***
Говорят, потеряв свои крылышки, вместе со свободой сильфида лишается и жизни. Если это правда, дону Диего в каком-то смысле повезло – его сильфида, утратившая по его вине свободу, не только не собиралась умирать, но напротив, ещё больше укрепилась в намерении весело пожить. Крутой нрав губернатора не страшил её – как ни скор Диего был на гнев, он ничего не мог возразить, когда, удерживая его от очередной вспышки ярости (которую вообще могло породить всё, что угодно), Инес обнимала его стиснутую в кулаке руку, жалась к нему, поглаживала и вкрадчиво заглядывала в глаза. Её невинное личико, уступчивый нрав (по крайней мере, имеющий свойство смягчаться в его присутствии) и совершеннейшая беспомощность подкупали. Сердиться на неё было просто невозможно. Прелестный цветок требовал деликатного ухаживания. Долгие прелюдии никогда не входили в излюбленное времяпровождение бравого вояки, но она была так беззащитна перед его силой, с такой готовностью покорялась ему, что уступать ей даже не значило делать одолжение. Несколько раз им случалось даже ссориться. Инес сначала поджимала губы, обижалась, но никуда не уходила, а спустя несколько минут уже гладила его по плечам и ласкалась. Это ежеминутное восхищение его силой буквально околдовывало честолюбивого адмирала, заставляло закрывать глаза на все капризы избалованной кокетки и даже на постоянное сование носа в его дела. Инес никогда не просила своего тирана (и в глаза и за глаза она звала его то деспотом, то тираном, то ласковее, повелителем, но чаще всего варваром, никогда не забывая прибавлять терпкое «мой», от которого мог бы потерять голову любовник и посдержаннее дона Диего) ни о чём, она всегда как-то ненароком попадала в ювелирные лавки, где серьги, броши, кольца как-то впархивали на неё сами собой, идеально подходили к любому наряду и причёске едва ли не против её желания, и что со всем этим могла поделать она, смиренная овечка, как не потупить очи долу? Губернатор никогда не испытывал страсти к побрякушкам, но... его всегда завораживала картина вечернего туалета, когда с неё дождём сыпались шпильки и булавки. Одно только было худо – Инес не хотела, да и не могла быть просто фавориткой. Ей недовольно было бы даже сделаться доньей де Очоа. Во всём соглашаясь с ним как с любовником, она будто нарочно с завидной регулярностью проверяла границы терпения губернатора. Сильфида держала в строжайшем секрете, где она живёт, на все вопросы уклончиво рассказывала о северных лесах, в которых резвятся её сёстры, всегда прилетая без приглашения и в одной ей ведомое время, считала своим долгом болтать с каждым гвардейцем, особенно на карауле, никуда не отлучалась из губернаторского кабинета при посторонних, терпеливо выслушивая все доклады о делах Санто-Доминго (и порой, о ужас, осмеливалась даже вставлять свои замечания и спрашивать о том, на что Диего не обратил бы никакого внимания) и в конце концов заставила своего деспота смириться с тем, что на его столе не будет ни одной бумаги, которая бы не побывала в её сахарных ручках и без её ведома из казны не будет потрачен ни один дублон. В губернаторском же особняке спустя всего какой-то месяц после знакомства с ним она распоряжалась как полновластная хозяйка, хотя сама делила время лишь между спальней и кабинетом, в какие-то минуты перевоплощаясь из покладистого, но довольно разумного советника (который, к тому же, не требовал никакого жалованья, если не считать украшений и конфет, с которыми Инес расправлялась за считанные часы) в разрезвившуюся фаворитку. Через неделю каждый солдат в казарме знал, что дон де Очоа где-то откопал себе смазливую белоручку, вечно выряженную как на парад, жуткую кривляку, словом, по всем статьям не пару себе, но – у господ ведь свои причуды. Пожалуй, губернаторская пассия даже не была такой уж плохой – маркиза (обычно её так и называли, лишь для непосвящённых уточняя – «ну эта, к губернатору которая таскается») почти никогда ни на кого не сердилась, любила поболтать, порасспрашивать о какой-то ерунде и, в сущности, была совершенно безобидна, но её постоянные ужимки, глупейшее жеманство, вечно прищуренные глазки и манерные гримаски могли кого угодно вывести из терпения. Одного Хуана она, по-видимому, недолюбливала и избегала всеми правдами и неправдами. Однажды они встретились на лестнице, он что-то сказал ей, и она в ответ хлопнула его по щеке. На его счастье, свидетелем этой сцены стал всего лишь начальник стражи, а вовсе не губернатор, для которого значительность маркизы возросла ещё вдвое. Если некая молодая особа, не наделённая никакими заверенными правами, может позволить себе не только командовать слугами и менять обивку на всей мебели, потому что старая, по её мнению, выцвела ещё при прежней династии, но и не церемониться с вице-губернатором, это могло означать только то, что дону де Очоа недолго осталось гулять вдовцом. Что до самого дона де Очоа, то, пожалуй, впервые в жизни он не мог дать однозначного ответа. Деликатность странно переплеталась в характере его феи с избалованностью, наивная как поселянка, она была испорчена как старый царедворец. Больше всего его привлекала эта особого рода деликатность – Инес понимала, что ни одна женщина не будет занимать главное место в жизни сеньора губернатора, и не пеняла на недостаток любви. – Что у тебя на пальце, дорогой? – спросила она однажды, оплетая прядями волос руки своего избранника и словно невзначай дважды дотронувшись до кольца истинной магии. – Одна реликвия прошлого. – Диего поймал её взгляд, при этих словах заблестевший как у легавой, почуявшей дичь, и поспешил закончить с этой темой, – Ничего интересного в ней нет. – Но ты ведь носишь. – воспользовавшись тем, что обе руки оказались опутанными, жеманница беспрепятственно сняла волшебное колечко и, разумеется, не удержалась от соблазна примерить. – Инес! – Диего уже начинал сердиться. – Твоё счастье, – с чуть лукавой улыбкой она вернула ему кольцо и провела ладонью вдоль щеки мужчины, – оно не подойдёт мне ни на один палец, поэтому, так и быть, пусть остаётся твоим. – Не делай так больше. Ты знаешь, я этого не люблю. Не понимай она его с полуслова, разговор вышел бы совсем другим. Сила кольца уже понемногу приподнимала перед Диего завесу тайны, и вместе с напряжением росла его щепетильность. – Слушаюсь, мой тиран. Он усмехнулся, обжёг её губы поцелуем и не услышал, как она довольно прошептала, прижавшись к его плечу «Хочу, чтобы так было всегда». «Всегда» на языке Инес, считающей себя вполне благочестивой католичкой, могло означать только «пока смерть не разлучит нас».Крылышки сильфиды
27 августа 2019 г. в 23:56
ГЛАВА V. КРЫЛЫШКИ СИЛЬФИДЫ
Чтобы стать кокеткой, не обязательно разбираться в таинствах любви. Едва почувствовав, что ступает на нетвёрдую почву, туда, где она не сможет ничего сделать, его ночная фея затрепетала от страха, куда только девались замашки большого света. Ничего подобного с ней не случалось, это ясно, но если бы она хотела сбежать, они расстались бы по-другому...
То, что неискушённости Инес осталось протянуть недолго, понимали они оба. В первый раз Диего внял голосу рассудка из-за странного чувства, даже название из головы вылетело. Он попросту пожалел эту трогательную беспомощность. Она вся была в его власти, только взять за подбородок и посмотреть в глаза – и она не смогла бы сопротивляться ему. Но в дело вмешалась офицерская честь. Если бы кто-нибудь сказал благородному дону, что некоей особе его великодушие не даст уснуть, он бы только скривил губы в нехорошей улыбке. А может быть, просто грубый расчёт? К чему принуждать её силой, когда она уже ему принадлежит? Три дня – вот достаточный срок воздержания. Если по прошествии трёх дней она не получит первого урока страсти, то он будет не он.
Санто-Доминго вообще не бог весть какой большой город, и найти там что-то было не так уж и сложно, тем более если речь шла о таком заметном пустячке, как разряженная в пух и прах девица.
Сказать по правде, он и на недавнем балу, где собрались сливки общества окрестных колоний, которые стали сливками за неимением более блестящих кандидатур вдали от Старого света, не видел ничего подобного. Его собственная жена – ах, чёрт, как же неприятно было теперь об этом вспоминать – была одета почти столь же богато, мерзавка превосходно танцевала и, несомненно, нарочно попалась ему на пути, чтобы спасти его от греха прелюбодеяния, в который он уже готов был впасть с головой. К счастью, всё обошлось более или менее благополучно, и пока корона Испании в лице приехавшего чиновника не начала отравлять ему жизнь, можно было заняться делами поинтереснее – скажем, наведаться в казарму и проверить, действительно ли его молодцы ни в чём не знают отказа, как это обычно следовало из офицерских докладов.
То, что характер у господина адмирала отнюдь не сахар, знал уже весь Мадрид, постепенно к такому же выводу приходили и в Новом свете, но служить под началом жёсткого и бесстрашного командира было почётно. Дозволялось почти всё, что не вредило делу, иным случалось даже обогатиться, жалованье платилось исправно даже в убыток городской казне, на местных аборигенов можно было взирать с презрительным снисхождением, а для усмирения непокорных существуют плётки. Быть может, погубернаторствуй Диего ещё лет двадцать, он отказался бы от привычки разбираться с каждым делом самостоятельно, но, начав службу простым морским офицером, с годами он так и не приобрёл адмиральской спеси.
До казармы он, впрочем, не дошёл. Всему виной был ветер. Дуновение ветра донесло до губернатора аромат духов, очень хорошо ему знакомый.
Этот же аромат наполнил его спальню, когда он с таким рвением расправлялся с причёской ночной гостьи – настолько безупречной, что рука сама потянулась разворошить. Попалась, пташка. Сейчас-то он её не выпустит. Сеньор губернатор и так уже слишком заигрался в благородство. Нечего и церемониться. Впрочем, ну не на улице же...
Решение пришло в голову как-то само собой. Несколько в стороне, у самой стены примостился какой-то довольно разбитый экипаж не первой молодости, даже не экипаж – закрытая коляска, в которую, судя по всему не запрягали лошадь с десяток лет. Она и раньше зачем-то подпирала здесь стену, но дону адмиралу никогда и в голову не приходило обращать на неё внимание, а сегодня сама Фортуна благоволила ему.
– Вон в той стороне, – Диего махнул туда, откуда до него впервые долетел запах духов, обратившись к первому встречному солдату, – найдёшь барышню – благоухает как розарий, не ошибёшься – не добром, так силой приведи сюда и втолкай в эту колымагу. Но повежливей. – никому из служивых не надо было повторять дважды – приказ, значит, приказ. Впервые, что ли?
Отправленному на поиски солдату не пришлось долго разыскивать. Он нашёл Инес у фонтана. Подставив ладони под струю, она приложила их к лицу, потом ещё и ещё, как будто пыталась смыть какое-то волнение, но, когда мужчина приблизился к ней, она успела утереться платком, и очередная тайна женского сердца осталась без разгадки.
– Сеньора, Вам необходимо последовать за мной. – привыкшему больше говорить это вооруженным преступникам, чем всякого рода феям и нимфам военному было нелегко заговорить, поэтому он прежде дотронулся до нее, что, конечно, противоречило всем правилам этикета. Инес обернулась на него, дернула плечами, неприятно удивлённая таким вторжением, но на ее невинном личике не отразилось даже тени тревоги.
– Послушайте, Вы обознались. Я не какая-нибудь там лавочница, как Вы, очевидно, полагаете, а знатная особа. Впредь я попросила бы Вас не прикасаться ко мне руками, особенно без перчаток.
Барышня, несомненно, прибыла в Санто-Доминго недавно и скорее всего издалека. Если бы не приказ, солдат мог бы даже посмеяться. Ни один человек во всей колонии не осмеливался слова поперёк сказать губернаторской гвардии, а к ней, видите ли, без перчаток нельзя прикасаться. Дона Диего определённо ожидает сюрприз. Тем не менее, времени на болтовню у него не было – что же, не хотите по-хорошему, придётся, видимо, вести Вас насильно.
– Вам лучше не спорить. – коротким рывком он заставил ее подняться так поспешно, что от неожиданности она не успела даже возмутиться. В первый раз со дня приезда к ней применили силу – и кто же? Какой-то невоспитанный мужлан. Тем не менее, Инес предпочла бы оказаться рядом с самым грубым служакой, чем с самым обходительным грабителем, и положение в обществе обязывало её высоко держать голову.
– По какому закону? Вздор, у Вас нет ни права, ни оснований так говорить со мной.
– У меня приказ. – честное слово, лучше бы его послали арестовать какого-нибудь пирата или разбойника, по крайней мере им можно скрутить руки и толкнуть в спину без лишних разговоров.
Неизвестно, что дон нашёл в ней, но вести куда-то это капризное и вздорное существо оказалось сущим наказанием. За четверть часа ни в чём не повинный военный узнал, что по закону ему полагается следовать за особой такого высокого полёта на расстоянии нескольких шагов, не повышать голоса, не хватать за руки и, когда эту разодетую девицу, вогнавшую дона во грех прелюбодеяния пришлось уже едва ли не тащить за собой силой, – что он слишком торопится исполнять приказ, а ей несподручно так нестись в платье и на каблуках. Пытка для них обоих закончилась в тот момент, когда окончательно рассвирипевший гвардеец втолкнул ее в коляску. Не ожидавшая такого поворота Инес не устояла на ногах, и когда мгновение спустя вслед за захлопнувшейся за ней дверцей отворилась другая, впустив нетерпеливого губернатора, он мог бы не без гордости сказать, что в этот раз сумбурщица предстала перед ним коленопреклонённая.
Соблюдение приличий требовало от него по крайней мере удивления – впрочем, удивление Диего де Очоа куда больше походило на сластолюбивую ухмылку.
– Какая встреча. А я уже начал опасаться, что наше первое свидание станет и последним.
– Да Вас само небо послало, чтобы спасти меня, – если Инес и лукавила, то очень искусно, – Как Вы меня нашли?
Даже в таком незавидном положении дочь маркиза оставалась дочерью маркиза – подняться с колен без посторонней помощи ей было непросто, и она безо всякого смущения подала – нет, не подала – бросила Диего руку. Если бы этот жест был облечён в слова, она сказала бы не «Помогите мне подняться», а «Я понимаю Ваше удивление, сеньор, и терпеливо ждала, пока Вы сами догадаетесь предложить мне помощь, но судя по всему, в своё время в Вашем окружении не оказалось человека, который мог бы обучить Вас хорошим манерам, поэтому врождённое благородство не позволяет мне сердиться, и я великодушно позволяю Вам загладить свою вину».
– Это было не так уж сложно. – он и в самом деле помог ей встать, но руки с талии не убрал. – Вы так решительно ворвались в мою жизнь, что все три дня я думал о Вас. – а также о покупке рабов, провианте, недавнем пожаре, у которого так и не нашли виновников, новой войне с пиратством, подмоченной репутации в глазах окрестных колонистов, которые явно не ожидали такого окончания праздника, нехватке денег (хотя, впрочем, кому их вообще хватает?), неприятностях с короной, своей беглой жене и особенно о кольце истинной магии. Словом, на счастье благородного дона, Инес не умела читать мысли.
– Мой губернатор, Вы мне льстите, – оказавшись в его объятиях, кокетка не хотела отстраняться, но робость перед мужчиной заставила её упереться ладонями в его грудь, – Я не врывалась, я только желала взглянуть, как... как такая огромная посудина сдвинется с места.
– Но ведь Вы тоже приехали сюда из Старого света на военном корабле, – брови губернатора приподнялись ровно настолько, сколько требуется, чтобы спросить «Неужели?». И прождала до полуночи на ветру только для того, чтоб посмотреть на галеон издали. Какова скромница! – Да кстати, забыл спросить. – в голосе мужчины зазвучали нотки подозрения, подкреплённые движением руки, крепко обхватившей оба запястья, – Доселе Ваше имя мне было неизвестно, как же Вы получили приглашение?
Не сочтите сеньора губернатора жестоким, маркиза Далланвиль ему очень понравилась, её терпкий, как будто ласкающий голос понравился ещё больше, но в прошлый раз упрямица ускользнула от него, заставив его строить догадки ещё три дня, и её следовало... нет, не наказать, разумеется, но немного помучить. Пусть самую капельку. Придраться к чему-нибудь. Заставить смутиться. Словом, сделать так, чтобы почувствовала себя виноватой.
Тон голоса Диего ясно говорил о намереньях услышать только правду, но он недооценил невинную искусительницу. Как дочь французского посланника, Инес была воспитана при дворе и умела улыбаться, когда под ней трещал лёд.
– Зачем Вам знать это, мой губернатор? Разве Вы никогда не слышали о сильфидах, которые порой влюбляются в людей? – вместо того, чтобы попытаться вырваться из его железных рук, она сама подалась вперёд, упав на его сжатые в кулак пальцы. – И Вы сейчас держите за крылышки одну из них.
Такая мягкая, податливая, такая покорно-беззащитная – никому другому Диего не простил бы такого ответа (что за аллегории, извольте-ка отвечать как следует, раз спрашивают), но Инес так безоговорочно подчинялась его силе, что её уступчивость обезоруживала ретивого губернатора. Он провёл немало сражений с её соотечественниками, но, пожалуй, штурмовать сердце этой француженки было даже интереснее. Правда, откуда тогда взялось её испанское имя и такое чистое щебетание на его родном языке? Её хотелось и поймать на недомолвке, и не отпускать, и полностью подчинить себе.
– Сказать Вам, сколько французских кораблей я разбил в щепки? – по лицу мужчины скользнула хищная улыбка. Настойчивый взгляд буквально требовал не поднимать ресниц. Инес покраснела, скромно потупила глаза и вдруг быстро подняла их, встретившись с ним взглядом. Тёпло её шёпота почти касалось его губ.
– Вы больше раскаетесь, если разобьёте мне сердце.
Дальше всё произошло как во сне, будто это была и не она, а кто-то на её месте. Не терпя никаких возражений, Диего толкнул её на сидение экипажа, мгновенно оказался рядом, даже не сорвал у неё с губ, а как-то силой вырвал поцелуй и набросился так, словно все эти три дня горел желанием растерзать её.
Наверное, где-то в глубине души Инес предчувствовала, что всё окончится именно так, и не могла даже сказать, причинил ли он ей боль. Уже почти лишившись чувств, она прижалась к нему, он сжал её в объятиях, а дальше... наверное, лишь явление какого-то божественного чуда не позволило ей в тот день умереть от страха и упоения. Стыдливость перед мужчиной, страх лишения чести, подчинение его желаниям, восторг от отворившегося для неё таинства любви... да, любви. Разве умелые ласки этого варвара, которым она не могла противиться, не были куда более красноречивым признанием, чем самые страстные уверения?..
... луч солнца выхватил из полумрака старого экипажа измученное, но довольное лицо девушки, ласкающей мужчину, и на миг осветил тонкую, как будто истощённую руку. Не женщина, цыплёнок.
– А я попала к хорошему учителю... – её ладонь в очередной раз проскользнула по спине возлюбленного. Диего запустил руку в её волосы и властно привлёк к себе. Союз был скреплён печатью поцелуя.