Искушение невинностью

ГЛАВА XI. БЕСПУТНАЯ Если бы не данное обещание и не беспокойство за судьбу матери (Аделаида была убеждена, что сама она ещё сможет выпутаться, если её кто-нибудь узнает – или если кольцо навлечёт ещё какое-нибудь непредвиденное обстоятельство), конечно, она бы не вернулась. После ночной встречи с собственным мужем Аделаида уже не чувствовала такой безнаказанности за свою дерзость. Пожалуй, такого нахальства она сама от себя не ожидала – наблюдать за жизнью в родном доме прямо из окна, безо всяких помех узнавать всё, что там происходит, вплоть до вычета у прислуги из жалованья за разбитую посуду от хозяйки и о чём толкуют в городе – от служанки. Несмотря на её довольно склочный характер, сердце Чаниты было завоёвано мгновенно и совершенно блистательно. Спору нет, ей не впервой случалось перекраивать под себя наряды с плеча маркизы, но во флотском, так выгодно подчёркнувшем форму ног, ей ещё не приходилось разгуливать. Полковой лекарь был обречён с той самой минуты, как неутомимая служанка вышла на улицу. – Инес, скажи мне начистоту, – неудивительно, что такое начало разговора, в один прекрасный день свалившееся на ветреную головку маркизы, не сулило ей ничего хорошего, – Кто здесь командует: я или донья Аделаида? В последний раз Хуан так требовательно расспрашивал её около года назад – сразу по приезде в колонию, как всякую приезжую дворянку. Как-то невзначай, ещё раз переспросив фамилию, поинтересовался, не знает ли она маркиза Далланвиля – а, услышав в ответ, что справляется о родном отце сеньориты, улыбнулся ей уже поласковее. Ни в одном своде законов ни одного государства, правда, нигде не упоминалось о существовании такой странной должности – сестра вице-губернатора – но благодаря ей Инес чувствовала себя очень привольно в чужом городе, и до нынешнего tête-à-tête ни разу не слышала ни одного упрёка. – Я понимаю, конечно, что её особа внушает должное уважение, – по мнению Хуана, не стоило произносить при невинной девице таких неприличных слов как «околдовывает», – но за три дня в этом доме не осталось ни одного человека, который бы не угождал ей будто инфанте Кастильской, а мои распоряжения здесь уже считаются за пустой звук. В первую очередь это относится к тебе, сестрёнка. – Странно, она такая миленькая – я думала, такая хорошая и воспитанная девушка не может не нравиться. Но ей осталось погостить всего несколько дней. Я прошу тебя, не держи на неё зла, бедняжка ведь не виновата, что этот столичный идол так на тебя напустился. Ну, хочешь, я ему сурьмы* в кофейник насыплю?.. Этой же ночью она в очередной раз зашелестела платьем до замка Ордуньо. Тонкий силуэт чёрного бархата делал её невидимой на улице и в тёмной комнате. Будет вдвойне приятно броситься на желанного тирана из темноты, прижать к кровати и до упоения отдаваться минутам блаженства, вцепившись ноготками в спину возлюбленного. – Нагулялся, мой варвар? А я уже успела соскучиться... Остаток ночи Инес провела в гавани, призывая на свою голову смертоносный туман и все силы зла, о каких только знала, но холодная осенняя ночь отступила с восходом солнца, вокруг стали слышны голоса, где-то застучали топоры, кто-то затянул песню... время не остановилось, жизнь брала своё, и ей оставалось только побрести домой. В дразнящем платье с глубоким декольте, с нахальной красной шнуровкой, буквально кричащей о ночных утехах, она выглядела странно и даже нелепо, но первый раз в жизни Инес было всё равно. Скорее домой, а там она уже знает, что делать. Дома она почти в помешательстве перерыла все ящики в комнате брата, не забыв даже о потайных, разыскивая флакон с ядом. Кажется, у Макиавелли – или ещё у кого-то из итальянцев – она читала о чём-то подобном. На её счастье, Диего полагался только на свою железную руку, испытывая к этому излюбленному средству интриганов редкую брезгливость – иначе, найди Инес сейчас какую-нибудь отраву, она, не задумываясь, осушила бы весь пузырёк, а через минуту так же лихорадочно бросилась бы искать противоядие. Когда же после получаса мучительных поисков не обнаружилось ни того, ни другого, бедной любовнице дона де Очоа оставалось только рухнуть за стол и разрыдаться самым жалким образом. Но даже глубоко оскорблённая женщина не способна задыхаться от рыданий слишком долго. Да и, сказать по правде, в совершенном безмолвии всегда рыдаешь не так, как в присутствии хоть кого-то. Но зато наедине с собой можно было не держать лицо и не думать, как долго она уже даже не плачет, а попросту всхлипывает, смахивая слезы кончиками пальцев – презициозным, наигранным жестом, который уже давно сделался для неё естественным и даже единственно возможным. Так плачут, когда сегодня нельзя поехать на бал оттого, что на вчерашнем уже стоптали три пары туфель. Но первое волнение уже прошло, и в голову начинали лезть мысли, совсем не подходящие для разбитого сердца, готового с четверть часа тому назад свести счёты с жизнью. «Святая Агнесса... Хуан же убьёт меня, если застанет у себя такой погром... а если узнает, что я вскрывала тот ящик под столешницей, даже не знаю, что со мной сделает. Боже всеблагий, да что же я сижу?.. » Слёзы ещё не успели высохнуть на девичьих щеках, а к Инес уже вернулась её привычная суетливая оживлённость. Со свойственной юности беспечностью она успела позабыть, что совсем недавно собиралась отравиться, а спустя пару минут, прибирая ей же учинённый беспорядок, уже тихонько выводила рулады романса – скорбного, как все песни в испанских краях. «Ах, батюшка мой родимый, пощаду милому дай!» «Дитя мое, Маргарида, кто милый твой? Отвечай!» «Ах, батюшка мой родимый, он высок, и рус, и удал». «Дитя мое, Маргарида, его прежде всех казнят». «Ах, батюшка мой родимый, пусть вешают и меня!» «Дитя мое, Маргарида, не быть тому никогда». Почему-то этот более чем скромный, неглубокий, но бархатистый голосок имел странную власть над сердцем губернатора. Что-то завораживающее было в канцонах о предсмертном хрипе узника, о кинжале в груди изменницы, о кровной вражде, льющихся с губ надушенной и разодетой прелестницы. Как будто гладит. Из золота были петли, перекладина – из серебра, вся виселица цветами была разубрана. Кто ни проходит мимо — нежный вдохнет аромат, и в память о бедном влюбленном слова молитвы звучат... До самого вечера Инес протомилась по своему тирану, то смеясь, то рыдая. В пустом доме, и без того больше напоминающем не то подвал, не то тюремный застенок, можно было с чистым сердцем скорбеть и расстраивать свои раны. Только со временем громкие стенания сменились тихими вздохами, и Аделаида нашла её всего лишь задумчиво помешивающей шоколад у себя в комнате. Всё, как обычно, только какая-то странная, непривычная тишина окружала кокетку, нарушаемая лишь ритмичным движением. – Я не застала Вас утром, – не столько глазами, сколько каким-то внутренним чувством белокурая донья ощутила её печаль и тепло коснулась руки, – Вы сердитесь на меня, Инес? Серебряная ложечка мелодично звякнула о блюдце. Причудница коснулась тяжёлого ожерелья, словно призывая полюбоваться драгоценной огранкой, но при этом четыре полумесяца больно вонзились в кожу. По правде говоря, ей очень хотелось полоснуть острыми коготками соперницу, но закон был сильнее её воли. – Благодарите Пресвятую Деву за то, что не застали меня утром. Гнев придаёт силу даже тонким пальцам, сеньора де Очоа. Сеньора де Очоа... одного этого слова для Аделаиды было достаточно. Кто-то сказал ей обо всём. Подозрения уже закрадывались в душу девушки. Хуан пару раз называл её так (оба раза вызвав неимоверное желание кольнуть его шпагой), но не стал бы так ранить сестру. Она же действительно в отчаянии, только не хочет этого показывать. Но красные от слёз глаза, откровенное, не приставшее девушке благородного происхождения платье... Глубокий чёрный цвет бархата подвёл черту под недавними событиями. Инес могла надеть его только для ночного свидания со своим избранником – в эту же самую ночь, как она сама была с ним там, на мосту – выходит, если бы свидание оказалось не ночным, а вечерним, Диего не обходил бы город в поздний час, страдая от бессонницы, и не получил бы власть над ней в эту ночь. Несладкой вышла встреча для обеих. Ожог на запястье по-прежнему болел, напоминая о проклятии, но кто говорил, что проникать в чужую душу будет легко? За откровенный разговор пришлось расплачиваться бедняжке Инес. Её враждебный тон не мог обмануть Аделаиду. Мама была права – действительно воробушек. Взъерошенный и с перебитым крылом. Знает, что ему хотят помочь, а всё равно клюнет. – Скажите, Инес, – Аделаида видела, что та не смотрит на неё, стараясь не показывать припухших глаз, и сама говорила мягко, чтобы не спугнуть и не обидеть. Она слишком хорошо знала, что ценой однажды увиденной слабости часто бывает неприязнь на всю оставшуюся жизнь, – сколько Вам лет? Барышня недоумённо передёрнула плечами. – Двадцать один. Хотите сказать, что я уже немолода? – Нет – всего лишь спросить, ведь Вы из богатой и знатной фамилии. Не добивался ли кто-нибудь Вашей руки? Инес сделала ещё глоток и впервые перевела на неё взгляд. – Не добиваться руки единственной дочери маркиза Далланвиля? Это смешно. Но отец – просвещённый человек, не чета этим испанцам, меня бы не отдали замуж против воли, – она прижала пальцы к вискам, точно это её мучила мигрень, – Но что в этом проку, если у меня всё равно не осталось никакой надежды на будущее? Из-за Вас, между прочим. Глухой стук серебра, ударяющегося о стенки чашки, преждевременно ставит точку. Не надо ничего ей объяснять, а то опять расплачешься. Что за рок её преследует – первый раз в жизни нашла прелестную девушку, с которой можно подружиться – счастливцы эти мужчины! Они рубашку последнюю отдадут, чтоб товарища выручить и своей грудью на поле брани закрывают, а им что остаётся – отдать выкройку из «Галантного Меркурия»** – вот самый большой подвиг во имя дружбы – и эта прелестная девушка оказывается женой мужчины, который единственный сумел растопить её ледяное сердечко и оставить себе в качестве трофея её неприступное целомудрие! – Такого выбора у моего отца не было, – голос Аделаиды звучит совсем тихо, когда она вспоминает начало морской жизни, – И не по своей воле я стала женой того, кого Вы любите. – Люблю! – та невесёло смеётся, – Я молилась на этого изверга, воображала, как приеду с ним домой – ну не сидеть же ему вечно в этой дыре – да я б ни одной королеве не уступила. Мне даже всё равно было, как на меня смотрят, ни тумана, ни морской бездны с ним не боялась. В её голосе уже не слышно прежней враждебности, да и она относилась не столько к невольной сопернице, сколько к небесам, которым угодно так преследовать беззаконную любовь. Аделаида почувствовала это ещё раньше и доверительно коснулась её плеч, осторожно приобнимая их. Как-то ощутила, что той очень важно знать, что её не осуждают и не бросят наедине со своим горем. – Может быть, сейчас вы нуждаетесь в друг друге больше, чем подозреваете сами. Инес, накануне таких событий, которые ждут нас всех, начинаешь видеть то, что происходит с тобой, в другом свете. Ещё пару месяцев назад я думала, что никого не буду так сильно ненавидеть, а после этой ночи как будто оказалась на его месте. И это... знаете, это как чувствовать, как тебя постепенно накрывает чёрная мгла, тащит куда-то на дно, и на шею подвешен огромный валун – и ты не сопротивляешься и не пытаешься вырваться, и не можешь даже потерять сознание, чтобы не ощущать каждую секунду, как из тела выходит жизнь. Я впервые это увидела... и знаете... мне по-настоящему стало страшно. Эта чёрная мгла души может поглотить всё вокруг. Только она сидит так глубоко, что нельзя разглядеть человеческим взглядом, и он тоже это понимал. Кровь отхлынула от лица Инес. Накануне... каких событий?.. О чём она говорит?.. Какая... мгла?.. Они же... они же здесь, дома. На губах ещё не остыл чуть терпкий привкус шоколада. Всё же... совсем не так страшно?.. Ну... да, сегодня поутру она чуть не отравилась, но всё же обошлось. Может, это нависающие потолки и глухое эхо от каждого шага напугали её гостью? Но это с непривычки, она тоже раньше морщилась, потом привыкла... – О чём Вы, ma belle? Я Вас не понимаю... но мне почему-то кажется, что Вы можете понять меня. Вы говорите, что Вам было страшно наедине с ним. Но Вы же такая отважная девушка... Командовать пиратским кораблём, целой ротой мужчин, держаться с ними наравне... да, Диего рассказал мне о Вас. Но Вы же совсем не таковы, Аделаида, – уцепившись кончиками пальцев за платье подруги, Инес обратила к ней такой кроткий и беззащитный взгляд, который уже стоил донье неверности законного супруга, – Если Вы чувствуете душу человека, которого даже не любите, неужели сможете причинить зло тем, кого даже не знаете, кому просто не посчастливилось наскочить на пиратский корабль? Ну, если б это был тот фрегат, на котором я приплыла? – она покачала головой и заговорила снова, только почувствовав тепло ее объятий. От Аделаиды не укрылось, что у нее слегка подрагивают плечи, – Вы тоже считаете это глупейшей авантюрой? Все так считают. Даже кто не знает моего имени – просто чувствуют, что чужая, а кто же любит чужаков... – она не то фыркнула, не то всхлипнула, – ... да ещё с тридцатью тысячами годового дохода!.. Эти тридцать тысяч золотых дукатов Аделаида знала очень хорошо. Они появлялись каждый раз, как воробушек собирался взъерошить пёрышки. Говорить о тридцати тысячах годового дохода в Санто-Доминго означало примерно то же самое, что разъезжать по деревне в карете, запряжённой цугом**, но для капитана «Властелина морей» они прозвучали как стыдливая, заискивающая просьба о сочувствии. Как будто вместе с любовью губернатора та лишилась и былой самоуверенности, и даже красоты. «Вы так прекрасны, когда плачете» – увы, такого комплимента бедняжке было ждать нечего, ни гнев, ни печаль не красили её. – Я повидала не так много блестящих дворов, как Вы, Инес, – но достаточно повидала свет, чтобы знать, как много девушек никогда не отправлялись в странствия, и тем более так далеко, и как много Ваших подруг ужаснулись бы от одной только мысли однажды покинуть родную гавань. А после долгого путешествия, – Аделаида украдкой вздохнула, – дом становится ещё роднее. Вы многое пережили за это время, мне показалось, даже успели привыкнуть к Новому свету, но ведь даже сейчас Вы чувствуете себя здесь в гостях. Да, точно это не Вы принимаете меня, а наоборот. Это... не неприязнь к Вам, нет – Вы чувствуете себя здесь неуютно. В том нет Вашей вины – и в том, что так случилось, Вы не виноваты – но скажите, Инес, – разве каждую встречную крепость нужно брать штурмом? Может быть, – желая ободрить собеседницу, она улыбнулась, – может быть, Вы слишком хороши для такого скромного города? – Как тот розовый куст? Нет, он-то прижился здесь за пять лет, а я... Конечно, я ни за что в жизни не осталась бы здесь навсегда. Сами посмотрите – ни картин, ни гобеленов, ни окон до потолка – даже суеты, как во всех приличных домах, нет – тихо, как в монастыре ночью – думаете, мне здесь нравится? Нет, я-то могла бы в каждой комнате зеркальную галерею сделать и все полы африканским деревом выложить и не обеднеть, но Вы же знаете брата, он у меня нищий, но гордый, – она презрительно фыркнула, – Потому я и принялась за губернаторский особняк. Там мне всегда нравилось больше, и со временем из него могло бы выйти неплохое палаццо для моего... – тут она осеклась, вспомнив, что уже не может так полновластно считать Диего своим, и снова всхлипнула. Словно впервые, Аделаида услышала это «мой» и от этого простого, короткого слова, такого привычного в устах Инес, ей всё стало ясно. Нет, Диего не ошибся. Он выбрал себе любовницу, которая будет понимать его с полувзгляда и оправдает его в любой ситуации. Самое главное – это желание, а что за этим последует – да не всё ли равно? Инес не учла лишь одного – желания не всегда бывают общими. До первого столкновения они были созданы друг для друга, и, не окажись Аделаида насильно втянутой в этот странный терцет****, она могла бы более или менее мягко успокоить подругу и посоветовать всего лишь дать любовнику время соскучиться. Но это... это будет совсем не то... В последнее время всё чаще жизнь учила её не судить о людях слишком поспешно и, если можно решить словами, не хвататься за клинок. Совсем отчётливо в голове прозвучал ровный, чуть прохладный голос матери. «Инес можно не бояться. Она не злая девушка, только немного испорченная». – Да разве есть на свете такое роскошное палаццо, которое бы стоило Ваших слёз? – вдруг прошептала она, немного отступив к окну. Голос у неё как-то упал. Невольно вспомнилось, что в сущности, Инес было достаточно малейшего повода, если ей вздумалось пустить в ход слёзы. Обычно это выглядело невинно и даже забавно, но в ту минуту, когда её ножка впервые ступила на земли Нового света, она уже признала, что отныне всё будет иначе. Когда ищешь отдохновения для неуспокоившихся душ, что бродят в тумане и словно мстят всем живым, ещё острее чувствуешь опасность, грозящую другим, – Как бы то ни было, мы своей волей оказались на разных кораблях. На одном я, на другом дон Диего. Ну а Вы – дочь своего отца – между нами, хотя в душе и стоите на его стороне. Нет, он не Ваш, и не мой. Не надейтесь, что когда-нибудь будете гонять его за забытым в саду зонтиком, – услышав такой тон, фаворитка вскинула кисть, украшенную пятью острыми коготками, – Инес, я хочу не обидеть Вас, но всего лишь предостеречь. Если Вы любите Диего до тех пор, пока можете называть его своим, Ваша любовь принесёт Вам больше слёз, чем радостей. Угрожающе занесённая рука бессильно упала на колени. – Это... это несправедливо!.. Чем я заслужила его гнев? Я старалась во всём ему угодить, ни в чём не отказывала... я даже согласилась на обед у наместника Эспаньолы – это шестьдесят бутылок на десять гостей-то – он и меня клялся не выпускать из-за стола, пока я не осушу с полдюжины бокалов за его здоровье – виданое ли дело говорить такое девице – но я ведь терпела! И всё ради того, чтоб больше понравиться моему Диего... – Нет – только ради Вашего желания, милая Инес, – белые запястья рук Аделаиды скрестились на спинке стула кокетки, – Прихоть делает Вас безрассудной и заставляет забыть обо всём. Вы вправе осудить меня за эти слова, но кто-то должен сказать Вам. Вы и вправду слишком хороши для этого города. Здесь некому уберечь Вас от большего зла, а без должной заботы оранжерейные цветы увядают. Но, что бы Вам ни говорили, какие бы сомнения не одолевали Вашу душу, Вы не заслужили такой участи. – Какие бы видения не мучили его, – голос Инес странно вторил её собственным словам, – у Диего достанет выдержки не пустить себе пулю в висок. А я сегодня поутру чуть не отравилась, – от того, с каким простодушием и с какой обезоруживающей искренностью она говорила об этом, сделалось бы не по себе даже человеку, на дух не переносящему жеманниц, – От Вас скрывать бесполезно, Вы всё равно узнаете, лучше уж я сама скажу. Вы осуждаете меня? – она пожала плечами, – Но мне было так страшно... как будто вытолкнули на улицу раздетой. Определённо, если бы можно было взять с собой в плавание эту изнеженную сильфиду, а потом вернуть домой, Аделаида, не задумываясь, предложила бы той последовать за ней. Ну, или хотя бы оставить на несколько часов в обществе Кристины (желательно, заперев обеих на ключ и заранее убрав из поля зрения всё, чем можно было бы нанести телесные повреждения в первые минуты знакомства). При всём своём сумасбродстве Инес быстро становилась послушной и уступчивой, когда чувствовала, что покуражиться у неё не выйдет. К тому же, она действительно часто поступала так не по злобе сердца, а просто от испорченности. Ей вполне хватило бы пары дней, чтоб излечиться от этой напасти. – Я как раз хотела об этом сказать. Распущенность – не то украшение, которое можно снять и приколоть, когда вздумается. Вам слишком неудобно его носить. Даже сейчас Вы сидите как на иголках и прикрываете декольте. – Вам не нравится платье? Но... оно ведь из чёрного бархата и оттеняет цвет кожи... – любовница губернатора Санто-Доминго робко поднялась со своего места, с прежней стыдливостью оправила платье, погладила многочисленные оборки, и медленно подняла взгляд, – Я знаю, Вы не ходите без шпаги, Аделаида. Режьте до самого подола.

***

* - минерал, использовавшийся в качестве отхаркивающего средства ** - модный журнал *** - упряжка в две или в три пары лошадей **** - трио