. — С утра. Видишь — творит безумный гений. Я только создаю ему нужное настроение, — порывшись в кармане пиджака, он выцарапывает смятую самокрутку и коробок. Чиркает спичкой. Чертыхается. Снова чиркает. Наконец закуривает и откидывает голову назад на бортик ванны. — У вас снова тяга к саморазрушению? — интересуется Даниил, отмеряя новую дозу иммунников и разливая по стаканам чистую воду. — Поберегли бы себя в такое-то время. — А ты смешной, — Андрей усмехается, глазами скользя по потолку и выпуская в воздух клубы дыма. — Мы с Петей не того поля ягодки, чтобы молиться и поститься. Коли помрём, значит сказка наша с ним так заканчивается. — Помнится, ещё неделю назад риторика у вас была оптимистичнее. С подозрением поглядев на Петра, Данковский поднимается на подиум и присаживается на бортик, чтобы протянуть Стаматину горсть иммуномодуляторов и стакан. — Профилактика, — поясняет бакалавр, а Андрей только морщится на это, в губах зажав самокрутку, от которой отчётливо пахнет дешёвым табаком. — Спасения нет от ваших вездесущих таблеток, Данковский. Ходите, трясёте ими. А толку-то, — повелительно протянув ладонь, он забирает у Даниила горсть медикаментов и тут же закидывает их в рот, заливая водой из-под крана. Его нисколько не смущает тот факт, что теперь пиджак с правой стороны насквозь промок. — Ты сколько выпил? — отходит от формальностей бакалавр и оборачивается к Петру, который под звуки скрипки всё ещё колдует над мольбертом. — Он нас слышит вообще? — Слышу, — тянет низкую ноту Пётр и окунает кисть в синий. — Не гневайся на нас. Творчество неотделимо от твирина. А твирин неотделим от нас. Андрей чиркает по коробку и держит спичку в пальцах, наблюдая за пожирающим её пламенем. — Пока тебя не было, врачеватель, в комнате не пахло смертью. Теперь пахнет, — морщится он и, когда спичка догорает, взмахивает рукой. Нюхает дым. Зажав бычок зубами, Андрей Стаматин смотрит на Даниила и ухмыляется, якобы шутит, да в каждой шутке, как говорится, правда своя имеется. Данковский возвращается к столу, собирает в ладонь горсть готовых лекарств и подносит их Петру вместе с нетронутым стаканом. Тот послушно выпивает все назначенные доктором таблетки и возвращается к холсту. — Останься с нами, Данила, на полчаса, — просит Андрей, когда бакалавр начинает спешно собирать вещи. — Поговорить надо. — О чём? У меня времени нет, — доктор щёлкает застёжками на сумке. Визгливая скрипка вызывает у него головную боль, отчего вид у него невеселый и к разговорам нерасположенный. — О кукушках. Бакалавр замирает, иронично закатывает глаза и даже не смотрит на Андрея, прекрасно зная, что тот улыбается, как чёрт. На подсознательном уровне ощущая нарастающее веселье брата, Пётр тоже посмеивается, но более сдержанно, ведь все его мысли сейчас в красочном мареве полощутся, не до шуточек. — О каких ещё кукушках, Андрей? — вздыхает Даниил. — У меня, в отличие от вас, много работы. Лежащий в ванне Стаматин улыбаться не перестаёт. Зачем-то включает воду, заткнув слив пробкой, тушит сигарету и швыряет в Данковского коробком спичек, но тот вовремя уворачивается. — Об обычных. Их тут, в степи, не водится, но около университета было полно. Мы, бывало, с Петром выйдём и спрашиваем у леса: «Кукушка, кукушка, а сколько нам жить осталось?». И птичка певчая начинает отсчитывать, как заведённая, каждый раз выдавая одну и ту же цифру, одну и ту же, — Андрей перекладывает портсигар на столик рядом и, закинув ноги на бортик, некоторое время молчит, слушая, как плещется вода над ухом. — И? — вопросительно изгибает брови Данковский. — Сколько вам кукушка лет отвела? — В этом и будет интрига, — Андрей не спускает пристального взгляда с картины Петра и протягивает руку в сторону доктора. — Подай бутылку, будь другом. Терпеливо сглотнув желание послать Стаматиных к чёрту, Даниил оглядывается в поисках твирина и, каким-то чудом найдя непочатую среди бакалеи пустых, передаёт выпивку Андрею. — Раздеться не хочешь? — спрашивает доктор, наблюдая, как вода заполняет ванну. — Двигаться мне что-то тяжело. Само высохнет, — откупорив бутылку, Стаматин делает из неё пару больших глотков и, закрыв глаза, глубоко вздыхает. Пётр застывает соляным столбом у правого угла картины и наконец открывает Данковскому вид на получающийся степной пейзаж. Кроваво-красные быки на фоне Многогранника, чёрно-синее небо в пятнах звёздного пути, разнотравная равнина, от которой даже с мольберта тянет таинственностью и холодом. Гений рисует свою любимую Башню. Опять. — Так что там с кукушками? — напоминает Андрею Даниил о теме их беседы и щёлкает пальцами у уха задремавшего Стаматина. — Тебе точно стоит продолжать пить? — Выпивка позволяет мне слышать этот чёртов Город, — приоткрыв глаза, ледяные и недобрые, он приподнимается, тянется за портсигаром, но внезапно вспоминает, что швырнул спичками в бакалавра, и поджимает губы. — Тут свои кукушки и кукушата. Постоянно трындят, кто о чём. Только не о том, когда крупье откроет последнюю карту. Начиная терять нить нетрезвого повествования Андрея, Данковский наклоняется к нему и за подбородок приподнимает голову, чтобы разглядеть признаки инфекции. Но встречает лишь апатичное желание согреться. Вода в ванной кажется обжигающе горячей. — Твоё самочувствие начинает меня пугать. — Не ищи болезнь там, где её нет. Я просто близок к нирване, так бывает, — выдернув подбородок из цепких пальцев доктора, Андрей расслабленно откидывается назад и отпивает из бутылки, прежде чем передать её бакалавру. — Пётр просит добавки. Жалея о том, что вообще согласился на этот разговор, Данковский доставляет твирин по указанному адресу, даёт архитектору сделать пару глотков и отходит обратно к столу. Вытряхивает из личного запаса три круглых таблетки и запивает их водой. После возвращается к Андрею и вновь присаживается на бортик ванны, наполненной уже почти наполовину. — Так вот. Кукушки, — вытягивает указательный палец из крепко сжатого кулака Стаматин. — Откуда кукушки знают, сколько нам жить осталось? — Старая сказка. Всего лишь поверье. Я бы не стал доверять птицам, — Данковский со скуки продолжает наблюдать за движениями кисти по холсту, что на удивление быстро успокаивает его тревогу. — Так напоёт тебе, что осталось пять лет. И ты себя за эти пять лет сам уничтожишь. — Птицы, птицы, собирайтесь у Мраморного Гнезда, — заунывно протягивает Пётр. — Там за кровавым туманом твирь-трава растёт, правду вам поведает… — В том-то и вся суть, Данила, — щёлкает пальцами Андрей. — Эта штука работает. Не уточняется правда, на нас двоих с братом она распространяется или только на меня, я же спрашивал кукушку про оставшиеся года, не он. — Так сколько? — бакалавр поправляет рукава змеиного пальто. — Недолго, если смотреть эмпирически. Выключив наконец воду, Андрей опускается на дно ванны с головой, лежит там, зажмурившись и задержав дыхание, после выныривает и, убрав мокрые волосы назад, поднимает глаза к потолку. В себя приходит. — Странный способ протрезветь, — замечает бакалавр. — Холодно мне. — Ты просто перепил. В который раз вернувшись к столу архитектора, Даниил снимает с себя пальто, оставляет его на спинке стула и, закатав рукава рубашки, идёт к Андрею. Пётр, заметив подозрительное движение по левую руку, отвлекается от рисования и наконец осмысленно поглядывает на брата, сжимая кисть в дрожащих пальцах. — Поднимайся, — приказным, но не лишённым мягкости тоном просит бакалавр мертвенно бледного Андрея. — Горячая вода может навредить тебе сильнее твирина. — Откуда такая уверенность? — недоверчиво интересуется тот. — Медицински доказано. Лихорадит тебя от выпивки, лучше лечь. Подав руку Стаматину, Данковский не без труда вытягивает его из ванны, поддерживая под локоть, но Андрея сильно ведёт, и именно в этот момент на помощь поспевает Пётр. Перехватив больного с двух сторон, они доводят его до незастеленной пыльной постели и усаживают на край — архитектор тут же набрасывает на плечи брата свою залатанную накидку. — У вас есть полотенца? — обращается к Петру Даниил и стирает с щёк Андрея воду собственным платком. — И принеси мне сумку. — Морфием меня пичкать будешь, врачеватель? — вздыхает Стаматин, но жестом показывает Петру, что всё в порядке, не надо беспокоиться. — Продолжай работать. Не время мне ещё завещание писать. — Не могу я так. Тебе плохо, и мне тоже становится плохо. Так всегда было, — тихо отвечает ему архитектор. — Ты и вправду последнее время меры не знаешь. Выполнив просьбу Данковского, Пётр садится рядом с братом и берёт его за руку, как в детстве. Скрипка всё ещё надрывается где-то за стеной, разносит по мастерской тоскливые настроения, и головная боль Даниила сменяется тупым гулом в ушах. Достав из сумки пару упаковок с таблетками, он некоторое время читает написанные собственной рукой инструкции по применению, после вытаскивает одну и передаёт Андрею вместе с водой. Тот не ёрничает, пьёт. Всё это время Пётр его не отпускает. — Надо снять с него мокрую одежду, — тихо замечает Данковский. — Придёт в себя, проспится. Утром, возможно, начнётся рвота, но оно к лучшему. Прохладной ладонью коснувшись лба Андрея, он помогает Петру стащить с него некогда белый пиджак, отстегивает ремень и тянет вниз промокшие полосатые брюки. Едва Стаматина удаётся уложить на кровать, как он резко вздрагивает и, ошалело оглядываясь, спрашивает: — Кукушку слышите? Считает. — Нет никакой кукушки, — положив на лоб Андрея холодное полотенце, сплошь покрытое пятнами от краски, Данковский шарахается в сторону от неожиданности, стоит цепким пальцам схватить его за воротник. — Десять лет. Кукушка десять раз пропела и замолчала. — Брат, ты бредишь. С тех пор прошло больше десяти лет, а ты жив. Значит прав Данила, рано тебе на тот свет, — на одной ноте проговаривает Пётр и ложится рядом с братом, рукой обхватив того за торс. — Я жил ради того, чтобы ты создал шедевр. И ты построил Многогранник. Зачем трепыхаться теперь? — Андрей размыкает птичью хватку, и бакалавр отстраняется, всё ещё не вернув себе дар речи. — Ну-ну. Всё хорошо, — Пётр забирается длинными пальцами в мокрые волосы, гладит брата по голове и вполголоса продолжает причитать. Всё хорошо. Всё хорошо. Поправив шейный платок, Данковский неловко отводит глаза и, кашлянув в кулак, укрывает Андрея тяжёлым одеялом. — Руки у тебя красивые, Данила, — сипло отзывается тот. — Их бы рисовать. — Ещё нарисуешь, — бакалавр терпеливо кивает и уже хочет уйти, но Стаматин цепляет его за запястье. — Что? — Спасибо тебе. За всё. Данковский тяжело вздыхает, сжимая пальцами свободной руки переносицу, и сдержанно улыбается в ответ. — Пить бы вам обоим поменьше. Пользы бы от лекарств было больше. Мастерская погружается в театральный полумрак, сцена покрывается пылью неозвученных мыслей. Взгляд Андрея немного проясняется, когда Даниил устало опускается на край кровати. — Хочешь, спрошу у кукушек, сколько тебе жить осталось, Данковский? — спрашивает Стаматин, обнимая задремавшего Петра за шею. — Или тебе по душе неизвестность? Бакалавр глядит прямо перед собой и качает головой отрицательно. — Я думаю, что это плохая идея. Сняв со лба полотенце, Андрей прикрывает глаза и цыкает, пальцем нажимая на висок. Опьяневший смычок больше не кричит о своей боли, сменяясь весёлыми перебежками клавиш клавесина. Пётр неожиданно открывает глаза, красные от недосыпа, встаёт, будто сомнамбула, и, шаркая, бредёт к своей незаконченной картине. Покашливая, он какое-то время молча разглядывает её при тусклом свете и, кажется, тихо подпевает музыке. Мягко скользит кисть по шершавому холсту. Рисуется гением его возлюбленная Башня. — Если умру… кто за ним присмотрит? — спрашивает Андрей у кукушек в своей голове, а Данковский, повернувшись, возвращает полотенце на его горячий лоб. — Ты присмотришь? — Присмотрю. За вами обоими, — отвечает на это бакалавр. — Потому что обещание дал? — Нет. Тяжело вздохнув, Даниил убирает лекарства обратно в сумку, безуспешно вытирает пальцами мокрый след на штанине и наконец поднимается с места, чтобы уйти. — Просто потому что я хороший врач, — бросает он напоследок и, заметив на лице Андрея ухмылку, спешит на выход, прихватив со стула пальто. Звук хлопнувшей двери гулом отдаётся в абсолютно пустой голове. Стоит Стаматину подумать о сигарете, как архитектор уже несёт ему портсигар и выброшенные ранее спички. — Как думаешь, он придёт снова? — Андрей чиркает об коробок, чертыхается, снова чиркает. Прикуривает и выжидательно смотрит на брата. — Печально будет, если нет, — отвечает Пётр. — Он нравится мне. Сигаретный дым спиральками поднимается к потолку, вырисовывая в лучиках закатного солнца цветочные бутоны, вихри и особые смыслы. Обняв пристроившегося рядом Петра, Андрей целует его в лоб и долго пристально смотрит в прореху между досок на окне, прежде чем закрыть глаза. — Кукушка-кукушка, сколько нам жить осталось? — сонно спрашивает он у невидимого собеседника и, получив ответ, спокойно улыбается. — Всё ясно.