Берега

Пальцы щёлкают один раз, другой. Бычок летит вниз с крыши в заросли синей травы у заколоченного дома. Долго глядит на него Каспар, не мигая, покусывая щёку изнутри, и задерживает дыхание, чтобы в шёпоте степном своё сердце послушать. Молчит. Грозно стелется у стен домов завезённый приезжими чертополох, злых духов отгоняет и проклятую дорожку выстилает для тех, кого нелёгкая к Собору занесёт. Каин знает, что это за трава, потому что в столице курсы ботаники посещал в свободное время, про твирь-траву рассказывал студентам и знания Бураха распространял, прослыв психопатом, ищущим признания. Он помнил эти взгляды очень хорошо — столичные смотрели на него, как на диковинку, привезённую с окраины. Из места, где была побеждена смертоносная чума. Чертополохом отгоняли чертей, читал Каспар. А ещё поверье было у древних, будто там, где прорастает эта трава, место проклято. Странно, что такие густые заросли облепили Площадь Мост почти со всех сторон, ограждая местных от кровавого фундамента рухнувшей детской мечты. Щелчок. Каспар чиркает спичкой по коробку и прикуривает вторую. Спустив с балкона ноги в высоких сапогах, он поправляет шарф, касается пальцами щеки и хмурится от сверлящей затылок боли — это Капелла наказывает его за бесконечные ссоры, не иначе. Стерва. Стараясь не хранить ядовитых мыслей о будущей жене, Каин злится на себя. За то, что не смог Хозяйке отказать, за отца, похороненного на кладбище, за то, что не смог полюбить никого из них за свои почти что тридцать. Курит и чертополох разглядывает, так себе из него будущий владелец каиновых Горнов и утопического Города, возведённого за рекой. Чирк. Чирк. Теперь в заросли летит обуглившаяся спичка. — Знал, что ты здесь. Поясницу легонько трогает носок ботинка. Ноткин садится рядом, больную ногу вытянув над пропастью сквозь прутья балкона, и отмахивается от табачного дыма. Хан краем глаза видит тени вокруг него — это кошки. Целая свора. Их замечаешь только в пределах слепого пятна на краю зрения, они ведь настоящая стая Двудушников. Вечно рядом с атаманом, но чужим не показываются. Как покойный Артист. С годами душа Ноткина стала выдерживать не только свою ношу, но и целый выводок впридачу. Всё шутит, что это призраки тех кошек, которые своих Вторых потеряли во время Второй Вспышки. Не к кому пойти, вот к нему и прибились. А он с ними не расстанется никогда. — Откуда же? — Каспар не глядит в его сторону и ухмыляется. — Капелла подсказала? — Да брось. Нужен я ей. Агентура доложила, что ты на Площади. А там уже, — Ноткин цыкает, цепляясь руками за перила. — Главное башкой вертеть. Рожа твоя унылая светится, как уличный фонарь, не перепутать. Каспар хмыкает и предлагает Ноткину вино во фляге. Тот пьёт, морщится, но молчит. Взгляды обоих прикованы к синей линии чертополоха вдоль забора. — Странная какая-то трава. На ботинках принёс кто-то. Колючая, пахнет примерно ничем, — глаза двоедушника вычерчивают сначала заколоченный дом, потом цепляются за Каина, за его подрагивающие пальцы, за тень и побледневшие губы, Хан чувствует это кожей. Ноткин видит многое, знает — что-то не так, — и следит за направлением его взгляда. Всё ясно и без способностей к восприятию чужих мыслей. Смотреть на оставшийся от Многогранника постамент Хан боится. Даже спустя столько лет. — Ну, что с тобой? Перед свадьбой волнуешься? — осторожно интересуется Ноткин. — Так, это нормально. Мне говорили, что женщины очень меняются после того, как им на палец колечко надеваешь. — Да чёрт с ней, — вздыхает Каспар. — Плевать мне на женитьбу. Ты же знаешь, что не люблю я Вику. Это просто ради Города и связывающих его швов. Каспар отворачивается от кошек. Они тоже наблюдают за ним, жёлто-серыми пятнами расползаясь по крыше. Интересно, сколько из них когда-то были детьми, но не выросли? Не успели. — Она говорит, — Каспар крутит в пальцах коробок. — Мол, не люблю я её, потому что сердце моё рядом с ней не бьётся. Берёт меня за руку, а я… — он разводит руками. — Холоден, как изваяние. — Большая часть браков, знаешь, вот на этом и строится. Как мне кажется, — отвечает Ноткин со знанием дела. — Разве что у некоторых крепко выстраивается семейный фундамент, типа, как у Сабуровых. А другие разбегаются через пару лет или ненавидят друг друга до конца жизни. Каин поворачивает к нему голову и очень выразительно выгибает брови. — Спасибо тебе, дружище. Ты меня обнадёжил. Из тебя самый лучший советчик, — иронично усмехается он. — Цены тебе нет. — Перестань, я стараюсь, как могу. Вижу же, что тебе поддержка нужна. Двоедушник улыбается. Как будто они всё ещё непоседливые дети. Как будто бы не было Чумы. Не было лет, прожитых порознь. Каспар отщёлкивает в сторону затушенный о подошву бычок и поправляет пиджак, покрытый пыльными разводами. Молчат. Сердце Хана бьётся ровно и очень тихо, за шумом степным не услышать, за ледяной душой не почувствовать. Под ногами внизу стелется бесстрастный чертополох — к кустам подбегают две девчушки в костюмах циркачек и безжалостно рвут его, чтобы матерям домой принести по оберегу от дьявола. Каспар щёлкает пальцами, и они поднимают головы, замечая сидящих на балконе двух мужчин, но видят лишь кошачьи тени, которым радостно мурлыкают с улыбками. Взрослые детей никогда не интересовали в этом проклятом Городе. — Хан. Каин чувствует дрожь на загривке. — Поговори со мной. Ноткин толкает его плечом, как кот бодается мордочкой, и тепло улыбается. — Я же вижу, что тебе плохо. Смотрю на тебя и самому тошно становится. Он протягивает ладонь, всю в шрамах от когтей и зубов. Широкую. Тёплую. Каин отпивает из фляги, провожая хохочущих девчонок взглядом, и упорно игнорирует дружеский жест так, словно от любого прикосновения обожжётся до костей. Глубоко вдыхая полной грудью густой степной воздух, смотрит Хан на три опустевших здания Горнов. Потом на Собор. Огибая взглядом колючую проволоку и оставшийся от Многогранника кратер, он опускает плечи и шепчет в пустоту: — Если бы Башня устояла… Мы бы навечно остались детьми, верно? Тяжёлая ладонь двоедушника обессиленно опускается на его бедро. Ноткин раздражённо ворчит, дёргая уголком губ, болезненно сводит брови — о, Каспару знакомо это выражение на суровом лице складского атамана. Он никогда не встречал его отца, но отчего-то был уверен, что выглядел тот именно так, когда получил повестку. — Вот вечно ты всё портишь, — фыркает Ноткин наконец. — Так бы посидели, поговорили о будущем. А ты всё в прошлое глядишь, как упёртый осёл на горящем мосту. Хан не спорит. Просто закуривает ещё одну сигарету, тушит спичку и кидает её вниз в заросли чертополоха. — Да, мы бы не взрослели. Сам говорил, что на вершине этой дьявольской башни все дети оставались детьми навсегда. И что? Весело бы нам было? — продолжает тем временем двоедушник. — Нет, плюсы в бессмертии тоже есть, не спорю. Но какова цена? Каспар выдыхает дым в щёлочку между пальцами и качает головой. — Слушай, хватит. Знал бы, что смерть отца тебя так тряхнёт, пришёл бы на похороны с бутылкой. Всяко лучше забыться, чем глядеть на это, — Ноткин пытается подобрать слово, кусает губы и снова рычит. — Пожалуйста, Хан. Не молчи. Перебродит в тебе горесть, отравит. Хочешь — поплачь. Я пойму. Кошки глядят ему в спину янтарными глазами, такими же, как у их бессменного вожака. Каспар опускает подбородок, выдыхая свою гордость с сигаретным дымом, и убирает ладонь двоедушника. Тушит бычок. Наплевав на то, что балкон покрыт многолетним слоем пыли, он ложится и кладёт голову на колени Ноткина, продолжая рассматривать безмолвные своды Собора. Где отпевали Виктора Каина. Слышит ли он своё сердце теперь? Пропустит ли его колючий сорняк к отцу на могилу, когда Каспар предаст всё то, во что верили Каины? Посмеет ли он нарушить волю Хозяйки? Симон ведь догадывался. Помнит Хан до сих пор, как старик сжимал его в объятиях и всё твердил: быть тебе судьёй праведных и карающим мечом неугодных. Мол, если прогнёшься, упустишь путеводную звезду, собьётся твой компас, не укажет тебе, где север искать. И сердце слушать надобно. Не мозг. В мозгу у людей вместе с умом беды и глупости множатся. Ноткин берёт его руку в свою и тяжело вздыхает. — Ладно. Молчи. Если тебе так лучше. От прикосновения по всей руке пробегает волна тепла, будто котик привалился к ней боком, потёрся и, мурлыкая, скользнул уютным клубочком на грудь. Вибрирует воздух вокруг. Хан поднимает глаза к безучастному небу, больше не рисующему дорожки и мосты между созвездиями, и улыбается, замечая, что Ноткин тоже туда смотрит, хоть и говорит вечно, что под облаками холодно и любоваться совершенно нечем. — А я ведь даже не знаю, где мой старик лежит, — цыкает досадливо двоедушник. — Так бы ходил к нему каждый праздник. — Зачем? — непонимающе хмурится Каспар. — Мишка говорила, что покойники нас слышат. Даже без чудес. Просто надо очень захотеть. Каин поджимает губы, но ничего не отвечает. Судьба несправедлива к тем, кто праведен в своих желаниях. Он всю жизнь не знал, как говорить с Виктором, порой по имени его называя невзначай, а Ноткин не успел с отцом даже попрощаться. Им бы местами поменяться, да поздно уже. Взрослые слишком, чтобы возвращаться в прошлое ради исправления их спутанных Линий. — Вот и ты к отцу сходи. Легче станет, говорю тебе, — Ноткин сжимает его руку в своей и опускает глаза, с выражением глубокого сопереживания встречая взгляд Каспара. Сердце последнего стучит. Звук нарастает. Кошачье мурлыканье убаюкивает Хана, но он не поддаётся на провокации и качает головой. — Не станет. Некто снова пытается расковырять спицей дырку в его голове, и Хан морщится, пальцами надавливая на виски. Свободной рукой цепляется за ладонь Ноткина. Ровное дыхание помогает немного сконцентрироваться, унять чужую паническую атаку, но гул в затылке всё равно не стихает. — Её сила растёт, — поясняет Каспар. — Значит скоро начнёт по людям ходить, в двери стучать, дары приносить. Не хочу я с ней связываться… С такой не хочу. — Так откажись, — простодушно отвечает помрачневший Ноткин. — Сам попробуй Хозяйке отказать, — подтянувшись, Хан рывком садится и спускает ноги с балкона. — Прожуёт тебя, выплюнет, и снова зубами схватит. — Бурах говорил, что достаточно лишь одной воли. Да и с чего ты взял, что это она твою голову пилит? — двоедушник отряхивает сзади пиджак Каспара. — Чудес-то больше нет. Она выдумала себе сказку. — Откуда тебе знать? Мы столько лет жили с Хозяйками рядом, может они и не с землёй связаны были, а с космосом. Я не знаю, — Хан ищет по карманам сигареты, подозрительно косится на Ноткина и бесцеремонно лезет в карман его куртки. Пусто. — А космос уничтожить нельзя. — Хан, завали, а? Просто скажи Капелле одно простое «нет». И дело с концом. Вторя голосу атамана, гром вдалеке разыгрывает соло на огромном барабане. Каспар смакует привкус обиды на кончике языка и тяжело выдыхает, касаясь груди. У горла колотится что-то, будто выпрыгнуть норовит. Сердце его. Стучит. От страха? Не может быть. — По-человечески попроси отпустить тебя. Счастлив в браке ты не будешь. Она тоже. Детей общих вы любить не станете, а зачем детям больно делать, а? — продолжает Ноткин чуть ли не сквозь зубы. — Она найдёт себе того, с кем строить быт, кому Проект Быков оставить, а ты… Двоедушник смотрит в лазурные глаза Каина, и тот спокойно спрашивает: — А я? Протянув руку к бледной щеке, Ноткин гладит Каспара сухими горячими пальцами и потом щёлкает ногтем по брошке в виде компаса на воротнике рубашки. — По стрелке пойдёшь. Куда тебя Исидор направил. Помнишь? — хрипло отвечает он. Да. Хан помнит. Старик тогда достал свой старый компас. Покрутил его в свете свечи, пощёлкал по треснувшему стеклу и пророчество бросил: поднимется Каин по крутой лестнице, рухнет вниз и познает всю боль этого мира. Потом отряхнётся, как пёс, и пойдёт туда, куда стрелка укажет. А указывает она, мол, всегда верное направление. — Туда, где сердце стучит громче всего, — уже спокойнее продолжает Ноткин. — И где ты улыбаться будешь чаще. Нам уже не по шестнадцать, Хан. Пора, наверное, рушить чужие Башни. Хочешь, помогу? Гроза подползает всё ближе к городу на Горхоне. Расплывается чернильное облако, ощерив пасть, наполненную молниями, и клокочет громом. Каин неуверенно морщится, растерянно бегая глазами по площади, и тихо говорит: — Хочу. И с отцом проститься хочет. Больше всего на свете. — Пойдём на кладбище, где Хозяйки спят? — горло Хана сдавливает, а пальцы ловят покрытую шрамами ладонь. — Виктор был бы рад с тобой познакомиться. Чертополохом заросла могила Нины. Именно от неё плели свои дороги колючие цветы, защищая Хозяйку от злых глаз, Горны от всякой напасти, а Виктора — от пролитых слёз. Держа Ноткина за руку, Каспар бросает на надгробие отца связанный по дороге оберег от дьявола и не отстраняется, когда двоедушник крепко обнимает его и похлопает по спине. Стая призрачных котов наблюдает за ними со стороны, мурлыкая старые детские песни, что пели когда-то в Многограннике те, кто не желал взрослеть. — Будь моя воля, сжёг бы я этот чёртов Город, — искренне признаётся Хан в кладбищенской тишине. — Если всё-таки решишься, я готов рассказать, где на складе лежат канистры с керосином, — фыркает ему на это Ноткин. И надеется, что сказанное Каспаром — всего лишь очередная глупая каиновская метафора.