Partenaires Particuliers

      В день своего рождения я хотел куда-нибудь сходить.       Однако и тогда отец продолжал поддерживать свой тиранический режим, который распространялся только на меня. Я не мог покидать дом в течение всей недели, исключая походы в лицей. Это началось с того момента, как нам пришли результаты пробных экзаменов.       Ещё он попросил всех преподавателей лицея звонить ему на работу в случае, если я опоздаю на урок или прогуляю. Я не проверял, но думаю, что отец ночует на коврике перед входной дверью, дабы не дать мне сбежать. И только сейчас я понял, что эта ситуация действительно серьёзная, так как я фактически живу с настоящим сотрудником гестапо и мамой. С мамой, которая ничего не знает и которая начинает сомневаться в том, что моя жизнь не такая прекрасная, как она себе представляла. Она спрашивала меня, о ком говорил мой отец, когда тот наорал на меня на днях на кухне. Я ответил, что ссора была из-за моего приятеля, который переночевал у нас несколько раз, потому что у него дома были некоторые проблемы (разве я солгал?), и тогда мама спросила, почему я ей ничего не сказал. Она добавила, что не будет против него в её доме, но только если я сообщу ей о прибытии гостя заранее. Она даже может готовить по утрам какую-нибудь выпечку, чтобы мы смогли хорошо позавтракать. Мне захотелось заплакать, когда она сказала это, потому что мама определённо не заслуживала моей лжи.       — Отец больше не хочет видеть его тут. Поэтому в этом нет смысла.       И тогда она пообещала, что поговорит с ним.       На восемнадцать лет мать испекла мне торт. Мы праздновали мой день рождения вместе, только я и она, так как мне всё ещё запрещалось выходить на улицу. Даже маме начало казаться, что это жестоко.       На самом же деле папа не ненавидел меня, он просто был в отчаянии. Я получил от него подарок. Это был сборник экзаменационных заданий по моему направлению, куда входили вопросы последних пяти лет. Рядом лежала записка, слова на которой гласили: «За работу. С днём рождения». Мама же подарила мне часы, спросив, нравятся ли они мне, и я ответил, мол, да, они очень красивые. Чуть позже вечером приехала Джемма, вручив мне в руки билет на церемонию BRIT Awards, что будет проходить в следующем году на арене O2 в Лондоне, из-за чего я чуть не потерял сознание. Это, конечно, не компенсирует Live Aid. Ничто в мире не сможет компенсировать Live Aid, куда я не смог попасть, но я был так счастлив, что даже втянул сестру в объятия.       Я монополизировал телефон весь вечер. Люди мне звонили один за другим, чтобы поздравить с днём рождения и подбодрить меня. Седрик спросил, какой залог надо заплатить, чтобы меня выпустили, на что я рассмеялся. Но это было не смешно, на самом деле. Мама могла бы мне разрешить выйти на улицу, если бы не боялась, что отец начнёт винить её за то, как она меня воспитывала. Словно я не его сын, и он к моему воспитанию не приложил никаких усилий. В общем, дерьмо.       Луи позвонил мне ближе к девяти вечера. Я узнал, что в августе этого года ему исполнится девятнадцать, а потом он спел мне поздравление с днём рождения, и я улыбнулся как придурок, обмотав телефонный провод вокруг моего пальца. Я хотел обернуть его вокруг шеи и задушиться им, потому что перестал узнавать себя.       Мы болтали минут двадцать, и я даже забыл, что сижу не в своей комнате, а в гостиной. Всё это время мама и Джемма разговаривали на кухне, но через некоторое время прекратили, и я прекрасно понимал, что они сделали это ради того, чтобы подслушать мой разговор с Луи. Поэтому я распрощался с парнем и решил присоединиться к ним.       Поцеловав маму в щёку, я взял свой кусочек торта и сел на место за столом.       — С кем ты разговаривал?       — М-м-м?       — С Флоренс? — улыбнулась мама, но не я.       — Эм… Да.       — Вы милая пара, хотелось бы увидеть её ещё раз.       Я пытался избегать взгляда Джеммы. Она молчала, и я не особо волновался, потому что знал, что она не станет говорить за меня. Даже если бы мне понадобилась тысяча лет, чтобы найти в себе мужество, дабы сказать маме правду, сестра бы не предала меня.       Я попробовал торт.       — Мам, мы с Флоренс больше не вместе.       Она выглядела более потерянной, нежели грустной.       — Но мы друзья, поэтому она мне позвонила и мы поговорили.       Взглянув на Джемму, по её выражению лица я понял, что дал средний ответ.       — Что случилось? Это произошло недавно?       — Да… Мы просто поняли, что ничего не выйдет, вот и всё. Мы в плохих отношениях.       — Но всё в порядке?       — Ну, мы до сих пор общаемся, так что всё нормально, — я съел ещё кусочек торта, после чего произнёс: «Спасибо за торт. И за часы. Они действительно мне понравились».       Несмотря на спокойные лица сестры и мамы, не думаю, что смог их убедить.       На следующие выходные мои родители улетели в Лондон, сообщив мне об этом накануне. Они оставили денег и сказали, что Джемма это время будет жить у нас, дабы та приглядела за мной. Я поссорился с сестрой, потому что «я уже взрослый и могу бы сам о себе позаботиться». На что Джемма ответила, что сидение со мной всё равно не входило в её планы. В конечном счёте я выиграл. Пусть отец до сих пор не положил конец своей диктатуре, установившейся какое-то время назад, его не будет рядом для того, чтобы контролировать меня. Тем не менее я не собирался никуда сбегать. У меня были другие планы на этот раз. Дом был в моём распоряжении, что вообще случается крайне редко, поэтому я решил оторваться в течение этих двух дней.       Утром в субботу я встретился со своим одноклассником за заправкой около моего дома и потратил всю наличку на травку. На обед я съел два печенья, и тогда ко мне пришло осознание того, что я ещё не готов жить один и что мне бы стоило изменить какие-то приоритеты в жизни. После полудня я немного позанимался, но не мог сконцентрироваться на заданиях, так как несколькими часами ранее позвонил Луи и пригласил его к себе. Он должен был забрать свои последние анализы и сделать новые. Луи предложил мне пойти с ним, но, если честно, я боялся собственной реакции на иглы, капельницы и прочие вещи.       Мне нужно было привести себя в порядок, поэтому, приложив усилия, я нашёл свою футболку Live Aid 1985 года. Я надеялся, что Луи заметит эту деталь и ему понравится. Мои волосы выглядели ужасно (это ещё мягко сказано), поэтому я провел невероятно много времени перед зеркалом, чтобы привести их в порядок.       Ближе к семи вечера я приготовил макароны, которые на вкус напоминали бумагу (я попробовал), а потом кто-то постучал в дверь.       Я открыл её, и сразу же замер на несколько секунд. Луи выглядел настолько болезненно, что у меня заныло сердце. Он снова потерял в весе, словно у него было, что ещё терять. Его кожа стала ещё бледнее, а сам парень был более уставшим, чем обычно. Но я опомнился, подошёл к нему и поцеловал в щёку, приветствуя. Луи сразу же засмеялся.       — О, мы будем заниматься этим здесь? Или ты всё же впустишь меня в дом?       — Заходи.       Я закрыл за ним дверь, а он оглянулся.       — Хочешь что-нибудь поесть?       — Нет.       — Тебе нужно поесть…       — Поверь мне, я ем. Возможно, это то, чем я занимаюсь всё время. Я так много ем, солнце, но дело не в этом.       — Уверен, что не хочешь? — пусть Луи и выглядел убедительным, я сомневался в сказанном.       — Нет желания есть твои старые печальные макароны, — он указал на почти пустую кастрюлю на столе, из которой я ел несколько минут назад. — Стоп, в чём это они? В воде?       — Нет…       — Они в воде, Гарри, — утверждал он, наклоняясь над столом, — В кастрюле вода. И ты ел прямо из неё, да?       — Ты приходишь ко мне да ещё и оскорбляешь? Ты что, умеешь готовить?       — Именно. Я умею, да. В отличие от тебя.       — Научишь меня?       — Только если ты будешь хорошо себя вести.       А потом мы заперлись в моей комнате, пусть и каждое помещение в доме было свободно. Был ранний вечер, на улице шёл снег. Я надел более тёплые носки и присоединился к Луи, что сидел на постели, просматривая свои учебные записи. По всей кровати были разбросаны листья травы, наши тетради, ручки и Апология Сократа*, которую я совершенно не собирался читать. Я прижался к Луи, он приобнял меня за плечи, аккуратными движениями начиная гладить мою кожу.       Мы закурили. Спустя два часа я чувствовал себя полностью расслабленным. Травка оказалось хорошим вложением денег, поэтому я совершенно не расстроился тому, что остался на мели. Повсюду был дым, листья для скручивания. На сгибе страниц в моей тетради лежала пара зажигалок. Когда мы почти докурили очередной косяк, я потерял всё внимание. Я перечитал решаемое мной задание, но мои мысли всё равно были где-то в другом месте. Мне становилось не по себе из-за ладони Луи, что гладила мою руку. Когда я повернул голову в сторону парня, взгляд того уже был на мне. Моё сердце колотилось так, словно я был не восемнадцатилетним парнем, а тринадцатилетней девчонкой. А затем Луи поцеловал меня в щёку, всё сильнее оборачивая свои пальцы вокруг моего запястья.       Мы бросили занятия. Взамен этому начали разговаривать, продолжать курить, смеяться, однако причин для смеха не было. А потом я и вовсе вспомнил кое-что грустное.       — Что тебе сказали, когда ты сдал анализы? Есть хорошие новости?       — Нет хороших новостей, это просто… Они делают отчёты каждый раз. Они исследуют нас. Мы подопытные, а те просто следят за прогрессом болезни.       — Могу ли я посмотреть?       — Что?       — Последние анализы.       Луи достал большой конверт из своего рюкзака, после чего протянул в мои руки, с неуверенностью посмотрев на меня. Должен признать, я боялся ничего не понять, выставив себя полным придурком. А затем я посмотрел результаты, но так нихера и не понял, очевидно.       — Что такое лимфоциты Т4?       — Спроси у своих друзей, что изучают естественные науки.       — Эй, они не мои друзья! — сообщил я ему, и он засмеялся. Около его глаз появились маленькие морщинки, которые согрели моё сердце, — Я не общаюсь с ними. Они смотрят на нас свысока, словно являются элитой общества. В реале же они просто смешивают воду с сахаром во время лабораторных работ и плачут каждую ночь. Моя сестра училась на этом направлении, и поверь, я знаю, о чём говорю.       — Разве ты не плачешь каждую ночь?       — Нет, только по выходным.       — Печально, — он пытался сдержать ухмылку, и я толкнул его в плечо.       — Перестань смеяться. Объясни мне, что такое лимфоциты.        — Говорю же, сходи на несколько пар ребят с другого потока, тебе объяснят. Там есть одна девушка, блондинка, Лиза Шаррие, она пожирала тебя взглядом с того момента, как ты перевёлся. Проведите ночь вместе, и ты получишь все необходимые знания.       Я буквально умирал от смеха, но в глубине души я удивлялся тому, что это было сказано серьёзно и что Луи не смущали вещи подобного рода (наши свободные отношения). Я же никогда не мог привыкнуть к мысли, что он может провести свою ночь с незнакомцем, когда меня нет рядом, или что другой мальчик может прикасаться к нему и делать всё то же самое, что позволяю я себе делать с Луи. Надо сказать, что его «ничего серьёзного» вошло в одно ухо и вышло через другое, потому что когда я обнимаю его, то не хочу, чтобы он покидал меня. Однажды я спросил у Луи, были ли у него когда-нибудь серьёзные отношения, на что он ответил отрицательно. Он также добавил, что ему нравится веселиться и что приходить каждую ночь к одному и тому же человеку, иметь обязанности перед кем-то, воздерживаться от определённых действий или говорить определённые вещи — это совсем не его. Тогда я сказал ему, что он в чём-то прав, но я также задавался вопросом, думает ли он то же самое насчёт меня.       — Разве это не проституция?       — Нет, если это происходит для твоего саморазвития. Государство поддерживало бы это.       — Но, пожалуйста, скажи мне… Объясни по-быстрому, что это.       — Ладно. T4… Это, эм, категория лейкоцитов. Успокой меня, скажи, что ты знаешь, что такое лейкоциты.       — Да, помню. Я не прогуливал биологию.       — Они имеют отношение к иммунной системе.       — Ах, да, точно. Это как копы. Они убивают злоумышленников.       — Ну, да, если так понятнее. Копы. Не так уж и плохо.       — И что с того?       — Ну, на кубический миллиметр крови количество T4 должно находиться между 500 до 1500, ну, это у здорового человека.       — А у тебя?       — Чуть меньше 300. Вирус разрушает клетки T4, и они больше не размножаются. Если у меня будет меньше 200 и никто так и не сможет найти лекарство, то фактически для меня это будет концом всего. Когда я потеряю все эти клетки, то останусь один, столкнувшись лицом к лицу с опасностями, которые здоровый организм мог бы без всяких проблем побороть. Не знаю, понимал ли ты, насколько люди становятся хрупкими без этой защиты. Надеюсь, теперь понимаешь.       Реальность быстро вернула меня на землю и ударила в лицо. Я всегда старался не думать об этом слишком много, но чем больше деталей парень привносил, тем больше я осознавал, что это всё происходило в действительности, взаправду, что это не пройдёт за одну ночь и что Луи заранее обречён на поражение.       Он заметил, как я изменился в лице, как исчезла та атмосфера спокойствия и безмятежности, поэтому наклонился к моей шее, начиная оставлять на ней сотни мелких поцелуйчиков, чтобы я снова улыбнулся. И это сработало на ура.       — У тебя глаза красные, — отметил он, положив свою ладонь на мою щёку.       — Как и твои. Продолжай, пожалуйста.       Я так долго целовался с ним, что чуть не забыл, кто я, где мы и чем занимаемся. Я никогда в жизни не был так накурен, и я прекрасно понимал, что мне понадобится помощь профессионального уборщика, чтобы убрать этот запах и дым из моей комнаты и всего дома.       Рука Луи оказалась между моих ног, скользнув под резинку моих спортивных штанов. Тогда я аккуратно схватил Луи за запястье и переложил его ладонь на свою грудь. В ответ на вопросительный взгляд парня, ответил, что заниматься сейчас сексом бесполезно, так как я выкурил слишком много травы и теперь ничего не могу с этим поделать.       — Ты отстой, — прошептал он и поцеловал меня в последний раз.       — Я собираюсь прикончить Апологию Сократа.       — Нет, это Апология Сократа собирается прикончить тебя.       — Я лучше понимаю, когда накурен. Однажды я написал эссе, находясь в таком состоянии. Мне поставили шестнадцать баллов из двадцати.       — Браво, чемпион.       — Спасибо, детка.       — Эм, не называй меня так, хорошо?       — Хочешь другое прозвище? Я вот принц Гарри.       — Зови меня королём.       — Я запомню.       Я продолжил читать, полностью концентрируясь на словах, но каким-то образом умудрился порезать палец, перелистывая страницу. Кровотечение было несильным, но рана была глубокой, поэтому было достаточно больно. Луи начал смеяться надо мной.       А потом он начал кашлять.       Я не обратил на этого никакого внимания, потому что мы кашляли и плевались на протяжении часа или даже двух. Однако кашель становился всё сильнее и сильнее, из-за чего тело Луи было буквально сложено пополам. Я начал потирать спину Луи рукой, чтобы помочь, спросил, может ли он дышать, но в ответ не услышал ничего, и когда я опустил глаза ниже, то увидел, что вся моя футболка была покрыта кровью. Я перестал дышать. Луи перестал кашлять. Его рука была в крови точно так же, как и губы. Я был полностью парализован, сидел там и смотрел на Луи диким, паникующим взглядом. В моей голове было пусто, словно всё заволокло туманом. А затем я встал с кровати, вышел из комнаты и запер дверь, чтобы Луи не мог выйти. В гостиной я взял стационарный телефон и позвонил Джемме, совершенно не соображая, что сейчас происходит. Когда сестра взяла трубку, я какое-то время не мог ничего произнести, но потом сказал что-то вроде: «Приезжай, Джемма, пожалуйста. Нужно, чтобы ты приехала». Она не стала задавать каких-либо вопросов, сообщив, что уже выходит, так как она поняла, что произошло что-то серьёзное.       Потом я посмотрел на свой порезанный палец, рана на котором всё ещё жгла, и на футболку, покрытую кровью. В голове промелькнула мысль, которая чуть вовсе не свела меня с ума. Насколько я знаю, если мой палец коснётся пятен на моей футболке, то я тоже заболею.       До моего слуха доносились крики Луи. Он спрашивал, что я делаю, и тогда я подошёл к комнате, остановившись прямо перед дверью. Луи пытался открыть её, но я схватился за ручку, чтобы не дать ей повернуться. Я не хотел, чтобы он вышел.       — Ты сделал это специально, — сказал я ему, — Ты видел, что я поранился, ты хотел…       — Что?! Ты с ума сошёл? Отпусти ручку, Гарри, блять! Ты спятил или что?       — Нет, — я помотал головой, словно Луи мог меня видеть, и пытался сдержать подступающие слёзы.       Парень снова дёрнул ручку, но это было напрасно. Я держал её очень крепко.       Спустя несколько секунд он остановился.       — Пошёл ты нахуй, Гарри, — вскоре произнёс Луи настолько ядовито, что мне стало ещё хуже. Я разжал ладонь, отпустил ручку и закрылся в комнате Джеммы. Напротив двери стояло зеркало, и в нём я увидел себя. С покрасневшими глазами, бледным лицом и футболкой Live Aid, на которой красовались пятна крови.       Джемма пришла где-то через три минуты. Она открыла входную дверь, бросилась вглубь дома и начала звать меня. В её голосе отчётливо звучала паника. Сестра нашла меня в своей комнате, едва сдерживая крик.       — Я оставила тебя всего лишь на один день, Гарри!       — Прекрати.       — Почему у тебя… Это твоя кровь на футболке?       — Нет.       Она распахнула свои глаза. Прежде, чем ей на ум пришла идея о том, что я кого-то убил, я попытался объяснить.       — Это Луи. Он кашлял.       — Ты поранил свой палец? — заметила она и приблизилась, чтобы лучше разглядеть.       — Да.       — Блядство, — прошептала она. — Надень пластырь и сними футболку. Не задень её пальцем… Боже, ты слушаешь меня? Ты слышишь меня, Гарри? Ты что, курил травку дома?       — Не кричи на меня.       — Тогда шевелись. И больше никогда не кури дома, придурок!       Она вышла из комнаты и пошла к Луи. Я слышал их разговор. Точнее, я слышал только Джемму. Луи говорил слишком тихо.       — Хей, ты в порядке? Что случилось?.. Что-нибудь болит?.. Хорошо, ты можешь нормально дышать? Знаешь что-нибудь об этом?.. Ладно… Нет, всё в порядке. Я отвезу тебя, пойдём.       Она вернулась в свою комнату. Я до сих пор не мог пошевелиться, на глазах были слёзы.       — Я забираю его. Проветри дом. И надень пластырь!       Я видел, как они ушли. И я видел взгляд, которым меня наградил Луи перед тем, как покинуть дом. Его взгляд был тяжёлым, полный упрёка, гнева и разочарования. Он буквально добил меня. Не думаю, что смогу его когда-либо забыть.       Когда они ушли, я нашёл пластырь, заклеил им свою рану и снял футболку. Теперь я даже не знал, куда деть её, потому что она была пропитана заражённой кровью.       Я открыл окно, чтобы проветрить дом, как сказала мне Джемма, и, когда холодный ветер обдул меня и мою голую кожу, я начал плакать. Как придурок. Хотя плакать было не из-за чего. Наверное. Мне казалось, что это происходит потому, что травка до сих пор не отпустила меня.

***

      После занятий все, как обычно, собирались перед школьными воротами, чтобы поговорить и потусоваться некоторое время, и мне нравилась эта часть дня больше всего, потому что это единственные моменты свободы, которые я получал, так как моё наказание всё ещё в силе. Только вот сейчас у меня не было желания разговаривать с кем-либо. Я прислонился к забору, накидывая капюшон на свою голову. В моём рту не было сигареты. Я не прикасался ни к ним, ни к косякам с последних выходных. Мои руки были спрятаны в карманах, потому что на улице было чертовски холодно. Недалеко от меня были все мои друзья из класса. Они разговаривали, смеялись временами, тогда же я увидел и Седрика, который болтал с Флоренс. Они стояли чуть дальше основной компании. Девушка улыбалась моему приятелю, держа сигарету во рту. Она стояла как-то странно, выпятив одно бедро немного вперёд и наклонив голову. Что насчёт Седрика, то тот вёл себя как придурок, желая заставить Флоренс засмеяться.       Девушка встретилась со мною взглядами и улыбнулась. Я ответил тем же, пытаясь скрыть неискренность своего действия. Через минуту к моей компании с одиночеством присоединился и Седрик. Он перекинул свою руку через моё плечо, и я посмотрел на него, после чего повернул голову в другую сторону.       — Ну и что? Ты бросил её. У тебя с головой всё в порядке?       — У нас ничего не срослось. Ты можешь забрать её, если хочешь.       — Так, если с ней что-то не так, то ты должен мне сказать, брат, таковы правила.       — Она совершенна. Проблема во мне.       — Ох. Эм, ты, — движением головы он указал на начало улицы, — ты хочешь поговорить об этом?       — Нет.       — Ладно, — Седрик похлопал меня по плечу, а потом спросил, найдётся ли у меня огонь.       Я отдал ему свою зажигалку, а затем ушёл. Когда мне на глаза попался Луи, я чуть не развернулся, но так поступают только трусы, поэтому я продолжил свой путь, делая вид, словно я его не заметил. Он так же стоял у забора, и я кожей ощущал, как он пялился на меня.       — Гарри, подойди сюда на минутку.       Я остановился. Я знал, что если не подойду к нему, то пожалею об этом. Не сейчас, так позже. Ночью, например, в то время, когда на тебя нападают всякого рода мысли. Поэтому я повернулся. Луи приблизился ко мне, и я чувствовал, как сердце в моей груди начинает биться всё быстрее и быстрее.       — Не волнуйся, я не собираюсь плевать тебе кровью в лицо. У меня просто есть один вопрос.       Я ничего не сказал.       — Ты ведь знаешь, что сейчас февраль?       — Да.       — И что сейчас холодно, так?       — Да.       — Тогда я могу получить свою куртку обратно, пожалуйста? Она осталась у тебя.       Конечно она была у меня дома. И в любом случае она останется там, так как я сплю с ней по ночам. Она всё ещё хранит в себе запах Луи.       — Её у меня нет.       — Ты издеваешься надо мной?       — Нет. Я серьёзно.       Когда я посмотрел на него, он продолжал сверлить меня взглядом. Это был тот же взгляд, которым он наградил меня перед тем, как Джемма увезла Луи в больницу. И даже если его глаза стали серее и тусклее из-за погоды, они были подчёркнуты полыми тёмными кругами. Его глаза. Они всегда говорили больше, чем его рот. И каждый раз, когда Луи на меня смотрел, будь то пока мы танцуем или смеёмся, его взгляд был полон нежности. Но не сейчас.       — Ты такой мерзкий, уверен, ты даже не представляешь, насколько. И я говорю так даже не из-за куртки.       — Это неправда, — произнёс я, но шёпотом, потому что начал сомневаться в себе.       — Так оно и есть. Это даже жалко.       А потом он покачал головой и продолжил свой маршрут, оставив меня одного на обледенелом тротуаре с руками, спрятанными в карманах, и с глазами, влажными от слёз.