Берега

Тяжёлая дождевая туча накрыла погружённый в полудрёму Город, окатив его водой и обдав прохладным степным ветром. Гонял он по улицам листья, снимал с покойников грязный саван и громко выл злобным псом под окнами, иногда взмывая ввысь к трубам брошенных заводов и заходясь в оглушающем свисте. Обычный человек не высунет носа в такую погоду, но Бакалавр не мог позволить какой-то там слякоти помешать его планам. Он вышел из Омута в восемь утра прямо под дождь. Зябко закутался в шарф, поморщился от густого аромата местной земли, что травами стелется, и быстрым шагом свернул к тихой улице, что вела его прочь от Площади Мост. Не обращая внимания на редких прохожих и скупым кивком одаривая патрульных, шёл Даниил Данковский к Заводам, притихшим за железнодорожной станцией. Мысли в его голове множились, одна за другую цепляясь — голова гудела, будто рой, и едва он ухватил за хвост одну, как его резко ужалила вторая. Артемий сообщил ему, что готова панацея. Настоящая. Рабочая. Живая. От одного осознания этого факта у Данковского внутри что-то сломалось. Сейчас бы Андрею пошутить про шаблоны, про то, что мыслящему формулярами Даниилу трудно понять, на что способны истинное искусство и непостижимая степная медицина, но Стаматин ушёл намедни в настолько глубокий запой, что вывести его из сладкого пьяного плена было практически невозможно. Поэтому Бакалавр шутил сам над собой, иногда цыкая и морщась — что такого смог сделать Бурах, чего не смог сделать он? Борец со смертью внутри столичного учёного шипел и пускал яд по жилам, дрожало в мозгу шальное непонимание, взасос целуясь с лёгкой завистью, но Даниил одёргивал себя, пряча лицо от дождя. Сейчас он пересечёт Город, пройдёт по рельсам до Заводов и сам узнает, в чём секрет, если Артемий, конечно, пустит его за порог. Что же он использовал? Данковский сощурился, обогнул спешащего в госпиталь мортуса, отсалютовал ему и не заметил, как сам ускорился. Что он не успел узнать про Артемия? Учёный мозг вновь взвился неспокойным роем, составляя полный портрет хирурга от кончиков пальцев до кончиков волос, и наткнулся на целый перечень пунктов, из которого Даниил принялся составлять анамнез, как если бы объект его чрезмерного интереса обратился к нему с конкретными симптомами. Вот, например, «грубость». Способный нагрубить даже Инквизитору, Бурах отличался абсолютным бесстрашием и порой возмутительным равнодушием к местной элите. Или «лженаучные предположения, сбивающие с толку». Вся эта степная жуть, про которую Данковскому рассказывал Рубин, заставляла волосы на затылке приподниматься от ужаса. Нет, не может быть, чтобы варварские степные методы сумели превзойти продвинутую науку. Свернув с дороги во дворы и убрав назад мокрые волосы, Даниил немного притормозил под козырьком одного из домов и сверился с картой, на которой несколько раз обвёл карандашом нужное здание, чтобы уж точно не заплутать. Натянув на лицо медицинскую маску, он выглянул из-за угла, прочертил цепким взглядом линию стелющегося тумана и сошёл с дороги в степь да на рельсы, проходящие между складами. Что в нём такого? Данковский кашлянул в кулак, переложив сумку из одной руки в другую. Что в анамнезе Бураха указывало бы на его исключительную проницательность? Или, может, всё дело в удаче? Исидору удалось сдержать чуму пять лет назад, но невозможно передать по наследству фанатично влюблённую в его сына фортуну. Что сам Даниил мог упустить в своих изысканиях? Ругнувшись и осадив себя, Бакалавр замедлил шаг и принялся высматривать в тумане громаду завода, внутри которого трудился и корпел над лекарством Бурах. Осторожно сойдя с рельсов, он по примятой траве дошёл до ржавых дверей, неуверенно огляделся в поисках хоть какого-то обозначения, что здесь кто-то проживал, и постучался. На перчатке остались следы ржавчины. Ради приличия подождав с минуту-другую, Данковский в который раз осмотрелся и внезапно встретился взглядом с быком, что пасся шагах в двадцати от здания. Выйдя из тумана, парнокопытное величественно прошло мимо него, понюхало воздух и снова скрылось из виду. Почему-то эта встреча и навела Даниила на мысль, что он пришёл в правильное место. Не то чтобы от Артемия пахло быками, просто доктор привык доверять своей интуиции. Переведя взгляд на дверь, бакалавр поднял руку, чтобы снова постучать, но, дернув ручку на себя, осознал, что берлога открыта. Ещё одна запись в формуляре Бураха звучала бы так: «низкий порог гостеприимности». Войдя в сырое заваленное ящиками помещение, Даниил стряхнул с себя зябкое оцепенение и всмотрелся в полумрак. — Бурах! — позвал он. — Это Данковский! Мы договаривались о встрече! Эхо отразило его слова и унесло под высокий потолок. Артемия в его лаборатории не оказалось. Бакалавр даже успел обрадоваться тому, что ждать ему придётся не под проливным дождём, поэтому без всякой задней мысли спустился по лестнице и прошёл в убежище Гаруспика, слабо освещённое заводской лампой. В нос мгновенно ударили различные нечитаемые запахи, от которых закружилась голова, но больше всего доктора поразил старый алембик, в котором всё это время что-то зловеще бурлило. Оборудование, с которым работал Бурах, на вид было из прошлого века, но функционировало — коснувшись пальцами холодного бока медной колбы дистиллятора, Данковский от изумления даже брови вскинул, блуждая взглядом по захламлённому травами полу и жуткого вида секционному столу. Работать в подобных условиях неприемлемо, ядовитая мразь в его голове истерично закричала, и Данковский ожидаемо удивился факту существования рабочей панацеи. Почувствовав затылком, что в его спину кто-то смотрит, Бакалавр чуть отклонился вбок, и пальцы его соскользнули с медной колбы. Медленно прошагав по коридору к лестнице, он посмотрел наверх и уловил лёгкое движение воздуха — нечто маленькое и юркое нырнуло влево, туда, где стояли позабытые всеми заводские ящики с маркировкой. Оставив сумку внизу, Данковский поднялся обратно и, остановившись, тихо поприветствовал неведомое: — Эй. Я не обижу тебя, — надеясь, что это не его воображение только что сдвинуло мешок в сторону, Даниил осторожно подкрался к ощетинившейся темноте и опустился на одно колено. — Ты здесь живёшь? Мешок дрогнул. Кто-то за ним засопел. Значит, не померещилось. — Меня зовут Даниил. Я друг Артемия, — пояснил он. — Ты не знаешь, он давно ушёл? — Да хватит шипеть, — ворчливо пробухтел детский голосок. — Шипишь, шипишь… Бакалавр замер, вскинул бровь и прислушался, подозрительно оглядевшись: — Кто шипит? Вроде голос принадлежал девочке. Хотя по маленьким детям не скажешь точно, пока не увидишь. — Ты, — лаконично ответили ему. — Змеи шипят, и ты шипишь. Наверное, стоило привыкнуть к тому, что местная детвора мало походила на жизнерадостных и таких обычных столичных малышей. Но подобное заявление всё равно вогнало Данковского в ступор. Стараясь правильно подбирать слова, доктор снял с лица маску, вгляделся во мрак и обнаружил за мешком маленький растрёпанный комочек. Девочка. Откуда тут у Артемия беспризорница? Даниил мысленно сделал пометку в анамнезе — «грубый, но добр к детям». И поставил напротив этого пункта знак вопроса. — Ты его дочка? — рискнул спросить он. — Бурах не упоминал, что… — Не люблю змей, — продолжала гнуть свою линию малышка. — Не буду я на твои вопросы отвечать, пока на меня шипеть не перестанешь. Данковский сел на ящик и крепко задумался. Комочек настороженно следил за ним из темноты. — А почему ты не любишь змей, маленькая? — спросил он тихо. — Они в траве прячутся. И шипят. А ещё они холодные и могут укусить, — ответила девочка после паузы. — С чего ты решила, что я похож на змею? Я ведь не кусаюсь. И кровь у меня горячая, живая. Даниил совсем не умел общаться с детьми. Их логика была далека от его собственной, своих отпрысков у него не было, а больше никто не учил его с ними разговаривать, если не считать ранней медицинской практики, когда показать ребёнку игрушку уже считалось за победу в бессмысленном споре про шприцы и иголки. Он наклонился вперёд и снова обратился к собеседнице: — Я не буду тебя обижать. Просто скажи мне, где твой папа. — Он не мой папа, — фыркнул комочек. — Он медведь. Вот он тёплый, а ты — нет. Потерпев сокрушительное поражение, Данковский выпрямился, достал часы из кармана и глянул на время. Почти половина десятого, а он сидел и разговаривал с сироткой. Потрясающая работа, Бакалавр. Напряжённое молчание нарушил скрип открываемой двери. Подняв взгляд от циферблата, Данковский вздрогнул, вперившись в спину вошедшего удивленными глазами, и вздохнул с заметным облегчением. Прижимая локтем свёрток, в логово вошёл Артемий, промокший до нитки и принесший с собой дождливое настроение. Заметив Бакалавра, он сначала грозно нахмурился, но вскоре складка между его бровей разгладилась, и он опустил плечи. — Данковский. — Бурах, — поприветствовал его Даниил и встал с ящика, отряхивая полы плаща. Новая запись в анамнезе гласила: «периодические всплески необоснованного недоверия». — Давно ждёшь? — неспеша приблизившись к Данковскому, Артемий осмотрел его с ног до головы и повернулся к шуршащему комочку в складском помещении. — Мишка? — спросил Артемий. — Ты чего туда забилась? — Змея на меня зашипела, — пробубнила девочка. Переведя красноречивый взгляд на Данковского, Бурах сложил руки на груди, поудобнее перехватив свёрток, и вскинул брови, задавая немой вопрос. Даниил держался стойко. — Я просто спросил у неё, где тебя носит. Артемий скептически дёрнул бровью, снова поглядел на Мишку и сделал в её сторону один шаг, уперевшись носком ботинка в ящик. Видимо убедившись, что с малышкой всё хорошо, он мотнул головой в сторону лестницы и поманил Даниила за собой. В лаборатории всё ещё стоял невыносимый запах трав и крови. Развернув свёрток на секционном столе, Бурах вынул из него пару пирогов, яблоко и небольшой мешочек изюма, которым он загадочно потряс, будто призывая кого-то, и махнул рукой. Не зная, куда себя деть, Данковский поставил сумку рядом с алембиком, сложил руки на груди и прислонился к столу, следя за Артемием. В колбе всё ещё что-то булькало и перетекало. Даже не глядя в его сторону, Бурах сложил еду в деревянную миску и переставил на покосившуюся тумбу. — С панацеей вышли некоторые сложности, — наконец нарушил он тишину. — Но я улажу это дело. Данковский часто заморгал, рой жалящих мыслей набросился на его мозг, выдавая одну гипотезу за другой. Та часть, что прыскала ядом, злорадно оскалилась, в действительности зашипела змеёй и довольно раздулась, постепенно заполняя собой всё пространство. Затем её вытеснила банальная и такая несвоевременная тревога, присущая людям, отчаянно ищущим выход из заведомо перекрытого со всех сторон лабиринта. Чума дышала им в затылок, а с панацеей возникли некоторые сложности? — Я понял тебя, — Даниил отвёл взгляд и посмотрел на стоящую у шкафа пугающую степную куклу с блестящими глазами. — Когда? — Дай мне ещё пару дней, — Бурах взял кусок пирога, разломил его и протянул половинку Бакалавру, но тот отрицательно качнул головой. — Ну, как хочешь. Ногой подцепив стул, Гаруспик выдвинул его ближе к столу и сел. Молча прожевав один кусочек, он закрыл глаза и глубоко вздохнул, выдавая всё новые и новые симптомы в свой анамнез. — Ты уверен, что у нас есть эта «пара дней»? — осторожно поинтересовался Даниил и мысленно отметил в формуляре: «Склонность к гнетущему молчанию». — Будет, если ты подсобишь мне. И панацея будет. И всё остальное, — загадочно ответил Бурах на это и скользнул изучающим взглядом по плащу доктора. — Теперь понятно, почему Мишка тебя змеёй назвала. Бакалавр вздрогнул, скривил губы в ироничной ухмылке и фыркнул. — Потому что я доктор? — Нет, потому что ты холодный весь. Прикоснешься к тебе теплом, а ты отвергаешь, — Артемий встал, отряхнул руки и подошёл к Даниилу на непозволительно близкое расстояние, заставляя отклониться назад. — Ты бы хоть сказку ей рассказал, наплёл бы, что змеи разные бывают. Теперь ведь не выйдет оттуда ни за что. Данковский сглотнул, не зная, куда смотреть лучше: в глаза Артемия или глаза куклы, поэтому предпочёл глядеть в безучастный потолок. — Откуда здесь вообще эта девочка, Артём? — спросил он тихо. — Она сирота? Бурах поджал губы и скрипнул зубами. — Да. Родители погибли во время первой вспышки. Я её приютил, — как-то неловко прошептал он. — Не жить же ей в вагончике на тупиковой стрелке. Сам посуди. Она совсем одна. Лицо Даниила осветило некоторое озарение. А ведь слышал он про Мишку раньше, когда предложил в управе взять детишек на контроль. Только не нашли тогда малышку, не то документы потерялись, не то просто плохо искали. Неуютно поведя плечами, Бакалавр ткнул Артемия пальцем в грудь, отклоняя от себя и кивнул. — И что ты мне предлагаешь? — Убеди её выйти. Ей поесть надо, она со вчерашнего дня росой одной питается. Подхватив со стола тарелку, Артемий направился к лестнице, а Данковский, глядя ему вслед, остался слушать булькающий алембик. Видеть обычно нелюдимого сына Исидора таким было любопытно, этого Даниил не скрывал, поэтому согласился, загнав ядовитого змея подальше в дебри беспокойного разума. Порывшись в сумке, доктор вытащил небольшой футляр и бережно вынул из него монокуляр — тот самый, который использовал когда-то для работы с микроскопом. Зажав его в кулаке, он быстро взмыл вверх по лестнице и обнаружил Артемия, сидящего на коленях на усыпанном крошкой полу. — Мишка, — тихо звал Гаруспик. — Выходи давай. Девочка ничего не отвечала, и Данковский, нетерпеливо похлопав Бураха по плечу, сел рядом, собираясь с мыслями. — Мишка? — не обращая внимания на любопытствующий взгляд Гаруспика, Бакалавр заглянул за деревянный ящик, где пряталась сиротка, и хмыкнул. — Хочешь, расскажу тебе про добрых змей? Комочек детской обиды обнял себя за коленки, нахохлившись. Мишка повернула голову и прислушалась. — Однажды в столице, — начал Даниил. — Я лечил одну женщину. По слухам — настоящую чудотворицу. Захворала она сильно, но совершенно не испугалась, когда я сообщил ей, что диагноз… Бурах ткнул его локтём в бок, наклонился к уху и тихонько подсказал: — Проще, эмшэн. Сдержав рвущиеся наружу колкости, Данковский неслышно выдохнул и продолжил плести свою сказку: — Чудотворица эта сказала мне, что болезнь ей не страшна. Что обратится она змеёй золотой и будет жить вечно. Я дураком был, не поверил ей, упрямо давая невкусные лекарства и горькие настойки. Мишка чуть повернулась и выглянула из-за ящика, воззрившись на Бакалавра огромными чёрными глазами. Она морщилась, представляя, какие лекарства могут быть на вкус. — Одним днём я пришёл проведать её. Чудотворица лежала на кровати и улыбалась. Как ангел, — он склонил голову. — Ты знаешь про ангелов? Девочка задумалась ненадолго и кивнула. — Мама и папа ангелами стали. Но земными. Они в земле живут, — буркнула она. Терпеливо кивнув, Даниил выждал, пока Мишка снова покажется из-за ящика, и осознал, что ему в какой-то степени нравится говорить с этой нелюдимой девочкой. Незнакомое чувство коснулось его холодного сердца и начало гнать прочь ядовитую бестию, так и норовящую вонзить зубы в его затылок, чтобы вырваться наружу. Что если это была зависть? Ревность? Мысль эта ужалила Бакалавра, он отогнал её прочь и вновь заговорил: — Змеи тоже живут близко к земле. Ты знала? — А чудотворица эта лечить руками умела? — спросила внезапно Мишка. — Как Клара? Артемий, севший рядом, посмотрел на него. Взгляд степняка осязаемо блуждал по лицу, рукам, это было трудно проигнорировать. Сломав надвое порыв молча встать и уйти, Даниил немного подумал и произнёс: — Нет, не умела, — он иронично усмехнулся. — Но отчего-то знала наверняка, у кого и когда какая болезнь проявится. Я спросил у неё, не страшно ли ей будет жить вечно. Ведь вечная жизнь — это самая настоящая пытка. А Чудотворица лишь покачала головой, когда я попытался выдать ей необходимые лекарства. Потом притихла вся, посмотрела на меня ясными глазами и рассыпалась золотыми чешуйками по подушке, наконец ответив, что нет… Ей не страшно. Мишка прислонилась щекой к ящику, сделала ещё один маленький шажок вперёд и надула щёки. — В змею превратилась, — тихо говорил Данковский. — И подарила мне это, чтобы я мог лечить людей и смотреть на них, как она смотрела. Он раскрыл сжатую ладонь и показал девочке монокуляр, который тут же приковал внимание Артемия. — Это змеиный глаз. Он помогает мне находить источники болезни. Когда я смотрю сквозь него, песчинки инфекции светятся, как чешуя. Мишка недоверчиво нахмурилась, быстро преодолела разделяющее их расстояние и отобрала волшебный змеиный глаз. Повертела, понюхала, на Артемия поглядела испуганным зверьком и приставила монокуляр к глазу, направив линзу на Даниила. Долго Мишка молчала. Затем протянула ему маленькую ручку. — А если ты на меня этим глазом посмотришь, ты увидишь Песчанку? — спросила она. Бакалавр уверенно кивнул и, приняв из ладони девочки сказочный артефакт, подманил её ближе к себе. Бурах задержал дыхание по его правую руку, напрягся как-то и стиснул зубы — их скрип был слышен в тишине, но Данковский не стал заострять на этом внимание, прекрасно понимая, что ему всё ещё не особо доверяют. Выведя Мишку на свет заводской лампы, он усадил её на ящик и, опустившись на колени напротив, заглянул в монокуляр, высматривая хоть что-то, что могло намекнуть на песчанку. На груди Мишки светился отпечаток ладони. Будто кто-то недавно совсем заразными руками девочку трогал. Будто пометили её. Озвучивать это Данковский не пожелал, потому как не знал, как объяснить подобную мистику, ведь монокуляр никогда не отличался чёткостью. Сердце его стукнулось о клетку рёбер. Запоздалый страх заполз под рукава и стиснул до боли каждый мускул. Но доктор нашёл в себе силы на одну ободряющую улыбку. — Здорова ты. Змейка мне так сказала. Мишка сморщила носик, поболтала ногами и, взяв Даниила за руку, возвела глазки к потолку, размышляя. Погладила кожаную вставку на рукаве, как если бы гладила настоящую змею, и сузила глаза. — Ты тоже тёплый, — вынесла она вердикт после продолжительной паузы. — Но медведь теплее. Строго посмотрев на Артемия, она фыркнула. — Плохо греешь. Обернувшись на Бураха, Данковский вскинул бровь, будто подтверждая слова Мишки, и искренне улыбнулся, наконец выбравшись из плена иррационального, почти животного ужаса. Мишка по-видимому смогла вернуть доктору уверенность в том, что ему просто померещилось. Яд, перетекающий и бурлящий в его мозгу, почти растворился. — Что же это получается, малая… Мне всех надо греть? — спросил Бурах. — Всех! — безапелляционно поставила точку в разговоре Мишка. Гаруспик закатил глаза и, пересев к ним ближе, водрузил на колени девочки тарелку: — Ешь давай, не выпендривайся. Из того скудного набора, что ей был предложен, девочка выбрала изюм и яблоко. Кисловатое, сказала, но съела. Пока она завтракала, Данковский забрал из лаборатории свою сумку и теперь стоял с Артемием у дверей, неловко покашливая в шарф. Дождь над Горхоном перестал плакать, и тучи почти рассеялись. Утро высыпало ворох свежих проблем на их бренные головы, а Даниилу показалось, будто с неба смотрел на него глубокий вечер, а ведь столько всего ещё надо успеть. — Эта история с женщиной, — начал Бурах. — Сам придумал? — Импровизировал, — признался Даниил и замялся. — Ну, может, отчасти. Когда-то я имел дело с воскресшей пациенткой. Жаль лишь, что только в сказке она волшебной змеёй стала. Привалившись плечом к двери, Гаруспик благодарно улыбнулся. — Бред, конечно, но ты отлично справился. Я думал, что снова придётся бегать за ней по всей степи, — бросив быстрый взгляд на жующую изюм малышку, Артемий меланхолически очертил взглядом помещение. — Спасибо, эмшэн. — Я вообще не за этим приходил. Данковский поправил перчатки и, прежде чем закончить свою мысль, натянул на лицо маску. — Ответы искал. Бурах выпрямился, одёрнул рукава и приглушённо проговорил: — Знай я всё, я бы сразу положил тебе на стол панацею. Я бы поклялся хладным трупом Стаха, что у меня есть чёткий план, но не могу. Выбей мне время, ойнон, а я найду ресурсы и клянусь, будут у тебя ответы. И надежда. — А если её в принципе нет ни у кого из нас? — Данковский почувствовал укол в районе затылка. Это змея прорывалась наружу, злорадная и холодная, от слов Артемия она становилась всё злее и отчаяннее. Ей нравилось думать о том, что сын Исидора мог не преуспеть. Бурах отрешённо поглядел куда-то в сторону, а после протянул руку и сжал плечо доктора с такой непоколебимой уверенностью, что тот опешил. — Не умеешь ты, эмшэн, сказки рассказывать. Так и норовишь с весёлой ноты рухнуть в яму отчаяния. А ведь не выбраться из неё. Ты это знаешь? — зелёные глаза степняка встретили уставший пустой взгляд доктора, и в них отразилось что-то, чего Данковский в анамнез не вписывал. Что-то неясное. Такое в слова не облечь, в бездушный формуляр не заковать. Собрав со дна своих спутанных мыслей какие-то выводы, Бакалавр сокрушённо кивнул и ответил: — Знаю. Часовая стрелка неумолимо приближалась к половине одиннадцатого, когда он посмотрел на циферблат. — Что ты увидел своим змеиным глазом? — спросил Гаруспик едва слышно, но так, чтобы Данковский понял. — На самом деле? Бакалавр пропустил через себя этот вопрос и всем нутром ощутил, как яд стёк вниз от мозга до сердца и водопадом ушёл в землю, оставив после себя леденящий холод в жилах. Расстелилась под его ногами иллюзорная змея, шипящая, страшная, коснулась его промозглым туманом и растворилась в травяном воздухе. Даниил болезненно свёл брови, подался вперёд и прошептал на ухо Бураху: — Будто отпечаток какой-то. Прямо на груди. Последи за ней. Хорошо? Рой мыслей беспокойно взвился в его голове, панически рассыпаясь бессмысленными словами, но Артемий понял своего коллегу без лишних объяснений. Задержав на Мишке долгий нечитаемый взгляд, он сжал ладонь Данковского и молча кивнул, с каждой утекающей секундой становясь всё суровее и суровее. От удушающего молчания их отвлёк тихий голос Мишки: — Вы чего там шушукаетесь? Даниил перевёл на неё взгляд, улыбнулся через силу и, хлопнув Артемия по плечу, уверенно признался девочке: — Лекарства обсуждали, маленькая. — Никакая я тебе не маленькая, — буркнула она. — Я ведь знаю, что вы мне врёте. Взрослые всегда врут. Содрогнувшись от мысли, что его поймали с поличным, Даниил нахмурился, поправляя на лице маску, решительно выпрямился и, толкнув дверь, шагнул за порог, бросив напоследок: — Удачи, Бурах. Артемий ничего ему не ответил. Змеиный холод, всё утро блуждающий по позвоночнику, оставил после себя липкую дурноту надвигающейся угрозы. Подняв воротник, Даниил Данковский нашарил в кармане монокуляр и, задумчиво изучив его со всех сторон, направился обратно в Омут по слякотной заражённой степи. В анамнезе он мысленно поставил прочерк.